CC BY
77
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 241-244
УДК 821.161.1 (091)
БЛОКОВСКИЙ ИМПУЛЬС В СТИХОТВОРЕНИИ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ
«НОЧНОЙ РАЗГОВОР»
© 2014 г. Д.В. Мосова
Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова
diana.mosova@mail.ru
Поступила в редакцию 24.04.2014
Выявляются связи стихотворения Окуджавы с блоковским источником, характеризуется система значимых отклонений от претекста. Самобытная концепция пути освещается как результат творческого диалога с предшественником.
Ключевые слова: традиция, цитата, двоемирие, Окуджава, Блок.
Исследователи блоковской традиции в творчестве поэтов второй половины ХХ века неизменно выделяют тему пути. Так, еще в 1970-е годы в обзорной статье Л.К. Долгополова Окуджава был поставлен в ряд современников (Е. Евтушенко, Б. Ахмадулина, Р. Рождественский, А. Вознесенский), которые по-блоковски «поддались» «обаянию дороги, пути» [1, с. 204]. С.С. Бойко справедливо сочла это заключение поспешным, основанным лишь на внешнем сходстве тем и мотивов многочисленных «наследников» Блока [2, с. 138]. Тем не менее О.А. Клинг приводит ряд аргументов в пользу того, что свою «мифологему пути» Окуджава выстраивал в диалоге с блоковским поэтическим миром [3, с. 48]: исследователь напоминает о представлении Блока как штурмана «корабля поэтов» в стихотворении Окуджавы «Письмо Антокольскому» (1963); связывает с циклом «На поле Куликовом» образное единство «родина - женщина - странствие - бой» в окуджавской «Родине» (1959), а также ставит вопрос о возможности спроецировать блоков-скую формулу «чувство пути» (статья Блока «Душа писателя») на творчество Окуджавы в целом.
В той же статье О.А. Клинга подчеркнуто: «Переломным в эволюции Окуджавы стал "Ночной разговор"», где «впервые <...> появляется сомнение в целесообразности самой идеи пути» [3, с. 54]. Связь «Ночного разговора» с блоковским источником, многое проясняющая в концепции Окуджавы, до сих пор не была выявлена. Напомним раннее (1900) стихотворение Блока: «Лениво и тяжко плывут облака / По синему зною небес. / Дорога моя тяжела, далека, / В недвижном томлении лес. // Мой конь утомился, храпит подо мной, / Когда-то родимый
приют?.. / А там, далеко, из-за чащи лесной / Какую-то песню поют. // И кажется: если бы голос молчал, / Мне было бы трудно дышать, / И конь бы, храпя, на дороге упал, / И я бы не мог доскакать! // Лениво и тяжко плывут облака, / И лес истомленный вокруг. / Дорога моя тяжела, далека, / Но песня - мой спутник и друг» [4, с. 91]. Переклички очевидны: «Мой конь притомился. Стоптались мои башмаки. / Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры. / - Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки, / До Синей горы, моя радость, до Синей горы. // - А как мне проехать туда? Притомился мой конь. / Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда? / - На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь, / езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда.» [5, с. 233]. Образ утомленного коня, как и у Блока, повторяется, что исключает простое совпадение. Можно предположить также, что блоковский образ песни как спутника и друга по-особому воспринимался в 1960-е годы - «эпоху бардов», и песенный «Ночной разговор» стал ответом на стихотворение Блока о песне. В чем же заключается своеобразие этого ответа?
В стихотворении Блока дорожные реалии: лениво и тяжко плывущие облака, недвижный истомленный лес - символизируются в духе двоемирия. Связующим началом двух миров становится далекий поющий голос. В песне воплощено надличностное начало (кто поет?), заключена мистическая сила: именно песня ведает о цели героя, она направляет, указывает путь. Кольцевая композиция говорит о том, что герой, преодолевающий трудности дороги, не становится ближе к родимому приюту. Но пока странник слышит голос спутника и друга, он исполнен веры и мужества.
Если в стихотворении Блока музыкальный образ - поющий голос - занимает свое авторитетное положение ориентира в жизненных странствиях героя, то в «Ночном разговоре» отклик на вопросы странника заведомо не принадлежит высшей силе; это человеческий голос, который лишь поначалу звучит уверенно («...езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда»), а в финале сам задает тревожные вопросы едущему «без дороги во тьму» [5, с. 234]. Отказ Окуджавы от блоковской иерархии человеческого и надмирного, «реального и реальнейшего» определяет весь образный строй «Ночного разговора».
В начале стихотворения странник Окуджавы, внимающий дружественному голосу, устремлен в мир чудесного, где река - красная, а гора - синяя: « - Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки, / до Синей горы, моя радость, до Синей горы» [5, с. 233]. Но эта сказочная картина и влечет, и «запутывает»; Л.Г. Фризман отмечает, что дорожные ориентиры здесь создают лишь «иллюзию указания конкретного маршрута» [6, с. 143]. Кульминация темы блужданий приходится на третью строфу (в то время как у Блока соответствующий катрен подготавливает переход к обнадеживающему финалу): « - А где же тот ясный огонь? Почему не горит? / Сто лет подпираю я небо ночное плечом. / - Фонарщик был должен зажечь, да, наверное, спит, / фонарщик-то спит, моя радость. А я ни при чем» [5, с. 234].
В творческом диалоге Окуджавы с Блоком, безусловно, значим контраст дня и ночи. Некоторые смысловые акценты становятся ощутимы именно на фоне блоковского стихотворения. И дневная, и ночная картина драматичны. У Блока синее знойное небо тяжело нависает над головой странника («Лениво и тяжко плывут облака / По синему зною небес») и троекратно упоминаемый лес («В недвижном томлении лес», «А там далеко из-за чащи лесной.», «И лес истомленный вокруг») обступает его со всех сторон; песня же размыкает обозримое пространство, влечет в даль, которая доступна только духовному зрению. У Окуджавы чувство «стесненности» героя связано, напротив, с невозможностью увидеть мир, погруженный в темноту столетней ночи: «Сто лет подпираю я небо ночное плечом...», «Куда же он едет, ведь ночь подступает к глазам!» [5, с. 234]. Ночной мир не просто оказывает сопротивление страннику, но словно бы в плен его берет; сочувственный голос пытается удержать героя от продолжения пути вслепую, что еще раз под-
черкивает соотнесенность ситуаций по контрасту.
Оба поэта акцентируют, с одной стороны, тяжесть пути, а с другой - его жизненную необходимость, невозможность «свернуть» или удовлетвориться достигнутым. Но страннику Блока песней обещан родимый приют, и героя отделяет от заветной цели только время: «Когда-то родимый приют?» [4, с. 91]. Странник Окуджавы вопрошает о самой цели: «Куда же мне ехать...»; финальная строфа усиливает впечатление зыбкости мира, неопределенности стремлений: «И снова он едет один без дороги во тьму. / Куда же он едет, ведь ночь подступает к глазам!.. / - Ты что потерял, моя радость? -кричу я ему. / И он отвечает: - Ах, если б я знал это сам» [5, с. 234].
Ночная образность в стихотворении Окуджавы принципиально меняет значение композиционного кольца - приема, который входит в систему блоковских соответствий. Герой Блока стремится к цели единожды избранной трудной дорогой (в последней строфе повторяется формула «дорога моя тяжела, далека»), герой Окуджавы скитается во мраке без дороги («И снова он едет один без дороги во тьму...» [5, с. 234]). Речь идет о потере жизненных (уже не дорожных!) ориентиров. Гипербола столетней ночи (в третьей строфе) предваряет финальное обобщение: путь во тьме нескончаем.
Следует подчеркнуть, что героическое у Окуджавы амбивалентно: поэт, как всегда, выбирает на роль Героя, призванного к подвигу, слабого, потерянного, наивного, нуждающегося в помощи. Плутающий в ночи странник сродни Муравью и Бумажному Солдатику - двойникам лирического «я» в мире Окуджавы. Слабость подчеркивается просительной интонацией: «Скажите мне, будьте добры.», «Скажите, пожалуйста.» [5, с. 234]. Тем не менее настойчивость героя в поиске, идеалистическая вера в необходимость пути делают его непобедимым. Многочисленные вопросы, которые не находят ответа, заставляют путника и дальше «подпирать небо ночное плечом», Л.Г. Фризман возводит в разряд вечных: «Ведь именно главные вопросы бытия <.> исконно безответны» [6, с. 145]. Потребность продолжать путь, изнемогая под грузом вечных вопросов, разительно отличает окуджавского героя от блоковского, сильного своей связью с высшим началом -песней. Показательно, что из всего наследия Блока Окуджава отмечает своим вниманием именно то стихотворение, где герой - воплощенная цельность (между тем в иных ситуациях
Блоковский импульс в стихотворении Булата Окуджавы «Ночной разговор»
243
блоковский герой ставит под сомнение свою избранность).
Название стихотворения «Ночной разговор» акцентирует форму диалога как способ выражения авторской поэтической мысли. Эпитет ночной в составе заглавия привносит ряд дополнительных смыслов: ночь располагает человека к задушевным беседам, к самопознанию. Ночной разговор может стать исповедью героя. Однако ни заглавие, ни развертывание диалога не проясняют сущности второго голоса, адресата вопросов странника: он может быть как близким другом, так и встречным незнакомцем. Этот голос, как уже было показано, противопоставлен блоковскому спутнику и другу - спасительной песне, звучащей издалека: собеседник странника не властен зажечь ясный огонь в ночи («Фонарщик был должен зажечь, да, наверное, спит, / фонарщик-то спит, моя радость... А я ни при чем» [5, с. 234]); его дружественно-ласковое отношение к герою, подчеркнутое повторяющимся обращением моя радость, не может что-либо изменить в судьбе скитальца. Неопределенный, неустойчивый статус второго говорящего обусловлен также перестройкой речевой композиции в финале. Главный герой, всадник на утомленном коне, перестает задавать вопросы и, таким образом, направлять ход диалога; носитель второго голоса становится рассказчиком и наблюдателем, сообщая о первом (он едет, он отвечает.). Со сменой интонации намечается новая пространственная точка зрения; растерянные вопросы звучат вслед удаляющемуся в ночь герою: « - Ты что потерял, моя радость? - кричу я ему...» [5, с. 234]. В связи с этим Л.Г. Фризман высказывает мнение, что «любая попытка закрепить авторское я только за одним из участников "Ночного разговора" была бы искусственной и малоубедительной» [6, с. 144]. В свою очередь О.А. Клинг, указывая на «две повествовательные инстанции, которые тем не менее являются разновидностями поэтического "я" Окуджавы», считает, что всё-таки за вторым участником диалога «в большей степени закреплено авторское начало»
[3, с. 54]. Возможность двойственного решения соответствует общей неопределенности, атмосфере поиска, блуждания.
Неразрешенность вопроса о сущности собеседника в «Ночном разговоре» приводит нас к мысли о возможности его интерпретации в качестве внутреннего голоса героя. Форма диалога, наглядно выявляющая потерянность или растерянность путника, его потребность в авторитетном «другом», на самом деле представляет собой расщепленный монолог блуждающего человека. Таким образом, действие разворачивается в сознании героя, где всё колеблется, меняется местами. Двоемирие здесь носит иной характер, нежели в блоковском стихотворении, с его четкой «постановкой» персонажа-странника по отношению к идеальной цели.
Раннее стихотворение Блока не принадлежит к числу наиболее популярных, поэтому цитатная связь вряд ли была рассчитана на читательское узнавание (в отличие от образа, который должен вызвать вполне определенные литературные ассоциации: заснувший фонарщик напоминает о герое сказки Экзюпери «Маленький принц» - фонарщике, не знающем отдыха). Но именно блоковский импульс стал важнейшим в процессе творческого самоопределения Окуджавы.
Список литературы
1. Долгополов Л.К. Традиции Блока в поэзии 50-60-х годов // Русская советская поэзия: Традиции и новаторство. 1945-1975. Л.: Наука, 1978. С. 195-215.
2. Бойко С.С. «О минуте возвышенной пробы.»: Поэзия Булата Окуджавы. М.: Кругъ, 2010. 192 с.
3. Клинг О.А. «.Дальняя дорога дана тебе судьбой.»: Мифологема пути в лирике Булата Окуджавы // Вопросы литературы. 2002. № 3. С. 43-57.
4. Блок А.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. Л.: Художественная литература, 1980. 512 с.
5. Окуджава Б.Ш. Стихотворения. СПб.: Академический проект, 2001. 712 с.
6. Фризман Л.Г. «Ах, если б я знал это сам.»: Поэзия безответных вопросов // Голос надежды: Новое о Булате Окуджаве. М.: Булат, 2004. С. 141-145.
BLOCK IMPULSE IN THE POEM OF BULAT OKUDZHAVA "NIGHT CONVERSATION"
D.V. Mosova
The connections between Okudzhava's poem and Block's source are distinguished for the first time; the system of the significant deviations from the pretext is characterized. The original concept of way is highlighted as the result of the constructive dialogue with the predecessor.
Keywords: tradition, quotation, two-sided world, Okudzhava, Block.
References
1. Dolgopolov L.K. Tradicii Bloka v poe'zii 50-60-x godov // Russkaya sovetskaya poe'ziya: Tradicii i nova-torstvo. 1945-1975. L.: Nauka, 1978. S. 195-215.
2. Bojko S.S. «O minute vozvyshennoj proby...»: Poe'ziya Bulata Okudzhavy. M.: Krug", 2010. 192 s.
3. Kling O.A. «...Dal'nyaya doroga dana tebe sud'boj...»: Mifologema puti v lirike Bulata Okudzhavy // Voprosy literatury. 2002. № 3. S. 43-57.
4. Blok A.A. Sobr. soch.: V 6 t. T. 1. L.: Xudozhestvennaya literatura, 1980. 512 s.
5. Okudzhava B.Sh. Stixotvoreniya. SPb.: Akad-emicheskij proekt, 2001. 712 s.
6. Frizman L.G. «Ax, esli b ya znal e'to sam...»: Poe'ziya bezotvetnyx voprosov // Golos nadezhdy: Novoe o Bulate Okudzhave. M.: Bulat, 2004. S. 141145.
