CC BY
53
Фадеева Н.И. 1996: Трагикомедия. Теория жанра: дисс. на соис. уч. степ. доктора филол. наук. М.
Штейн А.Л. 1990: Веселое искусство комедии. М.
Шкловский В.Б. 1970: Тетива. О сходстве несходного. М.
Ярхо В.Н. 1986: Социальная утопия в комедиях Аристофана. М.
Duckworth G. E. 1976: The nature of Roman Comedy. Princeton.
ANTIQUITY MASKS: ARISTOPHANES
Ye. A. Lomakina
The article explores the origin, development and importance of masks on the example of Antiquity masks of Aristophanes, Menander and other antic authors. Masks are regarded as artistic and at the same time, the stage means of expression of the author's ideas on the one hand, and as the outer, display of images on the other.
Key words: Antiquity, masks, artistic means, Aristophanes, Menander
© 2015 Проблемы истории,
филологии, культуры 2015, №3, с. 369-377
Т. Е. Абрамзон
«БЛАЖЕН, КТО.» В РУССКОЙ ПОЭЗИИ XVIII-XIX вв.: ИЗ ИСТОРИИ ФОРМУЛЫ
«Блажен, кто.» — одна из наиболее популярных поэтических формул XVIII-XIX вв., вошедшая в русскую поэзию Нового времени в связи с просветительским проектом по обретению земного счастья. В статье прослеживается история формулы в русской поэзии, основными этапами которой являются наследование псалмо-дической формулы и зачина античных стихотворений, разработка индивидуальных концепций в рамках, предложенных прецедентными текстами, пародийные интерпретации, а также оригинальные концепции блаженства, заключенные в данную поэтическую формулу. За сто лет бытования в русской поэзии — от 1730-х до 1830-х годов — концепция блаженства обрела два полюса: наслаждение идиллическим покоем на лоне природы (горацианский идеал) до наслаждения роковой близостью смерти (пушкинско-тютчевская концепция).
Ключевые слова: Просвещение, поиск счастья, блаженство, поэтизм «Блажен, кто...», «Beatus ille», русская поэзия XVIII-XIX вв.
«Блажен, кто...» — одна из самых популярных формул русской поэзии XVIII — начала XIX века, собственный вариант которой был предложен почти
Абрамзон Татьяна Евгеньевна — доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой литературы Магнитогорского государственного технического университета им. Г. И. Носова. E-mail: [email protected]
всеми русскими поэтами того времени. Выступая в качестве формулы зачина, она обладает жанрообразующим потенциалом, создавая особую поэтическую структуру с отличительными признаками и приметами. В финале произведения она подводит итог поэтической речи, порой неожиданный. Занимая серединное положение в тексте, она формирует двухчастную композицию фрагмента, части которого находятся в отношениях «единичное &общее». Значимость этой формулы для русской поэзии века Просвещения и начала следующего трудно переоценить, однако генезис, природа и история этой формулы еще не исследованы. В задачи данной статьи входит рассмотрение следующих вопросов: происхождение поэтизма и его развитие в поэзии данного периода; смысловая парадигма, формируемая различными вариантами формулы; функциональность формулы и причины ее востребованности.
Историко-культурное основание популярности формулы. Просветительский лозунг, объявивший счастье «пределом человеческого существования», его главной целью и ориентиром, задавал новое направление мысли: необходимо было разработать земное измерение счастья, а именно — отказаться от религиозной концепции блаженства небесного, обещанного лишь после страдания «в миру», и определить условия и сферы обретения счастья в посюстороннем мире. Европейские мыслители, активно включившиеся в этот процесс, искали и предлагали собственные концепции счастья: от всеобщего государственного до личного, индивидуального; от счастья в обществе до эскейпизма; от «счастья в добродетели» до «счастья в богатстве». Счастье обретает статус ценности, центрального понятия, вокруг которого формируются концепции частной человеческой жизни и концепции государства. Конституирование счастья происходит в художественных и философско-публицистических текстах, превращая его в фундаментальное понятие о мире и человеке. Категория счастья как знак культуры Нового времени была включена в процесс семиозиса, означивания счастья. Дискурс счастья или поиск ответов на вопросы о том, что есть счастье (и блаженство как его высшая форма) и каковы способы его достижения, спровоцировал обращение к уже имевшейся формуле — «Блажен, кто...» / "Beatus ille".
Прецеденты поэтической формулы «Блажен, кто...». Прецедентные тексты, сыгравшие ключевую роль в появлении этой формулы в русской поэзии XVIII века, принадлежат различным культурам и традициям.
Первый из них — Псалтирь, книга Ветхого завета, включавшая религиозные гимны, песни, похвалы, молитвы, обращенные к Богу (сто пятьдесят в традиционном «масоретском» варианте или сто пятьдесят один в древнейшем переводе - Септуагинта). Отсутствие в древнерусской культуре лирики, которая позволила бы выразить человеческие переживания, обусловило особую востребованность псалмов, «кои услаждали сердца» русских на родном славянском языке, «в коих блещет стихотворство божественное»1. Наиболее известным псалмом, в силу своего начального положения, был псалом 1, первая строка которого («Блажен муж, который не ходит в совет нечестивых <...>»), по той же причине, вошла в крылатый фонд русского языка. Однако этой формулой о том, кто же обрящет блаженство, начинаются и другие псалмы: 31 («Блажен, кому отпущены беззакония, и
1 Херасков 1933/9-10, 291.
чьи грехи покрыты!»), 111 («Блажен муж, боящийся Господа и крепко любящий заповеди Его <...>»), 127 («Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его!»). Кроме того, эта формула встречается и в середине псалмов как обещание блаженства за праведные действия человека, например, в псалмах 33, 39, 83, 93 и др.
Смысловой инвариант этих псалмодических определений сводится к следующему: «Блажен человек, уповающий на Тебя [на Бога. — Т. А.]!» (псалом 83). Особое внимание обратим на строки из псалма 40, в котором, по словам святителя Григория Нисского, «<...> снова делается повторение о блаженстве, и псаломское слово иначе, нежели в начале [в первом псалме. — Т. А.], определяет нам блаженство. Ибо в начале блаженным признано удаляться от зла; а здесь ублажается познание добра»2. Вот строки, представляющие интерес в ракурсе нашего исследования:
«Блажен, кто помышляет о бедном [и нищем]! В день бедствия избавит его Господь.
Господь сохранит его и сбережет ему жизнь; блажен будет он на земле. И Ты не отдашь его на волю врагов его» (Псалом 40, 2-3).
Если новозаветные заповеди блаженства в Евангелии от Матфея (Мф. 5, 3-11) сулили «Царство Небесное», то ветхозаветные псалмы обещали праведникам земное блаженство и покровительство Всевышнего в посюсторонней жизни, однако в толкованиях псалмов отцами церкви (Василий Великий, Иоанн Златоуст, Григорий Нисский и др.) и в культуре Средних веков земной образ блаженства вытесняется обещанием вечного, истинного блаженства, достижимого лишь после смерти. Безусловно, популярность формулы «Блажен, кто.» в светской поэзии XVIII века во многом обусловлена стихотворными переложениями псалмов, история которых подробно исследована Л. Ф. Луцевич3 и не входит в предмет нашего рассмотрения; наш интерес сосредоточен на литературном — светском — варианте формулы.
Другой прецедентный текст принадлежит не религиозной, а литературной традиции - эпод II Горация, начинающийся словами: «Beatus ille qui procul ne-gotiis». Здесь картина блаженства обретает черты идиллического пейзажа: человек наслаждается мирным трудом и спокойствием на лоне первозданной природы. Однако в финальных строках выясняется, что эта «картина» мечталась ростовщику Альфию, так и не ставшему блаженным помещиком и отдавшему деньги в рост («haec ubi locutus faenerator Alfius, / iam iam futurus rusticus, / omnem redegit idibus pecuniam, / quaerit kalendis ponere»)4. Необходимо отметить, что эти последние четыре строки русские поэты XVIII-XIX веков проигнорируют, предметом переложения, подражания и осмысления станут шестьдесят шесть строк о земной идиллии, не знающей суеты, страданий и тяжелого труда.
Псалмодическая формула из священного текста «Блажен, кто.» и гораци-анская поэтическая формула «Beatus ille.», оcвобожденная от сатирических мотивов оригинала, сливаются в едином посыле — определить условия обретения блаженства, дать краткий и ясный рецепт земного счастья.
2 Нисский 1861/II, 129-130.
3 Луцевич 2002, 608.
4 Horatius restitutus.. .1837, 66-67.
Универсальный смысл горацианской формулы «Блажен, кто...» в русской поэзии XVIII века. Первое, по-видимому, использование данной формулы в русской поэзии Нового времени находим в одной сатир А. Кантемира (сатира VI «О истинном блаженстве», 1738). Уже заглавие произведения демонстрирует намерение автора объявить некую истину в противовес ложному знанию о счастье. Зачин сатиры «Тот в сей жизни лишь блажен, кто малым доволен»5 отсылает одновременно и к псалмодической традиции, и к античной поэзии. В пользу того, что Кантемир учитывает возможность религиозного прочтения формулы, свидетельствует авторское примечание к первому стиху: «В сей жизни. Блаженство будущия жизни иное есть, о котором в сатире говорить было бы неприлично»6.
О наследовании античной поэзии говорят другие авторские примечания, в которых Кантемир ссылается на образцовых и авторитетных римских поэтов Го -рация и Вергилия. Последний признавал счастливым того, кто был удачлив в познании причин и следствий явлений: "Felix, qui potuit rerum cognoscere causas."7 Эта мысль, созвучная Кантемиру, человеку образованному, просвещенному, также входит в концепцию земного блаженства, дополняя горацианский идеал жизни счастьем научного познания в тиши кабинета. Авторские примечания к сатире дают возможность представить процесс слияния псалмодической формулы, заряженной религиозными смыслами, и поэтических авторитетных вариантов формулы из римской поэзии.
Синтетичная по своей природе формула превращается в некий поэтический инструмент познания мира в определенном ракурсе — поиска счастья и блаженства. Переложения «Эпода II» Горация, подражания ему и соответственно использование начальной формулы «Блажен, кто...» (или варианта «Счастлив, кто...) будут актуальны на протяжении всего века, укажем лишь на три знаковых примера: Счастлив! в мире без сует живущий, Как в златый век, да и без врагов; <.>8 «Строфы похвальные поселянскому житию» (1752) В. Тредиковского Ах! счастливы стократ, свое коль счастье знают! Трудятся, суетно свой ум не бременя, Гуляньем летни дни иль пляской заключают И песенки поют у зимнего огня. Что нужды, что зима, — еще им лето длится, И счастье годовых не ведает времен9. «Сельская жизнь. К Афанасью Матвеевичу Брянчанинову» (1770-е) М. Н. Муравьева
Блажен! — кто, удалясь от дел, Подобно смертным первородным, <...>10
«Похвала сельской жизни» (1798) Г. Державина
5 Кантемир 1956, 147.
6 Кантемир 1956, 151.
7 Кантемир 1956, 151-152.
8 Тредиаковский 1963, 192.
9 Муравьев 1967, 194.
10 Державин 1957, 270.
Как и в случае с сатирой Кантемира, заимствование формулы и ориентация на текст Горация не лишает русских поэтов свободы в выражении собственных представлений о блаженстве. Так, уже в «строфах» Тредиаковского стираются приметы римской культуры (мифологические имена, приметы быта и пр.), в послании Муравьева появятся черты конкретного сельского пейзажа (река Лухта, русская зима), в стихотворении Державина земное блаженство целиком и полностью «русифицировано»: здесь «русские честные жены» «по древнему обыкновенью» содержат чистый и теплый дом, где «впрок пива русского варена», где блюдут Петров день и не жалуют «заморски грузы». Однако прецедентный текст Горация выполняет роль поэтической рамы, внутри которой и происходит разработка картин идиллического счастья.
«Блажен, кто» любит и любим. Одним из наиболее частотных смысловых вариантов формулы является блаженство или счастье любовника. Галантное чувство, открытое в начале века Просвещения и узаконенное указами Петра Великого, становится предметом воспевания. То блаженство, которое в прецедентных текстах связывалось с верой в Бога, добродетелью и тихой жизнью, теперь зависит от успеха любви:
Собор в тебе утех, блаженство вижу рая!
Как счастлив смертный, кто с тобой проводит время!11
«Невесте» (1778) Г. Р. Державин Счастлив, прекрасная, кто на тебя взирает, Но тот счастливее, тобой кто воздыхает, Счастливейшим из всех того должно назвать, Вздыхая, кто тебя заставил воздыхать12.
«Счастлив, прекрасная, кто на тебя взирает»
(1773) Н. А. Львов
Счастлив, кто страсть любви жестокую не знает, Хоть счастливым себя, кто любит, почитает13.
«К любовникам» (?) И. Хемницер
Обратим внимание на то, что поэты отдают предпочтение варианту «Счастлив, кто.», когда формула используется в описании любовного наслаждения.
Комплиментарный потенциал формулы. Авторитетность формулы «Блажен, кто...» / «Счастлив, кто...» делает ее привлекательной для использования в комплиментарной поэзии «на случай» второй половины XVIII века, она заменяет собой одические похвалы власть имущим, не снижая уровень престижности комплимента:
Тот счастлив, кто, как ты, народом обладает: Ты милосердие являешь нам и суд. Тобой возведены на верх мы совершенства, Тобой мы счастливы, тобой вознесены; Причина нашего ты самого блаженства,
11 Державин 1957, 83.
12 Львов 1994, 99.
13 Хемницер 1963, 199.
Которым мы от всех сторон ограждены.
«Стихи на возвратное прибытие Ее Величества из Казани в престольный град Москву июня 14 дня 1767 года»
В. Майков
В качестве похвалы формула звучит во многих стихотворениях Г. Р. Державина: в стихотворении «Видение Мурзы» (1784), рисующем Мурзу-Поэта и Фе-лицу-Екатерину II («Блажен, <...> кто доволен / В сем свете жребием своим, / Обилен, здрав, покоен, волен / И счастлив лишь собой самим»); в посланиях «Любителю художеств» (1791), адресованному крупному вельможе и промышленнику А. С. Строганову («Блажен тот муж, блажен стократно, / Кто покровительствует им [наукам и искусствам. — Т. А.]!»), «На рождение Царицы Гремиславы Л. В. Нарышкину» (1796), открывающемся любимой «присловицей» императрицы «живи и жить давай другим», прославляющем щедрость и хлебосольство одного из самых близких придворных Екатерины II Л. С. Нарышкина («Блажен и мудр, кто в ближних ставит / Блаженство купно и свое»), «Афинейскому витязю» (1797), посвященному одному из первых фаворитов Екатерины Алексею Орлову («Блажен! кто путь устлал цветами, / И окурил алоем вкруг») и в стихотворении «На возвращение графа Зубова из Персии» (1797) с похвалой генерал-аншефу В. Зубову, брату последнего фаворита Екатерины Великой П. Зубова («Но тот блажен, кто не боится / Фортуны потерять своей»)14.
В жанре послания и в стихотворениях «на случай» формула «Блажен, кто...» оказывается предельно востребована, на наш взгляд, благодаря нескольким свойствам: авторитетность (библейские истоки), комплиментарность («блажен»), ан-тропоцентричность (выдвижение на первый план личности «кто»). Кроме того, формула позволяет схватить конкретику события, детали портрета героя и возвести в обобщенный образ или универсальный принцип бытия, придать единичному и индивидуальному статус общезначимого. Приведем еще один пример из Державина. В послании «Капнисту» (1797) поэт убеждает своего друга и родственника Василия Капниста отказаться от поездки за границу, о которой тот мечтал во время судебной тяжбы по поводу родового имения Обуховки: Счастлив тот, у кого на стол, Хоть не роскошный, но опрятный, Родительские хлеб и соль Поставлены, и сон приятный Когда не отнят у кого Ни страхом, ни стяжаньем подлым, Кто малым может быть довольным, Богаче Креза самого. Так для чего ж в толь краткой жизни Метаться нам туды, сюды, В другие земли из отчизны Скакать от скук или беды И чуждым солнцем согреваться?
14 Державин 1957, 167, 237, 240, 256.
От пепелища удаляться, От родины своей кто мнит, Тот самого себя бежит. <.>15 Довольство малым как залог счастья мыслится вечной истиной, которая здесь выступает аргументом в пользу определенного жизненного выбора. Непреложная мудрость и конкретная ситуация связаны формулой «Блажен, кто.», направляющей героя, как и в псалмах, по «правильному» пути.
Пародии на формулу «Блажен, кто...». В конце XVIII — начале XIX вв. поэтическая формула попадает в иной стилистический регистр поэзии: сатирический, иронический, пародийный по отношению к прецедентным текстам. Так, Панкратий Сумароков пишет стихотворение «Блаженства», представляющее светский вариант «заповедей блаженства»:
Блажен, кому всегда печаль и скука чужды; Блажен, кто не имел в родных ни разу нужды; Блажен, кто не роптал во веки на судьбу; Блажен, ровняющий с Расином К.16 Вполне серьезные, сформулированные в поэзии предыдущего времени истины перемежаются шутливыми замечаниями о блаженстве, однако последние два стиха — «Но тот блаженнее едва ль не всех Святых, / Кто не читал Поэм и Драм, Клеон, твоих!» — имеют и вовсе эпиграмматический характер, высмеивая некоего литературного соперника.
Формула попадает и в озорную, очень нескромную поэму Василия Пушкина «Опасный сосед» (1811), в финале которой герой прощается с Буяновым, заключая следующее:
Блажен, стократ блажен, кто в тишине живет И в сонмище людей неистовых нейдет; Кто, веселясь подчас с подругой молодою, За нежный поцелуй не награжден бедою; С кем не встречается опасный мой Сосед; Кто любит и шутить, но только не во вред; Кто иногда стихи от скуки сочиняет И над рецензией славянской засыпает17. Пародийные варианты формулы означают новый этап в ее литературной истории: старые смыслы формулы отработаны и затерты, пародия разрушает их, готовя к новому содержанию. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете» — реплика Чацкого из грибоедовской «Горе от ума» (1824) также войдет в крылатый фонд русского языка с пометой «ироничное».
Философический потенциал формулы. В поэзии 1830-х годов поэтическая формула «Блажен, кто.»/ «Счастлив, кто.» обретает оригинальные смыслы, свободные от горацианского следа и во многом противоречащие псалмодическим наставлениям. Так, пушкинский Вальсингам в знаменитом Гимне чуме («Пир во время чумы» 1830) воспевает особое упоение — упоение близостью смерти, дарующее «неизъяснимы наслажденья» в борьбе со страшными силами и стихиями.
15 Державин 1957, 248.
16 Сумароков 1832, 158.
17 http://imwerden.de/pdf/pushkin_vasily_opasny_sosed.pdf
Именно эта формула — «И счастлив тот, кто средь волненья / Их обретать и ведать мог» — венчает вдохновенные строки о наслаждениях «на краю бездны», также возведя их в философское открытие о природе человека. Схожий с пушкинской концепцией образ блаженства присутствует и в не менее знаменитом тютчевском стихотворении «Цицерон» (1831): «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые <...>». В сюжете стихотворения вторая строфа являет собой утешение, адресованное римскому оратору и политику, ставшему свидетелем трагических событий гражданской войны и упадка республики. «Роковые минуты» истории — залог бессмертия, того неизъяснимого блаженства, которое не дано испытать другим смертным. Концепция «рокового блаженства» является прямой антитезой идеала тихого блаженства на лоне роскошествующей природы, описываемого и пропагандируемого поэтами в течение всего XVIII века.
Итак, поэтизм «Блажен, кто.», имеющий своим прообразом псалмодиче-скую формулу и зачин античных стихотворений Горация и Вергилия, входит в русскую поэзию Нового времени в первой половине XVIII века, проходит этапы русификации формулы, затем наполнения новыми смыслами внутри предложенных авторитетными текстами концепций, после чего подвергается пародийным интерпретациям и обретает оригинальные толкования в поэзии первой трети XIX века, не теряя популярности в поэзии последующего времени. Горацианский идеал спокойствия и идиллического блаженства, вошедший в русскую поэзию 1730-х годов и сохранивший в тех или иных вариантах свою актуальность на протяжении последующих ста лет, спустя сто лет обрел противоположный полюс, оригинальный смысловой оксюморон — наслаждения на краю смерти, неизъяснимого рокового блаженства.
ЛИТЕРАТУРА
Луцевич Л.Ф. 2002: Псалтирь в русской поэзии. СПб.
Херасков М.М. 1933: Рассуждение о российском стихотворстве // Литературное наследство. М.
Нисский Гр., свт. 1861: О надписании псалмов. Ч. II. М.
Сумароков П. 1832: Стихотворения. СПб.
Кантемир А. 1956: Собрание стихотворений. Л.
Державин Г.Р. 1957: Стихотворения. Л.
Львов Н.А. 1994: Избранные произведения. СПб.
Хемницер И. 1963: Полное собрание стихотворений. М.; Л.
Horatius restitutus or The books of Horace arranged in chronological order. 1837. L.
"BLESSED IS THE ONE WHO ..." IN THE RUSSIAN POETRY OF THE 18th — THE 19th CENTURIES: A HISTORY OF THE POETIC FORMULA
T. Ye. Abramzon
"Blessed is the one who ..." is one of the most popular poetic formulas in the Russian poetry of the modern times, its popularity is related to the enlightenment pursuit of happiness.
The article traces the history of the formula in the Russian poetry, the main stages of which are the inheritance of psalms' formula and the initial formula of ancient poems, the development of individual concepts in the framework proposed by the precedent texts, parody interpretations and the original concepts of bliss. Over a hundred years of the formula's existence in the Russian poetry — from the 1730-s to the 1830-s — the concept of bliss found two opposite conceptions: enjoyment of the idyllic tranquility (Horatian ideal) and enjoyment of the fatal proximity of death (Pushkin's-Tyutchev's concept).
Key words: Enlightenment, pursuit of happiness, bliss, poeticism "Blessed is the one who ...", the Russian poetry of the 18th — the 19th centuries
© 2015 Проблемы истории,
филологии, культуры 2015, №3, с. 377-385
М. В. Безруковая
РОМАНЫ В. СОРОКИНА 2000-х ГОДОВ: МЕЖДУ ПОСТМОДЕРНИЗМОМ И МОДЕРНИЗМОМ
В данной статье анализируются три романа В. Сорокина: «Путь Бро», «День опричника», «Теллурия» 2000-х годов, между постмодернизмом и модернизмом. Каждый роман рассматривается как в жанровом, так и в методологическом плане; показан авторский стиль В. Соронина: имплицитный смех, отсутствие положительного героя, амбивалентность персонажей. Выявлены основные мотивы прозы В. Сорокина: еда, наркотики, лед/снег. Роман «Теллурия» выступает основным текстом для анализа, так как написан на грани постмодернизма и модернизма, что полностью объясняет название статьи.
Ключевые слова: амбивалентный конфликт, ирония, сарказм, постмодернизм, модернизм
Для решения проблемы, заявленной в заглавии, необходимо сделать несколько предварительных замечаний. Трудно найти другого современного русского писателя, которого так же часто, как В. Сорокина, критики и литературоведы причисляли бы к постмодернистам. Сопоставляя художественные тексты В. Сорокина 1990-х («Первый субботник», «Норма», «Голубое сало») и 2000-х годов («Трилогия», «День опричника», «Сахарный Кремль», «Теллурия»), специалисты отмечают путь писателя образцового постмодерна к методу, который трудно идентифицировать однозначно. Е. Погорелая, например, пишет о «переквалифицировавшемся постмодернисте Сорокине»1. Д. Затонский, один из самых интересных исследователей литературы последних десятилетий, в книге «Модернизм и постмодернизм» на протяжении всего научно-публицистического повествования сравнивал первый с состоянием опьянения (воодушевление, пафос, агрессия, иде-
Безрукавая Марина Васильевна — кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков Кубанского социально-экономического института. E-mail: [email protected]
1 Погорелая, http://magazines.russ.ru/voplit/2012/1/po4.html
