CC BY
120
БИТЬЕ КНУТОМ КАК НАКАЗАНИЕ В МОСКОВСКОМ ГОСУДАРСТВЕ ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННИКОВ-ИНОСТРАНЦЕВ
© Рожнов А.А.*
Ульяновский государственный университет, г. Ульяновск
В статье дается характеристика правового регулирования и практики применения наказания в виде битья кнутом в Московском Государстве на основе сведений, содержащихся в иностранных сочинениях о России ХУ-ХУ11 вв. Рассматриваются такие аспекты данного наказания, как устройство кнута, процедура исполнения наказания, его последствия, виды преступлений, каравшихся битьем кнутом, общественное восприятие наказания.
Одним из важнейших источников, без изучения которого немыслимо полноценное исследование уголовного права Московского Государства, являются записки о России современников-иностранцев, прежде всего европейцев. Неоспоримая ценность данного исторического источника обусловлена двумя обстоятельствами. С одной стороны, обращение к нему позволяет существенно расширить и углубить представления об уголовном праве «московского» периода, сформированные на основе анализа соответствующих отечественных актов (законов, судебных приговоров и т.д.). С другой стороны, в сочинениях иностранцев, непосредственно побывавших в России или писавших о ней со слов других путешественников, нередко содержатся сведения, которые по тем или иным причинам отсутствуют в русских юридических и исторических документах. Поэтому ознакомление с ними дает возможность получить новые знания о развитии норм и институтов уголовного права в указанную эпоху.
Среди всех уголовно-правовых вопросов, нашедших отражение в иностранных изданиях о России, важное место занимают телесные наказания. И с точки зрения перечня преступлений, за которые они назначались, и в плане самих разновидностей телесных наказаний русская уголовная политика отличалась, порой весьма серьезно, от европейской, что неизбежно порождало у иностранцев естественный интерес и стремление сообщить «городу и миру» о своеобразных правовых традициях загадочной «Московии» (несмотря на то, что все иностранцы - а вслед за ними, к сожалению, и многие отечественные авторы, пишущие на исторические темы, -называют нашу страну «Московией», а ее жителей «московитами» (хотя «Парижия» и «Мадридия» звучит нелепо, не правда ли?), мы будем в дальнейшем называть их так, как они на самом деле назывались (в частности, в Уложении 1649 г. [5]), - «Московское Государство», «Россия» и «русские»).
* Доцент кафедры Уголовного права и криминологии, кандидат юридических наук, доцент
Говоря о правовом регулировании и практике применения телесных наказаний в Московском Государстве, некоторые иностранцы отмечают то обстоятельство, что русское уголовное право базировалось на принципе равенства всех перед законом и судом. Он выражался в первую очередь в том, что смертной казни, телесным и иным наказаниям подлежали все преступники независимо от их социального статуса. Ни аристократическое происхождение, ни должностное положение лиц, совершивших преступления, сами по себе не освобождали их от наказаний (итальянцы Кампани, Поссевино) [23, с. 82; 46, с. 26]. Например, по утверждению курляндца Рейтенфельса, «несколько лет тому назад покойная царица приказала всенародно наказать одного боярина знаменитым ужасным кнутом за то, что он изнасиловал сенную девушку» [47, с. 326]. При этом привлечение знатных и влиятельных лиц к уголовной ответственности наравне с простолюдинами вовсе не было чем-то исключительным, из ряда вон выходящим. Напротив, как указывает немец Эльшлегель (Олеа-рий), «среди русских такие примеры бесчисленны» [42, с. 355].
Принцип равенства всех перед законом и судом распространялся не только на россиян, но и на иностранцев. В Московском Государстве не признавался принцип экстерриториальности, поэтому иностранцы, совершившие преступления на территории России, наказывались так же, как и русские подданные, в том числе телесно. Даже иностранные послы не были изъяты из-под действия русских законов (Олеарий) [42, с. 355], хотя в вопросе о наказании дипломатов и участников «иноземных» посольств ключевую роль играли, разумеется, политические факторы [43].
Встречающиеся в иностранных сочинениях о Московском Государстве телесные наказания, которые должны были налагаться на виновного «согласно характеру преступления» (австриец Герберштейн) [17, с. 183], подразделялись на болезненные и членовредительские. Болезненные наказания выражались в битье преступника кнутом, батогами и плетьми, а членовредительские представляли собой нанесение осужденному различных увечий.
Если из всех видов смертной казни наиболее сильные эмоции у иностранцев вызывало окопание в землю [48, с. 153-180], то среди телесных наказаний самым «эффектным» было битье кнутом. За исключением поляка Гейденштейна, отмечающего, что в России применяются «разнообразные и жестокие наказания смертью, есть разного рода штрафы и битье батогами», но почему-то даже не упоминающего битье кнутом [16, с. 28], остальных иностранцев данное наказание не оставляло равнодушным. Более того, битье кнутом производило на них поистине «страшное впечатление» (нидерландец Койэтт) [29, с. 498] и однозначно расценивалось ими как «жестокое и мучительное» (нидерландец Стрейс) [50, с. 344] и даже «варварское» (Олеарий) [42, с. 434] наказание, «хуже смертной казни» (англичанин Коллинс) [30, с. 205]. По словам Стрейса, когда он впервые увидел на улице осужденного, подвергнутого битью кнутом, у него «волосы стали дыбом, до того он был растерзан: мясо висело клочьями,
кровь свернулась от холода и замерзла» [50, с. 344]. По искреннему признанию нидерландца, его соотечественники вряд ли бы пережили подобное наказание, но «московиты люди весьма крепкие», и «их мясо, должно быть, хорошо заживает, потому что наказанных опять скоро видят на улице» [50, с. 344] (В.О. Ключевский передает слова Стрейса (Штрауса) несколько иначе: «Надо быть москвитянином, замечает Штраус, чтобы выдержать четвертую долю такого наказания и остаться живым») [27, с. 133]. О физической крепости русских говорят и другие иностранцы.
Как же выглядело битье кнутом?
Единого, универсального устройства кнута как орудия пытки и казни не существовало, поэтому его описания у разных авторов несколько различаются. В целом он был похож на обычный кнут для лошадей (чех Таннер, француз де ла Невилль) [51, с. 87; 22, с. 508] и состоял из толстой палки длиной 2,5 фута, на конце которой имелось кольцо, к которому крепился ремень длиной около 3,5 футов (англичанин Перри) [44] из твердой лосиной (Стрейс, Койэтт) [50, с. 344; 29, с. 498] или оленьей (англичанин Карлейль) [25] кожи. Чтобы удары кнута были более болезненными, ремень мог быть дополнительно проварен в молоке (Рейтенфельс) [47, с. 325]. На конце кнута могло находиться несколько медных прутьев 3/4 фута длиной (Таннер) [51, с. 87] или три кожаных ремешка длиной с палец, рассекавшие кожу как ножи (Олеарий, Койэтт) [42, с. 434; 29, с. 498].
Осужденный обнажал тело вплоть до бедер и ложился на спину помощника палача, обхватывая его шею руками, а тот удерживал его в таком положении. Ноги у осужденного связывались, и специальный человек мог тянуть их веревкой, чтобы наказуемый не двигался. Находившийся на небольшом расстоянии сзади палач наносил удары хвостом кнута параллельно вдоль всей спины преступника (Олеарий, Койэтт) [42, с. 434; 29, с. 498]. При этом искусные палачи «так отчетливо исполняют свое дело, что редко ударяют два раза по одному месту, но с чрезвычайной быстротой располагают удары друг подле дружки во всю длину человеческой спины, начиная с плеч и до самой поясницы». Для придания удару большей силы «кнутовой мастер» мог наносить его не стоя на месте, а одновременно с прыжком вперед (Перри) [44]. Сама сила ударов была такова, что уже от одного удара лопалась кожа и отрывалось мясо, образуя рану шириной с палец (немцы Шлейссингер, Корб) [55, с. 121; 32, с. 218].
От общепринятой характеристики отличаются описания битья кнутом, содержащиеся в работах чеха Бухау и шведа Петрея. По словам первого, осужденного «обнажают до пояса и, выведши на улицу, бьют кнутом, в то же время сильно ударяя двумя, или тремя, батогами, как бы по наковальне» [21, с. 61]. Швед же утверждает, что преступника-вора могли «высечь розгами по заднице, положив ему голову между ногами того, кого он обокрал» [45, С. 431] (под розгами автор, видимо, имеет в виду именно кнут [49, с. 147, сноска 2; с. 148, сноска 1]). Ни то, ни другое сообщение не заслуживают доверия (а последнее и вовсе кажется особенно неправдоподобным),
поскольку не находят подтверждения ни отечественных документах, ни в сочинениях других иностранных авторов. Если бы те способы битья кнутом, о которых повествуют Бухау и Петрей, действительно были более или менее распространенными, на них наверняка бы обратили внимание и отметили в своих записках о России другие иностранцы. Но коль скоро никто из них их не упоминает, это значит, что если они и употреблялись, то лишь в единичных случаях. Скорее же всего чех и швед по ошибке просто смешали два разных наказания - битье кнутом и битье батогами.
Количество ударов кнутом законом не регламентировалось и определялось судьей самостоятельно в каждом отдельном случае. Впрочем, по этому поводу Н. Д. Сергеевским высказано мнение о том, что «в судебных приговорах число ударов определялось весьма редко; по крайней мере следов этого мы нигде не находим» [49, с. 160]. Утверждение ученого, видимо, надо понимать таким образом, что количество ударов определялось палачом по собственному усмотрению. Однако с подобным предположением трудно согласиться, поскольку оно прямо противоречит описаниям процедуры битья кнутом, данным Олеарием, Стрейсом, Койэттом и Перри. Все они четко указывают на то, что перед непосредственным началом экзекуции дьяк оглашал приговор, в котором объявлялось, сколько ударов кнутом должен был получить осужденный, и после того, как палач наносил требуемое число ударов, командовал: «Полно!» [42, с. 434; 50, с. 344; 29, с. 498; 44]. Следовательно, судья не только назначал само наказание в виде битья кнутом, но и устанавливал конкретное число ударов. Палач же лишь приводил приговор суда в исполнение. Да и вообще вряд ли можно представить, чтобы такой важнейший аспект второго по степени тяжести наказания, как число ударов кнутом, мог быть целиком отдан на откуп палачу, который при всей своей бесспорной значимости в судебном процессе выполнял все-таки сугубо техническую функцию.
Судя по сообщениям Олеария, Койэтта, Коллинса и поляка Груневега, преступники получали от 20 до 30 ударов [42, с. 434; 29, с. 498; 30, с. 223;
19, с. 19-21] (а при использовании кнута в качестве орудия пытки количество ударов, по словам де ла Невилля, могло доходить и до 300 [22, с. 508]), притом что умелый палач мог забить человека до смерти с 6-7 ударов (Коллинс) [30, с. 209]. При наказании женщин-преступниц, по всей вероятности, делали скидку на пол осужденных, назначая им меньшее число ударов по сравнению с мужчинами. Такой вывод можно сделать из свидетельства Олеария о наказании восьми мужчин и одной женщины, виновных в незаконной продаже табака и водки, которое заключалось в том, что мужчины получили от 20 до 26 ударов, а женщина - 16 [42, с. 434].
При столь значительной силе ударов и большом их количестве нет ничего удивительного в том, что по окончании экзекуции на спине осужденного не оставалось живого места, и он был похож на животное, с которого содрали кожу. Вполне закономерно и то, что многие преступники, не выдерживая истязаний, падали в обморок во время казни или после нее
(Олеарий, Койэтт) [42, с. 434-435; 29, с. 498]. Для облегчения страданий и исцеления высеченного кнутом на израненную спину иногда натягивали теплую шкуру только что зарезанной овцы (Олеарий) [42, с. 435]. Однако в любом случае битье кнутом не проходило бесследно, и даже если подвергнутый экзекуции впоследствии излечивался, на его спине навсегда оставались шрамы от ударов (Коллинс) [30, с. 210]. Подчас же никакие средства уже не могли помочь осужденному, и телесное наказание фактически превращалось в смертную казнь (Таннер, Койэтт) [51, с. 87; 29, с. 498]. Учитывая крайне суровый характер и тяжкие последствия битья кнутом вполне понятно, почему в русских источниках, например, в Уложении 1649 г., оно зачастую откровенно обозначается не иначе как «жестокое наказание» (II, 13; VII, 9; Х, 170 и др.).
Битье кнутом как наказание производилось публично (отсюда еще одно название данного наказания - «торговая казнь» [1, ст. 5, 6, 8 и др.; 6]), что должно было оказывать повышенное психологическое воздействие на осужденного, а также способствовать достижению цели общей превенции преступлений (по терминологии Уложения, «чтобы на то смотря, иным неповадно было так делати»). Для еще большего общепредупредительного эффекта наказания и усиления его «осрамительной» составляющей преступника могли бить не в вышеописанном статичном положении, проводя экзекуцию в одном месте, а водя его по улицам и площадям (поляк Маскевич, нидерландец Витсен) [37, с. 66; 14, с. 132] (в русских памятниках права такой вид наказания именуется битьем кнутом «по торгом» или «в проводку» [4; 7]). Например, в Москве вора, впервые совершившего кражу, били кнутом по дороге из Кремля на Красную площадь (Олеарий) [42, с. 433], а прелюбодея стегали по пути от Думы до дома мужа, согласившегося вновь взять к себе изменницу-жену (Петрей) [45, с. 431]. Для наглядного информирования присутствующих на казни о совершенном преступлении наказуемым кнутом взяточникам вешали на шею предмет взятки (кошелек с серебром, пушнину, жемчуг, соленую рыбу или иную принятую от взяткодателя вещь) (француз Маржерет) [36, с. 27], продавцам табака - пачки с табаком, торговцам водкой - бутылки с нею (Олеа-рий) [42, с. 435]. Лицо, принесшее ложную присягу, били кнутом обнаженным (Олеарий, Койэтт) [42, с. 432; 29, с. 497], что должно было сделать наказание особенно позорным (по свидетельству подьячего Посольского приказа середины XVII в. Котошихина, голыми могли наказывать и прелюбодеев, «мужика и жонку») [33, VII, 34].
Весьма примечательной особенностью отражения в записках иностранцев о Московском Государстве практики применения телесных наказаний является то, что никто из них не упоминает такой способ экзекуции, как битье кнутом на «козле» (им, вероятно, назывался столб с поперечной перекладиной, к которой привязывались руки преступника, а сам он, стоя на ногах, немного нагнувшись вперед, подставлял обнаженную спину для ударов) [49, с. 157]. И это при том, что оно часто встречается и в Уложении
(X, 187, 188; XX, 22; XXV, 3 и др.), и в других юридических актах XVII в. [3; 8] Чем же можно объяснить данный факт? На наш взгляд, причина подобного умолчания заключается в том, что несмотря на широкое закрепление битья кнутом на «козле» в законодательстве, фактически к нему прибегали, по всей видимости, гораздо реже, заменяя его простым битьем кнутом или битьем кнутом «в проводку». Если бы было иначе, то дотошные иностранцы, среди которых были и те, кто провел в России не один год, не преминули бы отметить в своих сочинениях столь необычное наказание.
Относительно преступлений, наказанием за совершение которых являлось битье кнутом, ряд иностранных авторов замечает, что оно могло применяться почти за любое преступление, за исключением тех, которые влекли за собой смертную казнь (чех Давид, Бухау) [20, с. 96; 21, с. 61]. Справедливость данных слов подтверждается и показаниями других «иноземцев», и отечественными законодательными актами, судебными приговорами и прочими историческими источниками. Все они свидетельствуют о том, что «торговой казнью» могли наказываться посягательства на самые различные правоохраняемые объекты - на православную веру и Церковь, Верховную власть, интересы правосудия, собственность, честь и достоинство личности и др. Поскольку дать исчерпывающий перечень преступлений, каравшихся битьем кнутом, не представляется возможным, обратим внимание лишь на некоторые наиболее примечательные моменты.
Церкви, монастыри и прилегающие к ним территории находились под особой правовой охраной, и любое их осквернение категорически запрещалось. По утверждению Петрея, «проходя мимо церкви или монастыря, никто не смеет мочиться, потому что это считается большим срамом и преступлением». За такую дерзость виновных заключали «под стражу, очень наказывали и секли» [45, с. 441]. О наказуемости подобного поведения говорит и Олеарий, с той лишь разницей, что, по его свидетельству, посягательство на чистоту и святость церковного двора каралось большим штрафом [42, с. 462]. На основании слов Петрея и Олеария также можно предположить, что уголовному наказанию, в том числе, возможно, телесному, подлежал и тот, кто умышленно впускал в церковь собаку или неправославного «чужеземца». Последних, особенно католиков, в России не жаловали, поскольку считали их еретиками, а потому не позволяли им входить в храм, полагая, что «совершенно святая и чистая церковь осквернится чрез это и лишится своей святыни» [45, с. 441; 42, с. 462]. Помимо осквернения культовых сооружений, уголовно противоправными признавались и любые другие действия, в которых проявлялось неуважительное отношение к ним. Например, битью кнутом могли подвергнуть того, кто стрелял в ворону, сидевшую на крыше церкви (Витсен) [14, с. 133].
Применительно к государственным (политическим) преступлениям заслуживает упоминания утверждение немца Айрманна о том, что обвинение в совершении преступления против Царского Величества могло обернуться «величайшим несчастьем» для лица, против которого оно бы-
ло выдвинуто, так как оно должно было «претерпеть и вынести экзекуцию или хотя бы штраф, как бы ни старавшись оправдать себя» [9, с. 303]. Схожим образом высказываются и другие иностранцы, замечающие, что одного лишь намека на оскорбление Величества или на умысел на особу Государя без каких-либо дополнительных доказательств было достаточно для того, чтобы казнить заподозренного, назначить ему иное наказание или довести его до нищеты (Маскевич, Олеарий) [37, с. 65; 42, с. 354-355].
С этими заявлениями, однако, не стоит безусловно соглашаться, хотя и отметать их сходу как явно надуманные также нельзя. С одной стороны, власть старалась бороться с ложными обвинениями в совершении антигосударственных преступлений, подтверждением чему могут, в частности, служить соответствующие нормы Приговора от 12 марта 1582 г. [2] и Уложения (II, 17). Да и сами иностранцы говорят о том, что согласно существовавшему в России порядку доносчик должен был подтвердить свои показания под пыткой, после чего пытке подвергался обвиняемый. Если донос подтверждался, то виновный подлежал смертной казни или иному наказанию, а если выяснялось, что лицо было оклеветано, то такому же наказанию подлежал сам ложный доносчик (Олеарий, Койэтт) [42, с. 355;
29, с. 529]. С другой стороны, в процессе расследования преступлений против Царского Величества к обвиняемому, как видим, могли применяться пытки, поэтому даже если он впоследствии и признавался невиновным, то к этому времени он уже все равно успевал получить свою «порцию боли» [52]. В этом плане обвинение в совершении государственного (политического) преступления действительно становилось крайне суровым психологическим и телесным испытанием.
Описывая отличительные черты состязательного судопроизводства в Московском Государстве, многие европейцы особо отмечают такое судебное доказательство, как крестное целование. В иностранных сочинениях можно встретить некоторые довольно любопытные известия о том, как проходила церемония принесения присяги, об отношении общества к лицам, которые решались прибегнуть к ней, и об ответственности за дачу ложной клятвы. Крестное целование почиталось «столь святым делом, что никто не дерзнет его нарушить или осквернить его ложным показанием» (англичанин Флетчер) [54, с. 79]. Если же выяснялось, что тяжущийся поцеловал крест «не на правде», то такого «крестопреступника» (Корб) [32, с. 217] жестоко наказывали, причем, по оценке австрийца Варкоча, «нет на свете другого народа, который так строго карал бы клятвопреступников» [13, с. 110]. Виновного били кнутом обнаженным, после чего ссылали в Сибирь (Олеарий, Койэтт) [42, с. 432; 29, с. 497]. Называемое иностранцами наказание за лжеприсягу в целом соответствует санкции за данное преступление, предусмотренной Уложением (XI, 27), хотя по закону клятвопреступник после биться кнутом «по торгом по три дни» подлежал не ссылке, а тюремному заключению сроком на один год.
В целях поддержания и укрепления авторитета суда под страхом наказания возбранялись самоуправные действия потерпевшего в отношении правонарушителя. Об этом прямо свидетельствует Маржерет, приводя в пример ситуацию с оскорблением («бесчестьем»). По его словам, в случае словесного оскорбления потерпевший был не вправе в ответ бить обидчика «даже рукой». Если же он все-таки ударил его, а тот в свою очередь не остался в долгу, и дело в итоге дошло до суда, то наказывали обоих, приговаривая их к битью кнутом или батогами либо к уплате штрафа в казну. Поступали же так для того, «чтобы оскорбленный, как говорят русские, самовольной расправой не присваивал себе власти правосудия, которое одно имеет право разбирать и преследовать преступления» [36, с. 56-57].
Отмеченный французом подход находит подтверждение в законодательстве, в частности, в Уложении. Так, дозволяя необходимую оборону, оно в то же время запрещает учинять самосудную расправу над пойманным вором, устанавливая, что лицо, задержавшее татя и начавшее его пытать «у себя в дому» вместо того, чтобы отвести в приказ для проведения расследования, было обязано заплатить татю за бесчестье и увечье (XXI, 88). Учитывая подобное отношение власти и общества к суду и правовым механизмам разрешения споров, можно смело расценить как высосанный из пальца высказанный Олеарием в адрес русских упрек в том, что они, дескать, «пользуются силою вместо права» (присущей европейцам русофобией можно объяснить и другие уничижительные характеристики русских, данные Олеарием, а именно то, что они-де «лукавы, упрямы, необузданны, недружелюбны, извращены, бесстыдны, склонны ко всему дурному, <...> распростились со всеми добродетелями и скусили голову всякому стыду») [42, с. 353].
Разумеется, не только суд, но и другие органы власти находились под уголовно-правовой охраной. Стремясь обеспечить нормальную управленческую деятельность, в том числе с помощью уголовно-правовых средств, государство строго наказывало лиц, посягавших на представителей власти при исполнении ими своих профессиональных обязанностей. Прекрасной иллюстрацией в этом плане может служить весьма занимательное происшествие, зафиксированное в дневнике шотландца Гордона. Дело касалось незаконной торговли водкой и заключалось в следующем: «К дому, в котором солдаты держали водку, подошел дьяк с 20-30 стрельцами. Прежде чем они успели войти, солдаты заперли двери и отнесли водку в сад, так что стрельцы, несмотря на тщательный обыск, ничего не нашли. Солдаты же жаловались, что их оскорбляют, и далеко не дружелюбно проводили до дверей дьяка и стрельцов. Последние, выйдя на улицу и позвав на помощь товарищей, вторично вошли в дом и нашли водку в саду. Они взяли ее с собой, захватили также и нескольких солдат. Но последних скоро собралось так много, что они отняли у стрельцов не только товарищей, но и водку, и гнали стрельцов до городских ворот. Здесь стрельцы получили подкрепление, и солдаты должны были отступить. Между тем обе стороны усилились. Стрельцов было около 700, а солдат около 800 человек. Так
как улицы были узки, а солдаты полны решимости и отчаяния, то они и выгнали стрельцов за ворота Белой стены (Белого города). Как раз в это время из Кремля шло с гауптвахты 600 стрельцов; они отрезали путь тем солдатам, которые оказались уже внутри стены, и 22 из них взяли в плен; последние были на другой день по произведении дознания биты кнутом и сосланы в Сибирь» [18, с. 155-156] (2100 участников столкновения с обеих сторон - впечатляющая цифра, не правда ли?).
При вынесении приговора виновным (из рассказа Гордона, впрочем, неясно, были ли среди них сами продавцы водки), надо полагать, во внимание были приняты два обстоятельства. Во-первых, это, само собой, те преступления, которые были совершены осужденными: применение насилия в отношении представителей власти, их оскорбление, а также «выби-тие» корчемников у задержавших их лиц. Кстати, последнее преступление, по всей видимости, не было редкостью, поскольку разработчики Уложения сочли необходимым уделить ему отдельную статью (XXV, 19). А во-вторых, суд, вероятно, учел тот факт, что преступления были совершены большой группой лиц, да и еще и солдатами, которые, вообще-то, должны стоять на страже интересов государства.
Среди всех упоминаемых в работах иностранцев должностных преступлений бесспорным «лидером» являлось взяточничество. Практически все «заморские гости», характеризуя систему управления в Московском Государстве, говорят о таком ее атрибуте, как продажность чиновников всех мастей: судей, дьяков, писарей и др. Конечно, не следует принимать за чистую монету все то, что иностранцы пишут по этому поводу, например, что «принятие всяких подарков и подношений» в России «повсеместно распространено» (Койэтт) [29, с. 493], что «всякое правосудие продажно, причем почти открыто» (Герберштейн) [17, с. 186], что правители на местах «мучают и обирают» народ «без всякой справедливости и совести» (Флетчер) [54, с. 55] и т.п. В подобных «обличениях», несомненно, присутствует изрядная доля преувеличения, обусловленная очевидным стремлением европейцев любыми путями доказать собственное превосходство над «московитами», в том числе приписывая русскому чиновничеству пороки, которые, естественно, не являются исключительно русскими, а присущи бюрократии всех времен и народов.
Русские управленцы, конечно же, были далеко не безупречными, и несмотря на то, что «все судьи и чиновники должны довольствоваться годовыми окладами и землями, назначенными от государя» (Маржерет) [36, с. 27], среди них встречались и те, кто старался использовать занимаемые должности как источник максимального обогащения. Нечистые на руку чиновники брали взятки как обычным, «классическим» способом, так и прибегая к всевозможным ухищрениям, в частности, получая взятки через посредников (Котошихин) [33, VII, 38] или маскируя их под видом подарков. Последние, судя по сообщению Маржерета, чиновники были вправе принимать от просителей, но при соблюдении двух условий: во-
первых, подарок не должен был быть дорогим, стоимостью выше определенной суммы, а во-вторых, его передача не должна была иметь характер подкупа, то есть предполагать встречное совершение «одаряемым» каких-либо действий по службе в пользу «дарителя». Если хотя бы одно из этих условий было нарушено, то подаренная вещь расценивалась как взятка, и принявший ее чиновник подлежал наказанию [36, с. 27].
Применявшиеся к взяточникам карательные меры были различными: их приговаривали к штрафу, лишали имущества, ссылали и даже казнили (Маржерет, Флетчер) [36, с. 27; 54, с. 68]. Однако чаще всего их били кнутом (Олеарий, Койэтт) [42, с. 429; 29, с. 493]. При этом на наказуемость взяточничества влияли не только правовые нормы, но и личные качества Государей. Например, если Великий Князь Василий III, будучи «очень строг», тем не менее мог оставить без наказания судью, который «был уличен в том, что он в одном деле взял дары и с той, и с другой стороны и решил в пользу того, кто дал больше» (Герберштейн) [17, с. 186], то Царь Борис Годунов «был великим врагом тех, которые брали взятки и подарки, и знатных вельмож и дьяков он велел предавать за то публичной казни» (нидерландец Масса) [38, с. 84].
Поскольку большинство иностранцев приезжало в нашу страну вовсе не с туристическими целями, они не могли в своих сочинениях обойти стороной такой важнейший вопрос, как состояние вооруженных сил России. Информируя читателей о различных аспектах организации военного дела в Московском Государстве - о численности русского войска, его социальном и национальном составе, способах ведения боевых действий и т. д., все иностранцы в один голос свидетельствуют о том, что к русским служилым людям предъявлялись крайне жесткие требования, касавшиеся явки на службу и ее прохождения. Особенно строго следили за тем, чтобы все военнообязанные вовремя являлись на смотр или в поход. Ни под каким предлогом нельзя было уклоняться от прибытия на место несения службы.
Наиболее ярко существовавшие в русской армии порядки описывает Петрей: «В военное время все они, сколько их ни занесено в великокняжеский список, старые и молодые, должны идти в поход; никто не избавляется от того, как бы ни был он дряхл, слаб и болен; он все-таки должен идти, несмотря на то, что едва ноги таскает. Ничто не спасает от этого; не дозволяется даже ставить другого вместо себя. Сыну не позволяется приезжать или служить за отца, но если он уже в силах и взрослый, должен служить за себя, а отец его так же сам за себя. Тут не поможет никакое оправдание: ни старость, ни болезнь, ни слабость; даже кто лежит и уже борется со смертью, и тот должен идти в поход, хоть едва ли проживет больше трех или четырех дней, если только не хочет, чтобы описали поместья у него и наследников и отдали их другому. Потому что когда будет смотр, назовут его имя, а его нет, делающие смотр бояре спросят о нем; если им ответят, что он болен, стар, не может больше исправлять никакой службы, а прислал вместо себя другого, это не принимается в уважение,
он подвергается немилости великого князя и поместья у него отбираются. Русские говорят, что он провинился и согрешил против великого князя: коли он болен, стар и слаб, то летом велел бы положить себя на телегу, да так и везти, а зимою в сани, так бы и ехал и умер бы на службе великого князя, тогда и не был бы виноват, сохранил милость великого князя и удержал за собою поместья для своих наследников» [45, с. 410].
Помимо конфискации поместий, к «нетчикам», то есть лицам, не явившимся на службу, применялись и другие наказания, а именно тюремное заключение и битье кнутом или плетьми. При этом телесные наказания приводились в исполнение публично - на торгу или в военном лагере (немцы Штаден, Буссов) [56, с. 404; 12, с. 39].
Одним из самых часто встречающихся в отечественных юридических актах анализируемой эпохи преступлений является «корчемство», то есть незаконное изготовление и продажа алкоголя. Свидетельства иностранцев на этот счет также весьма многочисленны. При этом они в целом верно характеризуют специфику государственной питейной политики в Московском Государстве [34, с. 19-70], с одной стороны, указывая, что существовала монополия государства на производство алкоголя (водки, пива, меда) и торговлю им (Олеарий, Койэтт) [42, с. 406; 29, с. 494], введенная, судя по всему, в правление Великого Князя Ивана III (итальянец Барбаро) [11, § 56] и с тех пор приносившая «такой доход, что трудно даже сказать» (Рейтен-фельс) [47, с. 319], а с другой стороны, отмечая, что эта монополия не была абсолютной, поскольку населению на определенных условиях разрешалось производить хмельные напитки для личного потребления (Герберштейн, Петрей) [17, с. 154; 45, с. 421]. Говорят иностранцы и об уголовной ответственности за корчемство, которая чаще всего заключалась в битье преступника кнутом (швед Кильбургер, Стрейс) [26, с. 358; 50, с. 344].
Примечательное известие о наказании корчемников содержится в сочинении литовца Миколаевича (Михалона Литвина). По его словам, «если у какого-либо главы семьи найдут лишь каплю вина, то весь его дом разоряют, имущество изымают, семью и его соседей по деревне избивают, а его самого обрекают на пожизненное заключение». С соседями корчемника «обходятся так сурово, поскольку [считается, что] они заражены этим общением и [являются] сообщниками страшного преступления» [40, с. 77]. Таким образом, наказанию за корчемство мог подвергаться не только непосредственный виновный, но и иные лица, которые, достоверно зная о его противоправной деятельности (или, по крайней мере, предполагалось, что они не могли не знать об этом), тем не менее не сообщали о преступлении компетентным органам и, по сути, укрывали преступника. Подобный принцип круговой поруки имел место не только в первой половине XVI в., когда Михалон Литвин дважды посещал Россию, но и впоследствии, свидетельством чему является Уложение. В целях борьбы с корчемством оно предписывало жителям черных сотен и слобод ежегодно выбирать «меж себя» десятских, которые должны были следить за тем, чтобы
на закрепленных за каждым десятком территориях посада не было корчемства. Если же десятский не сообщал в приказ Новая Четверть о корчемстве в подведомственном ему десятке, то не только он и корчемник привлекались к самостоятельной ответственности в виде штрафа в размере 10 рублей, но и остальные восемь членов десятка, на каждого из которых налагалась 5-рублевая пеня (XXV, 20).
Относительно распространенности самого пьянства среди русских показания иностранцев расходятся. В то время как одни характеризуют русских не иначе как «величайших пьяниц» (итальянец Контарини) [31, § 31], для которых «напиваться допьяна каждый день в неделю <.. .> дело весьма обыкновенное» (Флетчер) [54, с. 158], другие, напротив, говорят о том, что «москвитяне наблюдают великую трезвость» (Маскевич) [37, с. 66] и «воздерживаются от пьянства» (Михалон Литвин) [40, с. 77]. И те, и другие оценки следует признать чересчур категоричными, в равной мере далекими от истины, которая, скорее всего, находится где-то посередине. Россия не была страной ни поголовных пьяниц, ни сплошных трезвенников, а принципиальные расхождения в оценках объясняются чисто субъективными обстоятельствами.
Впрочем, все иностранцы констатируют тот факт, что пьянство было запрещено «под опасением строжайшего взыскания» (итальянец Кампен-зе) [24]. Наложение запрета мотивировалось, во-первых, религиознонравственными соображениями, а именно убеждением в том, что «питье водки - поступок гнусный, может быть хуже прелюбодеяния» (сириец Павел Алеппский) [10], во-вторых, пониманием того, что пьяные «бросают работу и многое другое, что было бы им самим полезно» (Барбаро) [11, § 56], и, в-третьих, тем, что «если бы этому народу была предоставлена возможность напиваться ежедневно, он бы был истреблен взаимной резней», ибо «опьянев, они совершенно теряют рассудок и соображение, как дикие животные, и убивают один другого ножами, кинжалами и всякого рода вероломным оружием» (поляк Гваньини) [15]. Нарушителей запрета, будь то священники или миряне, подвергали различным наказаниям (Штаден, Павел Алеппский) [56, с. 383, 410; 10], в том числе били кнутом (Герберштейн, Витсен) [17, с. 128; 14, с. 133]. Особенно интересно в этом плане свидетельство Маскевича. По его словам, «пьяного тотчас отводят в бражную тюрьму, нарочно для них устроенную (там для каждого рода преступников есть особенная темница), и только чрез несколько недель освобождают из нее, по чьему-либо ходатайству. Замеченного в пьянстве вторично, снова сажают в тюрьму надолго, потом водят по улицам и нещадно секут кнутом, наконец, освобождают. За третью же вину, опять в тюрьму, потом под кнут; из под кнута в тюрьму, из тюрьмы под кнут, и таким образом парят виновного раз до десяти, чтобы наконец пьянство ему омерзело. Но если и такое исправление не поможет, он остается в тюрьме, пока сгниет» [37, с. 66]. Конечно, подобная карательная практика вряд ли была обыденным явлением, но то, что к пьяницам порой приме-
нялись столь суровые наказания, явно указывает на стремление государства решительно бороться с неумеренным употреблением алкоголя.
Наряду с пьянством иностранцы упоминают и такие преступления против общественной нравственности, как «табачничество» и прелюбодеяние.
Табакокурение и торговля табаком были запрещены, по сути, по тем же причинам, что и пьянство: «на употребление табаку не только у простонародья, но и у слуг и рабов уходило много времени, нужного для работы; к тому же, при невнимательном отношении к огню и искрам, многие дома сгорали, а при богослужении в церквах перед иконами, которые должно было чтить лишь ладаном и благовонными веществами, поднимался дурной запах» (Олеарий) [42, с. 361-362]. По мнению Карлейля, прежде всего религиозный фактор - то, что русские, «накурившись, с дурным запахом, предстояли перед изображением своих святых», - побудил Государя, по предложению Патриарха, объявить табак вне закона. Кроме вышеназванных причин, запрет та-бачничества был обусловлен и заботой власти и о материальном благополучии подданных, поскольку «бедные люди, вместо того, чтобы купить хлеба, издерживали свои деньги на табак» [25].
Наказания табачников были разнообразными (допускалась даже смертная казнь) (Павел Алеппский, Витсен) [10; 14, с. 73], но, как правило, их били кнутом или вырывали ноздри (Олеарий, Койэтт) [42, с. 362, 428; 29, с. 498]. Стоит отметить, что хотя установленный Указом 1634 г. и подтвержденный Уложением (XXV, 11) запрет табачничества был адресован как россиянам, так и «иноземцам всяким», на нарушения закона иностранцами, видимо, смотрели сквозь пальцы. Об этом можно судить по утверждению Олеария о том, что немцам «разрешается свободно курить табак и продавать его друг другу» [42, с. 428].
По поводу отношения русских к прелюбодеянию немец Фабри замечает, что «они гнушаются прелюбодейства, пожалуй, в большей степени, нежели мы», а потому «они его жестоко ненавидят и преследуют» [53, с. 27-28]. Стандартным наказанием за прелюбодеяние являлось битье кнутом, которое могло быть дополнено выплатой денежной компенсации обесчещенному супругу (Петрей, Олеарий) [45, с. 431; 42, с. 383]. Однако в порядке редчайшего исключения были возможны и смертная казнь, к которой прибегали в случае «очень позорного» прелюбодеяния (Давид, Бухау) [20, с. 96; 21, с. 61], и членовредительское наказание, явно базировавшееся на принципе талиона, то есть материального соответствия наказания преступлению, и выражавшееся в том, что «виновника лишают одновременно причины и орудия его похоти, которое кладут на колоду и отрубают со всем к нему относящимся» (Стрейс) [50, с. 344-345].
Само понятие прелюбодеяния различалось в зависимости от субъекта преступления. Применительно к женщинам прелюбодеянием признавалась плотская связь замужней женщины с любым посторонним мужчиной (Олеарий) [42, с. 383]. Прелюбодеяние же со стороны мужчин иностран-
цами трактуется двояко. Большинство заявляет, что муж считался прелюбодеем, если вступал в блудную связь только с женщиной, состоящей в браке (Герберштейн, австриец Мейерберг) [17, с. 170; 39, с. 99-100]. По мнению же Олеария, прелюбодеем русские называют «лишь того, кто вступает в брак с чужою женою» [42, с. 383]. Несколько туманно высказывается на этот счет Гваньини, по словам которого «они считают прелюбодеянием, если муж, имеющий жену, сойдется с чужой женой, но связь с разведенной не осуждают» [15]. Мы склоняемся к тому, что поляк придерживается первого из приведенных подходов к толкованию прелюбодеяния, который, вероятно, и является правильным [41, с. 77-81].
Половая связь мужчины с незамужней женщиной расценивалась как «небольшой грех» (Бухау) [21, с. 61]. Впрочем, в этом позволяет усомниться утверждение Котошихина об одинаковом наказании - битье кнутом «по торгом и по улицам» - тех, кто блудил как с чужими женами, так и с «девками» [33, VII, 34]. Да и Стрейс, говоря о вышеназванном изувечивающем наказании, указывает на то, что оно применялось и за прелюбодеяние, и за блуд.
Довольно любопытны сообщения иностранцев об отношении русской власти и общества к проблеме защиты чести и достоинства личности. Они позволяют не только уяснить сугубо юридические аспекты ответственности за оскорбление («бесчестье»), но и составить более полное представление о русском национальном характере в целом. Так, на взгляд иностранцев, русские «вообще весьма бранчивый народ и наскакивают друг на друга с неистовыми и суровыми словами, точно псы. На улицах постоянно приходится видеть подобного рода ссоры и бабьи передряги, причем они ведутся так рьяно, что с непривычки думаешь, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы» (Олеарий) [42, с. 356]. Однако несмотря на то, что «народ в Московии завистлив и сварлив», у русских «редко доходит до драки, и еще реже берутся они за ножи» (Стрейс) [50, с. 333].
Нечастые случаи мордобития и отсутствие среди русских дуэлей, по мнению Маржерета, были обусловлены двумя главными причинами: во-первых, ранее отмеченным убеждением в том, что каким бы ни было оскорбление, защищать поруганные честь и достоинство можно исключительно путем обращения в суд, а не распуская в ответ руки, а во-вторых, эффективностью самого правосудия по таким делам, выражавшейся в том, что «суд в случае споров, обид и оскорблений бывает гораздо скорее и строже, нежели в других делах». Причем «это соблюдается весьма тщательно не только в городах в мирное время, но и в военное, по отношению к воинам». Француз также подчеркивает такое немаловажное обстоятельство, что наказание оскорбителя «обыкновенно зависит от воли обиженного» [36, с. 56-57]. Виновного могли приговорить к штрафу, ссылке, битью батогами или кнутом (Маржерет, Олеарий) [36, с. 56-57; 42, с. 357]. При это торговая казнь могла назначаться и как самостоятельное наказание, и в качестве замены штрафа в случае, если осужденный был не способен заплатить за бесчестье (Олеарий, Рейтенфельс) [42, с. 357; 47, с. 347-348].
Что касается самих оскорблений, то в отличие от европейцев русские при вспышках гнева и в ссорах не пользовались «проклятиями и пожеланиями с именованием священных предметов, посылкою к черту, руганием «негодяем» и т.п.». Вместо этого они употребляли «многие постыдные, гнусные слова и насмешки» (Олеарий) [42, с. 357]. Например, по свидетельству Рейтенфельса, «рассерженные чем бы то ни было, они называют мать противника своего жидовкою, язычницею, нечистою, сукою и непотребною женщиною. Своих врагов, рабов и детей они бесчестят названиями щенят и выблядков или же грозят им тем, что позорным образом исковеркают им уши, глаза, нос, все лицо и изнасилуют их мать» [47, с. 347]. Иностранцев русские также оскорбляли различными «бесстыдными речами» и при встрече с ними громко обзывали их «шишами» или дразнили словами: «Кыш на Кокуй, поганые!» («Кокуем» («Кукуем») называлось историческое урочище в северо-восточной части Москвы между рекой Яузой и ручьем Кукуем, где располагалась Немецкая слобода, являвшаяся местом поселения проживавших в Москве иностранцев). И хотя «эта легкомысленная дерзость языка нередко наказывается тяжким бичеванием, все-таки русские от нее нисколько не исправляются» (Рейтен-фельс, Витсен) [47, с. 348; 14, с. 153]. Из оскорблений действием наиболее постыдным считалось вырывание чужой бороды. Такое «величайшее оскорбление» требовало самого строгого наказания (Рейтенфельс) [47, с. 348].
Помимо сугубо правовых аспектов торговой казни, в записках иностранцев о Московском Государстве нашли отражение некоторые юридико-психологические нюансы, связанные с данным наказанием.
Прежде всего для «иноземцев» было крайне непривычно то обстоятельство, что битье кнутом «не делает наказанному никакого бесчестия» (Корб) [32, с. 218], и «после наказания подобное лицо считается столь же честным, как и было до преступления» (Шлейссингер) [55, с. 121]. Наказание также никак не влияло на социально-правовой статус лица, и в дальнейшем оно могло, как ни в чем не бывало, занимать даже «почетные» должности (Перри) [44]. Того же, кто осмелился бы попрекнуть наказанного тем, что он был бит кнутом, самого могли подвергнуть этому наказанию (Стрейс, Шлейссингер) [50, с. 344; 55, с. 121].
Такое отношение русского общества к лицам, прошедшим через процедуру телесного наказания, вызывало у иностранцев серьезное удивление потому, что у них на родине господствовали совершенно иные нравы. В Европе, по крайней мере в Германии, побывавший под пыткой или на эшафоте, даже если впоследствии он был оправдан или помилован, почти никогда не мог восстановить свое доброе имя, потому что побывал в руках палача. Даже случайное прикосновение, а тем более удар или проклятие, полученные от палача на улице или в трактире, могли стать фатальными для чести, а, следовательно, и для всей судьбы человека [35, с. 230].
Некоторым диссонансом в общей массе иностранных свидетельств об общественном восприятии битья кнутом в России звучат слова Олеария о
том, что если «в прежние времена, после вынесенного преступниками наказания, все опять смотрели на них как на людей столь же честных, как и все остальные; с ними имели сношения и общение, гуляли, ели и пили с ними, как хотели», то «теперь, однако, как будто считают этих людей несколько опозоренными. <...> Ни один честный и знатный человек теперь не стал бы вести дружбу с высеченным, разве только в том случае, если подобному наказанию кто-либо подвергся по доносу лживых людей или неправильно был наказан вследствие ненависти к нему судьи. В последнем случае наказанного скорее жалеют, чем презирают, и в доказательство его невиновности честные люди безбоязненно имеют с ним общение» [42, с. 435]. Данное утверждение Олеария, с нашей точки зрения, можно объяснить одной из двух причин: либо кто-то из тех, с кем ему удалось пообщаться, именно так и смотрел на ситуацию, и немец лишь распространил частное мнение одного или нескольких своих собеседников на всех русских, либо он просто выдал желаемое за действительное, стремясь создать впечатление, что «русские с течением времени улучшаются во многих внешних отношениях», в том числе в вопросах, касающихся «славы и позора», потому что «сильно подражают немцам» [42, с. 435]. Последнее предположение нам представляется более вероятным.
Но что особенно шокировало иностранцев, так это то, что в Московском Государстве было принято называть наказание, каким бы жестоким оно ни было, «царской милостью» (Рейтенфельс, Корб) [47, с. 326, 347;
32, с. 218] и после его приведения в исполнение благодарить за него Государя (Поссевино, Мейерберг) [46, с. 26; 39, с. 121], кланяясь до земли и говоря: «Спасибо!» (Рейтенфельс, Шлейссингер) [47, с. 326; 55, с. 121]. В этой традиции иностранцы усматривали еще одно проявление поражавшего их глубочайшего почтения, уважения и преклонения русских перед своим Монархом, в котором они видели «причастника верховной благодати и исполнителя Воли Божественной» (немец Кобенцель) [28]. Поэтому понесенное наказание расценивалось как заслуженная кара за те грехи, которыми виновный прогневал Бога и Царя (Перри) [44].
В завершение хотелось бы отметить, что в некоторых иностранных сочинениях о России обращается внимание еще на одно различие во взглядах русских и европейцев на исполнение уголовных наказаний вообще и торговой казни в частности. В то время как в Европе профессия палача считалась бесчестной, и ее представители, как следствие, занимали низкое социальное положение [35, с. 229-230], в Московском Государстве к палачам относились иначе. Если тесного общения с ними, возможно, и старались избегать, то открытого презрения не испытывали (заявление Олеария о том, что из-за «сильного подражания немцам» отношение русских к палачам постепенно изменилось и стало похоже на европейское [42, с. 435], не подкрепляется другими свидетельствами). Более того, поскольку палаческое ремесло, не будучи позорным, приносило неплохой доход, должность палача охотно замещалась, продавалась и перепродава-
лась и даже приобреталась за взятки (Олеарий, Стрейс, Койэтт) [42, с. 435-436; 50, с. 344; 29, с. 324-325].
Говоря о русских палачах, нельзя не упомянуть еще два обстоятельства, о которых пишут иностранцы. Во-первых, судя по утверждению Коллинса о том, что «должность палача наследственна, и он учит детей своих сечь кожаные мешки» [30, с. 210], в России, как и в Европе, существовали династии палачей. А во-вторых, в случае необходимости проведения массовых экзекуций и при нехватке палачей в помощь им в обязательном порядке выделялось несколько человек из числа мясников (Олеарий) [42, с. 436]. В этом также прослеживается определенное сходство между русской и европейской карательной практикой.
Список литературы:
1. Судебник 1550 г. // Российское законодательство Х-ХХ веков. - М.,
1985. - Т. 2.
2. Приговор от 12 марта 1582 г. // Законодательные акты Русского государства второй половины XVI - первой половины XVII века: Тексты. -Л., 1986. - № 42.
3. Грамота данковскому воеводе от 31 марта 1622 г. // Акты Московского государства, изданные Императорскою Академиею Наук. - СПб., 1890. - Т. 1. - № 141.
4. Указ от 23 мая 1627 г. // Законодательные акты Русского государства второй половины XVI - первой половины XVII века: Тексты. - Л.,
1986. - № 155.
5. Уложение 1649 г. // Полное собрание законов Российской Империи, с 1649 года. - СПб., 1830. - Т. 1. - № 1.
6. Указ от 3 июня 1661 г. // Полное собрание законов Российской Империи, с 1649 года. - СПб., 1830. - Т. 1. - № 299.
7. Указ от 7 октября 1678 г. // Полное собрание законов Российской Империи, с 1649 года. - СПб., 1830. - Т. 2. - № 734.
8. Указ от 7 июня 1686 г. // Полное собрание законов Российской Империи, с 1649 года. - СПб., 1830. - Т. 2. - № 1192.
9. Айрманн Г.-М. Совершенно краткое изложение польского и моско-витского путешествия / Н. Р. Левинсон. Записки Айрманна о Прибалтике и Московии 1666-1670 гг. // Исторические записки. - 1945. - № 17.
10. Алеппский П. Путешествие антиохийского патриарха Макария в Москву в XVII веке. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.vostlit.info/Texts/rus6/Makarij/text1.phtml?id=1046.
11. Барбаро И. Путешествие в Тану // Барбаро и Контарини о России. К истории итало-русских связей в XV в. - Л., 1971.
12. Буссов К. Московская хроника. 1584-1613 // Хроники Смутного времени / Конрад Буссов. Арсений Елассонский. Элиас Геркман. «Новый летописец». - М., 1998.
13. Варкоч Н. Донесение / Л. П. Лаптева. Донесение австрийского посла о поездке в Москву в 1589 году // Вопросы истории. - 1978. - № 6.
14. Витсен Н. Путешествие в Московию. 1664-1665: Дневник. - СПб., 1996.
15. Гваньини А. Описание Московии. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.vostlit.info/Texts/rus5/Gwagnini/frametext1.htm.
16. Гейденштейн Р. Записки о московской войне. - СПб., 1889.
17. Герберштейн С. Московия. - М., 2007.
18. Гордон П. Дневник генерала Патрика Гордона, веденный им во время его пребывания в России 1661-1678 гг. // Московия и Европа / Г.К. Ко-тошихин. П. Гордон. Я. Стрейс. Царь Алексей Михайлович. - М., 2000.
19. Груневег М. Мартин Груневег о Борисе Годунове / Хорошкевич А. Л. Тиран и заступник. Два взгляда иностранцев на Россию 1585 года // Родина. - 2004. - № 12.
20. Давид И. Современное состояние Великой России, или Московии // Вопросы истории. - 1968. - № 3.
21. Даннил, принц из Бухова. Начало и возвышение Московии // Московское государство XV-XVII вв. по сказаниям современников-иностран-цев. - М., 2000.
22. Де ла Невилль. Любопытные и новые известия о Московии // Россия XV-XVII вв. глазами иностранцев. - Л., 1986.
23. Кампани П. Записки / Л.Н. Годовикова. Сведения о России конца XVI в. Паоло Кампани // Вестник Московского университета. Серия 9. История. - 1969. - № 6.
24. Кампензе А. Письмо Альберта Кампензе к Его Святейшеству Папе Клименту VII о делах Московии. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.vostlit.info/Texts/rus10/ Kampenze/frametext.htm.
25. Карлейль Ч. Описание Московии. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.vostlit.info/Texts/rus14/ Carlisle/text2.phtml? id=1780.
26. Кильбургер И.Ф. Краткое известие о русской торговле, каким образом оная производилась чрез всю Руссию в 1674 году // Иностранцы о древней Москве (Москва XV-XVII веков). - М., 1991.
27. Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве // Ключевский В. О. Русская история: В 5 т. / Сост. А.М. Кузнецов. -М., 2001. - Т. 5.
28. Кобенцель И. Письмо Иоанна Кобенцеля о России XVI века. -[Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.vostlit.info/Texts/rus10/ Ko-benzel/text.phtml?id=698.
29. Койэтт Б. Посольство Кунраада фан-Кленка к царям Алексею Михайловичу и Феодору Алексеевичу. - Рязань, 2008.
30. Коллинс С. Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне. Сочинение Самуэля Коллинса, который девять лет провел при Дворе московском и был врачом царя Алексея Ми-
хайловича 1667 г. // Утверждение династии / Андрей Роде. Августин Мей-ерберг. Самуэль Коллинс. Яков Рейтенфельс. - М., 1997.
31. Контарини А. Путешествие в Персию // К истории итало-русских связей в XV в. - Л., 1971.
32. Корб И. Дневник путешествия в Московское государство Игнатия Христофора Гвариента, посла императора Леопольда I к царю и великому князю Петру Алексеевичу в 1698 г., веденный секретарем посольства Иоганном Георгом Корбом // Рождение империи / Неизвестный автор. Иоганн Корб. Иван Желябужский. Андрей Матвеев. - М., 1997.
33. Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича // Московия и Европа / Г.К. Котошихин, П. Гордон. Я. Стрейс. Царь Алексей Михайлович. - М., 2000.
34. Курукин И.В., Никулина Е.А. Государево кабацкое дело: Очерки питейной политики и традиций в России. - М., 2005.
35. Левинсон К.А. Палач в средневековом германском городе: чиновник, ремесленник, знахарь // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. - М., 2000. - Т. 3.
36. Маржерет Ж. Состояние Российской державы и Великого княжества Московского // Россия XVII века. Воспоминания иностранцев. - Смоленск, 2003.
37. Маскевич С. Дневник Самуила Маскевича. 1594-1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. - СПб., 1834. - Ч. 5.
38. Масса И. Краткое известие о начале и происхождении современных войн и смут в Московии, случившихся до 1610 года за короткое время правления нескольких государей // О начале войн и смут в Московии / Исаак Масса. Петр Петрей. - М., 1997.
39. Мейерберг А. Путешествие в Московию барона Августина Мей-ерберга, члена Императорского придворного совета, и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена Правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом // Утверждение династии / Андрей Роде. Августин Мейерберг. Самуэль Коллинс. Яков Рейтенфельс. - М., 1997.
40. Михалон Литвин. О нравах татар, литовцев и москвитян. - М., 1994.
41. Нижник Н. С. Правовое регулирование семейно-брачных отношений в русской истории. - СПб., 2006.
42. Олеарий А. Описание путешествия в Московию // Россия XVII века. Воспоминания иностранцев. - Смоленск, 2003.
43. Орленко С.П. Выходцы из Западной Европы в России XVII века (правовой статус и реальное положение). - М., 2004.
44. Перри Дж. Другое и более подробное повествование о России. -[Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.vostlit.info/Texts/rus15/ Per-ry/text3.phtml?id=1643.
45. Петрей П. История о великом княжестве Московском, происхождении великих русских князей, недавних смутах, произведенных там тремя Лжедмитриями, и о московских законах, нравах, правлении, вере и обрядах, которую собрал, описал и обнародовал Петр Петрей де Ерлезун-да в Лейпциге 1620 года // О начале войн и смут в Московии / Исаак Масса. Петр Петрей. - М., 1997.
46. Поссевино А. Московия // Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. («Московия», «Ливония» и др.). - М., 1983.
47. Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии // Утверждение династии / Андрей Роде. Августин Мейерберг. Самуэль Коллинс. Яков Рейтенфельс. - М., 1997.
48. Рожнов А. А. Смертная казнь в Московском Государстве глазами современников-европейцев // Актуальные вопросы современной науки / Под ред. С.С. Чернова. - Новосибирск, 2009. - Вып. 6. - Кн. 1.
49. Сергеевский Н.Д. Наказание в русском праве XVII века. - СПб., 1887.
50. Стрейс Я. Третье путешествие по Лифляндии, Московии, Татарии, Персии и другим странам // Московия и Европа / Г.К. Котошихин. П. Гордон. Я. Стрейс. Царь Алексей Михайлович. - М., 2000.
51. Таннер Б. Описание путешествия польского посольства в Москву в 1678 году. - М., 1891.
52. Тельберг Г.Г. Очерки политического суда и политических преступлений в Московском государстве XVII века. - М., 1912.
53. Фабри И. Религия московитов / Трактат Иоганна Фабри «Религия московитов» // Россия и Германия. - М., 1998. - Вып. 1.
54. Флетчер Дж. О государстве Русском. - М., 2002.
55. Шлейссингер Г.-А. Полное описание России, находящейся ныне под властью двух царей-соправителей Ивана Алексеевича и Петра Алексеевича / Л.П. Лаптева Рассказ очевидца о жизни Московии конца XVII века // Вопросы истории. - 1970. - № 1.
56. Штаден Г. Страна и правление московитов (записки немца-оприч-ника) // Россия XVI века. Воспоминания иностранцев. - Смоленск, 2003.
