БИОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ МИМИКИ С ОБЪЕКТИВНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Владимир Бехтерев

БИОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ МИМИКИ С ОБЪЕКТИВНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ *

•Г

0Ё ^

'Т Йсихо-

НеврологинескШ ¡^ - ' ' Инстнтутъ ^

Сто лет назад родился гениальный мыслитель-биолог, Ч. Дарвин ", которому суждено было сделать переворот в целой отрасли естествознания, именуемой биологией.

Этот переворот состоял в том, что ему удалось установить и приложить к области биологии общий закон причинности во вселенной.

По странному свойству человеческого ума этот общий закон причинно -сти, уже давно прочно обоснованный в отношении к явлениям неорганической природы, признавался вплоть до второй половины истекшего столетия неприложимым к биологии. Признавалось, что растительный и животный мир составляют исключение из этого всеобщего закона, так как растительные и животные виды представляли собою явления природы, требовавшие для своего первоначального возникновения особой сверхъестественной творческой силы.

В настоящее время может пока-| Ц заться странным и даже почти диким

с..петерб,ргъ ф тот факт, что еще всего несколько

Ф „Т-ю Худо». Печати". Ываиовскан. 14. ^

19,0 У десятков лет назад даже недюжинные

умы своего времени признавали, что каждый вид на земле происходит от начала создания вселенной. Хотя эти взгляды были опровергаемы в свое

Б10Л0ГИЧЕСК0Е

РА3В ИТIЕ МИМИКИ

съ объективно-психологической точки зрЪшя.

ф

Акад. В. М. БЕХТЕРЕВА.

ч» У'

Обложка оригинального издания 1910 г.

* Речь, произнесенная в торжественном заседании совета Психо-Неврологического Института, посвященном памяти Ч. Дарвина, в апреле 1909 г.

** Чарлз Роберт Дарвин (1809-1882) - английский натуралист и путешественник, автор теории эволюции (все виды живых организмов происходят от общих предков), естественного и полового отбора. Ему также принадлежит одно из первых обобщающих исследований о происхождении человека. - Прим. ред.

время еще Ламарком *, но известно, что учение Ламарка было тогда подавлено авторитетом Кювье **, и лишь Дарвину удалось окончательно рассеять эту своеобразную иллюзию и вместе с тем уничтожить странное, чтобы не сказать более, заблуждение человеческого ума, граничащее с младенческим мировоззрением.

Вот почему только со времени Дарвина биология получила небывалую до того времени научную стройность, так как его гениальному уму удалось установить один из незыблемых законов живой природы, закон эволюции, провозглашенный ранее его еще Ламарком и проповедываемый затем Спенсером ***.

Но как ни велика заслуга Ламарка, как упомянуто, затененного в свое время авторитетом Кювье, как ни велико значение Спенсера, как выдающегося представителя синтетической философии, - не подлежит сомнению, что только трудам такого великого натуралиста, каким был Ч. Дарвин, мы обязаны окончательным установлением и строго научным обоснованием закона эволюции, являющегося прямым приложением закона причинности к биологии.

Как бы мы ни смотрели на оспариваемый ныне многими естественный отбор Ч. Дарвина, с помощью которого он пытался, между прочим, объяснить происхождение видов; как бы не критиковали так называемый половой подбор Ч. Дарвина, при посредстве которого он пытался объяснить внешнюю красоту отдельных видов, необходимо признать, что неотъемлемой и важнейшей заслугой Ч. Дарвина является окончательное установление закона эволюции, значение которого в биологии оказалось столь же благотворным и столь же основным, как и закона сохранения и превращения энергии в физике. Эта заслуга великого натуралиста пред человечеством столь значительна, что имя его должно красоваться в ряду выдающихся имен всего мира во всей эпохе, пока жив будет человек, и пока его пытливый ум будет задаваться вопросами о происхождении окружающей его живой природы.

Между прочим, Ч. Дарвин, обрабатывая отдельные вопросы биологии с точки зрения новых, провозглашенных им, идей этой науки, коснулся и одного из важных вопросов, смежного с психологией, в своем известном сочинении «О выражении эмоций». Руководясь тем, что этот вопрос есть вопрос столько же психологический, сколько и биологический, я считаю своим долгом остановить на нем внимание читателей и выяснить, какие заслуги здесь принадлежат Ч. Дарвину, и в каком свете

* Жан-Батист Пьер Антуан де Моне, шевалье де Ламарк (1744-1829) - французский ученый-естествоиспытатель, первый биолог, попытавшийся создать концепцию эволюции живого мира - «ламаркизм». - Прим. ред.

** Жорж Леопольд де Кювье, барон (1769-1832) - французский естествоиспытатель, натуралист, основатель сравнительной анатомии и палеонтологии, член Французского географического общества. Ввел разделение царства животных на четыре типа. - Прим. ред.

*** Герберт Спенсер (1820-1903) - английский философ и социолог, один из родоначальников эволюционизма. - Прим. ред.

весь этот вопрос представляется нам ныне, особенно с точки зрения объективной психологии.

Под названием мимики и жестов мы понимаем внешние проявления организма, которые частью состоят в характеристичных внешних позах, осанке и движениях, частью же в движениях внутренних органов и в секреторных эффектах.

Во всех этих случаях дело идет о крайне сложном и своеобразном сочетании двигательных, сосудистых и секреторных реакций организма, которые уже тем самым, то есть по своей сложности, выделяются среди простых рефлекторных движений.

Тем не менее, в данном случае дело идет о явлениях, которые выполняются столь же машинообразно, как и обыкновенные рефлексы. В некоторых случаях это суть не что иное, как обыкновенные рефлексы более или менее сложного характера, возбуждаемые определенными внешними раздражениями; в других же случаях обнаружение мимики и жестов не стоит в столь простом соотношении с внешним раздражением, как в обыкновенных рефлексах, а находится в прямой зависимости от установления известного соотношения или сочетания между данным внешним воздействием и обыкновенным рефлекторным актом, обычно развивающимся при иных внешних раздражениях.

Таким образом, мы уже с самого начала имеем возможность выделить рефлекторные мимические движения, каковы оборонительные движения при резких внешних раздражениях, появление смеха при щекотании подошв и подмышек и прочее, от сочетательно-рефлекторных мимических движений. Эти последние, возбуждаясь при определенных внешних воздействиях, не служат прямым и непосредственным их последствием, а являются результатом установившегося сочетания этих воздействий с рефлекторными или привычными актами, которые и возбуждаются в этом случае в ответ на известное внешнее воздействие столь же машинообразно, как и самый рефлекс.

Сюда относится, например, угнетенное или так называемое «страдальческое» выражение лица и плач под влиянием тягостного известия, иронический смех, развивающийся во время товарищеской беседы и т. п.

Здесь по существу дело идет о рефлексах же, но рефлексах, возбуждаемых так называемыми психическими импульсами, основанными на сочетательной и репродуктивной деятельности высших нервных центров. Кто может сомневаться в том, что такие мимические движения, как смех, плач и прочее, обусловлены психически, то есть вызываются путем сочетаний, если они появляются при том или другом известии, а между тем, можем ли мы по существу изменить развитие смеха или плача, или можем ли мы подавить крик испуга? Конечно нет. Это-то и служит доказательством того, что мы имеем здесь дело с более сложными рефлексами высшего порядка, которые мы называем в интересах объективности терминологии сочетательными рефлексами.

Мы только что сказали, что этот род мимических движений происходит под влиянием сочетательной и репродуктивной деятельности нервной

системы. В самом деле, если человек плачет при неблагоприятном для него известии, то это происходит благодаря тому, что с этим известием по опыту прошлого связываются все последствия неблагоприятных для него внешних влияний. Человек улыбается при благоприятном для него известии, опять-таки благодаря тому, что с этим известием по опыту прошлого связываются все последствия благоприятных внешних влияний на организм. Здесь, следовательно, внешний импульс как бы оживляет путем установившейся связи соответственные рефлекторные движения. В других случаях мимические движения стоят в еще более отдаленной связи с возбудителями обыкновенных рефлексов, но тем не менее они, как и в предыдущем случае, повторяют последние.

Так, мы плачем при виде какой-либо вещи не потому, чтобы самая вещь производила на нас тягостное впечатление, а потому, что она, благодаря процессу сочетания, напоминает нам о погибшем друге.

Точно также мы выражаем испуг или страх со всеми его особенностями при каком-либо, по-видимому, безразличном для нас известии не потому, чтобы само известие могло быть для нас страшным, а потому что путем репродукции оно возбуждает связанный с ним след бывших воздействий, говорящих о ряде возможных неблагоприятных для нас влияний, вследствие чего и проявляется при данных условиях испуг, страх или горе.

Здесь таким образом в еще большей мере выдвигается сочетательная и репродуктивная деятельность высших центров нервной системы, дающая толчок для появления определенной реакции, имеющей все особенности рефлекторного движения. Тем не менее, по существу нельзя видеть значительного различия между рассматриваемыми нами сейчас мимическими движениями и движениями предшествующей группы, обнаруживающимися в виде простых рефлексов. Дело сводится в этом случае лишь к усложнению явления путем введения сочетательной деятельности, но в остальном и в том, и в другом случае мы имеем дело с движениями одинакового характера, вследствие чего они и могут быть обозначаемы именем сочетательных рефлексов.

Что касается, далее, жестов, то они представляют собой не воспроизведение рефлексов, а воспроизведение, благодаря сочетаниям, так называемых волевых, или, как мы их называем, личных движений, - воспроизведение, обусловленное ходом ассоциативной или сочетательной деятельности. Жестикуляторные движения таким образом представляют собою более высшую степень в эволюции выразительных движений, нежели сочетательные мимические движения.

Наконец, еще большую сложность представляют собою так называемые пантомимические, или изобразительные движения, которые в сущности представляют собою личные или «волевые» движения подражательного, указывающего и как бы ощупывающего характера, тесно связанные с ходом сочетательных процессов, вызванных описанием внешних особенностей изображаемого предмета.

Отсюда очевидно, что пантомимические движения по своему характеру весьма близки так называемым жестикуляторным движениям и

потому не всеми авторами даже выделяются в особую категорию мимических движений.

На особенностях внешних проявлений мимических движений и жестов мы не будем останавливаться. Они подробно изложены и рассмотрены в различных сочинениях, например: у Дюшена1, Грасиолэ2, Пидерита3, Дарвина4, Мантегаццы5 и в последнее время у Сикорского6 и Фаусека7; *.

Мимика животных описывалась Дарвином, Уоллесом *, Бремом**, Манте-гаццой, Фаусеком и другими наблюдателями. Здесь было бы излишне

1 Duchenne. Mechanisme de la physionomie humaine. 1868. [«Механизм человеческого лица» - работа Г. Дюшенна, впервые опубликованная в Париже в 1862 г. - Прим. ред.]

2 Gratiolet. De la physionomie et des mouvements d'expression. 1865. [«О лице и выразительных движениях» - работа П. Грасиоле, опубликованная в Париже. - Прим. ред.]

3 Piderit. Wissenschaftliches System d. Mimik und Physiognomik. 1869. [«Научная система мимики и физиогномики» - работа Т. Пидерита, первоначально опубликованная в Дет-мольде в 1867 г. - Прим. ред.]

4 Ч. Дарвин. О выражении ощущений у человека и животных. Р.П. СПБ, 1872. [Дарвин Ч. О выражении ощущений [эмоций - Прим. ред.] у человека и животных. Русский перевод. СПб., 1872. - Прим. ред.]

5 Мантегацца. Физиономия и выражение чувств. Р.П. Киев. 1886 г. [Мантегацца П. Физиономия и выражение чувств / Пер. с фр. под ред. и с предисл. Н.Я. Грота и др. Киев, 1886. - Прим. ред.]

6 И. Сикорский. Всеобщая психология с физиогномикой. Киев. 1895 г. [Сикорский И.А. Всеобщая психология с физиогномикой, в иллюстрированном изложении. Киев, 1904. - Прим. ред.]

7 В. Фаусек. Биологические исследования в Закаспийской области. [Фаусек В.А. Биологические исследования в Закаспийской области. СПб., 1906. - Прим. ред.]

* Гийом Бенжамен Арман Дюшенн, Дюшенн де Булонь (1806-1875) - французский невролог, «отец электротерапии».

Луи Пьер Грасьоле (1815-1865) - французский анатом, физиолог, зоолог.

Теодор Пидерит (1826-1912) - немецкий врач, писатель.

Паоло Мантегацца (1831-1910) - итальянский врач, гигиенист, антрополог, ученый в области наук о мозге, невролог.

Иван Алексеевич Сикорский (1842-1919) - отечественный психиатр, публицист, профессор. Основатель журнала «Вопросы нервно-психической медицины и психологии», Вра-чебно-педагогического института для умственно-отсталых детей и Института детской психопатологии. Отец выдающегося авиаконструктора Игоря Ивановича Сикорского (1889-1972).

Виктор Андреевич Фаусек (1861-1910) - отечественный профессор зоологии, энтомолог, пропагандист женского образования, профессор Женского медицинского института и директор Высших женских (бестужевских) курсов, член Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, Русского географического общества, по поручению которого в 1903 и 1904 годах совершил две поездки в Закаспийскую область с целью биологических исследований. В предоставленном местными властями вагоне автор устроил себе походную лабораторию. Таким образом, впервые биологическое обследование фауны этого региона было произведено со всей подробностью. - Прим. ред.

** Альфред Рассел Уоллес (1823-1913) - британский натуралист, путешественник, географ, биолог и антрополог. Разрабатывал учение о естественном отборе параллельно с Ч. Дарвином. - Прим. ред.

*** Альфред Эдмунд Брем (1829-1884) - немецкий натуралист, зоолог и путешественник, автор научно-популярной работы «Жизнь животных». - Прим. ред.

повторять многочисленные, часто художественные описания отдельных наблюдателей тех или других мимических движений у животных.

Но, без сомнения, заслуживает внимания доказанный еще Дарвином факт, что корни человеческой мимики скрываются глубоко в животном царстве.

Как известно, элементарные формы мимики наблюдаются у самых различных животных видов, включая и суставчатых.

Испуг, страх и другие состояния угнетения разве не общи всем вообще позвоночным и даже более низшим представителям животного царства?

То же должно сказать о выражении довольства и радости. Даже смех -этот характеристичный выразитель довольства у человека - встречается у близких к человеку животных, как например, обезьян.

«Истинная физиология смеха, говорит Мантегацца, начинается с великих натуралистов и биологов нашего времени. Между ними первое место принадлежит Дарвину, который отыскал первоначальные, зачаточные формы смеха у животных, представляющих с человеком наибольшее сходство. Шимпанзе чувствителен к щекотке; под влиянием этого раздражения глаза его начинают блестеть, углы рта оттягиваются назад, нижние веки слегка морщатся, и в то же время он издает звук, соответствующий нашему смеху. Такое же действие оказывает щекотка и на орангутанга. Дюмон неоднократно наблюдал нечто вроде улыбки у обезьяны, когда ей подавали лакомый кусок. СеЬ^ azaroc (цепкохвостая обезьяна), будучи доволен, издает своеобразные звуки, причем углы рта у него оттягиваются кзади. Подобное же выражение было засвидетельствовано у СеЬш hypodencus и Jnuus acaudatus (магот). Дарвин наблюдал даже выражение радости у двух или трех видов Масасш (макак) и Супор^есш niger (черный павиан). Первые откидывают уши назад, испуская при этом особый звук. Супор^есш оттягивают назад и вверх углы рта и всю кожу на голове, так что поднимаются и брови, и при этом движении он оскаливает зубы».

Известно также, что некоторые собаки при благоприятных внешних воздействиях производят, как выражение довольства, оттягивание углов рта и ушей, совершенно напоминающее улыбку у людей.

Мимика «внимания» или сосредоточения очень распространена в животном царстве. Охотничья собака при виде дичи оцепеневает и, вперяя в нее взор, наставляет соответственным образом уши, обнаруживая все признаки зрительного и слухового сосредоточения, которое свойственно и человеку с тем лишь различием, что недостаток подвижности ушной раковины у человека заменяется открытием рта. Кот, выслеживающий мышь, представляет также хороший пример мимики сосредоточения.

Покорность, которую мы наблюдаем у собак, характеризуется общими чертами с теми проявлениями покорности, которые мы видим в известных случаях и у людей. Мимика любви, расположения и привязанности в значительной мере обща животным и человеку. Дарвину мы обязаны подробным описанием ласки и мимики привязанности, которые наблюдаются у собак и кошек. Также и Мантегацца описывает сцены любви у животных, обращая

внимание на преобладание двух главных элементов любовной мимики: приближения и удовлетворения. «Во всю жизнь, говорит этот автор, я не увижу более ничего подобного кокетничанью двух улиток, которые обменявшись ударами метательных камешков, подобно доисторическим людям, ласкались и обнимались с такой грацией и такою чувственностью, что могли бы возбудить зависть самого утонченного эпикурейца»1.

Вряд ли нужно говорить о том, что в зависимости от различной организации обнаруживается и различие в мимике. Собачья ласка выражается движениями туловища и хвоста, то есть частей, близких к тазовым областям, содержащим половые органы, эти основные возбудители привязанности и любви. Страх и испуг собаки опять-таки характеризуются некоторыми особенностями по сравнению с тем, что мы наблюдаем у человека.

Если мы спустимся к более низшим животным, например, пресмыкающимся, то мы здесь встретимся с еще более своеобразными особенностями выразительных движений, обусловленными их организацией. По свидетельству профессора Фаусека, в общую картину реакции угрозы у пресмыкающихся песчаной пустыни Закаспийской области входят:

1) Движения, служащие для действительного или кажущегося увеличения размеров всего тела или некоторых его частей.

2) Движения различных придатков тела - хвоста и других, причем могут существовать придатки, служащие специально для устрашающих движений, воротник у CЫamydosauru *, ротовые придатки у Phrynocephalus mystaceus (фриноцефал) **.

3) Различного рода звуки, шипение змей, ящериц и черепах, трещание хвостом у Crotalus ***.

4) Своеобразные явления окраски. Движения угрозы могут сопровождаться изменениями цвета (хамелеон, agama апо^), или придатки, которыми животные делают движения угрозы, могут быть резко окрашены: кончик хвоста у рЫч mystaceus, рЫ\ ^егесари^ш са^^оЬи1ш, воротник ch1amydosaurus.

5) Выделение внушающих отвращение веществ (черепахи).

При всем том здесь мы встречаемся с некоторыми общими чертами мимических проявлений угрозы или гнева у человека, которые характеризуются поднятием волос и перьев на теле и сокращением мышц (сжатые кулаки, обнажение зубов), криком негодования и злобы, покраснением лица, усиленным отделением пота и т. п.

Тем не менее, неоспоримо, что вместе с большим совершенством организации и вместе с развитием психической, то есть сочетательной и репродуктивной деятельности нервной системы, развиваются и утончаются

1 Мантегацца. Loc. ск. Стр. 136. [Указ. соч. С. 136. - Прим. ред.]

* Плащеносная ящерица — ящерица из семейства агамовых, единственный представитель рода Chlamydosaurus. - Прим. ред.

** Ушастая круглоголовка — вид ящериц семейства агамовых. - Прим. ред.

*** Настоящие гремучники — род ядовитых змей семейства гадюковых. - Прим. ред.

мимические движения. Мимика европейца живее и разнообразнее мимики у дикарей, а мимика последних разнообразнее мимики человекообразных обезьян, у последних в свою очередь мимика разнообразнее и полнее, чем у других низших животных и т. п.

Человеку с развитой психикой свойственны, между прочим, и такие мимические движения, которые не наблюдаются у животных. Такова религиозная мимика, мимика тщеславия, стыда и т. п.

Нет надобности останавливаться здесь на различиях в мимике, обусловленных расой, полом, возрастом, темпераментом, характером и профессиями. Только ради полноты отметим различия мимики в зависимости от возраста общей формулой, которую приводит Мантегацца в своем сочинении «Физиономия и выражение чувств» (р. пер., стр. 210) *.

«У ребенка мимика сильна и бедна оттенками; у более взрослого дитяти она сильна и довольно богата частностями; у молодого человека она отличается силой, богатством содержания и в особенности экспансивностью; у возмужалого мимика лучше уравновешена, скорее богата подробностями, чем силою выражения и постепенно становится все менее и менее экспансивною; наконец, у старика она слаба, неопределенна и очень концентрична» **.

Нет надобности говорить о схематичности этих определений, но верно то, что развитие и усовершенствование мимики идет наряду с совершенствованием и эволюцией психики, начиная с младенческого возраста, и что с ослаблением нервно-психической возбудимости в старческом возрасте мимика претерпевает обратное развитие.

Гораздо важнее в наших глазах вопрос о классификации мимических движений. В этом отношении разделение мимических движений на основании биологического принципа мы встречаем впервые у Дарвина.

Дарвин1 признал, что филогенетически выразительные движения развились из движений, которые первоначально имели иной смысл. Одни из этих движений первоначально были полезны для организма и поэтому удержались и у тех организмов, которым они, в сущности, перестали быть полезными.

Так, например, выражение ненависти характеризуется у человека подниманием верхней губы и обнажением клыков. Это движение, наблюдаемое и у высших млекопитающих (обезьяна, собака, кошка и др.), являлось здесь движением, свидетельствующим о приготовлениях к борьбе и имеющим целью предварительное устранение врага; у человека же, не употребляющего зубов в борьбе, это движение сохранилось, как выражение ненависти к врагу. Стискивание зубов и сжатие кулаков при ярости имеет в общем такое же происхождение.

* [Мантегацца П. Физиономия и выражение чувств / Пер. с фр. под ред. и с предисл. Н.Я. Грота и др. Русский перевод. Киев, 1886. С. 210. - Прим. ред.]

** В оригинале вместо «;» используется двоеточие. - Прим. ред. 1 Ч. Дарвин. Выражение душевных волнений. Р. П. 1896 г. [Дарвин Ч. Выражение душевных волнений / Пер. д-ра философии М. Филиппова. СПб., 1896. - Прим. ред.]

Другие мимические движения, не подходящие под вышеуказанное объяснение, Дарвин объяснял принципом антитезы или противоположения, который состоит в том, что, если известное душевное состояние выражается определенными физическими изменениями, то прямо ему противоположное выражается и противоположными физическими явлениями. Примером, по Дарвину, может служить смелая поступь и готовность к нападению у собаки при виде чужого человека и приниженность туловища и извивание у собаки, узнавшей в человеке, признаваемом первоначально за чужого, своего хозяина.

Наконец, Дарвин признал еще третий принцип, по которому развились некоторые из выражающих движений; этот принцип он называет принципом действий, зависящих от конституции нервной системы, следовательно, независимых ни от воли, ни от привычки. Сюда относится, например, поседение волос при испуге, дрожь, изменение сердечно-сосудистой системы и т. д.

В сущности, дело идет здесь о генетическом разделении мимических движений на три группы по основному принципу их развития. Из этих принципов, несомненно, большее количество приверженцев приобрел принцип первоначальной полезности некоторых выразительных движений. Что касается принципа антитезы, объединяющего вторую группу мимических движений, то он встретил множество возражений и не разделяется большинством авторов, писавших о мимике, как В. Вундт1, Манте-гацца2, Дюмон3, Пидерит и др. *. Равным образом и третий принцип не нашел для себя большой опоры в фактах. Пример с поседением волос не может быть признан удачным, так как дело здесь идет здесь собственно не о самом выражении, а о последствиях тех изменений, которыми выражается страх, и в числе которых нужно поставить прежде всего резкое сжатие сосудов. Это сжатие периферических сосудов, последствием которого собственно и является поседение волос, само по себе является несомненно полезным актом, так как, благодаря этому сжатию, сердце оказывается способным прогонять к центрам еще достаточное количество крови, чтобы тем поддержать ослабевающую деятельность последних. Равным образом и дрожь при испуге, и волнение несомненно имеют столь же важное защитительное значение, как дрожание при холоде. Мантегацца совершенно правильно по

1 W. Wundt. Grundriss d. physiologischen Psychologie. [«Основания (принципы) физиологической психологии» - работа В. Вундта, впервые опубликованная в Лейпциге в 1874 г. - Прим. ред.]

2 Mantegazza. La physionomia 1885. P. II. 1886. Киев. [Мантегацца П. Физиономия и выражение чувств / Пер. с фр. под ред. и с предисл. Н.Я. Грота и др. Киев, 1886. - Прим. ред.]

3 Dumont. Theorie scientifique de la sensibilité. [«Научная теория чувствительности» -работа Л. Дюмона, впервые опубликованная в Париже в 1875 г. - Прим. ред.]

* Вильгельм Максимилиан Вундт (1832-1920) - немецкий врач, физиолог, психолог и лингвист. Создатель первой в мире психологической лаборатории (1879), в которой стажировалось множество выдающихся ученых, в том числе В.М. Бехтерев.

Леон Дюмон (1837-1877) - французский философ и психолог, оказавший влияние как на психологов (У Джеймс), так и на философов (Ф. Ницше). - Прим. ред.

поводу вышеуказанного принципа замечает: «третье положение Дарвина, если я не ошибаюсь, вовсе и не заслуживает названия закона. Сказать, что некоторые нервные токи идут в одном, другие в другом направлении - значит ничего не объяснить. Утверждать, что удовольствие вызывает смех, а скорбь - слезы, значит утверждать очевидный факт, а не объяснять его».

В виду этого Мантегацца законы Дарвина сводит к двум следующим: 1) существует мимика полезная, оборонительная. 2) существуют мимические движения сочувственные (симпатические).

По Вундту1 принципы, под которые должны быть подведены мимические движения, суть следующие: 1) принцип прямого изменения иннервации, в силу которого сильные душевные движения влияют непосредственно на двигательные и другие центры мозговой коры (например, расширение и сужение сосудов и т. п.2).

2) Принцип ассоциации родственных чувств, заключающийся в том, что ощущения с одинаковым чувствительным тоном, легко сочетаясь друг с другом, усиливают друг друга.

3) Принцип отношения движений к чувственным конкретным представлениям. Сюда относятся, например, движения, когда мы рукою указываем на предмет, о котором говорим, указываем на его положение, размеры и т. п.

Нет надобности говорить, что это подразделение основано исключительно на субъективном анализе явлений и не имеет ничего общего с биологией.

Пидерит3 признает, что выразительные движения частью относятся к представляемым предметам, частью к представляемым приятным или неприятным впечатлениям.

Другие попытки подвести движения эмоций под те или другие принципы мы видим со стороны Пидерита, Дюмона4, Мантегаццы5 и Вагнера6. Следует при этом заметить, что большинство позднейших авторов придерживается, вообще, взглядов на мимические движения, основанных частью на комбинации или дальнейшем развитии принципов Дарвина и Вундта. Сюда относятся между прочим взгляды на этот предмет Кюльпе7, объяснявшего мимические движения 1) из иррадиации нервного возбуждения на двигательную область мозговой коры, 2) из сочетания ощущений с теми,

1 W. Wundt. Grundriss d. phys. Psychologie. 1903. стр. 286. [Вундт В. Основы физиологической психологии. Издание 1903 г. С. 286. - Прим. ред.]

2 В этом случае дело идет о том же 3-м принципе Дарвина.

3 Piderit. Wiss. System d. Mimik und Physiognomik. 1869.

4 Дюмон. Научная теория чувствительности.

5 Мантегацца. Физиономия и выражение чувств.

6 Wagner. Physical expression. 1885. [«Физическая экспрессия» - предположительно работа Фрэнсиса Ворнера (1847-1926), впервые опубликованная в Лондоне в 1885 г. - Прим. ред.]

7 Kulpe. Grundiss d. Psychologie. 1893. Стр. 334-345. [«Основания психологии» - работа О. Кюльпе, впервые опубликованная в Лейпциге в 1893 г. - Прим. ред.]

которые имеют сходный или противоположный чувствительный тон, 3) из привычных или прирожденных полезных действий. Сюда же относятся взгляды Джемса, Ланге, Лосского и других *.

Последний автор, между прочим, признает, что реакции со стороны внутренних органов могут быть подведены под принцип полезных изменений, причем корни приспособления в данном случае должны быть отнесены к низшим ступеням органического мира.

Заслуживает также внимания мнение Дьюэ (Dewey, Theory of emotion 1894, 1895. Psych. Review I, II [Дьюи Дж. «Теория эмоций» - две статьи, опубликованные в американском журнале «Психологическое ревью» в 1894, 1895 годах. - Прим. ред.]), сводящего все три принципа Дарвина в один первый **.

Из только что приведенных выдержек очевидно, что, если Дарвин, впервые проведший биологический принцип в разделении мимических движений, не был вполне свободен от субъективных объяснений, то многие из позднейших авторов, начиная с Вундта, основывают разделение мимических движений исключительно на субъективном принципе, принимая во внимание, например, воображение предмета, сочетание ощущений, чувственного тона, представлений и т. п.

По нашему же мнению, мимика может и должна быть изучаема исключительно с объективной стороны, поскольку она представляет собою внешние реакции организма на те или другие влияния. Способом же вызывания мимики, кроме известных внешних влияний, может служить с большим удобством также внушение в гипнозе, осуществляющее мимику в некоторых случаях с поразительной экспрессией.

II

Мы видели в первой главе, что некоторые из мимических движений могут быть рассматриваемы, как сложные рефлекторные движения, обусловленные непосредственными раздражениями тех или других воспринимающих областей тела.

Мимика голода, жажды, сытости, влияния чистого воздуха, физического недостатка, физического превосходства, боли, щекотания,

* Освальд Кюльпе (1862-1915) - немецкий психолог и философ.

Уильям Джеймс (в старых изданиях Джемс, 1842-1910) - американский философ и психолог.

Карл Георг Ланге (1834-1900) - датский медик, физиолог, психиатр, психолог, философ, педагог, профессор патанатомии. Параллельно с У. Джеймсом разработал теорию эмоций (теория Джемса-Ланге).

Николай Онуфриевич Лосский (1870-1965) - отечественный мыслитель, представитель русской религиозной философии, до эмиграции на «Философском пароходе» в 1922 защитивший кандидатскую диссертацию по психологии и работавший у В.М. Бехтерева в Психоневрологическом институте. - Прим. ред.

** Джон Дьюи (1859-1952) - американский педагог, реформатор образования. - Прим. ред.

полового возбуждения, смакования, внюхивания, ощупывания, прислушивания, смотрения и т. п. представляют собою примеры такой рефлекторной мимики. Сообразно этому, такого рода мимика, которую мы можем назвать рефлекторной мимикой, может быть подразделена чисто физиологически по роду той воспринимающей поверхности, которая служит источником для развития мимических движений.

Таким образом мы можем различать рефлекторную мимику: 1) органическую (вследствие внутренних раздражений), 2) мышечную, 3) половую, 4) осязательную, 5) вкусовую, 6) обонятельную, 7) слуховую и 8) зрительную.

К органической рефлекторной мимике мы относим мимику сытости, голода, удушения, влияния свежего воздуха, физической немощи и разбитости, физического благосостояния, физического превосходства, физической недостаточности, физического страдания.

2) К рефлекторной мышечной мимике относится мимика покоя, утомления, бодрости, вялости, активной обороны, нападения, физической мощи, пассивной обороны, физической немощи, бессилия, истомы.

3) К мимике половой относится мимика сладострастия, невинности и стыдливости.

4) К кожно-осязательной мимике относится мимика ласки, щекотки, боли и физического страдания, влияния холода и мимика ощупывания.

5) К вкусовой мимике относится мимика: отведывания, смакования (фиг. 1), отвергания горечи, мимика кислого вкуса (фиг. 2) *.

Фиг. 1. Вкушение сладкого в гипнозе Фиг. 2. Кислый вкус,

вызванный путем внушения в гипнозе

6) К обонятельной мимике относится мимика обнюхивания, влияния зловония (фиг. 3), влияния благоухания.

* Фиг ■ страция).

- сокращение от «фигура» (калька от англ. figure рисунок, изображение, иллю-

7) К зрительной мимике относится мимика зрительного сосредоточения (фиг. 4), зрительного наслаждения, отворачивания от тяжелой сцены, видения страшного, влияния ослепительного блеска и т. п.

Фиг. 3. Противный запах, вызванный Фиг. 4. Зрительное

внушением в гипнозе сосредоточение

душевнобольной

8) К слуховой мимике относится мимика прислушивания, подслушивания, слухового сосредоточения (фиг. 5), оглушения, влияния неожиданного стука.

Что касается сочетательно-рефлекторной мимики, то как мы упоминали, она имеет своим прототипом те или другие рефлекторные мимические движения, которые возбуждаются под влиянием сочетательной

Фиг. 5. Слуховое сосредоточение Фиг. 6. Радость

душевнобольной

деятельности нервной системы. Так, под влиянием отчаяния кусают себе губы, рвут на себе волосы, ломают руки и раздирают кожу, но те же движения производятся и рефлекторно под влиянием тягостных внутренних раздражений.

Страх вызывает общее дрожание и спазм периферических сосудов тела с ослаблением сердечной деятельности, но то же самое происходит и под влиянием действия холода.

Радость (фиг. 6) сопровождается оживлением сердечной деятельности, расширением кожных сосудов и оживлением мимики, но те же явления в более слабой степени обнаруживаются и рефлекторно при физическом благосостоянии, а равно и под влиянием ласки. Так называемое душевное удручение и печаль выражается мимикой, близко соответствующей мимике, обнаруживающейся при физической боли (фиг. 7 и 8).

Фиг. 7. Душевное удручение Фиг. 8. Печальное выражение

под влиянием мрачных при меланхолии

галлюцинаций у душевнобольной

Издавание криков и стона, рыдание и плач служат выражением горя, но те же явления вызываются и путем рефлекса под влиянием резких болевых раздражений.

Смех и хохот (фиг. 9) служат выражением довольства, но то же явление может быть вызвано и рефлекторно при щекотании более «чувствительных» областей тела. Самодовольство (фиг. 10) выражается той же позой, как и при активной обороне; молитвенное вдохновение повторяет позу и мимику, обнаруживающуюся при молитве (фиг. 11), приятное настроение и довольство повторяет мимику органического удовлетворения (фиг. 12 и 13).

При смущении и застенчивости опускают взор и краснеют, но то же самое обнаруживается в виде рефлекса при действии ослепительного света луча.

Фиг. 9. Неудержимый смех при умеренном маниакальном возбуждении

Фиг. 10. Самодовольство у нервнобольного

Выражение сладострастия характеризуется определенными изменениями в лице и в глазах, но то же самое получается и при брачной прелюдии.

Наше презрение к чему-нибудь выражается поднятием верхней губы и сморщиванием носа, то есть движением, которое мы выполняем рефлек-торно, защищаясь от проникшего в нос зловония.

Мы обнаруживаем ненависть косым взглядом и подъемом верхней губы до обнажения клыков, повторяя то же самое движение, которое делает дикарь в борьбе, желая укусить своего врага.

Гнев и злоба является воспроизведением наступательного рефлекса, вызванного кожными и иными раздражениями.

Нега является повторением тех мышечных реакций, которые обнаруживаются при насыщении после голода или при согревании. Недовольство повторяет органическую неудовлетворенность того или иного рода.

Фиг. 11. Молитвенное вдохновение у душевнобольной

под влиянием молитвенного бреда

Фиг. 12. Приятное настроение, вызванное внушением в гипнозе у истеричной с односторонним парезом лица

Фиг. 13. Довольство вызванным по внушению в гипнозе приятным воспоминанием

Унижение и покорность является воспроизведением пассивно-оборонительных движений. Испуг повторяет оцепенение при внезапном оглушении и т. п.

Отвращение повторяет гримасу горького вкуса.

Мы сжимаем губы, вытягиваем их вперед и морщим лицо, когда нам что-нибудь не нравится, но это движение представляет собою воспроизведение простого вкусового рефлекса при нежелании пить что-либо противное.

Таким образом и сочетательно-рефлекторная мимика, как развивающаяся на почве рефлекторной, благодаря сочетательной деятельности нервной системы, может быть разделена на органическую, мышечную, половую, осязательную, вкусовую, обонятельную и слуховую.

К органической сочетательно-рефлекторной мимике относится мимика: 1) спокойствия, 2) самолюбия, 3) самодовольства, 4) недовольства,

5) радости, 6) печали, 7) тоски, 8) угрызения совести, 9) вдохновения, 10) восторга и восхищения, 11) умиления, 12) уныния, 13) самовозвеличения, 14) уважения, 15) благоговения, 16) самоуничижения, 17) страха, 18) ужаса, 19) плача, 20) горя и 21) отчаяния.

К мышечной сочетательно-рефлекторной мимике относится мимика: 1) истомы, 2) мужества, 3) неги, 4) приниженности, 5) покорности, 6) гнева, 7) смелости, 8) гордости, 9) надменности, 10) унижения и 11) покорности *.

К половой сочетательно-рефлекторной мимике относится мимика: 1) любви, 2) целомудрия, 3) ревности и 4) стыда.

К осязательной сочетательно-рефлекторной мимике относится мимика: 1) сочувствия, 2) сострадания, 3) жестокости, 4) ласки, 5) сердечного расположения, 6) дружбы, 7) иронического смеха, 8) плача и 9) страха.

К вкусовой сочетательно-рефлекторной мимике относится мимика: 1) предвкушения, 2) отвращения, 3) вожделения и 4) желания.

К обонятельной сочетательно-рефлекторной мимике относится мимика: презрения и вдохновения.

К слуховой сочетательно-рефлекторной мимике относится мимика: 1) музыкального наслаждения, 2) испуга и 3) тщеславия.

К зрительной сочетательно-рефлекторной мимике относится мимика: 1) ненависти, 2) зависти, 3) изумления, 4) честолюбия, 5) застенчивости,

6) смущения и 7) пренебрежения.

Из приведенного можно видеть, что, по крайней мере, основные мимические движения сочетательно-рефлекторного характера имеют ближайшее отношение к рефлекторным мимическим движениям и могут быть рассматриваемы как их воспроизведение; можно сказать, что обычный рефлекс, возбуждаемый внешними раздражениями того или другого воспринимающего органа, в сочетательно-рефлекторной мимике возбуждается при посредстве сочетательной деятельности центров.

Само собою разумеется, что приведенная классификация не может претендовать на абсолютную точность и полноту. Очень возможно, что

П. 5 и 11 повторяются. - Прим. ред.

некоторые мимические движения могут быть перенесены из одной рубрики в другую, другие являются производными не одного только рефлекторного движения, а нескольких, но это во всяком случае не устраняет правильности основного нашего взгляда на мимику, как на движения, первично развивающиеся рефлекторно под влиянием определенных внешних и внутренних раздражений, вторично же - под влиянием сочетательной деятельности нервной системы, воспроизводящей рефлекторные мимические движения.

Что касается других выразительных телодвижений и жестов, то они служат также результатом ассоциативной или сочетательной деятельности центров, но представляют собою в большинстве случаев воспроизведение частью более сложных рефлексов, частью личных или так называемых волевых движений. Таково, например, закрытие лица руками, поднятие плеч, разведение рук и т. п.

Эти выразительные движения и жесты представляют собою собственно повторение движений, заимствованных из актов обороны, нападения и сосредоточения, обусловленных более непосредственными раздражениями. Так в гневе мы сжимаем кулаки, наступаем вперед, стискиваем зубы и топаем ногами, но то же мы делаем при непосредственном нападении на врага, напрягая всю мускулатуру своего тела. Мы откидываем голову назад и сами отшатываемся кзади, выражая этим, что мы далеки от сделанного нам неожиданного, поражающего нас предложения, но мы делаем то же движение при неожиданно выросшем пред нами препятствии, а равно и при внезапно поднесенном к лицу опасном орудии и т. п. Показывая на предмет, мы вытягиваем руку и выдвигаем указательный палец, но то же мы делаем, когда желаем дотронуться до предмета своим пальцем. Когда желают отогнать тягостное впечатление, то производят трение глаз, но то же самое движение производится в случае, когда хотят удалить из глаза попавшую в него песчинку.

При желании что-нибудь разъяснить себе в неясном происшествии или рассказе употребляют иногда жест в виде движения пальца перед глазами из стороны в сторону, как при стирании чего-либо тусклого на прозрачном предмете или при устранении чего-либо, мешающего взору *.

Покорность выражается пригибанием стана и опусканием головы, но то же делают, если хотят пройти чрез отверстие, не отличающееся достаточной высотой. Ужасающая сцена заставляет нас закрыть глаза руками, но то же движение является простым рефлексом, когда пред глазами производится угрожающий жест. Покашливание часто служит выражением затрудненного

* Вот характеристический отрывок из повести И.С. Тургенева: «Вешние воды» гл. XXIV, стр. 67: «Вы дрались сегодня на дуэли, заговорила она с живостью и обернулась к нему всем своим прекрасным, стыдно вспыхнувшим лицом. - И вы так спокойны. Стало быть для Вас не существует опасности? - Помилуйте. Я никакой опасности не подвергался. Все обошлось очень благополучно и безобидно.

Джемма повела пальцем направо и налево перед глазами... тоже итальянский жест. - Нет, нет! Не говорите этого. Вы меня не обманите. Мне Панталеоне все сказал».

хода мыслей, но кашель, как известно, производится нами и тогда, когда накопившаяся слизь раздражает дыхательное горло и затрудняет дыхание. Отыскивая мысль, как бы освобождая психику от докучного вопроса, нередко почесывают затылок, но то же делают и при зуде головы чисто рефлекторным путем, устраняя механически состояние раздражения.

При мольбе о помощи простирают руки вперед, но то же делают реф-лекторно и в том случае, когда ловят какой-либо удаляющийся дорогой и ценный предмет. Пожимают плечами, как бы пряча между ними голову в знак беспомощности, но также отстраняют голову и прячут ее между плеч, когда прямое отражение удара оказывается невозможным. В момент отчаяния схватывают себя за голову, но то же делают для защиты своей головы в последний момент безуспешной борьбы. Высокомерный взгляд характеризуется прищуриванием век и приподниманием головы кверху, как это делают при смотрении в пропасть, лежащую перед ногами. Когда смотрят вызывающим взглядом, то в сущности повторяют ту позу, которая представляет собою готовность к отпору. Мы поднимаем обе руки, обращая их ладонями вперед и двигая ими в таком положении многократно толчками вперед, когда мы не желаем в чем-нибудь участвовать, но то же движение производится нами при желании оттолкнуть от себя какой-либо предмет.

Мы всплескиваем обеими руками, прижимая их к груди, когда получаем известие об утрате дорогого для нас существа, но то же мы делаем, когда желаем обнять это существо и прижать его к своей груди. Мы разводим обеими руками, когда видим свое бессилие перед определенной задачей, но то же мы делаем, когда хотим указать на необъятность открывающегося пред нами пространства.

Нередко угрожают кулаком, когда хотят выразить желание что-либо уничтожить, но то же самое делают, когда хотят нанести удар своему врагу. Мы пригибаем многократно пальцы к ладоням, обращенным кверху, когда хотим приманить кого-нибудь к себе, но то же мы делаем, когда должны что-нибудь ловить руками. Мы поднимаем высоко свою правую руку над головой, когда говорим или думаем о господстве чего-либо над другим, но то же мы делаем, когда мы хотим указать на что-либо высокое. Мы быстро качаем головой из стороны в сторону в знак отрицания или несогласия, но то же мы делаем, когда отряхиваем свою голову от чего-либо постороннего или излишнего.

Мы киваем вертикально своей головой, а иногда нагибаем свой стан в знак согласия, но то же мы делаем и при поклонении всему высшему.

Нередко ударяют кулаком по столу, когда хотят выразить свою настойчивость, но то же самое делают, когда мужественно бьют врага. В гневе часто потрясают кулаки в воздухе, но то же делают, когда дело идет о действительной драке.

Мы отступаем назад при поражающем нас известии, но мы также отступаем назад при виде впереди себя чего-либо ужасного.

Мы откидываем кверху кисти своих рук, обращая их ладонями впереди, когда мы хотим выказать нашу непричастность к какому-либо

положению или мысли, но то же мы делаем, когда хотим защитить себя от приближающегося к нам предмета.

Мы делаем отстраняющий жест рукой, когда мы хотим отвергнуть какое-либо возражение, но то же мы делаем, когда хотим отпарировать действительно грозящую нам опасность. Нередко отмахиваются рукою с целью отделаться от какого-либо неприятного предложения, но то же делают, когда желают отмахнуться рукой от назойливо летающей пред глазами мухи.

Нередко подбочениваются обеими руками, принимая беззастенчивую позу, но то же положение придают рукам, когда хотят выпрямить свой стан, чтобы свободно вдыхать воздух. Нередко морщат лицо, когда думают о чем-либо тяжелом и неприятном, но то же делают, когда подвергаются какому-либо невыносимо тяжелому внешнему раздражению.

Мы отплевываемся и произносим «тьфу!», когда хотим дать решительное осуждение какому-либо поступку, но то же мы делаем, когда испытываем на себе действие неприятного вкусового вещества.

Мы пожимаем руку в знак симпатии, но мы также жмем руку, удерживая друга, когда он хочет от нас удалиться.

При сознании своей вины нередко потупляют взор, но то же делают, когда желают избавить свои глаза от действия света.

Нередко опускают голову и руки в знак своего бессилия, но голова и руки опускаются и в том случае, когда от полного физического истомления человек оказывается в состоянии, близком к прострации.

Мы грозим кому-нибудь пальцем, желая выразить этим наше порицание, но почти то же самое делают, когда хотят легко наказать кого-либо, ударяя его своим пальцем.

Поцелуй - этот знак любви - и лизание у животных, без сомнения, представляют повторение того простого рефлекторного акта, который мы имеем в сосании ребенком груди своей матери и облизывании чего-либо сладкого.

Мы гладим своего друга и прижимаем его к себе в знак своего к нему расположения, но то же поглаживание и прижимание мы делаем по отношению к ушибленной части тела с целью облегчения «болевых» раздражений.

Всякий согласится с тем, что и объятия, служащие символом расположения, привязанности и любви, явились также результатом воспроизведения простого обхватывания, наблюдаемого в период физической любви.

Сюда же относится ряд голосовых выразительных движений в виде восклицаний: «ах», «ох», «увы» и т. п., как выражения неожиданности, испуга и т. п., так как те же звуки возбуждаются при неожиданном стуке и резких «болевых» раздражениях.

Что касается пантомимических, иначе описательных, телодвижений, то и здесь дело идет, собственно, о воспроизведении тех движений, которые производятся при толкании, удерживании и ощупывании предметов, а также при подражании другим предметам и действиям. Так, те движения, которые обнаруживаются у игроков на бильярде, когда человек рукою,

головой и даже всем туловищем как бы толкает шар в том направлении, куда он намерен был его послать, или как бы его задерживает от готовящегося удара о другой шар, повторяют в сущности то самое движение, которое человек производит, толкая шар в известном направлении или желая остановить шар от дальнейшего движения.

Далее следует отметить сопутственные мимические движения, которые состоят, например, в движении челюстей при разрезывании ножницами бумаги, мерном движении губ у гребцов и т. п. Здесь дело идет как бы о распространении известных движений на другие области тела, которые повторяют или воспроизводят основные телодвижения.

Наконец, упомянем еще о важной группе символических мимических движений, которые состоят из знаков, хотя и стоящих в более или менее отдаленном соотношении с известными внешними раздражениями, но также прочно с ними сочетаны при посредстве промежуточных следов; сюда относятся, например, движения рук у управителя хором и т. п.

Вся наша речь, в сущности, представляет не что иное, как такого рода символические выразительные движения, сложившиеся у народов веками. Вряд ли здесь нужно напоминать, что человеческая мысль, облеченная в звуки и движения, становится столь же понятной для окружающих, как и более элементарная рефлекторная и психо-рефлекторная мимика. Кроме того, особый вид символических движений и жестов встречается в отдельных странах, кружках и семьях, даже как простая условность. Таких условных жестов и движений придерживаются иногда некоторые тайные общества, как, например, шайки контрабандистов, воров, разбойников и т. п. Сюда же должна быть отнесена и пальцевая мимика глухонемых.

Нет надобности говорить, что и в этих случаях мы имеем дело, в сущности, также с воспроизведением известных движений, благодаря сочетательной деятельности нервных центров.

Итак, все вышеприведенные данные не оставляют сомнения в том, что, кроме рефлекторной мимики всякая другая мимика, равно как и выразительные телодвижения и жесты всякого рода представляют собою воспроизведение простых и сложных рефлексов и личных движений, возбуждаемых теми или другими внешними раздражениями и потому, подобно всем вообще движениям, мимические движения и выразительные жесты допускают еще дальнейшее подразделение в зависимости от того, соответствуют ли они наступательной или активно- или пассивно- оборонительной реакции или реакции сосредоточения и т. п.

Таким образом, вместо сложной классификации мимики и жестов, принимаемой различными психологами сообразно переживаемым при них субъективным состояниям, мы можем принять следующую классификацию, основанную на строго объективных данных: 1) мимика и жесты наступательного характера, 2) мимика и жесты активно-оборонительного характера, 3) мимика и жесты пассивно-оборонительного характера, 4) мимика сосредоточения, 5) мимика изобразительная, куда относится и сопутственная мимика и 6) мимика символическая.

К наступательной мимике относятся мимика и жесты гнева, жестокости и пр. К активно-оборонительной мимике относятся мимика и жесты отвращения, презрения, отшатывания тела назад, отмахивания и т. п. К пассивно-оборонительной мимике относятся * мимика и жесты беспомощности, покорности, самоуничижения, приниженности и пр. К мимике сосре-доточенияотноситсямимикаприслушивания,смакования,присматривания, ощупывания и т. п.

К мимике изобразительной относится целый ряд телодвижений, основанных на подражании, ощупывании, указывания и т. п.

К мимике сопутственной относятся изобразительные движения отдельных частей тела, происходящие в темп другим движениям **.

Наконец, к мимике символической относятся все те случаи, когда жест или мимика являются определенным символом или знаком, характер которого стоит лишь в более или менее отдаленном соотношении с тем или другим действием или состоянием организма путем установившихся сочетаний.

III

Переходя к биологическому развитию мимики и так называемых жестов, необходимо заметить, что, как мы уже говорили выше, большинство исследователей стояло на точке зрения субъективной психологии, вследствие чего и при описании отдельных мимических движений и классификации их авторы, имея в виду удовлетворить задачи и цели субъективной психологии, руководились главным образом, предполагаемыми по аналогии с самим собою субъективными состояниями, которые и клались ими в основу объяснения тех или других мимических движений. Лишь со времени Дарвина по отношению к мимике и жестам начинается приложение биологического метода исследования. В этом мы видим одну из крупных заслуг великого натуралиста. Но из трех руководящих принципов Дарвина собственно первый принцип или принцип полезности, как мы уже видели, встретил наибольшее число приверженцев.

К сожалению, и в проведении своего первого принципа великий натуралист, подобно многим предшественникам психологам, не избег субъективизма в объяснении тех или других мимических движений. Так, когда, например, если животное поднимает шерсть на своем теле и скалит зубы, потрясает рогами или издает злобные звуки, то по взгляду Дарвина это делается с целью показаться своему врагу более страшным ***.

Вообще Дарвин в книге «О выражении эмоций» совершенно излишне привлекает к объяснению мимики субъективный мир животного:

* В оригинале «относится». - Прим. ред.

** По Мантегацца почти невозможно сверлить, стругать, пилить без того, чтобы лицо не принимало выражение деятельного труда и энергии.

*** Дарвин. О выражении ощущений. Р. П. Стр. 29.

«Ярость ведет к сильному напряжению всех мышц, включая сюда и голосовые, и многие животные в злости стараются напустить ужас на врагов своим ревом, как например, лев или как собака ворчением. Я полагаю, говорит Дарвин, что это делается с целью испугать врага на том основании, что у льва в то же время приподнимается шерсть гривы, а у собаки шерсть вдоль спины, чтобы казаться как можно больше и страшнее». (Стр. 42 [Дарвин Ч. О выражении эмоций... СПб., 1872. С. 42. - Прим. ред.]).

Нечего и говорить, что здесь Дарвин погрешил сильно в сторону субъективизма и тем самым ослабил ценность установленного им принципа. Но войдем ближе в рассмотрение Дарвиновской точки зрения, которая получила особенное развитие в отношении значения кожных придатков, как одного из частых орудий выражения. На одной из страниц своего сочинения (стр. 47, р. п. «О выражении эмоций») Дарвин говорит: «Едва ли существует другое столь общее выразительное движение, как непроизвольное приподымание волос, перьев и других кожных придатков, так как оно встречается в трех классах позвоночных животных. Придатки эти приподымаются под влиянием ужаса или гнева, в особенности в тех случаях, когда оба ощущения смешаны вместе или следуют быстро одно за другим. Движение это служит к тому, чтобы сделать животное, по-видимому, больше и страшнее для врагов и соперников; оно сопровождается обыкновенно разными произвольными движениями, направленными к той же цели, как, например, издавание диких криков». (Стр. 47 [Дарвин Ч. О выражении эмоций... СПб., 1872. С. 47. - Прим. ред.]).

Также и раздувание тела земноводными и пресмыкающимися служит по Дарвину средством напугать врагов.

Вслед за Дарвином такого же субъективного толкования выражающих движений держатся и позднейшие биологи. Так, например, Фаусек *, сделавший прекрасные наблюдения над движениями угрозы у пресмыкающихся Закаспийской степи, говорит по поводу их, повторяя почти в точности слова Дарвина: «Мы видим, что животное старается казаться больше, чем оно есть на самом деле, высоко подымаясь на ногах и раздувая свое тело (агама, варан и др.), издает звуки, шипит, оттопыривает кожные придатки». -Нетрудно видеть, что здесь результат принимается за причину. Если выражающие движения с поднятием кожных придатков действительно способны испугать других особей, то это вовсе еще не значит, что мобилизация мышц, обнаруживающая готовность к нападению, обусловливается внутренним желанием напугать врага.

Переходя к анализу вышеуказанного порядка явлений, прежде всего необходимо отметить, что как Дарвином, так и другими авторами в приводимых выше цитатах подводятся под один общий принцип два совершенно разнородных явления, имеющих только отдаленное внешнее сходство между собою, это - подъем кожных придатков с одной стороны, и раздувание или наполнение воздухом дыхательной или ротовой полости с другой.

Профессор В. Фаусек. Биологические исследования в Закаспийской области. 1906.

На самом деле между теми и другими движениями нет ничего общего, так как оба они относятся к различным системам тела и удовлетворяют различные потребности. Наполнение воздухом легких в виде инспираторной остановки дыхания мы имеем и у млекопитающих в начале всякой борьбы и в этом отношении нет никакой надобности искать аналогии между раздуванием земноводных при их раздражении и подъемом кожных придатков, так как прямая аналогия заключается собственно между надуванием земноводных и инспирацией млекопитающих. Земноводные имеют склонность к чрезмерному надуванию своих воздухоносных путей для того, чтобы иметь достаточный запас воздуха для борьбы, причем вместе с постепенным выдохом воздуха из груди они и шипят при сильном, по крайней мере, раздражении.

Равным образом и млекопитающие обнаруживают предварительную инспирацию, удовлетворяя потребности иметь необходимый для борьбы запас воздуха, который, благодаря напряжению голосовых связок и постепенному ослаблению диафрагмы, мало-помалу выходит из легких, приводя к рефлекторному обнаружению голоса (ворчание собаки, рычание льва, глухое мяуканье кошки и т. п.).

Так как у земноводных нет кожных придатков таких, как у млекопитающих и птиц в виде шерсти и перьев, то очевидно нельзя отыскивать аналогии и между оттопыриванием шейных перьев или волос при драке у птиц и млекопитающих и надуванием земноводных, имеющим совершенно другой смысл и значение.

Поэтому необходимо рассмотреть оба эти явления совершенно самостоятельно. Уже Дарвин совершенно правильно оценил значение гривы у льва и других животных, как защиты столь важного органа, как шея. Такое же значение имеют, без сомнения, и длинные перья на шее самцов у птиц. В связи с этим, очевидно, должен иметь известный смысл и подъем шерсти и перьев на шее во время драки. Дарвин и его приверженцы видят смысл в устрашении этим врага; животное, по взгляду Дарвина, намеревается казаться больше и, следовательно, страшнее. Но так как дело идет чаще всего о борьбе между особями одного и того же вида из-за самок, то прежде всего представляется маловероятным, чтобы особи одного и того же вида особенно пугались придатков им вполне хорошо знакомых и которыми к тому же они обладают в более или менее одинаковой мере. При том же не доказано, чтобы страх вселялся именно размерами предмета. Как известно, мелкие животные бросаются на больших, ничуть не смущаясь их размерами (собаки, например, бросаются на коров, лошадей).

Да и между особями одного и того же вида размеры противника ничуть не вселяют панического страха другим. Так, малые по размерам петухи, например, мужественно вступают в драку с большими и зачастую оказываются победителями. Поэтому невероятно, чтобы подъем волос или шерсти мог служить специально для устрашения врага. Последнее объяснение тем более неправильно, что петухи во время драки, вместе с подъемом шейных перьев прижимают остальные свои перья к полу, спускают крылья и

вытягивают хвост, что вместе с принижением головы несомненно уменьшает размеры птицы во время драки.

Исследования над инстинктами животных также не подтверждают того, чтобы страх возбуждался размерами другого животного. Морган в своей работе «Привычка и инстинкт» сообщает некоторые относящиеся к интересующему нас предмету наблюдения, которые мы заимствуем из книги Фаусека (loco cit [Фаусек В.А. Биологические исследования в Закаспийской области. СПб., 1906. - Прим. ред.]). Наблюдение над птенцами разных птиц привели автора к выводу, «что птицы не обнаруживают инстинктивного страха перед пчелами или осами, как таковыми, но что они отступают, вероятно, инстинктивно перед всяким сравнительно большим чуждым предметом, особенно если предмет этот энергично движется или производит шум, подобно жужжанию. Это заставляет нас предполагать, что инстинктивный страх возникает не пред каким-нибудь особым зрительным предметом, а скорее пред известными видами действий». (Стр. 75 [Фаусек В.А. Биологические исследования в Закаспийской области. СПб., 1906. С. 75. - Прим. ред.]).

При этом выяснилось, что бегство возбуждается у молодых неопытных птенцов не видом и размерами возможного врага, например, человека или кошки, а приближением «всякого быстро движущегося животного или даже листа, подгоняемого ветром». (Стр. 82 [Фаусек В.А. Биологические исследования в Закаспийской области. СПб., 1906. С. 82. - Прим. ред.]). Быстро движущийся малознакомый предмет, хотя бы и малых размеров, легко возбуждает тревогу и страх не только у людей, что общеизвестно, но и у животных. Известно, например, что молодые обезьяны легко пугаются всяких мелких зверьков и даже мышей. Тем же качеством отличаются наши собаки. Общеизвестно также, что молодые животные, например лошади, легко пугаются всякого незнакомого им движущегося предмета.

Имея возможность произвести соответствующие наблюдения над трехдневным теленком, я мог убедиться, что ни вид человека, ни показывание предметов его не приводило к бегству, но достаточно было взять в руки палку, к которой он также отнесся равнодушно, взбросить ею солому пред его головой, чтобы это движение сейчас же вызвало стремительное движение бегства.

Даже у хищников обнаруживаются подобные же явления. Например, молодой котенок отстраняется от приближающегося к нему комка бумажки и устремляется за ним в погоню, как только комок бумажки будет от него удаляться.

Итак, ни размеры предмета, ни его окраска не возбуждают движения бегства у молодых неопытных животных, и лишь движущийся на них предмет, каких бы размеров он ни был, возбуждает движение обороны и бегства. Правда, Морган указывает, что молодые птицы клюют мелких червей (личинок насекомых) и будто бы боятся (?) более крупных; но если это наблюдение и справедливо, то самый факт может быть объяснен проще всего выбором подходящей для их клюва пищи. Во всяком случае нет

основания признавать, что у взрослых животных неизбежно развивается «инстинкт страха», связанный с движением обороны и бегства пред увеличением размеров тела насчет подъема кожных придатков.

Те авторы, которые согласно с Дарвином признают, что собственно pri-mum movens (первопричиной) для развития известной части мимических движений является желание сделаться как можно страшнее, чтобы напугать врага, могли бы сослаться на существование у некоторых животных таких придатков, которые служат будто бы исключительно для устрашающих движений (например, воротник у Chlamydosaurus, ротовые придатки у Phrinocephalus mystaceus по Фаусеку). Но таких придатков в действительности нет, так как те придатки, которые по словам авторов служат исключительно для реакции угрозы, полезны животному в другом отношении при действительном на них нападении или в борьбе. И действительно, воротник у крупной австралийской ящерицы Chlamydosaurus, который в спокойном положении животного мало заметен, при обороне и нападении оттопыривается так, что образует вокруг головы и шеи большой круглый щит, закрывающий, если смотреть спереди животного, не только шею, но и его туловище. Таким образом ясно, что назначение этого воротника не в том, чтобы производить впечатление угрозы, а в действительно создаваемой им защите шеи животного. Такое же значение, очевидно, имеет и раздувающийся при раздражении шейный мешок у варана (фиг. 16), бородовидный мешок у Agama sanguinolenta (фиг. 14 и 15) *, у Amphibosaurus barbatus **, раздувающийся при раздражении животного, а также ротовые придатки у Phrynocephalus mystaceus (фиг. 17 и 18), в спокойном состоянии прижатые к бокам головы и раздувающиеся в крайне резкой степени при раздражении животного и тем защищающие его шею от нападения спереди. С своеобразным, но совершенно аналогичным по значению приспособлением мы встречаемся и у некоторых видов хамелеонов (Chamaeleo monachus, Ch. mellen, Ch. gracilis и др.) ***. У них на боках головы сзади имеются большие кожные складки, плотно прижатые к шее при покое и

Фиг. 14. Agama (агама) sanguinolenta в покойном положении (по Фаусеку)

Фиг. 15. Agama (агама) sanguinolenta в положении; Обычно она при этом еще высоко поднимается на ногах и раскрывает пасть (по Фаусеку)

* Степная агама. - Прим. ред.

** Бородатая ящерица. - Прим. ред.

*** Сокотранский хамелеон, хамелеон Меллера, изящный хамелеон. - Прим. ред.

оттопыривающиеся, вследствие надувания, до перпендикулярного положения к телу; в таком виде вместе с надутым мешком на глотке эти образования напоминают вышеописанный воротник австралийской ящерицы.

Фиг. 16. Движения угрозы варана Фиг. 17. Спокойно лежащий фриносефал (Psammosaurus griseus). (РЬупосерИа1ш mystaceus) делает движения

(По Фаусеку) кончиком хвоста

Наконец, подобное же защитное значение, очевидно, имеют аналогичные приспособления и у некоторых змей. «Очковые змеи, по словам Дарвина, в раздражении раздуваются несколько и шипят умеренно, но в то же время они поднимают голову вверх и расширяют при помощи своих удлиненных передних ребер кожу вокруг шеи в виде большого плоского круга.

Фиг. 18. РЬупосерИа1ш mystaceus в положении угрозы (выражение ярости).

Набросок с натуры Ю.И. Фаусек)

Если справедливо мнение, что длинная грива и шейные перья даны для защиты столь важной части тела, как шея, то есть полное основание признать, что и подъем шерсти и перьев на шее имеет значение защиты, так как этим путем скрывается самая шея до такой степени, что она несомненно представляется менее уязвимой для врагов, нежели в том случае, если бы

* Юлия Ивановна Фаусек (1863-1942) - отечественный педагог в области дошкольного воспитания и начального образования, супруга В.А. Фаусека.

она была прикрыта, хотя и длинными, но гладко приложенными кожными придатками. Очевидно, что и надувание шейных горловых мешков некоторыми пресмыкающимися (агама, варан и др.), а равно и поднимание плоского круга вокруг шеи очковой змеи имеет одинаковое значение защиты важнейших частей шеи от нападения врага.

Заслуживает далее внимание в числе мимических движений покраснение кожи и кожных образований в рассерженном состоянии животных и при брачном их возбуждении. Покраснение кожи составляет довольно распространенный признак раздраженного состояния животных. У человека при этом краснеют лицо, уши, шея и часть груди. У животных краснеет иногда вся кожа, но узнается краснота на тех местах, где шерсть короче и реже, например, на ушах у кролика.

У некоторых же видов имеются оголенные места на коже, которые подвергаются резкому изменению окраски в период раздражения. Также у мандрилла (Cynocephalus mormon) мы имеем красные и синие полосы на морде и особенно бросающийся в глаза голый красный облезлый зад. Точно также и павианы имеют ярко-красный зад. Некоторые из птиц, особенно из рода куриных, имеют большие мясистые кожные придатки красного или синего цвета. Таковы гребни и другие мясистые придатки на голове петухов и кур, хоботообразная висюлька индюка, бусовидные «шейные украшения» у него же и тому под.

У некоторых из пресмыкающихся также имеются кожные области и кожные придатки, которые краснеют или синеют при раздражении животного. Например, воротник у Chlamydosaurus Kingi в передней своей части при раздражении животного расцвечивается красными, желтыми и синими цветами: кроме того, у этого животного наблюдается покраснение кожи около глаз и по краям челюсти. У Phrynocephalus mystaceus краснеет при раздражении животного не только раскрытая пасть, но и угловые кожные придатки рта. У Colotes versicolor принимают красный цвет при раздражении животного голова и передняя часть тела. Изменение цвета хамелеона при раздражении общеизвестны, хотя бы по описаниям. По словам профессора Фаусека «у возбужденной агамы (Agama sanguinolenta pal.) кожа на раздутом горловом мешке синеет, синеют бока тела и верхняя сторона плечевой части передних ног». У некоторых агам вместо синевы нижней части тела выступают на ней красные пятна*.

Возникает, конечно, вопрос, как можно объяснить эти «цветные явления» в рассерженном состоянии животных, иначе говоря, какое биологическое значение им может быть приписано? Несомненно, что развитие некоторых из рассмотренных выше «украшений», по крайней мере, когда дело идет об особых мясистых образованиях, связано с полом животного. Так, упомянутые выше мясистые придатки птиц отличаются большим развитием у самцов, нежели у самок. Это обстоятельство, а также тот факт, что эти

* Фаусек. Loc. cit., стр. 68. [Фаусек В.А. Биологические исследования в Закаспийской области. СПб., 1906. С. 68. - Прим. ред.]

придатки, как и оголенные места кожи у других животных, например, зады у обезьян, краснеют при брачном возбуждении, заставили Дарвина высказать гипотезу, что эти своеобразные «украшения» связаны с брачными отправлениями.

«Ни один факт не заинтересовал и не смущал меня так сильно, как яркая окраска зада и прилежащих частей у некоторых обезьян. Так как эти части ярче окрашены у одного пола, чем у другого, и так как они становятся еще ярче во время брачного периода, то я заключил, что эта окраска была приобретена, как половое украшение» *.

Что касается головных и шейных мясистых «украшений» у птиц, то они уже издавна рассматривались, как вторичные половые признаки, в виду их преобладающего развития у самцов. Всем хозяевам известно, что покраснение гребней в конце зимы у петухов и кур обозначает период, когда они начинают спариваться и когда куры начинают нести яйца.

Дарвин, создавший теорию полового подбора, признавал как вышеуказанные придатки, краснеющие при брачном возбуждении, так и яркую окраску кожных придатков, а равно и большее развитие этих последних у самцов за особые «украшения», привлекающие самок. Вот, например, как высказывается в этом отношении великий биолог по отношению к самцу аргуса, который обладает замечательным оперением и у которого малые маховые перья чрезвычайно развиты в длину и обладают большими пятнами: «Эти великолепные украшения остаются скрытыми, пока не покажется в виду самка. Тогда самец поднимает хвост и развертывает перья крыльев в большой, стоящий прямо, круглый веер или щит, который носит впереди тела». - «Случай, представляемый аргусом, в высшей степени интересен, так как он служит нам ясным доказательством, что самая утонченная красота может служить лишь средством нравиться самке и не имеет никакого другого значения; мы это можем заключить из того, что первостепенные (большие) маховые перья и глазчатые украшения второстепенных (малых) перьев выставляются напоказ в полном блеске лишь случаях, когда самец ухаживает за самкой».

«Многие считают совершенно немыслимым, чтобы птица была способна оценивать тонкость оттенения и изящество рисунка. Обладание такой почти человеческой степенью вкуса представляет, без сомнения, удивительный факт; но может быть, самки аргуса восхищаются скорее общим видом, чем отдельными деталями. Кто думает вообще, что у низших животных можно безбоязненно отрицать и присутствие вкуса, неспособность различения, тот будет, конечно, отрицать и в самке аргуса способность оценить такую утонченную красоту; но тогда он должен будет допустить, что все те необыкновенные позы самца во время ухаживания, при посредстве которых выказывается во всем блеске удивительная красота его оперения,

* Дарвин. Происхождение человека, дополнительная заметка о половом подборе у обезьян из Nature 1876 г. Русск. пер. стр. 421. [Статья Ч. Дарвина в журнале «Nature». - Прим. ред.]

не имеют никакои цены; такое заключение я с своей стороны не могу допустить» *.

Но Дарвиновская теория полового подбора встретила, как известно, немало возражений. Из этих возражений главное заключается в том, что не доказан прежде всего основной факт, будто бы в природе выбирают самцов самки, а не наоборот, что на самом деле наблюдается в огромном большинстве случаев. Руководясь этим, а также тем, что самцы в большинстве случаев наиболее драчливы, особенно в периоды брачного возбуждения, некоторые из позднейших авторов начали склоняться к мысли, что яркая окраска кожных придатков, в том числе и оперение, как и их величина, в тех или других областях тела является орудием угрозы для самцов того же вида (Тэйе **, Ламекр ***, Фаусек **** и др.) *****.

Особенно подробно об этом говорит в своей книге профессор Фаусек, изучавший эти цветные придатки у некоторых экземпляров фауны Закаспийской области.

«В очень большом числе случаев, говорит он на стр. 106 своего труда, те половые отличия и связанные с ними движения, которым Дарвин приписывает значение украшения и ухаживания за самками, на самом деле имеют совсем другое значение: специальные движения самцов суть движения угрозы, а связанные с ними особенности строения и окраски служат для усиления выражения этой угрозы».

Сущность влияния этих цветов заключается в том, чтобы усиливать впечатление угрозы, если можно так выразиться, сильнее ее оттенить. С этой точки зрения автором сближаются вышеуказанные цветные явления у пресмыкающихся, большей частью свойственные в более или менее одинаковой мере обоим пополам, с вторичными половыми признаками птиц, у которых имеется резкий половой диморфизм, благодаря тому, что у них происходят сильные драки между самцами в период спаривания. Поэтому и яркие цвета кожных придатков, не исключая и красивого оперения, наблюдаются у самцов, нуждающихся в этих реакциях угрозы в большей мере, чем самки. Даже колибри, ярко оперенная особенно в мужском поле, обладает этими знаками или «пятнами угрозы» потому, что она отличается поразительной драчливостью, а с дракой связаны и движения

* Дарвин. Половой подбор. Стр. 271.

** Thayer. См. Nature LVX. 1901-1902 и реф. проф. Фаусека в «Вестнике Самообразования» 1903 г. № 1. [Статья Э.Х. Тейера в журнале Nature, № 65. - Прим. ред.]

*** Lamecre. L'Evolution des ornements sexuels. Bull. de l'acad. r. de Biologie 1904 г. [«Эволюция сексуальных украшений» - статья О. Ламеера, опубликованная в Бюллетене Бельгийской академии в 1904 г. - Прим. ред.]

**** Фаусек. Биологические исследования в Закаспийской области. 1906 г.

***** Эббот Хендерсон Тейер (1849-1921) - американский художник, натуралист и педагог. Используя наблюдения над маскировочной окраской животныгх и птиц, разработал принцип камуфляжа.

Огюст Алфред Люсьен Гастон Ламеер (1864-1942) - бельгийский энтомолог. - Прим. ред.

угрозы. «Из всего вышеуказанного, говорит автор, я думаю, мы вправе сделать заключение, что у самцов многих птиц наблюдается большая драчливость, направленная преимущественно против других самцов того же вида (но и вообще против врагов), что с этой драчливостью бывают связаны характерные движения угрозы, что для движений угрозы чрезвычайно увеличиваются в размере кожные придатки (перья) в хвосте, крыльях, на голове и шее (хохлы и воротники), и что эти придатки с целью усиления производимого впечатления бывают особенно интенсивно окрашены. Образование разнообразных окрасок и металлического блеска облегчается у птиц морфологическими свойствами кожных придатков, строением перьев, легко дающих субъективные физические цвета и явлением игры цветов путем интерференции света. Биологическое значение ярких цветов, говорит профессор Фаусек, заключается в увеличении впечатления угрозы, производимого данными придатками при их движении. Их же так называемая красота есть совершенно побочный результат, существующий только для сознания человека» *.

Указав на генетическую связь между движениями угрозы у пресмыкающихся и «вторичными половыми признаками» у птиц, связанными с драками самцов и токованием, автор говорит: «У ящериц сильно развита способность и наклонность к движениям угрозы; в связи с этой наклонностью развиваются разные, служащие для устрашения, кожные придатки, а также иногда и яркие цвета; или ящерица может менять цвет кожи в данный момент, или известный орган, участвующий в движениях угрозы, является постоянно ярко окрашенным. Движения угрозы ящерицы делаются в присутствии врага, но также и друг перед другом в драках самцов из-за самки; есть указание, что характерные движения угрозы, предшествующие обыкновенно драке, самец проделывает и перед самкой - как бы символическую угрозу на всякий случай отсутствующему врагу.

Однако, как ни слабо учение Дарвина о половом подборе, основанное на принципе прельщения самок «украшениями», не может быть признано достаточно обоснованным и новейшее учение, явившееся на смену первого и гласящее, что яркая окраска кожных придатков служит для угрозы самцов того же вида. Прежде всего опять спросим себя, какое может иметь значение орудие угрозы, когда подобное же орудие угрозы имеется и у другого самца. Если дело заключалось бы в неодинаковом развитии этих орудий угрозы, то, казалось бы, больше значения имели действительные боевые орудия, а не кажущиеся или мнимые. Странно в самом деле, что природа вместо действительных орудий, которые имеют для всех и каждого реальное значение, создает еще мнимые орудия защиты вроде изображений китайских драконов. С вышеуказанной точки зрения и токованье некоторых куриных пород не имеет какой-либо иной цели кроме драки между самцами, тогда как более, чем очевидно, что, хотя токованье и приводит к

* Фаусек. Loc. cit. Стр. 120-121. [Фаусек В.А. Биологические исследования в Закаспийской области. СПб., 1906. С. 120-121. - Прим. ред.]

дракам между самцами, но его главная цель есть спаривание так же, как и все так называемые ухаживания самцов за самками.

Это ясно, например, из следующего описания Брема об ухаживании тех же самцов-аргусов за самками: «Когда он не возбужден половым чувством, он походкой и осанкой вполне походит на павлина; он плотно прижимает к телу свои красивые крылья и в горизонтальном направлении вытягивает свой хвост. Во время же спаривания самец с распущенными и прижатыми к земле крыльями, токуя, гордо разгуливает по лесным прогалинам; в это время слышится своеобразный, напоминающий собою кувырканье, звук, привлекающий сюда самок». Вот, например, очень характерное описание тетеревиного токованья, который мы находим у Брема: «Самцы-тетерева, собираясь на лесных площадках, издают при токованьи своеобразные звуки и производят особые не менее своеобразные движения. Перед бормотаньем косач держит хвост вертикально и, распустив его веером, вытягивает кверху шею и голову, перья которой взъерошиваются, и отставляет крылья в бок и книзу. Затем он проделывает несколько скачков то в одну, то в другую сторону, иногда поворачиваясь кругом, и держит нижнюю половину клюва так отвесно вниз, что последняя трется о перья подбородка. Во время всех этих движений косач хлопает крыльями и делает полные обороты на месте». К токовищам, конечно, прилетают и тетерки, так что самцы, по словам Брема, «по окончании турниров могут получить награду за свои труды». При этом токованьи, точнее вслед за токованьем, как известно, действительно происходят обыкновенно сильные драки между самцами, благодаря чему у самцов голова и шея часто бывают изранены и перья на них ощипаны. Но более, чем очевидно, что эти драки являются лишь дополнением к токованью, своего рода брачной прелюдией, а не целью токованья, так как они сами по себе способствуют подъему полового возбуждения и в этом отношении играют известную роль в брачной церемонии, которая имеет своим прямым назначением следующий за ней брачный союз. Поэтому трудно согласиться с профессором Фаусеком, который по поводу токованья тетеревов замечает: «происходит ли, однако, действительно настоящий выбор самцов самками, на этот счет едва ли существуют точные наблюдения; еще более сомнительно, чтобы украшения самца играли роль в этом выборе. Но что самцы дерутся и прогоняют друг друга - это факт. Поэтому все движения токующего тетерева, по аналогии с движениями сердитого индюка, с большей справедливостью следует отнести к движениям угрозы: в таком случае и яркая краска самца и его красивые брови, так резко бросающиеся в глаза, говорит тот же автор, относятся к категории цветных пятен, связанных с движениями угрозы».

Такого же мнения держится и автор по отношению к токованью глухарей и вообще всех пернатых. По Брему, «токующий глухарь, подобно косачу, поднимает и распускает хвост, оттопыривает крылья, опускает шею, поднимает и даже закидывает голову и медленно передвигается по ветке, от ствола к ее к концу, чтобы, окончивши свою песню, боком вернуться назад».

По Менсбиру *, у глухарей в период токованья «развиваются особые жировые наросты, отчего шея значительно раздувается против своего обыкновенного размера, и между перьями даже просвечивают голые места». - «Я вижу во всем этом, говорит профессор Фаусек, движения, звуки, придатки, цвета -угрозы. Половые отличия у самцов Tetrao cupido и T. urophasanus, о которых говорит Дарвин, несомненно также связаны с дракой и служат для целей угрозы» **.

Но спрашивается, если цель этих своеобразных движений и демонстрации яркой окраски у птиц в брачный период есть угроза другим самцам, то какой смысл производить эти движения и демонстрировать яркую окраску в то время, когда ни о каких других самцах нет и помину? Явление это, между тем, легко наблюдать на наших домашних птицах, особенно на индюках. Всякий, видавший эту птицу, вспомнит без труда, как домашний индюк, не имея никаких соперников на дворе, пыхтя и издавая своеобразные звуки, обхаживает своих индюшек с широко распущенными крыльями, царапающими по земле, с растопыренным хвостом и с раскрасневшимися головными украшениями. С точки зрения теории угрозы, вся эта церемония делается «на всякий случай», как бы в качестве символической угрозы возможному или предполагаемому врагу. Но это объяснение граничит с произвольностью.

С другой стороны и Дарвиновская теория прельщения, основанная на желании нравиться самкам-индюшкам, для которых индюк является своего рода повелителем и хозяином и которых он сам себе выбирает, как мы уже говорили, не выдерживает строгой критики. Мне кажется, что как Дарвиновская теория прельщения, так и позднейшая теория отпугивания своих соперников яркой окраской и большим развитием кожных придатков страдают одним существенным недостатком. Обе они приписывают животным определенное субъективное состояние, которое ничуть не доказано и не может быть доказано. В первом случае дело идет о приписываемой животным способности прельщаться яркими цветами, во втором случае дело идет о приписываемой животным инстинктивной способности страшиться ярких цветов и увеличенных в размере, хотя в действительности и невинных, кожных придатков. Разница между этими теориями, однако, та, что первая предполагаемая способность - прельщаться яркими цветами - находит, по крайней мере, некоторую аналогию в человеке, тогда как вторая способность - пугаться ярких, хотя и невинных, «украшений» - не имеет даже и аналогии в жизни человека.

На наш взгляд, если так называемые украшения птиц и других животных являются вторичными половыми признаками, то и мобилизация всех этих половых признаков, которую мы наблюдаем у обладателей этих украшений, а равно и покраснение кожных придатков, которые мы наблюдаем

* Михаил Александрович Мензбир (1855-1935) - отечественный зоолог и зоогеограф. - Прим. ред.

** Луговой тетерев, шалфейный тетерев. - Прим. ред.

в период спаривания, должны быть связаны с брачными отношениями. Иначе говоря, имеются все основания полагать, что мобилизация этих так называемых украшений или вторичных половых признаков, происходящая в брачный период вместе с издаванием своеобразных звуков, полезна их обладателям, как демонстрация их брачного возбуждения для сообщения этого возбуждения и самкам. Таким образом полезность этих вторичных половых признаков заключается ничуть не в их красоте, которая будто бы может прельщать самок, и не в том, что они являются орудиями угрозы в боях самцов из-за самок и при боевых столкновениях с другими животными, а в том, что определенными изменениями цвета и движением этих кожных придатков поддерживается и демонстрируется эротическое состояние самца, которое и сообщается самкам. Если у таких животных, как млекопитающие, в развитии их брачного возбуждения играет большую роль обоняние, а иногда и язык, как орган одновременно и вкуса, и осязания, то у пернатых ни тот, ни другой орган не приспособлены и не играют никакой роли в развитии и поддержке брачного возбуждения; взамен этого здесь выступает орган зрения и голос, который, впрочем, играет некоторую роль в брачных отношениях и у млекопитающих (например, ржание у лошади, так называемые кошачьи концерты и пр.).

С этой точки зрения становится понятным так называемое токованье птиц, представляющее своего рода брачную церемонию или прелюдию брака, которая нужна как для развития и поддержки брачного возбуждения у самцов, так и для возбуждения его у самок, а следовательно и для продолжения рода и сохранения вида. Прочтите все описания токования и вы убедитесь, что все дело здесь заключается в брачном возбуждении, которое сообщается и самкам, прилетающим к токующим самцам. На токах обыкновенно происходят и драки между самцами, но эти драки должны быть рассматриваемы, как явления сопутственные, а не главные. Между тем, некоторыми авторами совершенно ошибочно драки признаются за основное явление в токовании и рассматриваются, как цель его, а между тем, не может не казаться странною даже мысль о том, что известные породы птиц токуют для того, чтобы вызывать своих соперников на драку. Если таким образом ухаживание самцов за самками имеет своею прямою целью развитие брачного возбуждения у самца, то и демонстрация им вторичных половых признаков самкам при этом ухаживании имеет целью возбудить самку. Половое возбуждение вообще не развивается, как deus ex machina, хотя бы и в период спаривания, а требует для своего развития известной подготовки к брачным отношениям, которую мы и обнаруживаем у всех вообще животных высшего типа, начиная от человека, создавшего целый культ любви, до наиболее низших представителей позвоночных, пресмыкающихся и рыб.

Есть основание думать, что и причины развития вторичных половых признаков в виде яркой окраски и удлинение некоторых кожных придатков вовсе не заключаются ни в прельщающем их действии на самок, ни в отпугивающем их действии на самцов того же вида, а в иных более глубоких

жизненных проявлениях, связанных с половой деятельностью. Уже Wallace * признал причиной появления «украшений» у самцов птиц и других животных избыток жизненной энергии, присущей более самцам, нежели самкам, в особенности в эпоху размножения, и приводящей к усиленному развитию кожных придатков и их окраски. При этом Wallace оспаривает влияние цветных украшений на выбор самками самцов, но он указывает на тот факт, что наилучше оперенные и более окрашенные самцы являются в то же время и наиболее сильными, а потому и побеждающими во взаимной борьбе. Как на вторичную причину развития оперения у самцов Wallace указывает на то, что они могут придавать себе более грозный вид, вызывая тем самым устрашение врагов. В этом последнем пункте опять сказалось увлечение субъективным объяснением, предполагающим без достаточных оснований инстинктивную боязнь у животных по отношению к большим размерам тела и кожных придатков и более яркой их окраски. Но такой инстинкт, как было выяснено выше, ничем не доказан, равно как не доказано и распознавание животными по внешнему оперению их силы. Иначе, ведь, не было бы и драк, а просто более слабый самец, одаренный меньшими кожными придатками, взглянув на самца, имеющего перед ним преимущества во внешних признаках оперения, невольно подчинился бы своей судьбе и не захотел бы даже и меряться с ним своими силами, чего между тем в действительности не происходит.

В этом отношении следующий факт заслуживает нашего внимания. Все самцы, отличающиеся ярким оперением и большим развитием кожных придатков, вместе с тем отличаются и поразительною драчливостью. Этот факт удостоверяется целым рядом натуралистов и не может подлежать никакому сомнению. Однако, отсюда никак нельзя делать вывода, как допускают некоторые, что, так как «самцы драчливы в пору любви, то к этому времени у них развиваются придатки, которые служат для характерных движений угрозы в виде кажущегося увеличения объема, причем для той же цели кожные придатки окрашены более ярко у самцов, нежели у самок» *.

Основная причина и большого роста, и большей яркости оперения самцов, по нашему мнению, лежит в функциональных особенностях и жизненных проявлениях, связанных с полом и с его наивысшим проявлением в эпоху спаривания. Дело идет здесь о несомненных половых особенностях, что подтверждается и экспериментально. Достаточно удалить семенные железы у молодых петухов, чтобы их гребни и другие вторичные признаки (шейные перья, хвост, красивое оперенье) не доразвились и утратилась всякая энергия и склонность к драчливости. Но если таким петухам удается снова прирастить семенную железу, то вырастают и гребень, и другие вторичные половые признаки.

* Wallace. Darvinismus. Стр. 293. [«Дарвинизм» - книга А.Р. Уоллеса, опубликованная в Лондоне в 1889 г. - Прим. ред.]

** Для характерных движений угрозы «служат придатки угрозы и цветные пятна угрозы, цель которых и привлечение самок, и отпугивание врагов» (Фаусек).

Ясно, что особенности пола, обусловливая большую силу, большую энергию, большую живость и драчливость, приводят и к развитию головных и шейных «украшений», а равно и обусловливают большее развитие и более яркую окраску кожных придатков. При этом необходимо вспомнить, что на окраску оперения, как известно, оказывает огромное влияние развитие подкожного жирового слоя, которого, как известно, много меньше у самцов, нежели у самок. Да и вообще качество мяса самцов по своей плотности, вследствие недостатка в нем жира и по другим особенностям, связанным с составом соков в теле, например, спермина *, столь резко отличается от мяса самок, что различие в жизненных процессах того и другого пола становится ясным до очевидности.

Замечательно, что когда мы встречаемся в исключительных случаях с более ярким оперением самок, тогда оказывается, что самки отличаются и большею драчливостью, как доказывает пример индийского Шгтх taygoor **. Здесь, следовательно, с женским организмом природа связала большую энергию и лучшие условия жизнедеятельности и питания, а вместе с тем и более резкую пигментацию кожных придатков, наградив таким образом самку более красивым оперением.

Итак, причины брачной драчливости, более яркой окраски и больших размеров кожных придатков заключаются в процессах жизнедеятельности вообще и в обращении соков, связанных с половою функцией. Различие полов в этом отношении обусловливает окрашивание и большее развитие кожных придатков, служащих вторичными половыми признаками и играющих столь существенную роль в половой мимике животных.

Если мы теперь примем во внимание, что при ухаживании самцов за самками в период спаривания обнаружение полового возбуждения путем своеобразной демонстрации вторичных половых признаков и проявления голоса, а у некоторых животных еще и путем секреции пахучих желез имеет своею целью соответственным образом возбудить самку, то и полезность и даже жизненная необходимость вышеуказанных вторичных половых

* В последнее время целым рядом исследований (А. Пель, А. Gautier, Тарханов и др.) доказано особое значение спермины в отношении обмена веществ. На основании этих исследований можно признать с положительностью, что спермин, усиливая органическое окисление, очищает кровь от вредных отбросов, окисляя их и делая их растворимыми, вследствие чего они уносятся к почкам для выделения из организма, устраняя вместе с этим развивающиеся под влиянием этих отбросов самоотравление и усталость. [Доктор Прейс. Спермин Пеля (Spermin - Poel), как лечебное средство и применение его во врачебной практике. Журн. Мед. Химии и Органотерапии. Сент. 1908 г.].

[Прейс Н.П. Спермин Пеля (Sperminum Poehl) как лечебное средство и применение его во врачебной практике // Журнал медицинской химии и фармации. 1908. № 36-37. С. 117156. - Прим. ред.]

Александр Васильевич Пель (1850-1908) - отечественный химик, фармацевт, педагог.

Эмиль Жустин Арман Готье (1837-1920) - французский химик.

Князь Иван Романович Тарханов (Иван Рамазович Тархнишвили, Тархан-Моурави, 18461908) - русско-грузинский физиолог, переводчик, педагог и популяризатор науки.

Николай Павлович Прейс (1856 - 19XX) - отечественный врач. - Прим. ред.

** Полосатая трехперстка. - Прим. ред.

признаков объясняется совершенно просто. Они необходимы для поддержания вида, как косвенные возбудители полового влечения. Недостаток же их, вследствие природного уродства, как это легко наблюдать на наших домашних курах, приводит естественным путем к невозможности осуществить продолжение рода и к последовательному вымиранию.

IV

Мы до сих пор не говорили о пении, как способе проявления эмоции, связанной также с половым влечением. Этот вопрос, как крайне сложный, требует еще новых специальных и систематических исследований. Но во всяком случае к пению птиц в период спаривания и к обнаружению голоса у животных в период их брачных союзов ничуть нельзя применить ту субъективную оценку, о которой речь была выше, иначе говоря, нельзя признавать в этом случае прельщения самок, о котором нередко при этом вспоминают, и нельзя также говорить об обнаружении голоса, как угрозе соперникам по части обладания самками. Первое требовало бы признание поразительно развитого эстетического чувства у таких сравнительно низших животных, как птицы. Это, однако, невероятно уже потому, что эстетическое чувство является чрезвычайно сложным психическим актом, в основе которого играет между прочим большую роль процесс ассоциативный, а между тем интеллектуальная деятельность, основанная на процессах ассоциации, у птиц оказывается несомненно очень слабо развитой. На этом основании нельзя согласиться с теми, которые полагают, что пение птиц является результатом особого развития у них эстетического чувства, по крайней мере в точном смысле этого слова; к тому же этому противоречит и факт тесной связи пения птиц с периодом их спаривания.

Что же касается обнаружения голоса млекопитающими в виде своеобразной прелюдии к брачным союзам, как например ржание лошадей, кошачьи концерты и т. п., то об эстетике здесь не может быть и речи, несмотря на то, что дело идет в этом случае об одинаковых по существу явлениях с пением птиц.

Нет надобности затем долго распространяться на тему о том, что пение птиц не может играть никакой роли в отношении отпугивания своих соперников, как полагали биологи-субъективисты новейшего времени. Если эта мысль находит для себя какое-либо оправдание в тех проявлениях голоса, которые обнаруживаются при встрече соперников в отношении брачных вожделений, как это мы видим, например, при токовании тетеревов, хотя и в этом случае причины обнаружения голоса должны быть объяснены иначе, так как тетерев может токовать и один без всяких соперников, то во всяком случае к пению птиц, обнаруживающемуся даже и в том случае, когда птица заключена в клетку и не имеет при себе не только соперников, но даже и пары, - это объяснение совершенно неприменимо.

Руководясь вышеуказанным, необходимо признать, что и здесь дело идет об особых проявлениях жизнедеятельности организма, связанных с

развитием энергии в период брачного спаривания. Очевидно, что дело идет здесь об особой стенической реакции, которая, проявляясь во всей мышечной системе подъемом мышечной силы и обусловленной этим наклонностью к драчливости, находит в то же время одно из своих ярких внешних проявлений в обнаружении голоса. Справедливость только что сказанного выясняется из того, что искусственное удаление семенных желез у всех вообще животных и, между прочим, у птиц приводит к ослаблению силы и изменению голоса вообще и к прекращению брачного пения у птиц.

Руководясь всем вышеизложенным, необходимо признать, что полезность брачного пения определяется до очевидности ясно - с одной стороны призывом или привлечением к себе пары, с другой стороны - сообщением ей брачного возбуждения и подготовкой к брачному союзу.

Нет надобности пояснять, что пение у человека, хотя и находится в известном соотношении с половым развитием и влечением, но, благодаря обширному развитию его невро-психики, сделалось, с одной стороны, одним из важных способов проявления эстетической эмоции наряду с живописью и другими изящными искусствами и послужило основанием к развитию музыки *.

От мимических движений, связанных с половым влечением, следует отличать угрожающие телодвижения, которые легко наблюдать у всех вообще животных, особенно позвоночных. Эти угрожающие телодвижения у животных характеризуются:

1) Напряжением всех мышц тела и приниманием своеобразной позы, как подготовительной к обороне и нападению.

2) Подъемом кожных придатков на голове, шее, а иногда и на всем туловище, у некоторых же пресмыкающихся раздуванием тела и некоторых мешковидных придатков на шее и голове.

3) Издаванием характерных звуков (шипением, ворчанием и отдельными звуками голоса).

4) Изменением цвета кожи (хамелеон, агама и др.) или отдельных ее участков и кожных придатков, вследствие наполнения их кровью.

5) Испусканием вредных секретов.

Как мы видели выше, имеется ясное различие между движениями, связанными с брачным возбуждением у животных, и угрожающими телодвижениями. Да и вряд ли кто из лиц, ближе знакомых с нашими домашними птицами, мог бы отождествлять движения, относящиеся к ухаживанию

* Достойно внимания, что музыкальные особенности человеческого голоса имеют несомненное преимущество перед той массой построенных человеком музыкальных инструментов, которые имеют целью удовлетворить склонности человека к эстетическому. В этом отношении мы можем вполне присоединиться к словам Костлина (Речь. Выразительные движения), который по этому поводу замечает: «Голос, это орган речи и выражения мыслей, старается слить воедино звук и слово и внести музыку в поэзию. Кто в музыке отдает предпочтение задушевности и выразительности, тот отдает предпочтение и человеческому голосу, звуки коего льются из души».

самцов за самками, с движениями угрозы, как делают, впрочем, некоторые натуралисты.

Тем не менее имеются и некоторые общие черты между теми и другими движениями, которые и подают повод к отождествлению или сближению. Эти общие черты, объясняемые и в том, и в другом случае возбуждением нервной системы, состоят в подъеме кожных придатков и в изменении окраски некоторых частей тела и мясистых кожных придатков, вследствие большого наполнения их кровью. Эти два явления служили предметом особого внимания натуралистов. Как мы ранее видели, Дарвин признавал в подъеме кожных придатков и в надувании тела пресмыкающимися стремление животных казаться своим врагам больше и тем самым страшнее.

С другой стороны, яркое окрашивание отдельных частей кожи и мясистых кожных придатков, а также показывание ярко окрашенных кожных придатков, например, шейных перьев и перьев хвоста у птиц, некоторыми из натуралистов, как мы видели, трактуется также с точки зрения угрозы. Животное как бы стремится оттенить свои орудия защиты и производит своего рода демонстрацию перед врагом, стараясь его отпугнуть. Это стремление казаться более страшным с целью отпугивания врагов или реакция угрозы, по взгляду Дарвина и его последователей, а равно и демонстрация будто бы с той же целью яркой окраски кожи и кожных придатков, признаются полезными и тем самым будто бы дают основание путем естественного отбора развиться соответственным привычкам и признакам.

Однако не может подлежать сомнению, что в основу самой оценки явлений здесь кладется антропоморфизм или, точнее говоря, своеобразный субъективизм. Животным приписывается стремление «напустить ужас на врагов своим ревом», «испугать врага» подъемом шерсти, чтобы казаться как можно больше и страшнее *, или приписывается им способность изменять цвет кожи, или вздымать или раздувать ярко окрашенные придатки с исключительной целью «отпугивания врага» с помощью такой демонстрации, иначе говоря, животным в этом случае приписываются намерения и субъективные мотивы, которые свойственны были бы человеку при аналогичных условиях.

Равным образом, есть полная возможность объяснить характеристические позы, движения и изменения окраски во время драки или при внезапно наступившей опасности, не прибегая к гипотезе о приписываемых животному намерениях отпугнуть врага. Дело в том, что подготовительная стадия борьбы требует, кроме определенной позы, сильного напряжения всех мышц тела, в том числе и мышц, управляющих движением кожных придатков, а также диафрагмы и голосовых связок, откуда глубокая предварительная инспирация, приводящая к надуванию некоторых пресмыкающихся с следующим затем издаванием звуков. Вместе с этим общим напряжением мышечной системы, требуемым борьбой, развивается и

* Дарвин. «О выражении ощущений». р. п. 42. [Дарвин Ч. О выражении ощущений [эмоций - Прим. ред.] у человека и животных. СПб., 1872. С. 42. - Прим. ред.]

усиленная деятельность сердца, которая естественно связана с расширением кожных сосудов, облегчающим деятельность сердца, и даже с усиленной секрецией кожных желез.

Что потревоженное животное должно в интересах собственной безопасности проявлять готовность к борьбе соответственной позой, причем вместе с тем у него развивается напряжение всех мышц тела, глубокая инспирация, приводящая вместе с напряжением голосовых связок к изда-ванию звуков, а также усиленное сердцебиение с расширением кожных сосудов и усиленной секцией, вряд ли нуждается в особом объяснении. Здесь, очевидно, повторяется весь тот комплекс явлений, который предшествует действительной борьбе и который естественно вызывается предвидением борьбы. Если животное в подготовительной стадии борьбы принимает известную позу активной обороны, если оно обнаруживает глубокую инспирацию с последующим издаванием звуков, если его кожные придатки при этом приподнимаются или надуваются и краснеют, то это происходит вовсе не потому, что животное намерено устрашить своего врага, а потому, что, находясь в ожидании борьбы, оно целесообразно под влиянием сочетательного рефлекса мобилизует все мышцы тела, причем соответственным образом у него возбуждается и деятельность сердца, а вместе с тем происходит расширение сосудов в коже и в мясистых кожных придатках, как необходимое последствие усиленной деятельности сердца. Точно так же и покраснение кожи у человека и у обезьян в состоянии раздражения имеет значение потому, что вместе с общим напряжением и усиленной работой мышц поднимается и деятельность сердца, а это в свою очередь требует для большого ее облегчения расширения кожных сосудов.

Что здесь дело идет об органическом приспособлении к усиленной мышечной деятельности и к борьбе, а не к специальной демонстрации окраски кожи, чтобы напугать врага, легко убедиться тем, что по свидетельству Mosso, кожа у различных млекопитающих краснеет вследствие прилива к ней крови при волнениях, но при этом окраска кожи маскируются шерстью животного и обнаруживается иногда лишь на ушах (как например, у кроликов). Ясно, что окраска кожи, невидимая под шерстью животного, должна иметь другое предназначение, а не отпугивание врага. С другой стороны, если при волнении у некоторых обезьян краснеет голая задняя часть, которая также не может быть видимой для встречного врага, то это опять-таки не потому, что природа предвидела возможность отпугивания соперников краснотой голой части зада и выработала для этого как бы специальные органы устрашения, а потому, что повышенная деятельность сердца нуждается в более широком ложе периферических сосудов.

Очевидно, что и краснота других голых частей тела имеет в этом случае аналогичное значение.

Из вышеуказанного ясно, что известным напряжением всей мышечной системы, результатом которого является, между прочим, и всем известное выпускание когтей у хищников, а равно и целым комплексом других развивающихся в организме явлений обнаруживается готовность животного к

борьбе при всякой серьезной тревоге, без каковой готовности оно было бы застигнуто врасплох и потому естественно потерпело бы фиаско при нападении на него врага.

Само собой разумеется, что такая готовность является существенной жизненной потребностью, и всякий вид животного, который не обнаруживал бы такого приспособления в организме в виде своевременной готовности к борьбе при соответствующих условиях, скоро погиб бы борьбе со своими врагами и, следовательно, вообще не представлялся бы жизнеспособным.

Нет надобности говорить, что мобилизация всех частей тела, как готовность к борьбе, действует на противника определенными признаками и потому заставляет его или в свою очередь подготовиться к борьбе, или своевременно избежать опасности; с этой точки зрения эта предварительная демонстрация боевых сил, если понимать ее, как угрозу с целью отпугивания, оказывалась бы прямо нецелесообразной потому, что самый тяжелый удар, как известно, может быть нанесен врагу совершенно для него неожиданно. Между тем такая демонстрация является неизбежной, как необходимая подготовка к борьбе, без которой не могла бы быть развита и соответствующая сила в мышцах, как орудиях нападения и обороны. Если при этом животные пугают друг друга выражением своей ярости, то вовсе не потому, что они кажутся больше своими размерами, вследствие подъема кожных придатков, или становятся страшны своим голосом, и не потому, что они демонстрируют покраснение тех или других частей тела, а собственно тем, что эти признаки являются указателями готовности животного к борьбе и нападению, что и оказывает известное влияние на противника.

Совершенно понятно, что выражение готовности к борьбе и активной обороне должно представлять собою ряд движений, вполне целесообразных в отношении защиты и нападения. Целесообразность эта видна в развитии напряжения мышц и соответствующей позы, удобной для защиты и нападения в предварительной инспирации, приводящей при соответственном напряжении мышц гортани к издаванию звуков, соответствующем повышении кровообращения, в защите своей шеи, как наиболее опасного места, раздувающимися мешками (у пресмыкающихся) или подъемом шейных кожных придатков (у птиц и млекопитающих), в закладывании ушей у последних для устранения их от зубов врага и в своеобразном выпускании когтей у всех вообще хищников.

Таким образом, рассматриваемые нами мимические или выразительные движения представляются не полезными только для организма, но и жизненно необходимыми.

В предыдущем изложении мы рассмотрели значение двух главных групп мимических движений, из которых одна служит выражением брачного возбуждение, другая выражает готовность к нападению и обороне. Очевидно, что и все другие мимические движения оказываются жизненно необходимыми для организма, а не являются только простыми пережитками некогда полезных привычек у предков, как думал Ч. Дарвин.

Как рефлексы являются актами не только полезными, но и жизненно необходимыми для организма, так, очевидно, жизненно необходимы и выразительные движения, как дальнейшее развитие рефлексов.

О жизненном значении и полезности рефлекторной мимики говорить вообще излишне. Как и все вообще рефлексы, эта мимика приспособлена к определенным внешним раздражениям и представляет собой ряд стениче-ских или астенических реакций и наступательных или оборонительных движений, в том или ином отношении необходимых для организма.

Что касается сочетательной рефлекторной мимики, то, являясь воспроизведением рефлекторной мимики, благодаря сочетательной деятельности нервной системы, она также должна быть целесообразной, полезной и во многих случаях жизненно необходимой.

Так, сокращение круговой мышцы глаза при плаче является движением, защищающим глазное яблоко от излишнего прилива крови (Дарвин).

Самоистязание, в виде кусания губ, вырывания волос при страданиях, служит к повышению кровяного давления и тем предохраняют мозг от серьезной опасности.

Дрожание от страха оказывается также полезным, так как оно способствует развитию тепла и согревает кровь, которая иначе под влиянием ослабленной сердечной деятельности могла бы подвергнуться сильному охлаждению.

Задержка дыхания при резких кожных раздражениях полезна тем, что понижает возбудимость центров и тем ослабляет действие последних на сердце.

Мимика испуга (раскрытие глаз, открытие рта, неподвижность и пр.) как бы специально предназначена для лучшего запечатления внешних воздействий.

Даже расширение зрачков во время страха должно быть признано полезным, так как вместе с этим большее количество света поступает в глаз и, следовательно, могут быть уловлены зрением более мелкие подробности внешнего впечатления.

Выделение слюны при ожидании еды полезно, как подготовка к самой еде; такое же значение имеет и выделение желудочного сока при виде лакомого куска.

Может еще возникнуть вопрос о полезности пассивно-оборонительной мимики. Но при отсутствии другой возможности защищаться пассивно-оборонительная мимика в виде, например, столь распространенной в животном царстве «мнимой смерти» или всем известного оцепенения, несомненно дает известный шанс на спасение, а потому и здесь мы можем говорить об известной пользе такой пассивно- оборонительной мимики для того или другого вида.

Нужно, вообще иметь в виду, что польза для вида в этом случае не всегда совпадает с пользой для отдельной особи в каждом данном случае, как показывает между прочим пример поглощения гремучей змеей мелких птичек, впадающих при виде ее в оцепенение, которое тем не менее является для них полезным актом во многих других случаях.

Несомненно также важное значение для деятельности организма в смысле экономии нервной энергии представляют и сопутственные мимические движения. Они, собственно, возникают там, где требуются значительные мышечные усилия (у гребцов, при употреблении ножниц, особенно у детей и т. п.), и обусловливаются неполной функциональной обособленностью двигательных центров и проводников. Результатом этого является то, что произведение строго обособленных движений требует всегда больших усилий в виду необходимости затрачивать часть энергии на подавление лишних движений. Отсюда очевидно, что сопутственная мимика существенна полезна тем, что она служит к облегчению основного движения.

Что касается подражательных и пантомимических движений и так называемых жестов и символической мимики, то они, хотя и не могут быть рассматриваемы, как непосредственно необходимые для жизнедеятельности организма, но они не лишены целесообразности и необходимы животному, как символические знаки, имеющие важное значение при общении между отдельными индивидами, следовательно, являются весьма важными и существенно необходимыми в социальном отношении.

В указанном смысле известное социальное значение имеют, в сущности, все вообще мимические движения и, поскольку социальная жизнь необходима для сохранения вида, постольку эти движения полезны и в биологическом смысле. Но, без сомнения, символические движения, и между ними обнаружение голоса, играют в этом отношении наиболее важную роль, так как дают возможность передавать символические знаки одного животного другому на более или менее значительном расстоянии.

Для указанной цели имеет значение то обстоятельство, что основные мимические движения, как развившиеся в виде целесообразных актов, у всех особей одного и того же вида представляются одинаковыми.

Тот же закон имеет силу и по отношению к человеческим расам, у которых мимика оказывается в основных чертах одинаковою.

По словам Мантегацца, «в главнейших чертах между выражениями всех народов земного шара замечается согласие: всюду смеются и плачут, всюду ласкают для выражения любви; всюду показывают кулак или высовывают язык, чтобы засвидетельствовать ненависть и презрение». - «Различия проявляются только в подробностях»1.

Даже отдельные восклицания представляют у различных народов много сходственного между собой, что указывает на общие условия происхождения языка.

Должно, однако, иметь в виду, что более полное согласие существует только по отношению к рефлекторным, сочетательно-рефлекторным, подражательным и сопутственным мимическим движениям; между тем как жесты и в особенности символическая мимика не представляют полного тождества у различных народов.

1 Мантегацца, I. с., стр. 219. [Мантегацца П. Физиономия и выражение чувств / Пер. с фр. под ред. и с предисл. Н.Я. Грота и др. Киев, 1886. С. 219. - Прим. ред.]

Так, по свидетельству Дарвина и других исследователей, можно указать на австралийцев, папуасов, фиджийцев, маоритян, таитян, сомалийцев, эскимосов и древних японцев, как на расы, не знающие поцелуев. Некоторые же народы, как например, малайцы, высказывают свое расположение при здоровании соприкосновением носов.

Равным образом и объятия представляются неодинаковыми у различных народов. По Мантегацца, «способ объятия бывает различен даже у цивилизованных племен: то обнимающиеся обхватывают туловища друг друга обеими руками, то перекидывают друг другу через плечо одну руку, касаясь ею различным образом спины. Иногда объятие совершается в два приема: обнимают сначала одну, а потом другую сторону туловища друга или своей подруги»1.

Вышеуказанные различия объясняются, очевидно, тем, что символические мимические движения подчиняются не одним только биологическим условиям, но и социальным отношениям и влияниям, которые оказываются не вполне одинаковыми у различных народов, разделенных между собою естественными географическими условиями.

Заканчивая исследование, необходимо заметить, что, если мы исключаем совершенно субъективное объяснение из области мимики, которого держался еще Дарвин и которого держались и держатся его позднейшие последователи, и, если вместе с тем мы вынуждены, подобно многим авторам, совершенно игнорировать его два принципа антитезы и конституциональной зависимости, то, с другой стороны, весь анализ мимических движений привел нас к признанию их не только полезными в прошлом, но и жизненно необходимыми для отдельных особей и в то же время важными факторами в социальной жизни, а, следовательно, необходимыми вообще и для сохранения вида.

Если иметь в виду, что из мимических движений вообще и в частности из символической мимики развилась членораздельная речь человека, то всякому должно быть ясно то значение, которое имело и имеет мимика в социальной жизни индивидов. Являясь важнейшим орудием этой социальной жизни, мимика и ее дальнейшее развитие - речь собственно и обеспечили положение человека на земле и дали ему возможность существования на всех пунктах земного шара.

Таким образом, на примере мимики мы видим полное признание закона причинности, столь же непреложного в явлениях нервно-психического порядка, как и в самой биологии.

Установлением этого закона причинности в биологии и его дальнейшего развития в виде закона эволюции, как мы видели, мы обязаны главным образом трудам Дарвина. Силе его гения и необычайному богатству его знаний человечество обязано одним из величайших открытий, которое озарило ярким светом всю биологию, причем лучи этого света проникли и в область социальной жизни и в таинственную сферу нервно-психического мира.

1 Мантегацца, I. с., стр. 133. [Указ. соч. С. 133. - Прим. ред.]

Как не легко было сделать это научное завоевание, каких усилий и какой энергией стоило провести новый идеи, показывает не только тот отпор, который встретил Ч. Дарвин на первое время в ареопаге ученых сотоварищей по естествознанию, его в большинстве случаев неумелых критиков, но и в обществе или, точнее говоря, в большой публике среди дилетантов. Достаточно сказать, что сочинения Дарвина долгое время были запрещены для средних школ. Я еще помню то время, когда одно упоминание имени Дарвина навлекало опалу на ученика гимназии, а нахождение у него его сочинений не только вызывало конфискацию их, но и удаление ученика из гимназии за непростительное вольнодуство. Мне самому в конце семидесятых годов прошлого столетия, когда учение Дарвина уже завоевало себе все права гражданства в науке, пришлось пострадать на гимназической скамье за некоторую смелость говорить словами Дарвина в одном из гимназических сочинений на заданную тему: «Человек и его положение в природе». Как водится, гимназистам не надлежало увлекаться новыми для того времени «лжеучениями» Дарвина и потому все, кто был заражен этими новыми «лжеучениями», рисковали потерпеть в гимназии фиаско.

Да что вспоминать прошлое, когда, к стыду нашему, мы еще накануне празднования 100-летней годовщины со времени рождения Дарвина могли прочесть в газетах запрещение юбилейного празднования Ч. Дарвина в г. Киеве. Если бы это было в каком-либо из захолустий, можно было бы оставить это известие без внимания, но, так как оно идет из крупнейшего центра России, из матери русских городов и старинной великокняжеской столицы, то ему нельзя не предать особого симптоматического значения. Правда, газета постаралась скрасить горе нашей жизни игривым анекдотом в виде разговора двух политиков:

« - Слышали? юбилейное чествование Дарвина в Киеве запрещено?»

« - Еще бы. Ведь он привлекался за распространение заведомо ложных слухов о происхождении человека от обезьяны».

Но помимо яркого свидетельства переживаемого нами «безвременья», событие это наводит на грустные размышления относительно того, в каких вообще тисках находится человеческий гений в условиях нашей общественности.

Не позором ли должен быть признан факт, что в ХХ-м веке подвергается гонению один из величайших умов прошлого столетия, являющийся гордостью всех времен и всех народов.

Но такова уж судьба великих людей и великих открытий. Они до такой степени поражают умы людей своей новизной и недосягаемым величием, что на первых порах и даже долго спустя встречают общий отпор, особенно со стороны представителей так называемой охранительной печати. Но проходит известный период времени, и то, что казалось многим непозволительной ересью, начинает пользоваться общим признанием и вызывает удивление потомства к создателю нового учения и творцу новых теорий.

Так случилось с Ч. Дарвином, так было и со многими другими гигантами мысли. Но будем утешаться мыслью, что чем больше гонений испытывает человеческий гений, тем сильнее стойкость, с которой он прокладывает новые пути к познанию истины, и тем ярче будет ореол его имени в благодарном потомстве.

В. Бехтерев

Отдельные оттиски из №№ 1,1, 3 и 4 «Вестника Знания». 1910 г. «Товарищество Художественной Печати». Спб., Ивановская 14.

59

№ 2 - 2022