CC BY
235
В. ^ ЗАХАРОВ БИБЛЕЙСКИЙ АРХЕТИП «ДВОЙНИКА» ДОСТОЕВСКОГО
Давно замечено, что Достоевский давал своим героям неслучайные имена, селил их в значимых местах России и Петербурга, определял знаменательные даты художественного календаря своих произведений. Зачастую они имеют символическое значение. Один из выразительных примеров такого означения «внутренней темы» произведения в имени героя, в системе пространственных координат — повесть Достоевского «Двойник».
У героя повести примечательное имя — Яков. Оно сразу же отсылает читателя к Библии, к одному эпизоду первой книги «Пятикнижия Моисея» — книги «Бытие». Иаков — сакраментальное близнечное имя, имя второго по рождению близнеца, который появился на свет, держась за пяту первого близнеца Исавы. По этимологии, которая обыгрывается в тексте «Бытия», имя Иаков возникло в результате метонимического переноса и в переводе означает «пята», «подошва», что стало также нарицанием плута, пройдохи, хитреца. Не раз Иаков оправдывал свое имя, сначала купив право первородства у голодного Исавы за хлеб и чечевичную похлебку, потом обманом получив благословение умирающего отца, затем хитростью, а подчас и коварством устраивая свои дела и умножая богатство — свое и двенадцати сыновей. Не имевший первородства, он обрел старшинство и отцовское благословение. За поединок с Богом, длившийся всю ночь, в результате которого Бог не одолел Иакова, но сам Иаков охромел, Иаков получил новое имя Израиль и еще одно благословение — благословение Бога. Иаков — легендарный предок, положивший начало «двенадцати колен Израиля», в том числе и Иосифа Прекрасного.
Проблематика этого эпизода книги «Бытие» интересна сама по себе, но в данном случае библейский текст представляет интерес с двух точек зрения — как один из близнечных мифов и как сюжетный архетип «Двойника».
В архаичных и современных сюжетах о близнецах выражена идея двоичности мира, вариантности человеческой судьбы, двойственности души. В поэтике «близнечных» сюжетов широко представлены поляризация героев, идей, вариантность 100
художественных решений одной проблемы, широко используются традиционные сюжетные осложнения — подмены, путаница, перипетии. Особенно активно эти возможности «близнечных» сюжетов осваивались в комических жанрах преимущественно в развлекательных целях, но уже в романтическую эпоху «близнечные» сюжеты приобрели философское и нередко трагическое значение.
«Близнечная» тема воплощена не только в имени героя, но и в пространстве повести. Двойник не случайно появляется на набережной Фонтанки в районе однотипных (во времена Достоевского совершенно подобных) «мостов-близнецов», архитектурным завершением и обобщением которых стал Аничков мост — мост братьев-близнецов Диоскуров, украшенный их скульптурными группами — композициями укротителей коней1. Так семантика реального пространства вводит в «петербургскую поэму» еще один близнечный миф — миф о братьях-близнецах Диоскурах.
Обычно авторы как-то объясняют появление двойников в своих произведениях. Чаще всего они предстают «игрой случая» (поразительное внешнее сходство незнакомых людей) или «игрой природы» (близкие родственники, близнецы). Достоевский сделал «близнечную» тему условной и фантастической. В его повести действуют два совершенно подобных Якова Петровича Голядкина, два чиновника, служащих в одном департаменте в течение трех дней, а в первый день в довершение
всех злосчастий сидящих в одной канцелярии за одним столом друг против друга. Появление двойника в V главе повести никак не объяснено — это «совершенно необъяснимое происшествие». Достоевский намеренно не объяснил того, что в объяснении, тем более эмпирическом, не нуждается, — фантастику. Фантастика на то и фантастика, что не укладывается в эмпирический опыт человека. Но в научной литературе попытки такого эмпирического объяснения фантастики предпринимались. Впрочем, это проблема не текста (в повести подобных объяснений нет), а читателя, который не принимал фантастику без позитивистского объяснения, в противном случае объявляя ее мистикой и суеверием.
Позитивистское объяснение и было дано в свое время фантастике «Двойника». В финале повести старший Голядкин сходит с ума, поэтому самым простым и логичным показалось, что двойник — порождение болезненного воображения Голядкина, плод его больной фантазии. «Совершенно необъяснимое событие» объяснено сумасшествием героя. Но это противоречит
1 Подробнее об этом: Федоров Г. А. Петербург «Двойника» // Знание — сила. — 1974. — № 5. — С. 43—46; Захаров В. Н. Система жанров Достоевского: Типология и поэтика. — Л., 1985. — С. 89— 90.
101
тексту повести. Достоевский постоянно создавал ситуации, в которых он убеждал Голядкина, а затем и читателя в реальном существовании двойника, младшего Голядкина, в художественном мире повести. Уж чего только ни делал старший: и глаза старательно жмурил и открывал, и ущипнул себя так, что подпрыгнул на стуле, — и каждый раз убеждался, что не спит, что все сбывается наяву, и т. д., и т. п. Все эпизоды повести, в которых обыгрываются сомнения старшего Голядкина, разрешаются однозначно: младший Голядкин не призрак, не фантом, а реальность. В психопатологическом объяснении фантастики причина подменяется следствием, а следствие — последствием. Старший Голядкин болезнен, но эта болезненность объясняет сумасшествие героя в конце повести, но не появление двойника. У Достоевского дан четкий переход старшего Голядкина из «здорового» в «патологическое» состояние: сумасшедший Голядкин все принимает на веру, у него исчезает способность к критическому восприятию происходящего, он отождествляет свое сознание с действительностью — то, что он думает о ней, то и действительно. Сумасшествие Голядкина начинается с его прозрения, когда герой догадывается, что сбывается его ночной кошмар, в котором тот безуспешно пытается убежать от двойника, но с каждым шагом происходит их удвоение, и так до бесконечности. Так возникает необратимое, уже патологическое отчуждение сознания от действительности.
В фантастическом сюжете повести дано внешнее удвоение господина Голядкина — появились два совершенно похожих, но разных Голядкина. У них одна фамилия, одно имя, одно отчество, один и тот же чин титулярного советника, одна и та же внешность. В двойнике, младшем Голядкине, наглядно представлено обезличивание человека. Он возникает буквально из ничего. Он никто и ничто. Его появление в повести зачастую связывают с внутренним раздвоением Голядкина в первых четырех главах, но совершенно бездоказательно: двойственность Голядкина первых глав — двойственность без двойника, она как была, так и осталась, не исчезла после появления двойника. Двойственность Голядкина — доминанта его психологического облика. Его двойник существует вовне, а не внутри господина Голядкина. Это субъект со своим характером, своей судьбой, своими жизненными принципами, противоположными жизненным принципам настоящего Голядкина. Один, старший, помыслил о «соблазнительном равенстве» людей, второй, младший, строит свои отношения на «подлом расчете». Фантастические успехи младшего
Голядкина говорят сами за себя. Он торжествует. Старший противится, протестует — и гибнет. В его противлении и проявляется «светлая идея» повести.
То, что оба Голядкина, два Петровича, названы одним именем Яков, имеет свой художественный смысл. Они оба Якова 102
в буквальном смысле: оба не имеют «первородства», оба хотят достичь успеха в жизни, но разными путями: один — «благородным образом», второй — «подлым расчетом». У них нет не только «первородства», но, по-видимому, и «высокородия» — у них «темное прошлое»: оба появились в Петербурге неизвестно откуда, жили неизвестно где и как. Между ними возникает «соперничество», в результате чего «младший» подменяет «старшего» в социальной жизни.
Близнецы братья Диоскуры, мимо которых пробегали и проезжали Голядкины, — сыновья Зевса. Чьи «сыновья» Голядкины, указывает их отчество. Достоевский как-то сказал о себе и своих современниках как о «птенцах гнезда Петрова». «Детьми» Петра, Петровичами, являются многие герои Достоевского, наследники проблем, возникших по умыслу и без умысла Петра: двух столиц, «табели о рангах» и прочее. Петровские реформы — та почва, которая питает коллизии «Двойника».
На этот исторический подтекст указывает фамилия двух Яковов Петровичей — Голядкины, о «двойнической» символике которой мне уже доводилось писать: пространственная оппозиция «Измайловский мост — Шестилавочная улица» закреплена в многозначительной оппозиции фамилий «Голядкин — Берендеев», связанных как установил В. Н. Топоров, с преданиями о начале Москвы (село Кучково, будущая Москва, располагалась между двумя «жилыми урочищами» — Голядь и Берендеево)2. А если иметь в виду, что Петербург был политическим двойником Москвы, что Фонтанка делила город на Московскую и Петербургскую сторону, то и это совпадение не будет случайным3.
Берендеи («черные клобуки», каракалпаки — кочевое племя тюркского происхождения) дали фамилию бывшего благодетеля господина Голядкина — статского советника Олсуфия Ивановича Берендеева, вознагражденного за усердную службу «капитальцем, домком, деревеньками и красавицей дочерью» — Кларой Олсуфьевной.
Не только фамилия, но и имя Берендеева указывают на тюркские корни этого зловредного для господина Голядкина рода. Имени Олсуфий нет в православных святцах. Не нашел я его и в других ономастиконах, несмотря на поиски. По-видимому, оно образовано Достоевским от фамилии известного дворянского рода Олсуфьевых. Очевидно, Достоевский решил, что Олсуфьевы — фамилия, образованная от имени, хотя скорее всего от прозвища: аль-суфи — мудрый в переводе с арабского (за указание на это выражаю глубокую признательность
2 Топоров В. Н. Еще раз об «умышленности» Достоевского // Finitis duodecim Сб. ст. к 60-летию проф. Ю. М. Лотмана. — Таллинн, 1982. — С. 128.
3 Подробнее см.: Захаров В. Н. Указ. соч. — С. 89—93.
103
3. К. Тарланову), Олсуфьевы — один из вариантов написания этой фамилии (другие варианты: Алсуфьевы, Алтуфьевы, Олтуфьевы). Из них самый красноречивый вариант — Алсуфьевы — ср.: «мы имеем сведения конца XVII века о Стрелецком Сотнике Михаиле Алсуфьеве (Арх. Минист. Юст.), пропущенном и неизвестном Олсуфьевскому древу»4.
Введя символические означения «внутренней темы» повести, Достоевский перевел «близнечную» тему на новый уровень художественного осмысления: в библейском имени двух Голядкиных выявлен сюжетный архетип, в их имени,
отчестве и фамилии раскрыты историко-культурные истоки и социально-психологический смысл двойничества.
4 Матерьялы к истории рода Олсуфьевых. Линия Василия Дмитриевича (1796—1858) первого Графа Олсуфьева. — М., 1911. — С. 4. Ср.: Веселовский С. Б. Ономастикон: Древнерусские имена, прозвища и фамилии. — М., 1974. Б. О. Унбегаун неубедительно возводит фамилию Олсуфьев к греческому имени Евсевий. — Унбегаун Б. О. Русские фамилии. — М., 1989. — С. 49. А. А. Архипов, возражая ему в комментариях к книге, столь же неубедительно называет другое имя — Еупсихий (Евпсихий). — Там же. — С. 332. 104
