CC BY
35БЕСКОРЫСТИЕ СОБЫТИЯ ИЛИ В ПОИСКАХ ОТВЕТНОЙ МЕРЫ
© В. Л. Лехциер
В эссе преллагается первичная лиагностика современности с точки зрения ее событийной нелостаточности. В фокусе внимания оказываются разнообразные социальные технологии леонтолотизаиии события. Вместе с тем ставится залача аутентичного контакта с событием. Теоретическое решение этой залачи прелполагает провеление ключевых онтологических различий в бытии события и накла&ывает определенные обязательства и границы на саму «теоретическую» форму философии, раскрывая ее практический, респонзивный характер.
Ключевые слова: событие, техне, современность, искусство, деонтологизация, ответ, онтологическая перемена.
Мотив события отнюдь не нов в философии. На заре XX века он возник на пути преодоления «рокового теоретизма», на пути выработки постметафизического мышления, вобравшего в себя антропологический, лингвистический и герменевтический повороты, или, проще говоря, на пути практической философии, ориентированной на добычу специфического угля в виде экзистенциально значимого знания. И сегодня, как ни странно, этот мотив все еще актуален. Более того, он является чуть ли не единственным по-настоящему точным камертоном, с помощью которого мы можем, что называется, «настраивать» современность.
Прежде всего, современность — это запрос на событие или востребованостъ события в силу переживания его нехватки, переживания, принятого Бодрийяром за утрату реального. Действительно, событие — это то, на что все надеются, что все ищут и даже пытаются произво-
Лехциер
Виталий Леонидович
кандидат философских наук, доцент
кафедра философии гуманитарных факультетов Самарский
государственный университет
дить разными способами, но что в итоге не находят, поскольку, несмотря на то, что мир время от времени сотрясается катастрофами, никаких событий по существу и нет. Перефразируя Бодрийяра, можно сказать, что гиперсобытийность информационного поля есть болезненный, «непристойный» эффект событийного вакуума реальности. Все борются за событие, за то, что бы оказаться в его эпицентре, на его волне. События как бы курсируют по сферам социальной жизни, выбирая для себя наиболее подходящие места дислокаций. Если раньше, например, в Серебряном веке, можно было быть в гуще событий, находясь на поэтическом вечере, то сейчас, как справедливо недавно отметил М. Рыклин, так называемое «конвенциональное искусство» демонстрирует «нулевую событийность», а «событийность актуального искусства становится проблематичной». При этом дело не в слабости самих производителей, а в том, что «события для своей реализации просто... перестают нуждаться в оболочке искусства», поэтому «те, кто решается бросить вызов этой ситуации, рискует перейти границу между искусством и террором, между художником и камикадзе»1.
Событие обустраивает поле политического как поле публичного поле-моса, так что современный политик — «куратор событий» — должен иметь четко настроенное ухо, чтобы не пропустить многообещающий подземный гул. Маурицио Лаззарато в эссе «Борьба. Событие. Медиа» пишет, что событие 1968-го г. было упущено, потому что на вопросы, которые оно породило, были уже заранее готовы ответы. Автор надеется на политические события, которые, как и любые события, по его словам, приводят к преобразованию субъективности, к созданию нового модуса чувствительности, нового сенсориума, к перераспределению тел и знаков, к возникновению возможности иного мира, вообще возможности как таковой2. При этом он даже ссылается на Бахтина, для которого, как мы помним, событие бытия означало дар со стороны бытия, акт дарения мне моего «единого и единственного» места в бытии, акт, вменяющий мне в обязанность его активное («эмоционально-волевое») принятие, утверждение. То есть в событии бытия бытие человека есть по необходимости ответственное бытие или перманентно возобновляемый бытийный ответ на онтологическое задание, каковой и является моя фактичность. Политическое событие в этом смысле также нудительно требует подтверждения своего политического присутствия в виде политического поступка, требует возобновления попыток ответа на собственную политическую единственность.
Уход событийности из сферы искусства (который мы должны понимать не как факт, а только пока как тенденцию) маркирован его возрастающим технологизмом, отчаянной и безнадежной акционностью. Акционность есть превращенная, но, к сожалению, произвольная форма события. Акционность питается воспоминаниями о событийной силе искусства, пытаясь воссоздавать ее подручными средствами, в то время как подлинное событие никогда не может быть под руками. Новейший художественный технос
1 Рыклин, М. Искусство в зоне турбулентности // http://www.2nd. moscow biennale.ru/ru/ryklm_dokladl /
2 Лазарато, М. Борьба, Событие, Медиа // Газета платформы «Что делать?» 2006. Вып. 13. С. 3.
в виде поэтики провокаций, поэтики проектов и прямого действия, смещение поисков художественного эффекта с произведения на действие есть сублимированная тоска по событию, которая в соотнесении с его штормовой природой есть всего лишь круги на воде, образовавшиеся от брошенного камня. Это все равно, что пересказывать стихотворение своими словами. Отсюда и множество самых разных попыток форсировать художественное событие, например, форсировать поэтическое, делая ставку на изобретение. Инновация, понятая как технология, есть небезобидная подмена понятий. Инновация в искусстве только тогда будет настоящей новостью, застающей врасплох и заставляющей с собой считаться, когда рождена как реальная модификация биографии, как отрефлексированный и присвоенный аффект, причем настолько интенсивный, что само его выражение имеет терапевтический характер.
Информационное пространство страдает синдромом навязчивой событийности. События — это то, что нам навязывают и то, что навязывается. Но именно здесь наиболее заметно то обстоятельство, которое удачно выразил А. Магун, сказав, что событие есть «неизбежная неудача»3. Событие, будучи «креативной локализацией», насильственно вторгаясь в упорядоченные системы, ввергая бытие в состояние большого вопроса, вырывая существование из засиженных мухами мест и предлагая чистые новые то-посы, обречено на делокализацию, символизацию, растворение в языковой и социальной среде4. Сокрушая символическое, высвобождая место для реального, оно само погребается под адресованными ему значениями и образами. Событие, транслируемое в режиме он-лайн, даже не успевает развернуть свою негативную свершающуюся сущность, в недрах которой всегда копошится будущий мир, как тут же перехватывается трансляторами, уничтожающими всякие топосы. Транслируемое в бесконечные пространства событие — это, как ни странно, отнятое событие, обобществленное, тотализированное и как бы взорванное изнутри. Как будто пущенный снаряд сбили в полете, когда он еще не коснулся земли. Об этом писал Эрнст Юнгер еще в 34-ом г., причем воспевая подобное положение дел. «Там, где сегодня совершается какое-нибудь событие, оно окружено кольцом объективов и микрофонов и освещено огнями вспышек. Само событие отступает на задний план перед «трансляцией»; то есть оно в значительной мере становится объектом. Так нам уже известны политические процессы, заседания парламента, соревнования, подлинный смысл которых состоит в том, чтобы быть предметом планетарной трансляции. Событие не привязано ни к особому пространству, ни к особому времени, поскольку оно может быть повторено в любом месте и сколь угодно воспроизведено»5. Объектив как
3 Магун, А. Событие революции / Артемий Магун // http://www.politstudies.ru/ universum/esse /1 lmgn.htm
4 См: Буданов, В. Когнитивная психология или когнитивная физика. О величии и
тщетности языка событий; Родин, А. Среда и событие // Событие и смысл (Синергетический опыт языка) / В. Буданов, А. Родин. М. : ИФРАН, 1999. С. 38—66, 124—172.
6 Юнгер, Э. Рабочий. Господство и гештальт. Тотальная мобилизация. О боли. СПб.: Наука, 2000. С. 518.
вынесенный вовне глаз наблюдателя, глаз, который не моргает и не отворачивается от ужаса происходящего, переводит событие в самом его зародыше в план сущего, из модуса быть в модус казаться. В силу чего событие уже не несет онтологической перемены, а, значит, утрачивает свой смысл, оставляя горький осадок в душе и чувство неудовлетворенности от упущенных возможностей. Так, 11 сентября 2001 г., необыкновенная по масштабам трагедия, транслируемая в режиме реального времени, как справедливо отмечает Жак Раньсер, не привела к смене основных символических кодов у американцев, не обнажила ужас реального, а, наоборот, еще больше укрепила их в своих идентичностях. Вот он пишет: «Расстроен мог оказаться специфический символический строй, определяющий со-бытие одного национального сообщества... В этом пункте не было разрыва, не вскрылся никакой дефект в отношениях между реальностью американской жизни и символикой американского народа»6. Дело не в плюсах или минусах американского образа жизни, дело в деонтологизации, девальвации событийности.
Странно, но подобное «растущее окаменение жизни» (Юнгер) на руку маркетологам, извлекающим прибыль из соответственно растущей экономики событий. Событие — это, оказывается, не то, что думали об этом Бахтин или Хайдеггер, это просто категория маркетинга. Например, так называемый «эвент-маркетинг» даже из открытия ресторана может сделать шумное событие в целях привлечения клиентов. Событие — это информационный повод, строка в пресс-релизе. Производство событийности идет на всех фронтах информационных войн. Ньюсмейкеры и маркетологи — вот кто сегодня отвечает за обновление бытия. Они, как демиурги, творят новую повседневность и присваивают реальности статус событийности. Каждое серьезное издание имеет свой формат событийности, по лекалам которого происходит именование сущего. В принципе такое переосмысление фундаментальных философских понятий, их присвоение в тех или иных утилитарных целях в ходе борьбы за определение реальности, их инструментализация, отождествление с техносом, лишь проявляют старую драму исторического сознания, борющегося с историческим потоком, атомизируя его7, пытаясь сшивать образующиеся пустоты, кодируя прошлое в целях настоящего. Исторический разум есть такой же стратег на марсовом поле символических битв, который брендируя историю в терминах событий, стремится извлекать из нее нешуточные дивиденды. Поэтому неслучаен такой анекдот в устах маркетолога или пиарщика: когда Моисей, ведя евреев из Египта, вдруг увидел преследующее его по пятам египетское войско, колесницы и всадников, он спросил у своего пресс-секретаря, что же делать. Тот ответил ему: «Встань на колени, молись, чтобы море расступилось и твой народ прошел, а затем войско фараона было поглощено». Моисей удивился, действительно ли море расступится для него? Тогда
6 Рансъер, Ж. До и после 11 сентября: разрыв в символическом строе? // Мир в войне: победители/побежденные. 11 сентября глазами французских интеллектуалов / Жак Рансьер. М. : Фонд «Прагматика культуры», 2003. С. 50.
7 Зиммелъ, Г. Избранное. Т. 1. Философия культуры. М.: Юрист, 1996. С. 517—529.
пресс-секретарь ответил: «Не знаю, но публикацию в Ветхом Завете я тебе гарантирую». Так производятся исторические события.
Несмотря на лихорадку событийности, усиленно распространяемую масс-медиа, на фоне девальвации реального, повседневность частного человека пронизана ностальгией по настоящему событию. «Главный (хотя и отрицательный) пафос нашего существования, — констатирует талантливейший современный поэт Михаил Айзенберг, — в том, что с нами ничего не происходит... То есть это такой эксперимент. Его условия: малоинтересная жизнь рядового человека. Его цель: посмотреть, что из этого выйдет, может ли хоть что-то из этого выйти»8. На этом настроении паразитирует адреналиновая промышленность, предлагающая заняться экстремальными видами спорта, туризма, секса, возгоняющая эмоции страха и удовольствия, чтобы человек хоть как-то интенсифицировал свое существование. Здесь же стремятся на помощь техники реанимации архаического опыта боли и наслаждения, техники, образовавшие субкультуры и получившие священную санкцию со стороны представителей младоконсерватизма.
Однако прав Айзенберг: «Жизненно только художественное решение, на каком бы уровне оно не осуществлялось»9. Потому что только в искусстве еще есть место для бескорыстия события. Бескорыстие события — это способ его восприятия, переживания, это ответное движение ему навстречу, это бытие-в-переходе, в результате которого рождается новая субъективность, точнее, рождается заново, извлекая себя из повседневных онти-фицирующий привычек, естественного понимания мира и самопонимания. Феноменологически это сопровождается редким ощущением полноты бытия, реальным и острым чувством собственного существования, которое сродни пробуждению от спячки. Событие захватывает нас не в нашей частичности, а в нашей целости, в нашем бытии в его целом, поэтому оно онтологично. Событие есть онтологическая задетостъ. Но в событии есть парадокс — оно возвращает нас к нашему бытию, которое в то же самое время есть уже не наше, не совсем наше бытие, а бытие как таковое, которое еще должно стать нашим. Как задетость оно пассивно, но это не «одержимость» или «самозабвение», не «экстаз», — как реальный акт переживания событие требует от меня специфической активности по его восприятию, претерпеванию и удержанию, требует онтологического усилия по присвоению бытия. Поэтому подлинный патос — это своеобразная пассивная активность и вместе с тем активная пассивность. Благодаря событию мы переходим через внутренние Альпы. И именно искусство еще сохранило аутентичную форму подобного контакта с событием. Только у искусства истины по-прежнему страдательны, о чем писал Ж. Делез, то есть рождены в результате встречи с тем, что принуждает мыслить. Это значит, что произвол субъекта здесь ограничен с самого начала, с момента вторжения Невыразимого, порождающего «внутреннюю необходимость» выражения или «постановки непредставимого» (Ж.-Ф. Лиотар). Собственно «художник» и начинается с момента заставания себя в особой респонзивной
8 Айзенберг, М. Н. Взгляд на свободного художника. М. : Гендальф, 1997. С. 176.
9 Там же. С. 179.
ситуации, когда чувствует прикосновение Иного, идущего от вещей, слов, жестов... Ощущение невозможности уклониться от ответа-выражения и есть мера ответственности художника перед самим собой и перед тем единым и единственным событием бытия художественного, которое теперь ему задано как задача и агентом которого он является. Точно сказал Бернар Стиглер: «Искусство стало религией тех, кто родился после того, как была весть о смерти Бога»10.
В разговоре о событии в его онтологическом измерении мы должны помнить несколько существенных вещей11. Прежде всего, важно различать, с одной стороны, сингулярные, единичные события вторжения Иного (гр. geteron — «конкретное иное»), «ключевые события», по В. Вальден-фельсу12, которые случаются «вдруг» в самых разных областях нашей жизни и имеют оптический статус, и, с другой стороны, изначальную онтологическую задетость Иным, обусловленную первичным событием «поляризации» бытия вообще»13, когда бытие, реализуясь как событие, бросает само себя в свое «вот», в «место», которое теперь вот-бытие должно занять и утвердить. Сингулярные события, такие, например, как возникновение патологической боли или внезапно зазвучавший в уме голос Музы (вдохновение) — лишь клинические «обострения» одного события: единого и единственного события бытия, «абсолютного события» моей фактичности, заданной мне в свете моей конечности. Сингулярные события как бы запускают механизм, заключенный в устройстве вот-бытия как бытия конечного и фактичного. Непредвиденное «вдруг», вкалывающее инъекцию Иного, может случиться только с конечным существом, чья власть, проективная способность и когнитивная компетенция ограничены, а онтологические опоры непрочны. Бесконечное бытие не знает «вдруг». «Вдруг» — онтологическая возможность, входящая в спектр экзистенциальных возможностей конечного вот-бытия. Во «вдруг» эта конечность и обнаруживается, которая в свою очередь отбрасывает к фактичности. Поэтому вторжение Иного в самое сердце человеческой самости уже всегда состоялось, мы лишь «вдруг» об этом узнаем.
Во-вторых, «вдруг» сингулярного события далеко не элементарно, оно включает сложную диалектику вызова и ответа, патоса и респонса, и соответственно сложную темпоральную структуру, сочетающую синхронию и диахронию.
10 Стиглер, Б. Реплика в Финальном обсуждении на Международной конференции по философии, политике и эстетической теории «Создавая мыслящие миры» в рамках II Московской биеннале, 17—18 ноября 2006 г. / Бернар Стиглер // http:// www.2nd.moscowbieimale.ru/ru/fmal_discussionl/
11 Подробно об этом: Лехциер, В. Л. Феноменология «пере»: введение в экзистенциальную диалектику переходности. Самара: Самарский государственный университет, 2007. С. 146—167.
12 Вальденфельс, Б. Мотив чужого. Минск : Пропилеи, 1999. С. 187. «В жизни отдельного человека, как и в жизни целых народов и культур, бывают ключевые события, «которые не забываются», так как они вводят новый символический порядок, утверждают смысл, призывают к ответу, порождают обязательства» (там же).
13 Левинах:, Э. Избранное. Тотальность и Бесконечное. М. ; СПб. : Университетская книга, 2000. С. 8.
В-третьих, необходимо постоянно иметь в виду различие события и техне. Событие, говоря словами Пастернака, «чем случайней, тем вернее». С одной стороны, оно выполняет функцию феноменологического эпохе, поскольку заключает в скобки все сущее и отбрасывает вот-бытие к своему истоку, но, с другой стороны, в отличии от эпохе, событие непроизвольно и потому не находится в моей манипулятивной власти. Оно накрывает с головой, «выбивает из колеи», «выдергивает», «выводит из себя». Поэтому, как пишет Хайдеггер в «Бытии и времени», совесть «настигает», ужас «настигает» вот-бытие (бегущее от него), потрясая его в бытийных основах. Эпохе — разновидность философского техноса. Но любой технос — лишь ответ на событие. Ритуал — ответ на событие. Cogito Декарта — тоже ответ на событие богооставленности и эпистемологического ужаса. Технос не может заменить событийность. Ни одна технология не гарантирует экзистенциальной перемены и прорыва к подлинному. Все практики трансгрессии, существующие в религиозных системах или практикуемые за их пределами, имеют свое основание в исходной задетости Иным, без которой они становятся симуляциями. В наше время, имеющее в анамнезе событийную недостаточность, эллинистический принцип заботы о себе, заново те-матизированный Мишелем Фуко, получил исключительно технологическую интерпретацию, так что возникла целая «тренинговая культура», которая сегодня во многом определяет стиль заботы о себе.
В-четверых, ответ на событие всегда ищется в двух противоположных направлениях. Аннулирование памяти о травматическом событии («Надо память до конца убить», — А. Ахматова) — таковы, в частности, тактики активного сокрытия вот-бытием специфики собственного бытия в повседневности, медикализированное вытеснение боли и смерти и т. п. И наоборот репетиция, повторение опыта, его искусственный вызов, поиски утраченного — таковы все архаические ритуалы, направленные на сакрализацию профанного, различные практики трансгрессии, карнавальные снятия социальных границ с целью высвобождения космической переходности. Философия как «ностальгия по миру в целом» (М. Хайдеггер) или «развитие состояний с помощью понятий», профессиональная рефлексия реально случившихся «жизнемысленных событий» (М.Мамардашвили) располагается именно здесь, на второй линии реагирования на событие. Вместе с тем, философия есть и ответ в первом смысле: это «терапия души», замазывание ран, затягивание швов, восстановление нарушенных порядков14.
В любом случае онтологическое первенство события, с которым философия ничего не может сделать и которое накладывает границы на теоретический тип философии, рождающейся как самозаконный мир, как разбор полетов ту строну «действительно переживаемого мира»15, — это пер-
14 Об этих двух смыслах философского дела, придающих ему актуальный характер, см.: Фуре, В. Декарт — учитель философии // Топос. 2006. № 1(12), а также
дискуссию по поводу статьи Фурса вокруг темы «актуальной философии» в издании: Топос. 2006. № 3 (14).
16 Бахтин, М. М. Собрание сочинений. Т. 1. Философская эстетика 1920-х годов. М.: Русские словари; Языки русской культуры, 2003. С. 14.
венство события настоятельно требует респонзивной интерпретации философии. Философия — это вынужденная ответная мера. И ее эффективность будет тем больше, чем быстрее она научится реагировать на события, чем непредсказуемей она будет в их обживании, чем чаще она будет возобновлять попытки вслушаться в тот вечно незавершенный онтологический посыл, который содержится в самой событийности события и который не находится в человеческой власти.
