CC BY
167
Н.С. Автономова
БАХТИН И ЛОТМАН: НА ПОДСТУПАХ К ОТКРЫТОЙ СТРУКТУРЕ...
Эта статья продиктована стремлением прояснить одну из страниц культурного архива эпохи. В последнее время понятие архива приобрело большое значение в исследованиях методологии гуманитарного познания. Речь идет о метафоре, однако метафоре действующей и действенной. Для человека нашего времени все то, что относится к сфере идейных противостояний 60-70-х годов прошлого века, - теперь уже далекие события. От нас самих зависит, останется ли оно мертвым грузом или войдет в современные дискуссии. Вслед за Фуко мы теперь видим в «документах» архива не просто отдельные письменные следы эпохи; мы различаем особые конфигурации, или, иначе, «исторические априорности» -условия возможности мысли и высказывания, характерные для того или иного периода. Такая направленность внимания позволяет разглядеть за конкретными отношениями наших главных персонажей -М.М. Бахтина (1895-1975) и Ю.М. Лотмана (1922-1991) - проблемные напряжения, связанные с судьбой структурно-семиотических исследований в России, которые эхом отдаются и в современных спорах о перспективах гуманитарного познания. При этом мы будем пользоваться архивными материалами и в более узком смысле слова (рабочие тетради, письма), которые не выходили в свет при жизни авторов. Для Бахтина это уточненное издание набросков, вышедших в шестом томе собрания сочинений под общим заглавием «Рабочие записи 60-х-70-х годов»1, а для Лотмана - отрывки из писем 1960-1980 гг.2 (а также труднодоступный текст немецкого его доклада о Бахтине на конгрессе в Йене (1984), который сейчас уже опубликован и по-русски)3. Сразу отметим, что систематическое сопоставление программ Бахтина и Лотмана не входит
123
здесь в нашу задачу: мы постараемся проследить фрагменты коммуникативной ткани, в которой участвуют оба персонажа - очно или заочно, устно или письменно, прямо или опосредованно, развивая общую тему или делясь интуициями о чем-то далеком. Анализ текстовой ткани («текст» по латыни - это и есть «ткань») подчас проясняет нам больше, чем развернутые декларации, и дает новый импульс исследованиям в области сравнительной эпистемологии...
Смещенные рецепции
При совершенно необъятной мировой бахтиниане и солидном количестве работ о Лотмане сопоставлению концепций Бахтина и Лотмана уделялось до сих пор мало внимания. Существуют работы, в которых показано влияние бахтинских-волошиновских идей на московско-тартускую семиотику4 и некоторые другие аспекты воздействия Бахтина на мысль Лотмана5. Они принадлежат, как правило, литературоведам, историкам культуры, философов среди них практически нет, и это - досадное упущение, так как сопоставительный анализ подходов Бахтина и Лотмана к проблемам гуманитарного познания затрагивает самые острые вопросы современных дискуссий о методологии и эпистемологии науки.
Напомним вкратце некоторые основные моменты в российской судьбе обеих концепций. Прежде всего отметим различие -применительно к Бахтину - трех основных периодов, трех исторических контекстов. Первый - это контекст творчества: преимущественно 1920-1930-е годы, когда создавались и были опубликованы «Проблемы творчества Достоевского» (1929) и написана книга «Франсуа Рабле» (защищенная как диссертация в 1940 г. и опубликованная впервые лишь в 1965). Второй - это контекст распространения идей Бахтина, их первооткрытия: это преимущественно 1960-1970-е годы, когда в СССР была переиздана в новой редакции работа «Проблемы поэтики Достоевского» (1963), издан «Рабле» (1965), когда Бахтин был переоткрыт и стал распространяться также на Западе: так, в США в 1968 г. вышел перевод «Рабле» с предисловием Кристины Поморской6, а во Франции в 1970 - перевод «Поэтики Достоевского» с предисловием Юлии Кристевой7. В 1960-е годы переоткрытие Бахтина в России, издание «Рабле» и выпуск «Достоевского» в новой редакции стали символами духов-
124
ного освобождения личности от тоталитарного мышления. Наконец, третий - нынешний период, охватывающий последние десятилетия: в это время происходит то, что можно было бы назвать «беа-тификацией» Бахтина как в России, так и на Западе. Впрочем, одновременно нарастают и тенденции критического прочтения. Соответственно предсказанию Романа Якобсона интерес к Бахтину породил целую дисциплину - «бахтинологию»; издается большое количество литературы, периодически выходят «бахтинологиче-ские» сборники8. Начиная с 1995 г., когда конгресс к 100-летию Бахтина состоялся в Москве, центр тяжести в мировой бахтиноло-гии переместился в Россию, а в последнее десятилетие все новое в бахтинистике так или иначе зависит от работы с архивом и от публикации архивных материалов, проливающих новый свет на существующие прижизненные тексты. В постсоветское время Бахтин стал восприниматься как символ духовного возрождения и одновременно методологическое орудие для выхода из эпохи догматизма, как средство нового мышления в гуманитаристике. Антропологи, эстетики, этики и даже эпистемологи легитимировали ряд его тезисов (о субъект-субъектном мышлении, о мысли о мире и мысли в мире, о большом времени и «празднике возрождения»), которые нередко используются как доводы против теоретического мышления, против самой субъект-объектной структуры как якобы не применимой в гуманитарном познании. В любом случае в постсоветское время Бахтин все чаще предстает как специфически русская духовная ценность, и даже как символ национального возрождения.
Иначе обстояло дело со структуралистами-семиотиками и Лотманом. В советское время их обвиняли в механицизме, формализме, дегуманизации. В поздние годы жизни, когда Лотман впервые получил возможность зарубежных поездок, структуралистские концепции, казалось, никого уже не интересовали, сменившись более «продвинутыми» вариантами теории литературы и культуры. А когда в Россию хлынул поток постструктуралистских и постмодернистских работ, главным образом французских, идея структуры, концепция, ориентированная на науку и научность, стала восприниматься как нечто существующее лишь в плюсквамперфекте и фактически была «сдана в архив». Если все вокруг читается через игру знаков и свободно скользящих означающих, а с референтами покончено, то это означает, что и науке места нет9. Лотман стал
125
чаще всего интерпретироваться как догматическое наследие догматической эпохи, причем те, кто стремился спасти его от забвения, пытались показать, что Лотман стал другим - каким именно другим, зависело от пишущего - постструктуралистом, постмодернистом. Все эти трактовки так или иначе стирали преемственность его исследовательского проекта, заявленного в 1967 г. программной статьей «Литературоведение должно быть наукой»; однако этот тезис, высказанный ранним Лотманом, сохранялся в течение всей его исследовательской жизни, принимая разные формы: иначе говоря, Лотман пришел к более динамичным и широким представлениям о структуре, к идее «открытой структуры», не отказываясь от науки («молодой семиотики»), но развивая ее возможности10, и такая сохранность много для нас сейчас значит.
В любом случае, тем, кто видит в Лотмане постструктуралиста, стоит напомнить о том, что внимание к динамике есть и в ранних статьях Лотмана, а ориентация на науку и объективность познания присутствует и в поздних. Так, уже в ранних статьях11 речь идет не только о структурах, но также о структурировании как процессе, не только о функционировании знаковых систем, но и о семи-озисе как общей динамике процессов означивания в культуре, только это не динамика хаоса, а динамика систем. И вместе с тем у Лотмана есть устойчивая ориентация: поиск порядка в хаосе преобладает над поиском хаоса в порядке, хотя ко всем факторам динамического нарушения системности он был образцово чуток. Когда сегодня говорят, что узкий и догматичный структурализм умер, следует уточнить: такого структурализма никогда не существовало, а умерла лишь наша узкая и однобокая абстракция. Сейчас среди западных, да и некоторых российских исследователей распространились попытки модернизировать Лотмана, породнив его с Бахтиным, а основанием для этого представляется новый акцент позднего Лотмана на диалоге. Присмотримся к этому повнимательнее: как это было? В чем выражалось это влияние, если оно имело место? Какой результат давало? Наши заметки смогут прояснить некоторые места этого общего проблемного поля.
Бахтин о Лотмане
Для начала извлечем из нашего архива данные о публичном обмене приветствиями (или реверансами) между Бахтиным и Лот-
126
маном. Когда редакция «Нового мира» (1970) попросила Бахтина рассказать о наиболее интересных явлениях в современном литературоведении, Бахтин упомянул Лотмана наряду с другими серьезными и талантливыми литературоведами - как в прошлом (Потебня, Веселовский), так и в современности (Тынянов, Томашевский, Эйхенбаум, Гуковский). Лотман (вместе с выпуском «Трудов по знаковым системам») был назван в числе «больших явлений» наряду с Н. Конрадом и Д. Лихачевым: эти авторы, в противоположность многим другим, не отрывают литературу от культуры, но стремятся понять литературу в дифференцированном единстве культуры всей изучаемой эпохи12. Тремя годами раньше Лотман в ответах на анкету «Вопросов литературы» (1967) дает список имен, в котором ключевые фигуры полностью совпадают с теми, кого назвал Бахтин (это Тынянов, Гуковский, Эйхенбаум, Томашевский), но есть и другие имена (В. Гиппиус, Н. Мордовченко, Н. Гудзий и др.). В свою очередь, в качестве выдающихся явлений - для широкой публикации и включения в хрестоматии - он называет «Творчество Франсуа Рабле» Бахтина и «Славянские языковые моделирующие семиотические системы» Вяч. Иванова и В. Топорова13. Некоторые имена из этих списков нам еще встретятся.
Однако эти публично выраженные мнения еще ничего не решали. И прежде всего они не отменяли критической оценки Бахтиным Лотмана и московско-тартуской семиотики, которая была высказана им в рабочих тетрадях и частично опубликована (как недавно выяснилось, по неправленному Бахтиным экземпляру, подготовленному В. Кожиновым) в текстах «Из записей 1970-71 гг.», «К методологии гуманитарных наук». Попробуем сопоставить те архивные следы, которые стирают или подкрепляют друг друга. Вот главная цитата из «рабочих тетрадей» Бахтина, в которой собраны воедино большинство его замечаний к Лотману и структу-радистам: «Мое отношение к структурализму. Против замыкания в текст. Механические категории: "оппозиция", "смена кодов" (мно-гостильность "Евгения Онегина" в истолковании Лотмана и в моем истолковании). Последовательная формализация и деперсонализация: все отношения носят логический (в широком смысле слова) характер, я же во всем слышу голоса (курсив автора) и диалогические отношения между ними»14.
127
Или еще: «Семиотика занята преимущественно передачей готового сообщения с помощью готового кода. В живой же речи сообщение, строго говоря, впервые создается в процессе передачи и никакого кода, в сущности, нет»15.
И наконец: «Контекст и код. Контекст потенциально незавершим, код должен быть завершимым. Код - только техническое средство информации, он не имеет познавательного творческого значения. Код - нарочито установленный, умерщвленный контекст»16.
Все это - хрестоматийно известные тексты, новым для нас является в свете архивных публикаций их авторская композиция, контексты, взаимосоотнесенность. Самые главные моменты: «замыкание в текст», употребление «механических категорий», «деперсонализация» и «формализация». Конкретнее это значит: вместо голосов - коды, вместо живого высказывания - передача готового сообщения с помощью готового кода, вместо полифонии - перекодирование, вместо открытого и незавершенного контекста - код как умерщвленный контекст. Подробно разбирать здесь уместность и неуместность всех этих оценок применительно к структурализму мы не будем. Критики уже неоднократно обращали внимание на их однобокость: они относятся разве что к совсем раннему Лотману, да и то не вполне, они игнорируют структуралистское внимание к внеко-довым ситуациям и к творческой роли кодов, а уж анализ «Евгения Онегина» (не просто «романа», но романа в стихах) и вовсе требуется вынести в отдельную рубрику и оставить для особого случая. Правда, Б.Ф. Егоров считал все приведенные выше бахтинские замечания «весьма деликатными», хотя и упрощающими картину, и связывал их с недостаточным знакомством Бахтина с работами Лотмана 1960-х годов17. В частности, Егоров критикует А. Рида за «явное пре-увеличение»18 критичности этих замечаний и всячески подчеркивает концептуальное движение Лотмана после 1977 г. в сторону Бахтина.
В концептуальных взаимоотношениях Лотмана и Бахтина есть нерешенные вопросы, которые нельзя было откровенно обсуждать в то время, когда всякая критика могла натолкнуть официальные инстанции на те или иные оргвыводы. Может быть, отчасти именно поэтому в публичном пространстве исполнялась такая пантомима: структуралисты - внешне? - прислонялись к Бахтину, а Бахтин в это время сторонился структуралистов и отмежевывался от них. Как отмечает сын Лотмана литературовед Михаил Лотман,
128
его отец обычно не отвечал на критику и тем более сам не пускался в критику: он не хотел выносить на суд недоброжелателей научную полемику и предпочитал развивать свою науку, не отвлекаясь на выяснение отношений; иногда давал себе труд ясно сформулировать свои позиции, но в целом считал, что шлифовать детали, в том числе полемикой, - еще рано19.
Лотман о Бахтине
Несомненно, что к Бахтину Лотман всегда относился с глубоким уважением и, наверное, в чем-то с ним пересекался в своих творческих пристрастиях, например, в подчеркнутом интересе к поступкам и вообще - ответственному человеческому поведению. И публично, повторяем, он практически никогда с Бахтиным не спорил - в советские времена это было невозможно, а в постсоветские - бесполезно, хотя в личных высказываниях, как мы увидим, он был подчас более открыт.
Относительно личного аспекта отношений Лотмана к Бахтину у нас есть разнообразные архивные свидетельства - прежде всего, в письмах, изданных Егоровым. Так, Лотман серьезно пытался организовать переезд Бахтина в Тарту20, участвовал в сборе денег для посылки Бахтину21, узнав о его смерти, собирался немедленно выехать на похороны22, всегда с интересом участвовал в публикации текстов Бахтина и статей о нем, хотя далеко не все задуманное удавалось сделать23...
Однако среди писем Лотмана есть одно, на которое адресат письма, Б.Ф. Егоров, близкий друг и коллега Лотмана, предпочитал не ссылаться, хотя широко цитировал другие письма. Это письмо -единственное, по крайней мере в опубликованном архиве, где мы видим хотя и косвенное, но яркое и откровенное свидетельство Лотмана о Бахтине, соединяющее достаточно резкую критику с самыми высокими похвалами. Прямым поводом для высказывания был не сам Бахтин, а Тынянов, которого - мы помним списки предпочтений - одинаково высоко ценили и Бахтин, и Лотман; Бахтин присутствует при этом как прямая и очень весомая аналогия. Приведем это высказывание целиком, потому что в нем важны не только общие повороты рассуждения, но и другие конкретные имена и факты, которые, относясь к Тынянову, вплетаются в харак-
129
теристику Бахтина: «В научном отношении Тынянов, в определенном смысле, подобен Бахтину, - пишет Лотман, - конкретные идеи часто ложные, а концепции предвзятые (Пушкин - Тютчев24 - выдумка, подогнанная "под идею", "Безымянная любовь"25 - вершина бездоказательности и ложной выдумки и пр.). Но ("но" подчеркнуто автором снизу!!) - общая направленность исключительно плодотворна и оплодотворяюща. Импульс им дан огромный (ведь и Тома-шевский, когда от критики чужих концепций - а в этом он, великий деструктор, был блестяще силен - ему надо было переходить к позитивным концепциям, и Гуковский питались его импульсами). Вообще он все же был гениален, хотя, согласен, во многом неприятен»26.
Сентенция напряженная, яркая, мощная. Все упомянутые в письме фигуры - Тынянов (1894-1943), Томашевский (1890-1957), Гуковский (1902-1950) - крупнейшие фигуры, близкие современники Бахтина, поколением старше Лотмана: те, кого и Бахтин, и Лотман в своей табели о рангах помещают, не сговариваясь, на самое почетное место, так что эти дополнительные персонажи лишь добавляют Бахтину веса. Посредством аналогии с Тыняновым Лотман позволяет себе здесь сказать о Бахтине то, что он не позволял себе говорить вслух. И, конечно, надо было быть Лотманом, чтобы от критического («бездоказательность», «ложные выдумки») уверенной рукой перебросить мост к утверждающему - «он все же был гениален», он давал «огромный» творческий импульс, общая направленность его мысли «исключительно плодотворна и оплодо-творяюща»...
Задним числом возникает ощущение, что многое в лотманов-ском отношении к Бахтину практически реализует эту письменную характеристику Тынянова - Бахтина, а именно: он воспринимал творческий импульс, оплодотворяющую динамику, но оставлял в стороне то, что считал выдуманным или недоказанным. Как конкретно это происходило, можно судить, например, по докладу Лотмана о Бахтине, сделанному в университете Фридриха Шиллера в Йене в 1984 г. В упрощенном виде все, о чем далее пойдет речь, можно вписать в следующую схему: Бахтин высказывает прозорливые догадки, формулирует их в размытом и неопределенном языке, дальнейшее развитие науки их уточняет, а благодарные наследники помнят, кому они обязаны первым толчком мысли. Главная тема доклада Лотмана - роль идей Бахтина для развития совре-
130
менной семиотики, и Лотман показывает здесь три главных бах-тинских импульса, вдохновивших современную науку. Первый -данный Бахтиным толчок к разработке динамического представления о характере языкового знака: это представление вовсе не было характерно для ранней рецепции Соссюра в России, но ярко проявилось в книге Бахтина - Волошинова «Марксизм и философия языка»27. Второй - идея диалогизма; здесь Лотман сразу отмечает размытость и неопределенность этого понятия (подобно тому, как в других работах он отмечает неопределенность понятий «карнавал» и «народная смеховая культура»28), но указывает, что со временем они уточняются последующим развитием науки. Третий - «гениальное прозрение» Бахтина, его тезис о художественной коммуникации как центральной проблеме современной науки. Научное содержание понятия «диалог» конкретизируется далее на материале нескольких исследовательских ситуаций. Это, во-первых, открытие необходимости более чем одного (двух или нескольких) каналов связи для создания новой информации, для выполнения семиотическими механизмами творческих функций; во-вторых, анализ межполушарной асимметрии головного мозга как особого диалогического механизма; в-третьих, изучение функционирования семиотических систем с ориентацией на чужое слово (примером такой системы он считает даже отношения матери и младенца, который, воспринимая ласковый разговор и улыбку матери, пытается подражать ей). При этом Лотман подчеркивал важнейшее отличие естественных семиотических систем от искусственных: естественные имеют свою историю, память, в которой хранятся и могут быть ре-активизированы все предшествующие состояния. Может быть, именно поэтому Лотман так любил бахтинское понятие «память жанра»29; в йенском докладе о нем речь не идет, но в других работах оно упоминается часто, причем Лотман трактует «память жанра» не только как способ сохранения в структуре жанра особенностей, восходящих к предыдущему периоду, но и, говоря на более привычном структурно-семиотическом языке, как средство «кодовой экономии»30. Самое главное, подчеркивает Лотман, в том, что именно Бахтин проложил нам путь к изучению системы, способной порождать новые тексты. Иными словами, Бахтин был для Лотмана побуждающей силой, подталкивавшей его к продвижению по собственному пути.
131
При этом возникает впечатление, что и в докладе, и в других своих работах Лотман постоянно пытается перевести бахтинскую проблематику на свой язык, сформулировать ее в терминах, которые ему близки. Анализируя различные контексты использования бахтинских идей и понятий, Лотман нередко подставляет на место оригиналов свои собственные эквиваленты, относящиеся к совершенно другому регистру мысли. Так, на месте бахтинской полифонии у Лотмана появляется «многоязычие» или же сложная игра подсистем в структуре (речь идет об анализе одного из стихотворений Лермонтова)31; в противоположность Проппу, который занят вычленением единых инвариантов, Лотман приписывает Бахтину членение в тексте разных «субкодов»32; диалоги в романах Достоевского и бахтинских анализах он рассматривает как способ порождения «конфликтующими системами» нового типа упорядочен-ностей; а эти упорядоченности бахтинских элементов включает в собственную рамочную конструкцию, называя их «диалогическими повествовательными структурами»33 и «диалогическими текстами»34. Так, бахтинский «карнавал» предстает у Лотмана как вторжение динамических структур в сакральный мир35, тогда как бахтинские «амбивалентности» принимают вид культурно-семиотического феномена, свидетельствующего о размягчении прежних оппозиций и готовности системы к переходу в «динамическое состояние»36 ... Он позволяет себе прямо критиковать лишь эпигонов Бахтина (например, за неоправданно расширительное толкование карнавальной традиции37, а также идеи перевернутого мира38). Кроме того, он мягко возражает против неточностей в понимании карнавала и народной смеховой культуры: ведь смех не всегда отменяет страх, а подчас даже его подразумевает39; элементы кощунства могут никак не нарушать рамки сакрального универсума40, а языческие элементы в западноевропейском карнавале и аналогичных русских обрядах существенно различаются, что не учитывают даже специа-листы41, и пр.
В целом, как уже отмечалось, все это прочерчивает особые графические соотношения и фигуры. Если Бахтин все время стремится остаться в стороне, то Лотман включает Бахтина во все значимые отношения. Разумеется, от формалистов Бахтин отличен: они исходят из атомов, чтобы добраться до целостности, тогда как для Бахтина нерасчленимая целостность - исходная данность (и в
132
этом мы можем видеть одну из черт русской мыслительной традиции, на определенном этапе свойственной также Якобсону и Трубецкому). Однако во всех остальных принципиальных отношениях Бахтин у Лотмана всегда выступает рука об руку со значимыми другими, а не сам по себе. Так, вместе с Проппом, Тыняновым, Якобсоном - он продолжает и преодолевает семиотические идеи женевской (соссюровской) школы; вместе с Л.П. Якубинским, Е.Д. Поливановым или Я. Мукаржовским - создает традицию диалогического мышления, саму мысль о диалоге; вместе с Тыняновым - изучает эволюцию культурно-семиотических моделей и др.
В ряде текстов Лотман трактует диалог как попеременную направленность «передачи» и «приема» сообщения при взаимной заинтересованности участников в общении (ведь если между общающимися нет различия, то диалог бессмыслен, а если нет сходства, то он невозможен), он видит диалог в соотношении между памятью культуры и ее саморефлексией, в соотношениях между различными по структуре языками (вербальные и невербальные, кино42, театр, литература, музыка) и даже в знаковом обмене между животными. Но практически нигде у Лотмана нет диалога равновеликих, равномощных, равнонужных друг другу индивидов, и тем более - у него невозможны бахтинские «голоса». И это лишь малая часть несходств между мыслителями. Некоторые вытекают из «нетрадиционного христианства» Бахтина и четкой светской позиции Лотмана. Б.Ф. Егоров всячески подчеркивает сходства между обоими мыслителями. Любопытна сама эта позиция: если у нас есть один замечательно умный и нравственный человек, то другой - тоже замечательно умный и нравственный - обязан быть на него похож... При этом Лотман нигде не упоминает персоналистический аспект, у него нет акцента на уникальном и незавершенном как ценности в себе: оно так или иначе постигается познанием, но вновь и вновь обступает его со всех сторон. Тем более нет у Лот-мана того, что роднит Бахтина с Аверинцевым и его концепцией символа - упоения «теплотой сплачивающей тайны» и новыми надеждами на символологию как «инонауку»; сам этот термин из статьи Аверинцева о символе в «Краткой литературной энциклопедии» (Бахтин, как отмечают издатели архивов, особенно подробно законспектировал эту статью) имел потом в философии большое будущее у тех, кому «наука» как таковая казалась безвозвратно
133
опороченной. Напротив, Лотман, кажется, нигде не говорит об «инонауке», но зато говорит об «ино-культуре»: для него различие языков и культур - безусловный и исходный факт любого познания человека. Хотя Лотман не счел возможным внятно сформулировать свои научные претензии к Бахтину, он, как показывают архивные свидетельства, был рад, когда это сумел сделать другой, глубоко уважаемый им человек43...
Шаг(и) навстречу?
Итак, очевидно, что картина противостояний Лотману и структурализму, начертанная Бахтиным в «Рабочих тетрадях 1960-70-х годов», не вполне соответствовала действительности. Она подразумевала, с одной стороны, незавершенность и открытость, а с другой -коды и замкнутые системы и оказывалась либо фикцией, либо слишком сильной абстракцией. Но даже если допустить, что такая картина в известной мере и в течение какого-то времени имела место, все равно она такой не осталась. Все, что мы знаем о Лотмане, показывает динамику его творческого пути, постоянное движение, заставлявшее апробировать новые приемы, наращивать возможности, посягать на все более и более сложные объекты. Тем самым Лот-ман делал новый шаг - если и не навстречу Бахтину, то во всяком случае к самораскрытию и к открытой структуре; намеки на это были и у раннего Лотмана, но у позднего эти тенденции усилились.
Идея открытой структуры вводила в размышления о пространстве культуры и пространстве семиозиса как знаковой деятельности: как подчеркивает Лотман, граница, отделяющая семиозис от внесемиотической реальности, проницаема, она пересекается вторжениями, которые преобразуют семиотическое пространство и сами преобразуются по его законам. И этот обмен семиотического пространства с внесемиотической сферой служит постоянным источником динамики: «Это вечное движение» не может быть исчерпано -оно не поддается законам энтропии, поскольку постоянно воссоздает свое разнообразие, питаемое незамкнутостью системы» (курсив наш. - Н.А. )44.
Однако эта незамкнутость не приводит к хаосу, этому препятствует собственная динамика системы: «Основными вопросами при описании всякой семиотической системы являются, во-первых,
134
ее отношение к вне-системе, к миру, лежащему за ее пределами, и, во-вторых, отношение статики к динамике. Последний вопрос можно было бы сформулировать так: каким образом система, оставаясь собой, может развиваться. Оба эти вопроса принадлежат к наиболее коренным и одновременно наиболее сложным»45.
С этой фразой читатель сталкивается уже на самой первой странице «Культуры и взрыва», последней, надиктованной уже больным Лотманом, книги.
А вот и предельная точка продвижения Лотмана к динамике предметов и динамике описаний: это мысль об открытой структуре поворачивается здесь методологической своей гранью; речь идет об открытой модели описания культурного мира, представленного многими языками и многими культурами: «Если традиционно семиотический процесс был обращен к пространству одного языка и представлял замкнутую модель, то теперь, видимо, наступает время принципиально открытой модели (курсив наш. - Н.А.). Окно культурного мира никогда не затворяется» .
Этому сдвигу в теории соответствовал в его исследовательской практике виртуозный анализ биографий Пушкина и Карамзина, в котором Лотман хотел видеть продвижение вперед новой дисциплины, а не бегство с поля научных испытаний (как военный артиллерист, он сказал бы «с полигона», военная метафорика в его текстах встречается довольно часто).
А что же Бахтин? Стал ли он в итоге этого заочного взаимодействия каким-то иным? Исследователь Д. Бетеа отвечает: «нет, он остался, где стоял - в упоении ситуацией незавершимости и незавершенности47.» Однако более вероятной нам представляется иная гипотеза, которую еще предстоит проверить: можно предположить, что Бахтин тоже сделал «шаг навстречу» или хотя бы в направлении, не противоположном путям ранее ему абсолютно чуждой структуралистской концептуализации. Так, в записях 60-70-х годов (да и в более ранний период, согласно В. Алпатову) он систематически допускает и даже подчеркивает существование полюсов, или иначе - пределов возможного познания, более того - эти пределы формулируются как равноправные. Это язык - речь (высказывание) как повторимое и неповторимое (в 1920-е годы не признавалось ни «реальное существование» языка, ни теоретическая дихотомия языка и речи - в пользу динамики высказывания), но также «вещь»
135
и «личность», «овеществление» и «персонификация», причем Бахтин специально оговаривает важное культурное значение процессов монологизации как естественного стирания в диалоге «чужого
48
слова» . Все эти полюса называются «пределами мысли и практики» или, иначе, «типами отношения», между которыми Бахтин фактически признает отношения дополнительности. Слов о незавершенности и открытости больше, конечно, у Бахтина, однако реальное продвижение к открытой мысли о структуре было возможно лишь при учете реального сопротивления материала, истории; реальную историю лучше чувствовал Лотман, историк, так любивший архивную работу и сделавший свое самое любимое научное открытие об эзоповской роли «Вестника Европы» в России на материале огромных архивных разысканий.
Хотя Лотман был последовательным структуралистом, он работал на границе метода, напрягал и растягивал его, выявлял его новые возможности. Анализ непредсказуемого не противоречит структурно-семиотическому подходу и не исключает его. Более того: чем тоньше и гуще сетка категорий, тем лучше видно непредсказуемое. Просто акцент можно поставить или на то, что ею схватывается, или на то, что проходит сквозь неё. При этом его метод, его подходы уточнялись и утончались в соприкосновении с более сложными предметами (такими, как биография Карамзина или Пушкина), как вообще любое человеческое поведение, но не отменялись. Лотман, как ярко одаренный и творческий человек с огромной интуицией и художественным чутьем, мог и теорию сочинить, и психологию героя ярко описать. Главным в Лотмане -наверное, всякий с этим согласится, несмотря на различие существующих точек зрения, - было стремление строить науку, забота о научности гуманитарного знания. Сейчас это звучит несколько архаично, как напоминание о далеком прошлом, но на деле это не так. Лет тридцать назад могло показаться, и на Западе и в России, что структурно-семиотические исследования со славой или бесславно завершились, и взоры обращались к постструктурализму и постмодернизму, идущим ему на смену. Но теперь, когда наступает закат постмодерна, возникает новая потребность, которая ставит во главу угла уже не любование хаосом, но реактуализацию структуры со всеми теми трансформациями, которые она может претерпеть в современную эпоху. И потому нам так важно сейчас проана-
136
лизировать содержательный состав наших культурных архивов и выбрать в них те ресурсы, которые могут поддержать нас на этом переломе.
Но и Бахтин - даже в том ограниченном смысле, в котором мы его рассматриваем здесь, Бахтин как антагонист структурализма - не исключен из этой продуктивной динамики. Считаться пророком структурализма и семиотики в России ему явно не хотелось. Но он не мог помешать себе быть тем, чем он был: человеком с удивительным чутьем на новое... Размышляя в очередной раз над влиянием Бахтина - в частности в современном искусстве, - поздний Лотман приходит к выводу, что оно осуществляется не через инструкции и рецепты, но скорее косвенно, через воздействие на культуру, на философское сознание49. Иначе говоря, одним своим фундаментальным присутствием, раскопанным, очищенным от очередной рутинной канонизации, Бахтин дает импульс самому широкому движению культуры, а в ней даже тому, что он мог считать лично себе чуждым. И, быть может, сегодня он станет одним из участников возрождения тех элементов рационалистической традиции, которые мы постарались здесь заново разглядеть, достав из архива.
Примечания
Работа осуществлена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 05-03-03362а.
1. Бахтин М.М. Собрание сочинений. - М., 2002. - Т. 6. Речь идет о публикации (в авторской композиции и с атрибуцией ранее не идентифицированных фрагментов чужих работ, а также контекстуальных аллюзий) тех отрывков, которые выходили ранее в сборниках «Контекст» («Контекст-1974». - М., 1975), «Эстетика словесного творчества» (Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М., 1979) под заглавиями «Из записей 1970-71 гг.», «К методологии гуманитарных наук». В целом по 6 тому Собрания сочинений Бахтина эта огромная культурно-текстологическая работа была проделана С.Г. Бочаровым, И.Л. Поповой, Л.А. Гоготишвили. В этой связи отмечу особо статью И. Поповой, в которой содержатся расшифровки чужих вкраплений в текстах Бахтина о Рабле на основании работы с рукописями: Попова И.Л. «Лексический карнавал» Франсуа Рабле: книга М.М. Бахтина и франко-немецкие ме-
137
тодологические споры 1910-1920-х годов // НЛО. - М., 2006. - № 3 (79). -С. 86-100, а также в более широком контексте обсуждения - раздел «Двуго-лосие в соотношении с монологизмом и полифонией (мягкая и жесткая версия интерпретации идей М.М. Бахтина) в книге: Гоготишвили Л.А. Непрямое говорение. - М., 2006. - С. 139-219.
2. См.: Лотман Ю.М. Письма. 1940-1993. - М., 1997.
3. Перевод немецкой стенограммы доклада Ю. М. Лотмана на Международной конференции в Йене; немецкая публикация Bachtin - sein Erbe und aktuelle Probleme der Semiotik // Roman und Gesellschaft: Intern. Michail Bachtin-Colloquium. Friedrich-Schiller-Universitaet. - Jena, 1984; рус пер.: Наследие Бахтина и актуальные проблемы семиотики // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. - СПб., 2002. - С. 147-156.
4. См., в частности: Иванов Вяч.Вс. Значение идей М.М. Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики // Учен. записки Тарт. гос. ун-та. - 1973. - Вып. 308: Труды по знаковым системам. Т. 6. VI. - С. 5-44.
5. Егоров Б.Ф. Бахтин и Лотман // Егоров Б.Ф. Жизнь и творчество Ю.М. Лотмана // НЛО. - М., 1999. - Прилож. 1. - С. 243-258; Reid A. Who is Lotman and why is Bakhtin saying those nasty things about him? // Discours social -Social Discourse. -L., 1990. - Vol. III, № 1-2. - P. 327-338
6. Pomorska K. Preface // Bakhtin M. Rabelais and his world. - Cambridge, 1968. -P. I-X.
7. Kristeva J. Une poetique ruinée. Presentation // Bakhtine M. La poetique de Dostoievski. - P., 1970. - P. 5-27. Эта статья стала заглавием ее вышедшего недавно в России сборника трудов: Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. - М., 2004.
8. См., в частности, последний в этой серии содержательный сборник, составленный В. Л. Махлиным: Бахтинский сборник. - М., 2004. - Вып 5.
9. С критикой этого тезиса применительно к Лотману и, в частности, попыткой увидеть в антидогматизме новые формы догматизации мышления выступил М.Л. Гаспаров. См.: Гаспаров М.Л. Предисловие к изданию: Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике (1964) // Ю.М. Лотман и тартуско-мос-ковская семиотическая школа. - М., 1994. - С. 11-16; Он же. «Анализ поэтического текста» Ю.М. Лотмана: 1960-1990-е годы // Лотмановский сборник 1. -М., 1995. - С. 188-191; Он же. Ю.М. Лотман: Наука и идеология // Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. - СПб., 1996. - С. 9-16; Он же. Диалектика Лотмана // Ким Су Кван. Основные аспекты творческой эволюции Ю.М. Лотмана: «иконичность», «пространственность», «мифологичность», «личностность». -М., 2003. - С. 5-10.
138
10. См. об этом в статье: Автономова Н.С. Лотман, уходящий в память // Лотман Ю.М. Серия: Мыслители России второй половины ХХ века / Отв. ред. серии
B.А. Лекторский, ред. тома В.К. Кантор. (В печати.)
11. Ср., например: Лотман Ю.М., Успенский Б.А. О семиотическом механизме культуры // Лотман Ю.М. Избранные труды. - Тарту, 1993. - Т. 3. - С. 326-344.
12. Как отмечает в своих воспоминаниях о Бахтине С.Н. Бройтман (Бройтман С.Н. Две беседы с М.М. Бахтиным // Дискурс: Коммуникативные стратегии культуры и образования. - М., 2003. - № 11. - С. 121-123), Бахтин был недоволен публикацией интервью в «Новом мире», где его высказывания о Лотмане были отредактированы припиской «и Лотмана, хотя с ним не все согласны»...
C.Н. Бройтман подчеркивает: Бахтин «при всем своем критическом отношении к структурализму живо интересовался им, рассказывал мне о немецком структурализме и мюнхенском журнале по поэтике, на который надеялся подписаться благодаря сертификатам, полученным за переводы своих книг». См.: Там же. - С. 123.
13. Лотман Ю.М. Ответы на анкету «Вопросов литературы» (1967) // Лотман Ю.М. Воспитание души. - СПб., 2003. - С. 91-92.
14. Бахтин М.М. Разрозненные записи // Бахтин М.М. Собрание сочинений. - М., 2005. - Т. 6. - С. 434. Ср. также сходные мысли в Тетради 2. (Там же. -С. 394.) Комментаторы отмечают, что речь - с наибольшей вероятностью -идет здесь о статье: Лотман Ю.М. О проблеме значений во вторичных моделирующих системах // Труды по знаковым системам. - С. 22-37). Различие в толковании многостильности на примере «Евгения Онегина» Бахтин считал принципиальным. Сам он говорит о романной специфике «Евгения Онегина» в работе «Из предыстории романного слова». См.: Вопросы литературы. - М., 1965. - № 8; см. также: Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. - М., 1986. - С. 355-362.
15. Бахтин М.М. Разрозненные записи // Бахтин М.М. Собрание сочинений. - М., 2005. - Т. 6. - С. 380.
16. Там же. - С. 431.
17. Егоров Б.Ф. Жизнь и творчество Ю.М. Лотмана. - М., 1999. - С. 244.
18. Там же. Ср.: Reid A. Who is Lotman and why is Bakhtin saying those nasty things about him? // Discours social - Social Discourse. -L., 1990. - Vol. III, № 1-2. -P. 325-338.
19. Один из интересных примеров, который приводит здесь Михаил Лотман, -споры цитирования Р. Якобсона; Лотман не был с ним согласен в очень многих принципиальных пунктах, например, он всегда возражал против монолин-гвизма Якобсона, защищая в разной форме идеи полилингвизма и поликуль-
139
турализма, однако до печати эти возражения не доходили. Впрочем, можно предположить, что Якобсон был для Лотмана, как и Бахтин, мэтром и человеком старшего поколения, что могло бы объяснять такую сдержанность. Правда, и сам Якобсон, как отмечают уже другие критики, не любил выяснять отношения, он предпочитал просто присоединять к своей концепции других ученых путем ссылок, мало заботясь о том, насколько их мысли подходят для данного случая и насколько они сами согласились бы участвовать в такой конъюнктуре идейного поворота репрезентации. См.: Лотман М.Ю. Семиотика культуры в тартуско-московской семиотической школе // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. - СПб., 2002. - С. 5-20. Нечто сходное говорил о Лотмане и М. Гаспаров: анализ реального материала был для него важнее изощренных теоретических (метатеоретических) разработок или остроумных полемик.
20. Лотман Ю.М. Письма. - М., 1997. - С. 512-513.
21. Там же. - С. 235.
22. Там же. - С. 575.
23. Там же. - С. 255, 522, 682.
24. Комментарий Б.Ф. Егорова: подразумевается статья Тынянова «Пушкин и Тютчев» (1923), в которой автор пытается доказать далекость и чуждость Тютчева Пушкину. См.: Лотман Ю.М. Письма. - М., 1997. - С. 333.
25. Комментарий Б.Ф. Егорова: «Безымянная любовь» - так по заглавию статьи Тынянова Ю. М. называет гипотезу о тайной любви Пушкина к жене Карамзина. См.: Там же. - С. 333.
26. Лотман Ю.М. Письма. - М., 1997. - С. 331.
27. С этим тезисом в основном соглашается и В. Алпатов в книге: Алпатов В. Волошинов, Бахтин и лингвистика. - М., 2005. Бахтин говорил о Соссюре то, что не было актуально в то время, когда это говорилось, так как соссюровская концепция еще только начала развертывать свои научные потенции, и в этом направлении перед ней лежал долгий путь, однако после того как через несколько десятилетий эти разработки были сделаны, бахтинско-волошиновская критика, высказанная еще в 1920-е годы, оказалась на гребне современности и тем самым «впереди планеты всей» - в лингвистике речи, лингвистике высказывания, коммуникативной лингвистике в разных ее направлениях и др. А может быть, здесь есть какая-то закономерность: некоторые этапы развития науки повторяются через один (как это отчасти можно проследить в литературе), а потому можно, пропустив один этап, сразу оказаться в «старом новом» будущем?
28. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. - СПб., 2002. - С. 688.
140
29. Лотман Ю.М. Семиосфера. - СПб., 2001. - С. 511, 583, 674; Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. - СПб., 2002. - С. 166.
30. Лотман Ю.М. Семиосфера. - СПб., 2001. - С. 219.
31. Лотман Ю.М. Об искусстве. - СПб., 1998. - С. 237.
32. Там же. - С. 427.
33. Лотман Ю.М. Семиосфера. - СПб., 2001. - С. 289.
34. Там же. - С. 566.
35. Там же. - С. 660.
36. Там же. - С. 552.
37. Там же. - С. 324.
38. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. - СПб., 2002. - С. 211, 337.
39. Там же. - С. 684.
40. Там же. - С. 693.
41. Там же. - С. 692.
42. У Лотмана есть интересные примеры использования бахтинского понятия чужой речи и понятия «полифонических структур» в анализе кино - в частности, фильмов А. Вайды. См.: Лотман Ю.М. Об искусстве. - СПб., 1998. -С. 660.
43. Речь идет о М.Л. Гаспарове: на свете есть лишь двое ученых, которых Лотман выделял в особую рубрику, - В. Топоров и М. Гаспаров, поясняя: «я не могу, как они.». Было упомянуто письмо Лотмана Егорову от 2 декабря 1979 г. (312). См.: Лотман Ю.М. Письма. - М., 1977. - С. 285-286. Оно представляет собой реакцию на публикацию в сб.: Вторичные моделирующие системы. -Тарту, 1979 статьи М.Л. Гаспарова «М.М. Бахтин в русской культуре XX века». .Лотман пишет: «Получили ли Вы сборничек? Как он Вам? Кстати: автор статьи о Бахтине не Б.М., а М.Л. Гаспаров (Ваша ошибка объяснима: из двух Гаспаровых Вы выбрали подсознательно более задорного - и ошиблись: М.Л. -это огонь под пеплом)». Отметим, что Б.М. Гаспаров - искусствовед и литературовед, много работавший в Тарту, в данный момент профессор Колумбийского университета; когда Б. Гаспаров уехал за границу, сотрудникам редколлегии тартуских сборников пришлось срочно подчищать инициалы в уже подготовленном к печати издании, притворившись, что членом редколлегии всегда был «не уехавший» М. Гаспаров, и подвешенный в небытии сборник был спасен. Вторая яркая статья М. Гаспарова о Бахтине: Гаспаров М.Л. История литературы как творчество и исследование: случай Бахтина // Русская литература ХХ-ХХ1 веков: проблема теории и методологии изучения / Материалы Междунар. науч. конф. 10-11 ноября 2004 года. - М., 2004. - С. 8-10. (Полный ее текст до сих пор не опубликован.) Обе эти статьи сделали эпоху в
141
бахтиноведении и заслуживают отдельного обсуждения, к которому мы здесь не будем даже подступаться. Отметим лишь, что Гаспаров первым подчеркнул различие между ситуацией создания (1920-е годы) и ситуацией восприятия главных трудов Бахтина (1960-е годы и далее.) и вытекающие отсюда деформации в нашем восприятии его произведений, а также указал на то, что концепция «мениппеи», которую иногда считают наиболее оригинальным вкладом Бахтина в мировую науку о литературе, представляет собой не что иное, как изобретенный придуманный жанр, теснящий реально существовавшие жанры.
44. Лотман Ю.М. Культура и взрыв // Лотман Ю.М. Семиосфера. - СПб., 2001. -С. 102.
45. Там же. - С. 12.
46. Лотман Ю.М. Тезисы к семиотике русской культуры (Программа отдела русской культуры Института мировой культуры МГУ) // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. - М., 1994. - С. 416.
47. «Единство становящейся (развивающейся) идеи. Отсюда и известная внутренняя незавершенность многих моих мыслей. Но я не хочу превращать недостаток в добродетель: в работах много внешней незавершенности, незавершенности не самой мысли, а ее выражения и изложения. Иногда бывает трудно отделить одну незавершенность от другой. Нельзя отнести к определенному направлению (структурализму). Моя любовь к вариациям и к многообразию терминов к одному явлению. Множественность ракурсов. Сближение с далеким без указания посредствующих звеньев». Бахтин М. М. Собрание сочинений.- М., 2005. - Т. 6. - С. 431.
48. Там же. - С. 425.
49. Ср., например: «Это не означает, что теоретические исследования не влияют на практику искусства. Но влияют они не как инструкции и рецепты, а через общее воздействие на культуру, формируя мышление художников и их аудитории. Например, было бы странно отрицать глубокое воздействие М.М. Бахтина на современное искусство (в особенности на драматургию и кино, не говоря уже о непосредственных театрализациях романов Достоевского). Но это воздействие осуществляется через перестройку философского сознания нашего современника». Лотман Ю.М. Язык театра // Лотман Ю.М. Об искусстве. -СПб., 1998. - С. 604.
