CC BY
136
О. А. Фарафонова
Автор - герой - автор в пьесе В. Леванова «Славянский базар»
«Автор» (виновник, основатель, учредитель, сочинитель, покровитель) -одно из наиболее универсальных понятий филологической науки и не только. Автор-творец - создатель нового текста, новой реальности, нового мира. Как отмечает В.Н. Прозоров, «он является главным, всё определяющим источником новой эстетической реальности, её демиургом» [7, с. 71]. При рассмотрении пьесы современного драматурга В.Н. Леванова «Славянский базар» с этих позиций становится очевидна сложная многоуровневая внутренняя система отношений автор - герой/герои. Автор - В.Леванов -пишет текст о другом авторе - Чехове, оказавшемся в центре диалога героев пьесы, которые в свою очередь также могут быть трактуемы как авторы своего - «театрального» текста.
Герои пьесы «Славянский базар» - мнимые инкогнито, их имена «спрятаны» за аббревиатурами-масками Н.-Д. и К.С., под которыми очевидно угадываются В.И. Немирович-Данченко и К.С. Станиславский, создатели «нового театра», основатели МХАТа. Именно Н.-Д. и К.С. являются центральными персонажами произведения Леванова, все действие пьесы строится на их диалоге. Сюжетная ситуация, разворачивающаяся в тексте, имеет реальную историческую подоплеку: 22 июня 1897 года в ресторане «Славянский базар» по инициативе Немировича-Данченко состоялась его встреча со Станиславским, которая продолжалась 18 часов. Разговор шел о театре, новых принципах режиссуры и т.п. Это событие в тексте Леванова осмысляется онтологически. Реальная ситуация обсуждения и порождения концепции нового театра в пьесе перекодифицируется и переводится в план мифопоэтики. Новый театр осмысляется как новая реальность, которая должна прийти на смену старому миру: «Н.-Д. Драматургия! Драматургия в упадке! Да-с! <...> Мы поняли, что мы... м-м-м... буревестники нового искусства! Что театр в нынешнем виде его прогнил до основания!.. Что необходимы изменения, реформы, революция, ежели угодно!..»
Далее перед нами разворачивается почти космогоническая картина сотворения нового мира - нового театра. Н.-Д. и К.С., будучи героями пьесы «Славянский базар», позиционируются как авторы-творцы-демиурги новой реальности, для которой они ищут новое место, творят новую идею и воспитывают новых людей (упоминаемые в тексте О.Л. Книппер, М.Г. Савицкая, Вс.Э. Мейерхольд, М.Л. Роксанова - будущие актеры этого нового театра, ученики Вл.И. Немировича-Данченко).
Неслучайно в тексте Леванова такое внимание уделяется именно гастрономической стороне действия, начиная с озвучивания названий блюд и заканчивая ремарками, фиксирующими процесс поглощения пищи: «оба едят и выпивают»; «сосредоточенно и старательно жует»; «оба активно жуют»; «усиленно пережевывает» и т.п. Акт творения происходит за пиршественным
278
столом. Как писала в свое время О.М. Фрейнденберг: «Еда, - центральный акт в жизни общества, - осмысляется космогонически; в акте еды космос исчезает и появляется» [8, с. 64]. Мотив еды, восходя к космогоническим мифам, оказывается связан и с карнавальной природой театра. В процессе поглощения пищи персонажами пьесы Леванова, прежний миропорядок (театр) замещается новым.
Герои «Славянского базара» нарочито много едят и пьют. Все меню, предлагаемое Половым и заказываемое персонажами, является почти дословной цитатой из книги В.А. Гиляровского «Москва и москвичи»: «балычок-с донской, изволите ли с Кучугура... так степным духом, позволю заметить, и пахнет»; «белорыбица с огурчиком. Манность небесная, а не белорыбица»; «Калачи чуевские. Поросеночек с хреном-с!»; «А еще рекомендовал бы котлетки натуральные а-ля жирондьер» и т.п. Неслучайным представляется и тот факт, что Гиляровский был другом Чехова, с которым познакомился, вероятно, в 1883 году. Знакомство и переписка продолжались до конца жизни Чехова. Гиляровский неоднократно писал и о Чехове («О Чехове»; «Веселые дни Чехова»; «Жизнерадостные люди»). Обильное цитирование книги «Москва и москвичи» рассчитано не только и не столько на узнавание зрителем/читателем текста самого Гиляровского, но, что более значимо в художественной структуре пьесы Леванова, разворачивает перед нами чеховский контекст «Славянского базара».
С упоминания имени Чехова пьеса начинается (первая же реплика, которой открывается действие - «А господин Чехов не придет?») и появлением Чехова в финале, единственной его репликой, заканчивается. Первая и последняя реплики пьесы образуют своего рода «чеховский периметр» левановского текста, обозначая не только начало и конец действия, но и значимый для автора культурный код. Как биография Чехова, так и его творчество, безусловно, становятся претекстом произведения Вадима Леванова. Номинации, которыми Чехов обозначается в тексте, словно фиксируют две ипостаси образа: человеческую («господин Чехов») и литературную («известнейший литератор», «драматург»).
В пьесе Леванова Чехов, совмещая обе стороны (биографическую и творческую), оказывается персонажем, которого по внешним признакам можно было бы назвать внесценическим и второстепенным: он появляется только в финале пьесы буквально на несколько секунд, казалось бы, никакого влияния на развитие действия не оказывает, все время находится где-то «за скобками». Однако вся интрига пьесы может быть сведена к одному событию - ожиданию господина Чехова. Ожидание Чехова, как ожидание Годо в пьесе С. Беккета, является ядром сюжета. Художественную структуру произведения Вадима Леванова можно, таким образом, представить в виде центростремительного семантического поля, где все линии сходятся к центру - Чехову. И тогда становится ясно, что «господин Чехов» отнюдь не второстепенный персонаж пьесы «Славянский базар».
279
Чеховский контекст буквально пронизывает каждую реплику пьесы, хотя Чехов-персонаж не появляется вплоть до финальной сцены. Совмещая все начала и концы, образ Чехова в пьесе Леванова предельно мифологизируется, обнаруживая характеристики, свойственные мифическим существам. Например, способность находиться одновременно везде и нигде конкретно. Подтверждением этого является вопрос-лейтмотив, который в разных вариациях задает К.С. и ответы Н.-Д., которые каждый раз предлагают новое объяснение отсутствия «господина Чехова» и его присутствия где-то «не здесь»: «А господин Чехов, что?.. не придет?» - «Я ему посылал свою карточку. Приглашал тоже...»; «А кстати, он что? Не придет разве?» - «Не могу сказать. Может он в Мелихове»; «Так я спрашиваю, господин Чехов - не придет?» - «Он на Сахалине теперь»; «Так вы говорите, господин Чехов не придет?» - «Мне кажется, что господин Чехов нам изменяет»; «Следовательно господин Чехов.» - «Он в Ялте»; «А вот.» - «Не придет. Он в Таганроге. или на Цейлоне, а может статься - в Париже. или в Баден-Бадене. или еще где.». В финале Н.-Д. и К.С. меняются местами: вопрос задает Н.-Д. («И опять-таки господин Чехов.. .господин Чехов не придет?»), а отвечает К.С.(«Нет. Потому что он умер в Баденвейлере»). Подобная взаимозаменяемость функций становится своего рода подтверждением двуединости этих персонажей, их нераздельности не только в тексте Леванова, но - шире - в пространстве культуры:
«К.С. <.> Самое страшное, в том, дражайший мой. в том, что мы с вами станем одним единым организмом.
Н.-Д. Неужели, батюшка?
К.С. Да-с, сударь - мы сольемся, соединимся как. как.
Н.-Д. Сиамские близнецы!
К.С. Да!.. Нет. <.> как двуспинные чудовища. <.> нас будут считать одним человеком. <.> Нас будут путать, и мы не сможем освободиться друг от друга.».
В культуре XX в. сложился определенный стереотип восприятия Немировича-Данченко и Станиславского как единого персонажа, что, собственно, в пародийно-игровом контексте и отображено в пьесе Леванова. Создание нового театра, о котором говорят и грезят Н.-Д. и К.С. в «Славянском базаре», парафрастически отражает мифологический сюжет о сотворении мира. Для того чтобы из ничего появилось всё необходимо присутствие одухотворяющей, творящей воли божества. Если эта воля достаточно сильна и божество самодостаточно, то оно творит вселенную из самого себя, становясь ее абсолютным Автором: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Иоанн, гл. 1, ст. 1 - 4). Если же творящее божество представляет лишь одну сторону бытия, то для создания целостной картины мира, миф дополняет его двойником, который одновременно идентичен и противоположен. Н.-Д. и К.С. восполняют друг друга именно по такому принципу. Объединившись, они позиционируют себя
280
как авторов-создателей, «буревестников нового искусства». Как писала в свое время О.М. Фрейденберг, «эти герои оказываются коллективным, хоровым автором, молящим, бранящим и рассказывающем о самом себе в первом лице» [10, с. 267].
Доскональное знание «чеховской» географии и одновременно незнание точного местоположения «господина Чехова», которое демонстрируют персонажи в «Славянском базаре», с одной стороны, способствуют предельной мифологизации образа Чехова (о нём как о божестве, все знают всё и одновременно никто ничего точно не знает), а, с другой стороны, разоблачает несостоятельность Н.-Д. и К.С. в качестве истинных демиургов. Хотя герои явно претендуют на роль творцов, стоящих у самого начала творения: «И сейчас я сознаю, что созданная мною система - это скромный кирпич в великолепное здание Храма театра...». Причем Н.-Д. и К.С. констатируют свою причастность не только к сотворению нового театра. Как творцы-демиурги, они претендуют и на то, что создали нового автора: «К.С. Это мы с вами создали из него драматурга. Ибо один только режиссерский театр и может как-то представить пьесы господина Чехова так, чтобы публика в зале не дала храповицкого».
Современная культурная мифология не разделяет Немировича-Данченко и Станиславского, как творцов нового театра, но видит именно в Чехове основателя новой драмы: «Антон Чехов <...> сыграл ведущую роль в процессе отхода от тысячелетних условностей “традиционной” драмы и возникновения драмы “современной”» [11, с.173]. Структура действия в «Славянском базаре» В. Леванова внешне абсолютно соответствует закону чеховской драматургии, как его формулирует герой пьесы Н.-Д.: «У него все сидят все время, чай кушают, разговаривают, разговаривают, разговаривают. и все, ничего более не происходит.». О. В. Журчева отмечает, что Чехов относился к реалистически-символическому направлению в драме начала XX века, когда в центр произведения ставилось «не катастрофическое событие, не ситуация нравственного выбора, а внешне бессобытийное, будничное течение жизни с ее незаметными требованиями, с характерным для нее процессом постоянных и неотвратимых изменений. <.> Не случайно даже смерть героев или покушение на смерть у Чехова не должны задерживать на себе ни авторского, ни зрительского внимания, не имеют существенного значения для разрешения драматического конфликта <.> Так основным содержанием драмы <.> взаимоотношения людей с действительностью, миром» [3, с. 78]. Основа действия «Славянского базара» - диалог Н.-Д. и К.С. - также выстраивается по принципу «мнимых диалогов» чеховской драмы:
«К.С. М-да. Открываемся мы только на отшибе - в Каретном ряду <.> там же воняет этим кислым прокислым, прогорклым вином, там неисправимый дух и пошиб увеселительного заведения .
Н.-Д. Съесть ли мне еще жареных мозгов?..
К.С. Главное, я практически уже договорился <.> Но трам-тарарам! -здание забирают <.>
Н.-Д. Доктора мне рекомендуют умеренное питание и велят, чтобы ужин был непременно не позднее четверти двенадцатого.
281
К.С. «Новый театр»! Я хотел назвать его «Новый театр»! Но, черт возьми, так назвали уже сцену, где эти недоучки господина Ленского!..
Н.-Д. А когда нам принесут артишоки?»
В пьесе Леванова существует два временных плана - реальный (историческое время) и нереальный (мифологическое время), которые постоянно пересекаются друг с другом. При этом реальный временной план утрируется и обобщается. Например, время встречи Н.-Д. и К.С. гипертрофированно растягивается, хронология событий оказывается несущественной, и, в конце концов, герои утрачивают ощущение времени и теряются в нем. Ремарки, фиксирующие время, как, впрочем, и все остальные ремарки в тексте Леванова, являясь самым активным способом выражения авторской позиции, строятся по принципу чеховских ремарок. Ремарка у Леванова, как и ремарка у Чехова «не только становится полноправным способом раскрытия характера, не только создает эмоциональную атмосферу, “настроение” пьесы, но в сложном взаимодействии с диалогом продуцирует ее смысл» [5, с. 134 - 135], отчасти пародийно-игровой, отчасти мифопоэтический: «Спустя несколько времени»; «Н.-Д. Савицкая опять же! Голос! Глубокий, чистый... (Вгрызается в куриную ногу.) Внутренний строй!..»; «Уж и неизвестно когда»; «На какое-то мгновение дым рассеивается и становится видно человека в длинном летнем пальто, с тростью, в пенсне, с бородкой. Только вместо привычной по фотографиям шляпы «Борсалино» на голове у него блестящая пожарная каска». Последняя из процитированных ремарок, фиксируя эффект «обманутого ожидания», предваряет единственную за всю пьесу реплику «господина Чехова», из уст которого вместо чеховского звучит чужой текст - слегка искаженная реплика Репетилова из комедии А.С. Грибоедова «Да-с, водевиль, а прочее все гиль.». Чужой текст, вложенный в уста господина Чехова, фиксирует, таким образом, подмену автора, которую должен увидеть, или не увидеть, читатель/зритель. Причем, ключ к этому финальному «испытанию» узнавания автор «Славянского базара» дает несколько раньше:
«К.С. Вот что, любезный! Знаешь ли ты господина Чехова?
Половой. Всенепременно. <...> Как же! Известнейший литератор.
К.С. А читал ты его что-нибудь?
Половой. А то как же. Мы антиресуемся. Вот, к примеру, сказать, очень жалостливое у него сочинение имеется.
Н.-Д. Это какое же, позвольте полюбопытствовать?
Половой. Про собачку.
Н.-Д. Каштанка! Ну конечно!
Половой. Никак нет-с.
К.С. А! «Дама с собачкой», стало быть?
Половой. Нет-с. Оно другое заглавие имеет-с.
К.С. Другое!? Какое же?
Половой. Изволите ли видеть, оно «Муму» называется. Очень переживательное произведение-с».
Анекдотичная подмена одного автора другим в данном случае, фиксируя феномен сознания массового читателя, для которого неважно кто, важно, что
282
«известнейший литератор», превращает Чехова в своего рода все-автора, творца как такового.
Нам представляется, что эта подмена автора, по сути, является знаком, литературным кодом к правильному прочтению текста Леванова. «Горе от ума», так же как и комедии Чехова, на протяжении долгой сценической жизни очень редко кому удавалось прочитать и поставить в соответствии с авторской интенцией. Текст Грибоедова, произносимый «господином Чеховым», с одной стороны, подтверждает онтологическую «вездесущность» Чехова, его статус Автора, а, с другой, обозначает важную для новой драмы проблему адекватного восприятия драматургического произведения. Проблему, сохранившую свою актуальность и для «новой новой драмы» XXI века, представителем которой является Вадим Леванов. Герои «Славянского базара», ожидая Чехова и рассуждая о новом театре и специфике чеховского текста, интерпретируют его совершенно противоположно изначальной авторской интенции: «К.С. Я не понимаю... вот он изволит обижаться, что я испортил его пьесу. Потому что он, видишь ли написал не то совсем. Что мы будто бы с вами не прочли его пьесы должным образом. У него там - комедия! Где, позволю вас спросить, комедия? В котором месте?».
Говоря об авторской интенции, как определяющем начале любого произведения, следует отметить, что автор пьесы «Славянский базар», словно опасаясь участи быть непонятым, расставляет в своем тексте массу знаков правильного, адекватного его прочтения. И все эти знаки - чеховские.
Как отмечает в своей монографии О.В. Журчева, «драма - последняя родовая форма, подвергшаяся «субъективизации», активной структурносемантической трансформации в ХХ в., что нашло свое выражение в активизации в ней авторского присутствия <.> Авторская активность проявляется на таких уровнях поэтики, как сюжет, конфликт, надтекст и подтекст, орнаментовка пьесы приемами из других родов литературы и видов искусства» [3, с. 54-56]. В связи с темой нашего исследования обратим внимание на то, что в анализируемой пьесе Леванова и в «надтексте» и в «подтексте» произведения оказывается чеховский претекст. Активизация авторского присутствия в драме Леванова, таким образом, выражается в реинтерпретации неких значимых для него констант в истории и теории новой драмы, автором основателем которой в русской литературе, безусловно, признается Чехов. Личность Чехова, его место в истории и теории драматургии и театра XX века - вот, что является, по сути, объектом рефлексии и изображения в произведении Вадима Леванова. Спецификой его видения истоков, первооснов новой драмы XX и «новой новой драмы» XXI веков объясняется предпринятая им попытка творческого исследования онтологии современного русского театра. Вся пьеса становится в таком случае своего рода декларацией о намерениях - намерениях автора-драматурга XXI века вернуться к чеховским принципам драматургии. И, что касается творчества Вадима Леванова, то «Славянский базар» не единственная у него пьеса с «чеховским подтекстом». Достаточно указать хотя бы, что это произведение входит в авторский драматургический цикл
283
«Фирсиада». Как отмечает О. В. Журчева, «современная драма все больше превращается в свободное авторское высказывание, в котором традиционные элементы драмы выступают лишь как своеобразные опоры рецепции и интерпретации» [3, с. 5-6]. Чехов и чеховский текст в творчестве В. Леванова оказываются именно такими опорами, на которых вырастает его «новая новая драма».
Список литературы
1. Гиляровский В. А. Москва и москвичи // В.А. Гиляровский. Собрание в четырех томах. - М.: Правда, 1989. - Т. 4.
2. Журчева О. В. Форма выражения авторского сознания в «новой драме» рубежа XIX -XX веков // Вестник Самарского государственного университета. Литературоведение. - 2001. -№ 1.
3. Журчева О. В. Автор в драме. Форма выражения авторского сознания в русской драме XX века. - Самара, 2007.
4. Ивлева Т. Г. Особенности функционирования чеховской ремарки // Чеховские чтения в Твери. - Тверь, 1999.
5. Ивлева Т. Г. Автор в драматургии Чехова. - Тверь, 2001.
6. Леванов В. Н. Славянский базар // Майские чтения. - 2002. - № 7.
7. Прозоров В. Н. Автор // Введение в литературоведение: учеб. пособие / Л.В. Чернец, В.Е. Хализев, А.Я. Эсалнек и др.; под ред. Л.В. Чернец. - М., 2006.
8. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - М., 1997.
9. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. - М., 1998.
10. Эсслин Мартин. Чехов и современная драма // Чеховиана: «Звук лопнувшей струны». К 100-летию пьесы «Вишневый сад». - М., 2005. - С. 173-189.
Н. А. Агеева
Антропология героя в пьесе В. Леванова «Смерть Фирса»
Пьеса Вадима Леванова «Смерть Фирса», написанная в 1997 году и опубликованная в 1998 году в журнале «Современная драматургия», в последние несколько лет стала объектом пристального внимания литературоведов. Произведение В. Леванова, как, впрочем, и другие тексты современной отечественной драматургии, в основе которых лежит чеховский претекст (например, «Чайка» К. Костенко, «Русская народная почта» О. Богаева, «Вишневый садик» А. Слаповского и многие другие), рассматривается исследователями как рецепция творчества А. П. Чехова. По мысли В. В. Химич, «креативный диалог с классическим произведением дает возможность драматургам извлечь из него некие общечеловеческие и вместе с тем чрезвычайно современные смыслы» [4, с. 34]. Подобный ракурс исследования небезоснователен, однако раскрывает прежде всего особенности поэтики чеховских произведений, а также заостряет внимание на современном восприятии творчества А.П. Чехова (этому, к примеру, посвящена кандидатская диссертация А.А. Щербаковой «Чеховский текст в современной драматургии» [6]). При таком подходе сама пьеса В. Леванова становится своего рода продолжением чеховского текста, инструментом, используемым для его интерпретации. Мы предлагаем задать иной вектор
284
