CC BY
157
Автобиографические мотивы в поэме В.А. Жуковского «Агасфер»
(к проблеме сакрально-профанного единства русской культуры Нового времени)
Т.Л. Воронин
Один из важнейших вопросов современного литературоведения — это анализ духовной основы русской литературы, соотношения в ней древнерусского православного наследия и западноевропейского культурного опыта. Работы таких исследователей как В.А. Котельников, И.А. Есаулов, М.М. Дунаев, А.М. Любомудров, Л.Ф. Луцевич под разным углом рассматривают эту проблематику. В своем исследовании «Псалтирь в русской поэзии» Л.Ф. Луцевич говорит о том, что для современного историка русской литературы и культуры «постижение сложнейшего синтетического са-крально-профанного единства, составляющего доминанту культуры прошлого, становится все более насущным и не-обходимым»1. Опираясь на труды П. Флоренского, Н. Бердяева, С. Булгакова, он утверждает, что русская светская культура нового времени созидается в результате взаимодействия сакрального и профанного начал, и нужны глубокие исследования для того, чтобы «уяснить значимость религиозного миросозерцания в светской культуре, ее роль в словесности, книжности, литературе». Причем для большей эффективности исследований литературных текстов нельзя обойтись без «привлечения фактов самых различных культурных рядов» .
В этом отношении очевидный интерес представляет та поэзия, которую принято называть «духовной». Подобное определение обычно распространяется на все поэтические
Воронин Тимофей Леонович— кандидат филологических наук, преподаватель кафедры истории и теории литературы ПСТБИ.
тексты, которые так или иначе касаются религиозной проблематики (переложения псалмов, поэтические богословские размышления, стихотворные молитвы и т.п.). Однако для верного и живого восприятия духовной поэзии нам как раз и нужно увидеть в тексте смешение сакрального и про-фанного, духовного и светского, и попытаться определить степень и качество духовности таких произведений. Представляется важным проанализировать то, чем вызвано обращение писателя к духовной проблематике и насколько смысловая доминанта исследуемого литературного текста связана с глубинными процессами духовной жизни автора.
Известно письмо святителя Игнатия (Брянчанинова) по поводу книги Гоголя «Избранные места из переписки с друзьями», в котором среди прочего он утверждает, что «в писателе непременно от избытка сердца уста глаголят, или: сочинение есть непременная исповедь сочинителя, по большей части им не понимаемая... Тут смешение; тут между многими правильными мыслями много неправильных» . И нашей задачей может стать попытка увидеть подлинный смысл этой «художественной исповеди», отделить в доступной нам мере свет от тьмы, ибо каким бы затемненным ни был духовный опыт того или иного писателя, но он достоин внимания, наблюдения и может быть полезен как для уяснения духовной подосновы русской культуры Нового времени, так и для нашего собственного нравственно-духовного самосознания.
Одним из талантливейших русских поэтов, обращавшихся к духовный тематике, является В.А. Жуковский. Его жизнь и творчество многократно привлекали внимание русских и зарубежных филологов, но изучались преимущественно работы 1800-1810-х гг., в то время как поздние произведения Жуковского, в особенности его «лебединая песнь» — поэма «Агасфер», остались мало исследованными. Между тем эта поэма, которую П.А. Вяземский считал «занимающей место первенствующее не только между творениями Жуковского, но едва ли и не во всем цикле русской
4
словесности» , на наш взгляд, является одним из самых ярких произведений русской духовной поэзии. И нам представляется немаловажным показать, что эта поэма есть и в самом деле «исповедь сочинителя», и в основе ее содержания лежит личный духовный опыт Жуковского. При всем том, что она двойственна, как и всякое явление светской культуры, которое всегда оказывается сочетанием элементов игровых, заданных жанровыми и культурными традициями, и элементов, восходящих к предельно серьезной задаче осмысления писателем собственного бытия и бытия мира.
С одной стороны, «Агасфер» есть произведение светское, «профанное». Оно преследует определенные литературные цели и органично вписывается в рамки европейской романтической школы. Сам по себе выбор апокрифической легенды, которая, по словам А.С. Архангельского, «примыкает к циклу местных палестинских преданий», но получила распространение на Западе и стала «предметом многих повестей, романов и драматических произведений» , указывает на то, что Жуковский участвовал в литературно-художественном развитии темы, ставшей вполне традиционной для европейской литературы. Поэма «Агасфер» была для него, в определенном смысле, некоторой стихотворной задачей — творческой игрой, и в этом смысле «Агасфер», как и всякая светская поэзия, оказывается вне области сакрального и принадлежит земному тленному бытию.
Кроме того, Жуковский в своей поэме ставил широкие историко-художественные задачи. Он хотел изобразить глазами Агасфера всю историю человечества христианской эры. Эта универсальная задача близка духу всего европейского романтизма, современного Жуковскому. В «Истории западной литературы» под редакцией проф. Ф.Д. Батюшкова отмечается, что «в конце тридцатых годов стремление к художественному универсализму сказалось у всех главарей французской школы», и мысль о создании универсальной эпопеи, которая объяла бы всю историю человечества, вынашивали в это время такие писатели, как Гюго и Ламартин6.
Но поэма Жуковского связана не только с новой романтической традицией, она восходит и к устоявшейся форме масонской поэмы — аллегорического путешествия в поисках истины, этого, как замечает В.Л. Коровин в своей диссертации о С.С. Боброве, «самого популярного жанра в так называемой масонской литературе». Интересно, что в «Агасфере» Жуковский в какой-то мере развивает идеи литературного противника Боброва, поэта масонско-мистической ориентации, в последней поэме которого «Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец» главный герой Нешам «нарушил некий запрет отца, за что был изгнан, лишен зрения и принужден скитаться по разным
странам и временам в поисках того, кто исцелит его от слеп
поты и примирит с отцом» . В конце концов Нешам получает исцеление от руки пришедшего в мир Спасителя. В поэме Жуковского странствования героя, наоборот, начинаются от трагической встречи со Спасителем и развертываются далее в христианскую эпоху. Можно проследить также связи «Агасфера» и поздних поэм Хераскова, таких в особенности, как «Владимир», «Селима и Селим», «Пилигримы».
Близость Жуковского к масонской традиции, конечно, не случайна, ведь он был воспитанником Благородного Пансиона, пронизанного духом московского розенкрейцерства. В юности Жуковский тесно общался с семейством И.П. Тургенева, ценил и уважал другого виднейшего масона И.В. Лопухина и именно к нему обращался в критический момент своей жизни, чтобы получить благословение на брак с М.А. Протасовой. Духовная жизнь молодого Жуковского явно питалась теми же источниками, что и московское масонство екатерининского времени. Он читал и переводил чрезвычайно популярные среди масонов «Ночные размышления» Эдварда Юнга, проповеди немецкого пастора Штурма, занимался самопознанием и нравственным совершенствованием вполне в духе масонской традиции, ведя, например, «журнал» самонаблюдения, где предполагал разрешать
такие вопросы: «Каков я? Что во мне хорошего? Что худо-
о
го? Что нужно исправить и как?» .
Однако же при том, что связь художественной формы «Агасфера» с масонскими традициями очевидна, поэма лишена специфически масонской символики и в духовном отношении почти совершенно свободна от масонских влияний. Сам Жуковский к концу жизни далеко уже отстоял от учителей своей молодости. И это проявилось в первую очередь по отношению к Православной церкви, которая для розенкрейцеров была лишь одной из наиболее близких к древней традиции «внешней» религиозной структурой, уступающей по своей авторитетности и сакральности церкви «внутренней», т.е. масонскому обществу. Жуковский в последние годы жизни, именно тогда, когда вынашивался и создавался «Агасфер», с особенным вниманием относился к вопросам эккле-зиологии. Отец Иоанн Базаров писал, что для Жуковского «церковь была святым началом русской жизни», и он в последние годы жизни «не раз говорил с восторгом о величии нашей Православной церкви» и считал, что «самое необходимое для сохранения нашего чистого православия состоит в том, чтобы не вводить никаких самотолкований в учение нашей церкви: авторитет ее должен быть без апелляции» . Схожие суждения Жуковского переданы и в воспоминаниях А.С. Стурдзы. «Все, что церковь дала нам один раз навсегда, то мы должны принять безусловно верою также один раз на-всегда»1, — говорил поэт автору воспоминаний. О том же пишет Жуковский в своих религиозно-философских отрывках. В статье «Вера» мы читаем: «Сперва надо покориться
12
Церкви, чтобы узнать Христа и в Него уверовать» .
Подводя итог вышесказанному, отметим, что «Агасфер» как художественное произведение принадлежит к западноевропейской культурной традиции. Романтические и масонские мотивы ее сюжета вписываются в общий контекст литературной жизни Европы. В поэме Жуковский разрешает определенные художественные задачи, следуя целям литературно-поэтическим, а не духовным.
Но, с другой стороны, можно утверждать, что первичным внутренним побуждением в деле написания «Агасфера» был для Жуковского его личный духовный опыт, опыт постижения связи Бога и человека, опыт молитвенно-любовного проникновения в тайну личности Богочеловека и смыслы Евангельского Благовестия.
Само по себе возникновение поэмы достойно быть отмеченным. Ее идея зародилась у поэта в 1831 г., но лишь в 1851 г., через два дня после начала болезни, приведшей поэта к почти совершенной слепоте, и за девять месяцев до смерти, Жуковский приступил к реализации своего замысла. «Почти через два дня после начала моей болезни, — писал Жуковский в письме к П.А. Плетневу, — загомозилась во мне поэзия, и я принялся за поэму, которой первые стихи мною были писаны назад тому лет десять, которой идея лежала с тех пор в душе не развитая и которой создание я отлагал до возвращения на родину. Вдруг дело само собою началось: все льется изнутри» . Здесь и далее в том же письме Жуковский подчеркивает живую непосредственность зарождения поэмы, он пишет ее на одном дыхании, это подлинный голос, идущий из глубины души, умудренной и обогащенной многим и скорбным опытом. Он боится не успеть и отчетливо понимает, что «Агасфер» — это его «лебединая песнь», последнее завещание, квинтэссенция его духовных исканий.
Основная тема поэмы — это обращение грешной души ко Христу. Само повествование Агасфера о своих скитаниях и нравственных борениях имеет целью пробудить и обратить заблудшую душу Наполеона Бонапарта, тоскующего в своем одиноком заключении на острове Святой Елены. Бывшему императору Агасфер рассказывает о том, как он оттолкнул от дверей своего дома идущего на распятие Спасителя, как услышал от Него таинственное проречение о своем бессмертии до Второго Пришествия, как затем в день гибели Иерусалима обнаружил эту свою неспособность к смерти и проникся страшной ненавистью ко Христу и Его
Церкви и как потом достиг возрождения и очищения после встречи с первыми христианскими мучениками и апостолом Иоанном Богословом.
История души Агасфера — это не просто художественный вымысел, но и в какой-то степени история духовной жизни самого Жуковского. Конечно, поэт, наделенный на редкость мирным характером, не был до такой степени чужд Богу, как его герой, но в минуты горького и живого покаяния Жуковский ощущал всю глубину и силу своей оторванности от Небесного Отца. В дневниках Жуковского мы находим молитву, в которой он выражает это переживание. «Когда смотрю на свое прошедшее, ничего утешительного не представляется моему сердцу. Одно только в нем вижу, Твою спасительную руку, которая отвела меня от бедствий земных и провела меня до настоящей минуты, предохранив меня от бедствий внешних. Но что я сделал сам? На дороге жизни я не собрал истинного сокровища для Неба: душа моя без веры, без любви и без надежды... Окаменелость и рассеяние мною владеют. Воля моя бессильна. Вместо веры одно только знание, что вера есть благо верховное и что я не имею сего блага. Молитва моя одно мертвое, рассеянное слово. Ум без мысли. Сердце без любви»4. Это писал Жуковский в 1846 году. Сходные настроения владеют им и задолго до этого. «Я в религии не утвержден, — записывал поэт в 1805 г., — потому что не знаю или, лучше сказать, не чувствовал: то, что я об ней слышал, чему меня учили ребенком, не есть религия, но пустые слова без смысла и без действия»3. Хотя при этом Жуковский и говорит с восклицанием о «Великом Существе, назначавшем человека быть бессмертным», о «зачарованном Там», он все же остается в состоянии отторгнутости от полноты христианской жизни и в последние свои годы он начинает это отчетливо понимать. «Этот чистый свет, свет христианства, который всегда был мне по сердцу, — писал поэт в письме к А.С. Стурдзе, — был завешен передо мною прозрачною завесою жизни. Он проникал сквозь эту завесу, и глаза его ви-
дели, но он все был завешен, и внимание более останавливалось на тех поэтических образах, которые украшали завесу, нежели на том свете, который один давал им видимость, но ими же и был заслонен от души, рассеянной их поэтической прелестью. — Вот вам моя полуисповедь, — целой исповеди не посылаю» .
В какой-то степени той целой исповедью, которой не послал Жуковский своему другу, и явилась поэма «Агасфер». В ней поэт изобразил путь своей души от теплохладного духовного состояния, которое для острого покаянного переживания становится равносильным отторжению Спасителя, к живому преданию себя всего воле Божией. А именно в таком чувстве оканчивал свой земной путь Жуковский, когда, мучимый тревожными мыслями о том, что будет с его детьми после потери отца, он, причастившись, увидел за ними благой лик Спасителя. «Да, друг мой, — говорил поэт жене за несколько часов до смерти, — это было не видение, я видел Его телесным образом; я видел Его, как Он стоял сзади детей моих в то время, когда они приобщались Святых Та-
17
ин. Он будет с ними. Он мне Сам сказал это» .
В образ своего героя Жуковский вложил то, что составляло главное сокровище его духовного опыта. Сама по себе фигура Агасфера, старца, пережившего всех родных и близких, блуждающего посреди чуждого ему мира, во многом напоминает Жуковского в последние годы жизни. За его спиной остались потери любимых людей: Ан. Тургенева, М.А. Мойер, А.А. Воейковой, А.С. Пушкина, И. И. Козлова и многих других. «Наш здешний мир переходит на ту сторону. Все отделяется от жизни. Остается одна строгая долж-18
ность» , — писал поэт после кончины Александры Воейковой, и это настроение владеет им до последних дней.
Он жил в окружении иностранцев, в курортном Баден-Бадене, тщетно надеясь на возвращение в Россию, к друзьям. Вообще, чувство внутренней одинокости не оставляло поэта, начиная с детства, когда, по словам А.Н. Веселовского, «его не отделяли от других детей, окружали теми же по-
печениями и лаской, и он (незаконнорожденный. — Т.В.) был как свой, но чувствовал, что не свой; он жаждал родственных симпатий, семьи, любви, дружбы, и не находил» . В дальнейшем Жуковский, хоть и вел активную жизнь в обществе, но чувство одиночества сохранилось. «Я привык отделять себя от всех, — писал Жуковский в юношеском дневнике, — я не был оставлен, брошен, имел угол, но не был любим никем, не чувствовал ничьей люб-
90
ви» . «Я вечно прозябал, почти один, хуже, нежели 21
один» , — жаловался поэт в 1805 г. в письме Александру Тургеневу. Долгие годы он не перестает тосковать по семейной жизни, которая одна только может, по его мнению, уничтожить одиночество.
В 1808 г. Жуковский пишет статью «Кто истинно добрый и счастливый человек», где утверждает, что «один только тот, кто способен наслаждаться семейственною жиз-
нию, есть прямо добрый и, следовательно, прямо счастли-
22
вый человек» . Но этого счастья сам поэт не может достичь на протяжении еще более чем тридцати лет, и даже достигнув его, он осознает, что «не покоем семейной жизни дано мне под старость наслаждаться, ... крест мой не легок, ино-
23
гда тяжел до упада» .
Одиночество Жуковского видно и в тот период его жизни, когда он становится сначала учителем русского языка будущей императрицы Александры Федоровны, а потом — наставником цесаревича и оказывается между двором и обществом друзей-литераторов. Для двора он всегда оставался представителем опасного просвещенного либерализма, а друзьям нередко казалось, что Жуковский попал в рабство, «замечтался» и находится в плену какого-то «дворцового романтизма».
Острое чувство одиночества окрашивает и религиозность поэта. При всем том, что Жуковский, как мы видели, понимает необходимость склониться перед авторитетом Церкви, быть ее послушным сыном, он все же не достигает полноты переживания соборной природы Церкви. Он не
ощущает мистического единства Христа, Церкви и христиан. «Церковь не есть Христос, а вождь и путь ко Христу» , — пишет он в религиозно-философских отрывках, разрывая то, что для православного сознания не может быть разделено. Религиозность Жуковского пронизана индивидуализмом. На первом плане стоят для него прямые отношения души и Бога. «Бог и душа — вот два существа, все прочее — печатное объявление, приклеенное на минуту»3, — пишет он в дневнике 1821 года. А в стихотворении «Теснятся все к Тебе во храм» поэт явственно противопоставляет свое духовное переживание общественным формам выражения религиозного чувства:
Теснятся все к Тебе во храм,
И все с коленопреклоненьем Тебе приносят фимиам,
Тебя гремящим славят пеньем;
Я одинок в углу стою —
Как жизнью, полон я Тобою,
И жертву тайную мою Я приношу Тебе душою!26
Жуковский до конца жизни не мог обрести окончательной духовной цельности, он не мог полноценно стать частью великого единства Церкви, при всем том, что искал этого. «Он все в себе мирил и совмещал», — писал Тютчев в своем стихотворении на смерть Жуковского, и действительно он соединил в себе западноевропейскую культуру и идеалы Святой Руси, приверженность к русской монархии и императорской фамилии с либеральной политической философией Нового времени, безусловную отданность художественному творчеству с пониманием того, что «талант ничто — главное величие нравственное». В конце концов, поэт пытался соединить сакральное и профанное, духовное и светское. Но «мирить и совмещать» эти, в сущности, несоединимые вещи можно только ценой постоянной внутренней борьбы, из-за которой душа не способна до конца при-
надлежать ни тому и ни другому и страдает тем одиночеством, которое переживал вслед за автором и герой его последней поэмы.
Но не этот негативный оттенок больше всего делает Агасфера духовным портретом самого Жуковского. Главное, что вложил в него поэт, — это несколько самых драгоценных для его внутреннего мира религиозно-нравственных переживаний.
Основным настроением примирившегося с Богом Агасфера является ощущение полной преданности Спасителю, которую он формулирует в следующих словах:
Я с Ним, Он мой, Он все, в Нем все, Им все,
Все от Него, все одному Ему —
гх, 27
Такое для меня знаменованье теперь прияла жизнь.
... На потребу нужно мне одно —
Покорность, и пред Господом всей воли Уничтожение. О, сколько силы,
Какая сладость в этом слове сердца:
Твое, а не мое да будет! В нем Вся человеческая жизнь; в нем наша Свобода, наша мудрость наши все Надежды...28
Того же ищет Жуковский. В религиозно-философских размышлениях, которые поэт записывает в последние годы жизни, он утверждает полную преданность Богу как необходимое условие правильной духовной жизни. «Господи! Возьми меня у меня и отдай меня во владение Твое» , — восклицает Жуковский. «Одно только может пособить тебе, — говорит он далее, — то именно, если Бог Сам войдет в твою душу и жизнь твою сам устроит. Бог твоих дел не хочет; Он хочет Своего дела» . «Единственное, чему мы должны и чему мы можем в совершенстве здесь научиться, есть произвольное повиновение. В этом произвольном повиновении заключается все человеческое достоинство и вся его свобода. Быть покорными Богу, Творцу, Источнику и
31
Подателю добра ... нам возможно — это единое наше» , — утверждал поэт. А в письме к А. М. Тургеневу Жуковский писал: «Но да будет воля Твоя! Это я всякий день читаю, но еще не достиг до того (далеко, далеко не достиг), чтобы вся моя жизнь была не иное что, как это слово; пока этого не будет, жизнь не должно считать жизнью» .
Другой момент мироощущения Агасфера — это его завороженное любование таинством смерти, созерцание смерти без ужаса и отторжения, но со священным благоговением. Он называет смерть «давно утраченным благом», «неоценимым сокровищем» и говорит:
Без ропота на горькую утрату,
Я в круг людей вхожу, чтоб смертью,
п 33
В ея земных явленьях насладиться .
Жуковский в статье-письме Гоголю «О смерти» пишет: «Смерть есть великое благо и для живых, и тем большее благо, чем милее нам был наш умерший». Смерть близкого, по мысли Жуковского, дает нам возможность встать лицом к лицу со Спасителем. «Ценою бедствия покупаем мы лицезрения Бога» . Кончина дорогих людей никогда не побуждала Жуковского к ропоту, но возводила его душу к созерцанию тайн вечности. «Теперь знаю, что такое смерть, — утверждал поэт в связи с кончиной Марии Мойер, — но бессмертие стало понятнее» . «К идее смерти светлой, освобождающей он привык, — писал А.Н. Веселовский, — кончина Маши его осветила» . Так же благоговейно-спокойно отнесся Жуковский к смерти глубоко любимого им Пушкина и долго в задумчивом созерцании сидел возле бездыханного тела поэта, желая узнать ту сокровенную тайну, которую узрел умерший в открывшейся его духовным очам вечности.
Благоговейно-трепетное отношение к смерти пронизывает все творчество Жуковского. «С каким веселием я буду умирать!» — по юношески наивно восклицал поэт в стихотворении на смерть Андрея Тургенева. Спустя 15 лет в
элегии «На кончину ее величества, королевы Виртемберг-ской» Жуковский передает торжественное и спокойное созерцание смерти как таинства перехода в горний мир, который населен «ждущей семьей», а в последние годы жизни пишет статью «О смертной казни», где предлагает окружить смерть преступника таинственной и благоговейной обстановкой, чтобы казнь превратилась из «кровавого зрелища для глаз . в таинственное, полное страха Божия и состра-
38
дания человеческого для души» .
Рядом с постижением священной таинственности смерти стоит у Агасфера живое и радостное переживание таинства Евхаристии. Герой поэмы говорит о принятии Святых Таин как о «великом мгновении». В момент причащения перед ним «все земное исчезает», он «чувствует одно / Всего себя уничтоженье в Божьем / Присутствии неизреченном.» . В Причастии исчезает преграда между Агасфером и прочим миром. Евхаристия для него — это восстановление связи не только с Богом, но и со всем космосом, окончательное преодоление вечного одиночества:
Когда живые все — и царь, и нищий,
И счастливый, и скорбный, и свободный,
И узник, и все мертвые в могилах,
И в небесах святые, и пред Богом Все ангелы и херувимы, в братство Единое совокупляясь, чаше Спасенья предстоят — о, в этот час Я людям брат! Моя судьба забыта.. .40
Подобно своему герою Жуковский в последние годы также переживает Причастие как важнейший духовный акт. Этому таинству он посвящает несколько ярчайших страниц в своих религиозно-философских отрывках. «Причащение Святых Таин, — пишет он, — есть высочайшее, всеобъемлющее, блаженнейшее дело нашей жизни. Он (причащающийся) некоторым образом на мгновение становится лицом к лицу перед самим Богом, и этот оживотворяющий взор,
устремленный от человека на Бога и от Бога на человека, преображает душу в мгновение, все ее прошедшее исчезает в блаженной чистоте настоящего; она некоторым образом ощущает самую вечность. В причащении каждый верующий сделался, так сказать, на всю жизнь Его (Спасителя) современником, Сам Он к нему является в те минуты, когда он — страждущий, жаждущий исцеления, мучимый совестью, нуждающийся в утешении и подпоре — Его призывает. Жизнь верующего разделена, так сказать, на периоды, которых главные эпохи суть те минуты, в которые он при-
41
чащается» .
И последнее, что в особенности сближает героя поэмы с ее автором, — это способность Агасфера к поэтическому созерцанию мира. Он говорит о своем умилении «среди Господней природы», о том, что созерцание природы становится для него
Смиренным, бессловесным предстояньем И сладостным глубоким постиженьем Его (Бога) величия, Его святыни,
И благости, и беспредельной власти,
И сладостной сыновности моей,
И моего пред Ним уничтоженья —
Невыразимый вздох, в котором вся Душа к Нему горящая стремится —
Такою пред Его природой чудной Становится моя молитва. С нею Сливается нередко вдохновенье Поэзии... Поэзия — земная Сестра небесныя молитвы, голос Создателя, из глубины созданья К нам исходящий чистым отголоском
п 42
В гармонии восторженного слова .
Подобные переживания и размышления находим мы в поэзии и прозе Жуковского. Еще в 1818 г. в стихотворении «Невыразимое» он описывает свое восприятие природы, ко-
торое подобно таинственно-религиозному созерцанию мира Агасфером:
Сия сходящая святыня с вышины,
Сие присутствие Создателя в созданье, —
Какой для них язык?.. Горе душа летит,
Все необъятное в единый вздох теснится,
т л 43
И лишь молчание понятно говорит .
В драме «Камоэнс» Жуковский вкладывает в уста Васко суждения о поэзии, почти дословно повторенные Агасфером:
... поэзия небесной Религии сестра земная; светлый Маяк Самим Создателем зажженный,
Чтоб мы во тьме житейских бурь не сбились
г~\ 44
С пути...
А в статье «О поэте и современном его значении» Жуковский писал: «Душа беседует с созданием. И создание ей откликается. Но что же этот отзыв создания? Не голос ли Самого Создателя?»3. Для духовного мира поэта была чрезвычайно важна эта способность созерцать природу как творение Бога, носящее таинственную печать красоты и благости своего Создателя. Именно это чувство есть для него основа всякого поэтического переживания. Поэт для Жуковского — тот, кто созерцает за всякой земной реальностью, будь то природа, лицо человека или житейские обстоятельства, благой лик милосердного Отца. Умно-сердечное всматривание в мир с целью увидеть его священную подоснову есть главная черта внутреннего мира как Жуковского, так и его героя.
Таким образом, мы видим, что в образ Агасфера, в его слова и размышления, поэт вложил свой самый драгоценный духовный опыт, которым жил и дышал последние годы жизни. Но характерно то, что для наиболее яркой и глубокой передачи сакрального по своей сути содержания поэт использует форму романтической универсальной поэмы и
обращается к апокрифической легенде, ставшей давно уже предметом литературной игры и потерявшей свою религиозную значимость. Жуковский как человек Нового времени, человек западноевропейской культуры выражает сакральное через профанное, духовное через светское, говоря о священном не языком религии, а языком ее «сестры земной» поэзии.
1 Луцевич Л.Ф. Псалтирь в русской поэзии. СПб., 2002. С. 5.
2 Там же. С. 6.
3 Святитель Игнатий (Брянчанинов). Собрание писем. М., 2000. С. 505.
4 В.А. Жуковский в воспоминаниях современников. М., 1999. С.204.
' Жуковский В.А. Полное собрание сочинений в трех томах / Под ред. А.С. Архангельского. СПб., 1906. Т. 2. С. 512.
6 История западной литературы (1800-1910) / Под ред. проф. Ф.Д. Батюшкова. Кн. 11. М, 1913. С. 170.
Коровин В.Л. С.С. Бобров. Жизнь и творчество. Автореферат на соискания ученой степени кандидата филологических наук. М., 2000. С. 10.
8 Дневники В.А. Жуковского / Под ред. И.А. Бычкова. СПб., 1903. С. 35.
9 В.А. Жуковский в воспоминаниях современников. С. 445.
10 Там же. С. 446.
11 Там же. С. 357.
12 Жуковский В.А. Указ. соч. Т. 3. С. 291.
13 В.А. Жуковский в воспоминаниях современников. С. 429.
14 Дневники В.А. Жуковского. С. 352.
15 Там же. С. 46.
16 В.А. Жуковский в воспоминаниях современников. С. 356.
17 Там же. С. 455.
18 Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М., 1999. С. 201.
19 Там же. С. 51.
20 Там же. С. 99.
21 Там же. С. 100.
22 Жуковский В.А. Указ. соч. Т.З. С. 30.
73 Веселовский А.Н. Указ. соч. С. 343.
24 В.А. Жуковский. Указ. соч. Т. 3. С. 291. Дневники В.А. Жуковского. С. 126.
26 Жуковский В.А. Указ. соч. Т. 1. С. 286.
27 Жуковский В.А. Указ. соч. Т. 2. С. 489.
28 Там же. С. 491.
29 Там же. Т.З.С. 299.
30 Там же. С. 294.
31 Там же. С. 294.
32 Там же. С. 342.
33 Там же. Т. 2. С. 490.
34 Там же. Т.З.С. 219.
33 Там же. С. 196.
36 Веселовский А.Н. Указ соч. С. 201.
37 Жуковский В.А. Указ соч. Т. 1. С. 18.
38 Там же. Т.З.С. 287.
39 Там же. Т. 2. С. 490.
40 Там же. С. 490.
41 Там же. Т.З.С. 297.
42 Там же. Т. 2. С. 491.
43 Там же. Т. 1. С. 236.
44 Там же. Т. 2. С. 110.
4= Там же. Т. 3. С. 228.
