Религиозно-мифологические основы итоговой поэмы В. А. Жуковского “Странствующий жид” Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

Ф. З. КАНУНОВА*

Томский государственный университет

РЕЛИГИОЗНО-МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИТОГОВОЙ ПОЭМЫ В. А. ЖУКОВСКОГО "СТРАНСТВУЮЩИЙ ЖИД"

Система антропологических воззрений

В. А. Жуковского складывалась в процессе постижения творчества немецких, французских и в определенной мере английских просветителей, и, конечно, русского Просвещения и, прежде всего, Карамзина. Проблемы Бога и религии, происхождения мира и человека, утверждение идеи нравственной свободы, свободы выбора как следствия глубокого общения с Богом — все эти вопросы волнуют Жуковского в процессе восприятия трудов Руссо, Юма, Гердера.

Просветительский заряд гносеологических, эстетических, антропологических воззрений Жуковского не исключал его глубокого интереса к Богу, а, напротив, во многом определялся им, хотя, как мы отмечали, в первый период своей литературной деятельности (1810— 1820-е годы) религия волновала Жуковского скорее в историко-культурном и нравственно-эстетическом аспектах, глубокой веры он еще не обрел. К ней поэт шел всю жизнь.

Углубление религиозности В. А. Жуковского в поздний период его творчества объясняется логикой его мировоззренческого и художественного развития и соотносится с нравственно-философскими и эстетическими исканиями многих передовых деятелей русской культуры (поздние декабристы, П. Я. Чаадаев, И. Киреевский, Н. В. Гоголь). Одновременно это был новый период в развитии позднего романтизма с его обновленной эстетикой и поэтикой.

Мистический заряд поздней поэзии Жуковского, наличие в ней "миров иных", решительный примат

интуиции над рациональными методами постижения человека изменили жанровую природу его поздних произведений на всех поэтических уровнях. Об этом пишет Жуковский в своих

© Канунова Ф. З., 2005

207

поздних эстетических трактатах, которые явились у нас предметом специального рассмотрения.

Очень много, значительно яснее, чем прежде, В. А. Жуковский говорит о тайне человеческой души, о методах интуитивного, иррационального ее постижения во всех "непредсказуемых изгибах ее развития":

Поэт романтический углубляется в выражение таинственного, внутреннего, преследует душу во всех ее движениях и высказывает подробно все ее тайны1.

Единственно верный путь искусства с точки зрения поздних трактатов Жуковского — путь к целостному познанию бытия, высшая цель которого в пересоздании собственными средствами "создания Божия".

Важной проблемой для позднего романтизма, да и вообще для русской литературы 1840—1850-х годов была проблема природы человека в искусстве, характера ее детерминированности, сути особого антропологизма писателя. Как романтики поздние декабристы Г. С. Батеньков, В. А. Жуковский ставят свой главный акцент на абсолютных, вневременных ценностях. "Есть в нас, — пишет Батеньков, — ни от времени, ни от обстоятельств не зависящее"2 (и это говорит не только писатель, но и ученый). К выводу о духовной свободе личности, в главном своем человеческом стремлении обусловленной Богом, приходит и Жуковский, штудировавший в 1830-е годы Паскаля, да и до этого исследуя Бонне, Кондильяка, Юма и других мыслителей,

споря уже в начале XIX века с материализмом Гольбаха, Гельвеция, отстаивая как главный признак величия человека его духовность, т. е., по Жуковскому, связь с Богом.

Отталкиваясь от причинно-следственного метода познания человека, романтики 1830—1840-х годов — Г. Батеньков, В. Жуковский, И. Киреевский, Н. Гоголь, а впоследствии Л. Толстой, Ф. Достоевский приходят к пониманию той доминанты личности, которая проявляется через его (человека) непосредственное общение с надличными силами, с вечным нравственным законом. Глубоко трактует понимание Бога как универсальную структуру сознания М. Мамардашвили:

1 Жуковский В. А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 346.

2 Письма Г. С. Батенькова, И. И. Пущина, Э. Г. Толя. М., 1936. С. 69.

208

Это некая точка непосредственно поверх и поперек

линеино протянутого мира, замкнутая на индивида3.

Мамардашвили далее говорит, что "связь между Богом и человеком устанавливается через внутреннее слово''.

Преодоление абсолютизации причинно-следственных путей в объяснении человека, пришедшее вместе с религией, сулило искусству и науке о литературе новые открытия, предопределило радикальное обновление поэтики, особую пространственно-временную

организацию произведения, когда линейное, циклическое, дискретное время синтезируются в универсальное художественное время, сакральное в своей сущности. Это предопределило и новый психологизм с его ориентацией на внутреннее слово, предельно расширяя этическое пространство образа, да и

произведения в целом.

Представляется, что важнейшее значение религиозного сознания в эстетике состояло в том, что оно освобождало художника от абсолютизации причинно-следственной зависимости. Социально-исторический детерминизм дополнялся и заменялся детерминированием человеческого бытия высшим нравственным законом. "Вера обозначает высшую свободу влиять на онтологический статус вселенной и является в высшей степени свободой созидательной", — пишет М. Элиаде.

Ни Жуковский, ни Батеньков, ни Гоголь, ни, конечно, великие реалисты Толстой и Достоевский не отрицали объективных законов природы и общества, и тем значительнее для нас доминантный нерв их эстетики о духовной свободе человека, сакральный в своей основе.

Все это предопределяет высший онтологический статус искусства слова, природу его поэтики, которая в полной мере проявилась в художественном завещании

B. Жуковского, в его "лебединой песне" — незаконченной поэме "Странствующий жид".

Об итоговом характере последней поэмы говорит Жуковский неоднократно на протяжении 1840-х годов. "Вдруг дело само собой началось... все льется извнутри", — пишет он Плетневу. "Если напишется так, как думается, то это будет моя лучшая лебединая (курсив мой. — Ф. К.) песнь", — пишет он 13 сентября 1851 года, в то время, когда план был выношен и работа продвигалась интенсивно4.

3 МамардашвилиМ. Картезианские размышления. М., 1993. С. 56.

4 Сочинения В. А. Жуковского. 7-е изд.: В 6 т. Т. 6. СПб., 1878.

C. 601.

209

Об этом же читаем в письме к А. П. Елагиной от 3 (15)

января 1852 года:

Предмет, мною выбранный, имеет объем гигантский. <... > .Половина поэмы написана, и тем, что написано, я доволен. <.> Дай Бог, чтоб я выразил во всей полноте то, что в некоторые светлые минуты представляется душе моей5.

Незадолго до смерти он говорит своему духовнику И. И. Базарову:

Я написал поэму, она еще не кончена. Это "Странствующий жид" в христианском смысле. В ней заключены последние мысли моей жизни. Это моя лебединая песнь. Я бы хотел, чтобы она вышла в свет после меня6.

Очень большое значение поэме В. А. Жуковского придавал Н. В. Гоголь, с которым Жуковский обсуждал замысел произведения и его план. В ответ на просьбу поэта дать ему локальные краски Палестины Гоголь, зная, какой огромный труд предпринял Жуковский, досконально исследовавший и переведший на русский язык "Новый Завет", резонно возражает своему великому единомышленнику:

Друг, сообразил ли ты, чего просишь. все эти святые места. в твоей душе.

Он с нетерпением ожидал это произведение Жуковского, убежденный, что оно явится "внутренней историей его (Жуковского) собственной жизни"7. Вообще нужно сказать, что последняя поэма Жуковского создавалась на пути глубокого пересечения творчества Жуковского и Гоголя.

Современники В. А. Жуковского тоже высоко оценили "Странствующего жида", считая его лучшим трудом Жуковского (П. А. Плетнев8).

Об этом же говорили П. А. Вяземский9 и А. Н. Веселовский10.

Средневековая легенда о "вечном жиде", как известно, вызвала широкий литературный резонанс (И. Гете, А. Шлегель,

5 Уткинский сборник. М., 1904. С. 86.

6 В. А. Жуковский в воспоминаниях современников. М., 1999. С. 453.

7 Переписка Н. В. Гоголя. Т. 1. М., 1988. С. 229—230, 230.

8 См.: В. А. Жуковский в воспоминаниях современников. С. 423.

9 Вяземский П. А. Из объяснений к письмам Жуковского // Выдержки из старых бумаг Остафьевского архива. М., 1867. С. 151—153.

10 Веселовский А. Н. В. А. Жуковский: Поэзия чувства и сердечного воображения. СПб., 1904. С. 452.

210

Д. Шубарт, Н. Ленау, Цедлис и Шамиссо, Льюис и Шелли, Кине, Э. Сю, В. Кюхельбекер, В. Одоевский). В библиотеке Жуковского собраны многие из этих произведений, а также, как показал А. С. Янушкевич, сохранилась своеобразная библиография всех источников легенды и ее поэтических переложений11.

Одних писателей, обращавшихся к легенде об Агасфере, привлекала возможность символических картин мировой истории. Других интересовала личность героя, но, как правило, замкнутая на себе, поданная статично. Таким Агасфер представлен у Кюхельбекера. Его Агасфер — озлобленный, нераскаянный, свидетель широчайших событий мировой истории, на которых делается поэтический акцент. Сам же герой у Кюхельбекера статичен.

Жуковский в своей поэме концентрировал внимание на личности героя, на проблеме его психологического развития, акцентируя тем самым свою главнейшую поэтическую концепцию — концепцию жизнестроения. С другой стороны, Жуковский в своей "лебединой песне" решал важнейшие для себя общественно-исторические,

нравственно-философские проблемы. Поворотным моментом в сюжете поэмы является встреча Агасфера с Наполеоном на острове Св. Елены. Думая постоянно и напряженно о судьбе своего отечества, отдав многие лучшие годы воспитанию наследника российского престола, Жуковский-историк, философ, поэт приходит к центральной в его творчестве общественно-философской идее: оппозиции христианства и наполеонизма. Когда П. А. Вяземский говорил о великом значении "Агасфера", он, нужно полагать, имел в виду и вечные темы произведения (проблема свободы и необходимости, подлинного и мнимого бессмертия, веры и безверия) и столь актуальную проблему, как проблема исторического пути и исторических судеб России.

Ставя вопросы оппозиции христианства и наполеонизма в центр "Агасфера", поэт акцентирует решающую в его творчестве идею нравственного восхождения человека и народа, идею жизнестроения (впоследствии от Жуковского эстафета перейдет к Гоголю, Толстому и Достоевскому). Чтобы поднять эту важнейшую для него идею на высокий онтологический уровень, В. А. Жуковский вводит образ Наполеона в произведение, основанное на религиозно-мифологическом

11 Янушкевич А. С. Этапы и проблемы творческой эволюции В. А. Жуковского. Томск, 1985. С. 260.

211

сюжете. Тема Наполеона, таким образом, мифологизируется. Не только бытовая, но и историческая реальность приобретает универсальный, трансцендентальный, онтологический смысл.

Говоря о принципиальной важности темы Наполеона, придавшей чуть ли не главную оригинальность воплощению вечного сюжета Жуковским, следует

обратить внимание на творческую историю поэмы. Среди рукописей В. А. Жуковского, относящихся к "Странствующему жиду", значительный интерес представляет собой целый ряд набросков плана к поэме. Сравнение различных вариантов плана дает представление о напряженных поисках поэтом оптимального варианта, наиболее адекватно отражающего его замысел, и, конечно, об эволюции этого замысла. Приведем два таких наброска плана, расшифрованных Бычковым и датированных им концом 40-х годов:

Набросок первый

Осуждение. Ужас дня. Землетрясение. Слухи. Явление мертвых (затем зачеркнуто: Ночь и утро перед Голгофою). Движение и мертвая тишина. Ожидание. Бешенство. Побиение с. Стефана. Савл. Тоска по смерти. Патмос. Разрушение Иерусалима. Голод. Зрелище разорения. Храм. Плен. Везувий. Самун в пустыне. Палестина. Колизей ночью. Лишение сна. Отчаянное бешенство против веры. Чего я хотел жить. Он дома, без веры, и без надежды, и без любви. Хотел бы верить. Наконец покорился. Пал на землю. Первое действие — сон. Покой. Нестрадание. Второе действие — сновидение. С тех пор вся жизнь благостная. С грустью провижу в ми<ре> (?). Смотрю на мир. Я видел разрушение. Магомет. Византия. Карл Великий. Дух битв и гордости. Наполеон. Знамения века эти. Смирение и покорность.

Набросок второй

1. Встреча. Преступление. Осуждение. Распятие. Землетрясение. Тишина. Воскресение. II. Наполеон на С. Елене. Явление Агасфера (затем листы, начиная с 32 об., белые. Только на последнем листе и обороте обложки переплета встречаются наброски отдельных мыслей — нач.: Есть Бог, все создавший. Человек. Падение)12.

12 Бычков. [Бумаги: Наброски плана рукою Жуковского.] РНБ, ф. 286, оп. 1, № 60, л. 30, 32 об. с. 130-131.

Для обоих вариантов плана характерен широкий историко-культурный и библейский контексты (с первых лет христианской эры до Наполеона), но сама тема Наполеона от первого ко второму наброску плана претерпевает достаточно серьезную эволюцию. Если в первом варианте Наполеон упоминается в конце плана наряду с такими именами, как Магомет, Карл Великий, то в последнем наброске он появляется с самого начала произведения. Встреча Агасфера и Наполеона на острове Св. Елены определяет один из основных конфликтов произведения, его поэтическую композицию. Исповедь Агасфера, важнейшая сама по себе как квинтэссенция проблемы жизнестроения, будучи обращенной к Наполеону, становится нервным узлом произведения, значительно онтологизирует его.

Важность наполеоновской темы в "Странствующем жиде" проявляется еще и в самом характере рукописи, той ее части, где говорится об острове Св. Елены и Наполеоне, сидящем на скале перед океаном. Эти стихи созданы как бы на одном дыхании, без единой поправки, кажутся вылившимися из глубины души поэта:

Есть остров; он скалою одинокой Подъемлется из бездны океана. Вокруг него все пусто: беспредельность Вод и беспредельность неба

На западном полнебе знойно солнце Горело; воздух был наполнен Парами; в них как бы растаяв, солнце Сливалось с ними, и весь запад неба И все под ним недвижимое море Пурпурным янтарем сияли; было Великое спокойствие в пространстве В глубокой думе, руки на груди

Крест на крест сжав, он, вождь побед недавно И страх царей, теперь царей колодник, Сидел один над бездной на скале

С ожесточеньем безнадежной скорби, Глубоко врезавшейся в сердце С негодованьем силы, вдруг лишенный Свободы, он смотрел на этот хаос Сиянья, на это с небесами Слившееся море. Там лежал И самому ему уже незримый мир, Им быстро созданный и столь же быстро

213

Погибший, а широкий океан, Пред ним сиявший, где ничто следов Величия его не сохранило, Терзал его обиженную душу Бесчувственным величием своим.

В. Н. Топоров, много размышлявший о поэтическом комплексе моря и его онтологических основах, усматривал в образе моря концентрацию нерасчлененной полноты бытия. Являя собою "истинную бесконечность", море соотносится с бытием мира. По мнению Топорова, море антропоцентрично задолго до европейских романтиков, еще в античности человек уже видел в море "намек на особое состояние души". Выходя навстречу морю и активно вторгаясь в его внутреннюю жизнь, человек как бы провоцировал море откликнуться на его призывы и принять участие в сложном взаимодействии духа с бездушной стихией.

Созданный поэтом величественный топос моря-океана ("беспредельность вод", "беспредельность неба", "с небесами слившееся море", "великое спокойствие в пространстве") несет в себе универсально-онтологический смысл, оттеняющий "призраки триумфов", "тщету славы", "тени сражений", "весь ужас"

судьбы Наполеона и вместе с тем трагическое величие его фигуры.

Многочисленные планы к поэме позволяют говорить о возобновлении работы над "Странствующим жидом" в 1848 году. Возможно, революционные события в Европе активизировали мысль поэта и вызвали его соответствующую реакцию. В 1848 году Жуковский пишет стихотворение "К русскому великану", которое по своей поэтической образности напоминает рассмотренную нами часть итоговой поэмы (образ океана и утеса). О творческой связи этого стихотворения с тютчевским ("Море и утес") и о концептуальной близости В. Жуковского и Ф. Тютчева, автора программной статьи "Россия и революция", мне приходилось говорить в специальных статьях. Характерно, что приведенные выше планы лебединой песни Жуковского находятся в тесном контакте с материалами книги Жуковского "Мысли и замечания"13, где поэт ставит важнейшие вопросы русской общественной и религиозной мысли.

13 Жуковский В. А. Мысли и замечания / Публ.

А. С. Янушкевича // Наше наследие. 1995. № 33. С. 46—65.

214

Таким образом, введенная в поэму "Странствующий жид" наполеоновская тема весьма важна и с точки зрения нравственно-философского и общественного содержания произведения Жуковского, и как яркий показатель его глубоко онтологизированной поэтики.

Важным поворотным пунктом композиции является встреча Агасфера с Наполеоном и само таинство исповеди героя поэмы перед "поверженным кумиром". В этой исповеди, на основе широко использованных библейских мотивов пронизанной реминисценциями и цитатами из Евангелия, Жуковский раскрывает

эволюцию Агасфера, демонстрируя тем самым новый психологизм, основанный на поздней эстетике Жуковского.

"Агасфер" стал поэтическим постулатом поздней эстетики Жуковского. Так или иначе, работая над этим образом, поэт ставит и решает вопросы, волновавшие его в последние годы жизни. Душа Агасфера "умерла грехом", лишившись духовной радости света и блаженства. Главное в эволюции Агасфера — путь к вере, к воскресению высшей духовной жизни. Богообидчик Агасфер повторил архетипическое падение человека и пришел к покаянию благодаря Божественному Откровению. Он выбирает это нескончаемое путешествие к идеалу, к самосовершенствованию, заменяющее прежний путь индивидуализма и отрицания.

Первая тень раскаяния появилась в душе героя при встрече со Св. Игнатием, а важнейшим переломным моментом его эволюции стала встреча с Иоанном Богословом в Патмосе, где был создан Апокалипсис. Иоанн Богослов перед "мраком покрытыми очами" Агасфера "приподнял покров с грядущего", открыл значение его "на испытание великое приговоренной жизни". Знаменательно, что покров с того, "что было, есть и будет", был приоткрыт герою во сне (так же, как и к Иоанну снизошло откровение). Мотив сна, как известно, принципиально важен для психологизма Жуковского, т. к. природа сна близка его поэтике "невыразимого", это — сфера примата подсознательного, интуитивного, а значит максимально приближенного к сакральному.

В творческом процессе создания "Странствующего жида" большое место занимает работа Жуковского, связанная с поэтическим переложением картин Апокалипсиса. Как показывают письма, В. А. Жуковский придавал исключительное значение откровению Иоанна Богослова, стремясь разобраться в сложной системе его

образов, осмыслить их

215

значение для концепции поэмы. В ноябре 1851 года, в период активной работы над поэмой, Жуковский просил, как указывалось, у протоиерея И. И. Базарова, объяснить ему "главные видения Апокалипсиса" (и что для нас особенно важно, тут же определил направление своего интереса: "смысл главных видений апостола мне нужен в поэтическом отношении").

Поэт очень долго, около пяти месяцев, работал над Апокалипсисом (несмотря на то, что он очень торопился закончить произведение). Об этом говорит большой подготовительный материал, несколько редакций и вариантов. Черновой вариант в 828 ст. (РНБ, ф. 286, оп. 2, № 4, л. 27—48 об.) Жуковский сокращает сначала до 144 ст., а затем, чтобы не нарушать целостность поэмы и сохранить динамику повествования, доводит текст своего Апокалипсиса до 60 ст. Поэт очень внимательно отнесся к новозаветному пророчеству и строго следовал ходу его рассказа, хотя и взял из него наиболее важные, с его точки зрения, образы и опустил большой материал назидательного и обличительного характера14.

В поэму вошла квинтэссенция Откровения, имевшая, вероятно, наибольшее значение для В. А. Жуковского. Поэт видит состояние церкви как бы полумертвым, когда земная церковь "утратила путь, истину и жизнь" (гл. 4— 11).

Это выражается в образе Книги великой, запечатанной семью печатями. Из ситуации предельного тупика христианские народы может вывести только покаяние. Вторым важнейшим образом в Апокалипсисе Жуковского (кроме книги, запечатанной семью печатями) является образ Змея или Дракона, который трактуется наиболее авторитетными исследователями

Апокалипсиса как грубый материализм, парализующий духовность и тем самым приносящий непоправимый вред людям.

Гибель страшного зверя и победа духовного начала, преображающего жизнь и судьбу мира, — важнейшая тема Апокалипсиса Жуковского. Последние стихи, сновидения Агасфера представляют собой развернутый Жуковским оптимистический финал пророчества Иоанна Богослова, в котором показано, как проявляется жажда, а затем и победа духовного начала, представшего в лучезарной картине Нового Иерусалима, второго воскресения всех тех, кто покаялся.

14 Странствующий жид: Предсмертное произведение

B. А. Жуковского в рукописи поэта / С. И. Пономарев. СПб., 1885.

C. 84—87.

216

Это принципиально важно для психологической эволюции Агасфера и для самого Жуковского:

И новые тогда я небеса И землю новую, и град Святый, от Бога нисходящий, новый Ерусалим, как чистая невеста, Сияющий, увидел

Ни смерти более, ни слез, ни скорби И никаких страданий и недугов Не будет здесь.

Из 60 стихов Апокалипсиса Жуковского почти половина — о возрождении новой жизни. Для русского поэта Апокалипсис — это не только конец света, но и начало великого возрождения, путь к которому — покаяние и вместе с ним победа "духовного света".

Большая и длительная работа над Апокалипсисом

свидетельствует не только о важности библейского материала для проблемы жизнестроения образа центрального героя и ее авторского осмысления. Здесь проявлены и принципиально важные черты поэтики позднего Жуковского, особой пространственно-временной архитектоники его произведения. Идее преображения жизни в Новом Иерусалиме предшествует очень важное утверждение пророка: ".времени больше не будет". Это означает мистический выход за пределы обычной действительности, с помощью которого реализуется идея возрождения и преображения. В. Жуковский, видимо, настойчиво искал средства для выражения мистической глубины Апокалипсиса, сложной вереницы образов и аллегорий, отобрав из них лишь те, которые наиболее соответствовали его поэтической концепции.

"Для этих чудес нет «слов», — скажет А. Н. Веселовский в связи с «Агасфером» Жуковского, — они невыразимы; созерцание

становится. бессловесным предстояньем. перед величием Божия создания, блаженной молитвой"15.

Утверждая программный характер поэтики переложения Апокалипсиса, Жуковский завершает его строками о соотношении религиозного и художественного сознания, которые развернуты поэтом в его поэтическом манифесте — драматической поэме "Камоэнс":

15 Веселовский А. Н. Указ. соч. С. 456.

217

Такою пред его природой чудной Становится молитва. С нею Сливается нередко вдохновенье Поэзии; Поэзия — земная Сестра небесныя молитвы, голос

Создателя, из глубины созданья К нам исходящий чистым отголоском В гармонии восторженного слова. (ст. 1685—1692)

Повторимся, не случайно Жуковский говорил Иоанну Базарову, что ему картины Апокалипсиса нужны в поэтическом отношении. Здесь тоже сакральное невыразимое слово поэта обретает глубоко онтологический смысл. Это в полной мере относится к пространственно-временной организации поэмы.

В произведении сопрягаются и переплетаются различные временные пласты: библейские события (время Ветхого и Нового Заветов), реальные факты того далекого века и наполеоновская тема — дыхание современного Жуковскому времени. Диалектика несовпадения времени повествования и времени изображенных событий, с одной стороны, исповеди Агасфера — с другой, композиционного времени и сюжетного — противоречие, организующее конфликт произведения на уровне хроноса. Представляется, что именно это причудливое переплетение мифологического (правремени) и исторического времени и было важнейшим основанием считать "Странствующего жида" "романтическим эпосом"16.

Библейские события у поэта-романтика переплетаются с авторской интерпретацией мифа об Агасфере, образуя важнейший композиционный и сюжетный узел произведения. Символична художественная хронология поэмы, в которой причудливо переплетаются историческое время и мифологическое время. Линейная дихотомия у поэта корректировалась циклической моделью времени. Циклическая смена эпох, представленная в поэме, имела для автора весьма актуальный смысл. Иоанн пишет Откровение, почувствовав угрозу христианству. Жуковский, в свою очередь, ощутив кризис современной ему жизни, видит

спасение в вере как важнейшем источнике нравственного восхождения человека.

Поэт почувствовал универсальность религии. "Мифология искусства" Жуковского вылилась в поиск особой целостности,

16 Афанасьев В. Жуковский. М., 1986. С. 389. 218

органического единства мира, в стремление к "вечному" живому творению бытия, и вместе с тем к утверждению созидательной, гармонизирующей функции искусства. В большой степени мифологизм отразился на образе автора как связующем звене между современным и мифологическим материалом.

Легенда о "странствующем жиде" стала для Жуковского объектом для самостоятельного художественного мифологизирования. В отличие от предшественников, обращавшихся к этому материалу, В. А. Жуковский перенес акцент на ситуацию преодоления (как некий архетип падшего человека). Но не только в этом можно увидеть самостоятельное поэтическое мифотворчество автора. Принципиально важно, что черты мифа приобретают демонизм романтической культуры, активно воздействовавшей на сознание целого поколения, создавшей каноны романтического поведения. Христианский тип Агасфера, созданный Жуковским, оказался единственным противостоящим демоническому типу, который породил огромное количество взаимоизоморфных текстов.

Таким образом, рассмотрение писательского аспекта в произведении позволяет говорить об авторе как о самостоятельном мифотворце и ведет к универсализации сюжета и конфликта.

Это придает поэме философское, вневременное звучание, определяет ее онтологию и делает

"Странствующего жида" предвестием будущего литературного пути к Толстому и Достоевскому.