CC BY
176
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 82-31
Козьмина Елена Юрьевна
кандидат филологических наук, доцент Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б.Н. Ельцина (г. Екатеринбург)
АВАНТЮРНО-ФИЛОСОФСКАЯ ФАНТАСТИКА ХХ ВЕКА И ФИЛОСОФСКАЯ ПОВЕСТЬ
В статье говорится о влиянии жанра философской повести на авантюрно-философскую фантастику ХХ века. Основные характеристики философской повести связаны с экспериментальной проверкой философской идеи. Идея испытывается в авантюрном сюжете и в обсуждениях персонажей, поэтому важную роль играет философский диалог. Авантюрный сюжет создает переломные события, в которых раскрывается идея. Персонажи философской повести и изображенный внутренний мир схематичны и условны. Философская повесть ориентирована на сатиру и притчу и потому двупланова и иносказательна - она связана с «текущей современностью» и вечными проблемами. Нравственный выбор соотносится с традиционными образцами. В авантюрно-философской фантастике также в центре внимания находится философская идея - «что делает человека человеком». Герой испытывается в контакте с безличной или нечеловеческой силой. Испытания героя и идеи не отделены друг от друга, и в этом заметно влияние романов Ф.М. Достоевского. Выбор героя морально неоднозначен, так как герой сталкивается с новыми нечеловеческими нормами. В авантюрно-философской фантастике появляется новый тип героя, не тип и не характер, а персонификация «природы человека». Авантюрно-философскую фантастику следует отличать от философской сатиры и от «готической фантастики».
Ключевые слова: авантюрно-философская фантастика, научная фантастика, философская повесть, жанр, авантюрный сюжет, философский диалог, повесть, притча, сатира.
Авантюрно-философская фантастика -одна из разновидностей фантастической литературы, в которой авантюрный сюжет сочетается с философским экспериментом [12]. Генетически она является продолжением «научной фантастики»; литературы, возникшей в начале ХХ века и ставившей целью не только развлечь читателя, но в первую очередь - просветить, познакомить с достижениями бурно развивающейся науки и техники [15]. Собственно «научная фантастика», как гибрид художественного и научного дискурса, существовала недолго. Она быстро переросла свои рамки и далее развивалась уже как сугубо художественная литература.
Авантюрно-философская фантастика ХХ века -одна из разновидностей фантастической литературы и наследница «научной фантастики» - представляет собой группу жанров; но механизм их образования, их генезис и эволюция еще недостаточно изучены. Однако уже можно говорить о несомненном влиянии на этот тип фантастической литературы жанра философской повести.
Этот жанр не раз становился предметом литературоведческих исследований - как теоретических, так и историко-литературных. Особенно выделяются на этом фоне работы о повестях Вольтера -своеобразных «образцах» жанра философской повести. Правда, приходится отметить, что в специальной литературе часто никак не разводятся базовые жанровые понятия - «философская повесть» и «философский роман»; эти наименования могут сосуществовать даже в одном труде. К примеру, в статье Н.В. Забабуровой читаем: «Главным организующим принципом философского романа (повести) для Вольтера становится полемика с вполне определенной философской системой или идеей» [4, с. 99].
Будем считать, что речь все же идет об одном жанре, и тогда можно выделить в нем ряд существенных характеристик. Среди них главная, определяющая все другие структурные особенности, - это постановка в центр произведения не героя и не событий, приключившихся с ним и повлиявших на него, а философской идеи. «Можно сказать, - пишет А.Д. Михайлов, - что “героями” этих произведений <...> оказываются не привычные нам персонажи, с индивидуальными характерами, собственными судьбами, неповторимыми портретами и т. д., а та или иная политическая система, философская доктрина, кардинальный вопрос человеческого бытия» [7].
Эти доктрины и вопросы в повести - не просто интеллектуальный фон, они оказываются предметом эксперимента, проверки мысли, идеи; отсюда и название жанра - «философская повесть».
Испытание идеи изображается двумя способами: 1) в сюжете, когда последовательность событий - это либо цепь фактов, призванных подтвердить и / или проиллюстрировать идею, либо наоборот - события-аргументы, опровергающие ее (см., например, большую часть повестей Вольтера - «Кандид», «Задиг», «Уши графа Честерфилда» и др.); 2) в слове, в диалоге, то есть через обсуждение идеи персонажами повести. Как правило, во втором варианте внешний сюжет заметно редуцирован (повесть маркиза де Сада «Диалог между священником и умирающим»).
Два способа проверки идеи определяют другие особенности жанра - авантюрный сюжет, основу которого составляет испытание героя в чужом для него мире, и наличие таких композиционно-речевых форм, как философский диалог. Рассмотрим эти особенности подробнее.
Авантюрный сюжет в философской повести доведен до своего предела: идея и герои испыты-
96
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова jij- № 5, 2015
© Козьмина Е.Ю., 2015
Авантюрно-философская фантастика ХХ века и философская повесть
ваются здесь в переломных, исключительных ситуациях: «Все эти повести Вольтера рассказывают о катастрофах...» [8, с. 193]. Довольно часто это «пороговые ситуации», когда герой оказывается между жизнью и смертью, как, например, в уже упоминавшейся повести де Сада «Диалог между священником и умирающим» или в повести А. Герцена «Сорока-воровка». Это ситуация постановки «последних вопросов», о которой М.М. Бахтин пишет как об «очищающей слово от всякого жизненного автоматизма и объектности, заставляющей человека раскрывать глубинные пласты личности и мысли» [3, с. 128].
Если сюжетный вариант испытания идеи в философской повести доминирует, она все же не обходится без диалога-дискуссии, в котором раскрываются позиции противостоящих друг другу персонажей и различные аспекты многогранной философской идеи. Такая композиционная форма берет начало в жанре древнегреческого философского диалога, который, в свою очередь, возникает из фольклорного «“состязания” мудрецов» [14, с. 57].
Однако бывают случаи, когда диалог в философской повести, казалось бы, отсутствует. Так происходит в «Сне смешного человека» Ф.М. Достоевского; здесь перед нами - монолог героя, и монолог «безадресный», как бы ни к кому не обращенный, но при этом «вся речь рассказчика пронизана внутренним диалогом; все слова здесь обращены к себе самому, к мирозданию, к его творцу, ко всем людям» [3, с. 178].
Еще одна особенность философской повести, вытекающая из ее основного события - испытания идеи, проявляется в способах изображения персонажей. Поскольку сущность философской повести - «в жизни самой мысли-идеи» [9, с. 581], то другие персонажи становятся, по выражению Л.Е. Пинского, «рупорами идей», то есть «фигурой вторичной по отношению к указанной идее» [4, с. 101], «транслятором <.> того или иного “философского положения”» [6, с. 282]. Отсюда - отмечаемый всеми исследователями «схематизм» образов. По меткому выражению А. Моруа, героев «можно истязать, жечь, и ни автор, ни читатель не испытывают чувства подлинного волнения <...> Под эту неистовую музыку мечутся марионетки» [8, с. 193].
В ряде случаев у персонажей философской повести нет даже имени. «В исправительной колонии» Ф. Кафки действуют «путешественник» (Reisende), «офицер» (Offizier), «комендант» (Kommandanten), «солдат» (Soldat), «осужденный» (Verurteilte)), а у Вольтера имена персонажей часто являются обозначением преобладающей черты их характера - «Простодушный» (L’Ingenu) или внешнего облика («Микромегас» (Micromegas).
Условность изображенных героев и внутреннего мира произведения создает двуплановость
философской повести, то есть возможность сочетать абстрактный философский план и острую злободневность. Это формирует особую, противоречивую «зону построения литературного образа» (М.М. Бахтин); с одной стороны - «зону фамильярного контакта» с текущей современностью, а с другой - зону «далевого образа», дистанцированного от конкретной действительности.
Связь с текущей современностью обнаруживается в соответствии между тем, что изображено в философской повести, и реалиями конкретно-исторической действительности, окружающей автора. Так, например, считается, что прототипом султанши Шераа в повести Вольтера «Задиг» является маркиза де Помпадур, а в комментариях к «Микромегасу» пишется, что «в лице обитателя Сатурна выведен секретарь Французской Академии Бернар де Фонтенель» [10, с. 483]. В этих же примечаниях подробно раскрываются указания, содержащиеся в тексте повести, на реальные войны, стихийные бедствия (например, землетрясение в Лиссабоне), научные открытия и пр., то есть на современные Вольтеру события общественной жизни. Неслучайно Л.Е. Пинский писал, что «подлинное основание (повестей Вольтера. - Е. К.) - современная жизнь и современная культура.» [9, с. 588] и «жизненность его повестей всеми нитями связана со своим временем» [9, с. 590].
А. Моруа видит истоки этой связи с «текущей современностью» в специфике происхождения философской повести. Он считает, что жанр появился в результате сочетания (гибрида) двух начал -художественного и публицистического. Первый элемент, художественный, обращен к вымыслу, а второй, публицистический, к реальности. «Философская повесть - трудный жанр, - пишет А. Мо-руа, - потому что это жанр-гибрид. Это и эссе, и памфлет, поскольку автор высказывает и высмеивает в нем некоторые идеи, и вместе с тем это повесть о воображаемых событиях» [8, с. 188].
Так или иначе, в философской повести возникает иносказательность: рассказывается одновременно о событиях и людях, существующих в действительности, но в то же время - о выдуманных персонажах, в которых, впрочем, довольно легко узнаются жизненные реалии. Первоначальная (подлинная) история является порождающей субстанцией, но из произведения не элиминируется, а существует в форме фона.
В случаях, когда обращение к современной действительности является высмеивающим, мы вправе говорить о сатире в одном из значений этого понятия, сформулированном М.М. Бахтиным: «определенное (в основном - отрицательное) отношение творящего к предмету своего изображения (т. е. к изображаемой действительности), определяющее выбор средств художественного изображе-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «S> № 5, 2015
97
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
ния и общий характер образов...» [2, с. 11]. Отметим, что сама по себе сатира также подразумевает иносказательность.
Если сатира вносит в философскую повесть «злободневность», «фамильярный контакт» с исторической действительностью, то «зона да-левого образа» возникает в результате ориентации философской повести на притчу. Это позволяет выделить в жанре вечный, вневременной план как один из элементов двуплановой структуры. Черты притчи проступают, в первую очередь, в схематизме изображения действительности, ведь в притче «.природа и вещи упоминаются лишь по необходимости, действие происходит как бы без декораций, в “сукнах”» [1, с. 305], а далее - в уже упоминавшемся схематизме персонажей, которые, как и в притче «не имеют не только внешних черт, но и “характера” в смысле замкнутой комбинации душевных свойств.» [там же].
Притча, как и сатира, тоже двупланова: это «иносказательная история о случае, представляющем собою не странный казус, а наглядный пример всеобщей закономерности.» [11, с. 187]. Двуплановость притчи определяет двуплановость философской повести, только в несколько ином, абстрактном, аспекте.
Главное событие притчи и в наследующем ей жанре повести - нравственный выбор героя, причем оценка этого выбора дана «в свете безусловно авторитетных этических норм» [там же], в свете моральной традиции и образцов соответствующего поведения.
Как все эти особенности проявились в авантюрно-философской фантастике ХХ века?
Экспериментальность характерна и для этого типа литературы; весь мир героя здесь - авторский эксперимент, конструирование необычайных условий для испытания героя. Но часто эксперимент -это и предмет изображения: например, в романе Г. Гаррисона «Время для мятежника» рассказывается о проекте «Гномен», где персонажи изобрели машину времени; в повести К. Саймака «Поколение, достигшее цели» описывается эксперимент по перемещению человечества на другую планету, и т. п.
Основная философская идея, которая испытывается в авантюрно-философской фантастике ХХ века, инвариантна; здесь важно понять, «что же делает человека человеком» [12, с. 278]. Испытываются при этом не личные качества отдельного персонажа (человечность, доброта, интеллект, способность любить и пр.), не его индивидуальные черты или, наоборот, типологические признаки, а «природа человека», сущность человечества в целом. Поэтому для авантюрно-философской фантастики в равной степени важны испытания и идеи (чем человек отличается от нечеловека), и героя (как он проявляет эту сущность). Неотделимость испытания идеи от испытания героя заставляет нас
обратиться к романам Ф.М. Достоевского как к источнику, оказавшему заметное влияние на авантюрно-философскую фантастику ХХ века.
Согласно М.М. Бахтину, во всех романах Достоевского, где изображается философская идея, сохраняется следующее условие: «всякую мысль он воспринимает и изображает как позицию личности» [2, с. 10], следовательно, «образ героя неразрывно связан с образом идеи и неотделим от него» [2, с. 99]. Также, считает М.М. Бахтин, «герой Достоевского - человек идеи; это не характер, не темперамент, не социальный или психологический тип: с такими овнешненными и завершенными образами людей образ полноценной идеи, конечно, не может сочетаться» [2, с. 97].
Очевидно, что и в авантюрно-философской фантастике действуют те же законы, что и в романах Достоевского: герой неотделим от идеи, он сращен с ней; он не является просто «рупором идей», как в философской повести. Герой здесь -не характер, не тип, не темперамент, а персонифицированный образ сущности всего человечества.
Как и в философской повести, идея и человек испытываются с помощью сюжетных событий и в диалоге персонажей. Сращенность героя и идеи приводит к тому, что в авантюрно-философской фантастике нет доминирования какого-то одного вида проверки; не преобладает ни диалогическое испытание, ни сюжетное; и события, и идеи, с ними связанные, обязательно обсуждаются персонажами.
Испытание «природы человека» возможно только перед лицом нечеловеческой или безличной силы, и ее изображение во многом определяет «фантастичность» интересующей нас литературы. Авантюрно-философская фантастика - это не «то, чего нет в действительности», не изображение небывалых существ или конструкций самих по себе, а контакт человеческого и нечеловеческого мира и испытание героя этим контактом. Таким образом, фантастика этого типа тоже создает исключительные ситуации, однако идет в этом смысле еще дальше философской повести. Герой здесь попадает в положения не просто предельно возможные, а запредельные, находящиеся за границей реального. Это позволяет столкнуть героя с силами, которые ему, как представителю всего человечества, противоположны, то есть с нечеловеческими силами.
При этом вовсе не обязательно, чтобы персонажи вступали в контакт, например, с инопланетянами. Нечеловеческий мир может представать в форме внеличной позиции самого персонажа, например, наблюдателя за историческим прошлым, «Бога», наперед знающего будущее («Трудно быть богом» А. и Б. Стругацких) [5].
В этом смысле многие произведения, считающиеся фантастическими, таковыми не являются. Так, например, в «Таинственном острове»
98
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова jij- № 5, 2015
Авантюрно-философская фантастика ХХ века и философская повесть
Ж. Верна персонажи противопоставлены природной стихии, с которыми успешно справляются; но проверяется здесь не «природа человека», а индивидуальные человеческие возможности - умение думать, строить, исследовать, приспосабливаться и т. п. Поэтому очень важны энциклопедические знания Сайреса Смита, которые позволяют выстроить правильную линию поведения. Наличие же в романе подводной лодки капитана Немо -аппарата, во времена Ж. Верна еще не сконструированного в действительности, то есть «фантастического», ничего не решает в главном событии испытания. В «Таинственном острове» испытывается природа человека не в космическом масштабе, а в земном, то есть проверяются те качества, которые позволяют людям выжить в экстремальных, но вполне земных условиях.
Выбор героя авантюрно-философской фантастики в столкновении с нечеловеческими силами отличается от выбора героя в философской повести, рассчитанного на соответствие авторитетным «образцам». В фантастике он оказывается неоднозначным в свете моральной оценки. У фантастического героя нет и не может быть образцов поведения в контакте с другим миром, так как он сталкивается с нормами иными, нечеловеческими. Ни сам герой, ни читатель не могут оценить «правильность» поступка: верно ли поступил Петер Глебски, когда не дал инопланетянам уйти от преследования и обрек их на гибель («Отель “У погибшего альпиниста”» А. и Б. Стругацких)? Нужно ли было убить Льва Абалкина, как это сделал Экселенц, или спасти его, как это пытался сделать Максим («Жук в муравейнике»)? Стоит ли вмешиваться в историю и изменять ход событий или этого делать нельзя («Меж двух времен» Дж. Финнея)?
Схематизм героя, подобный тому, что есть и в философской повести, - следствие того, что в авантюрно-философской фантастике появляется новый тип героя. Не учитывая это, критики часто говорят о «неразработанности характера» персонажа. С одной стороны, это верно (особенно заметна такая «неразработанность» при визуализации образа, например, в фантастических фильмах, когда актеру бывает затруднительно раскрыть психологию своего персонажа (см., например, фильм «Акванавты» реж. И. Вознесенского)). Но, с другой стороны, герой фантастического произведения и не может быть психологически тонко выписанным персонажем, его образ создается для решения иных задач.
Мы видим, что влияние философской повести на авантюрно-философскую фантастику ХХ века весьма ощутимо, хотя заимствованные элементы и качества не всегда переносятся впрямую, они видоизменяются и приобретают иные функции.
Но есть и существенные отличия фантастики от философской повести, наиболее серьезные из
них связаны с иносказательностью. Философская повесть, как мы отмечали, иносказательна, имеет два плана - изображенный и подразумеваемый, в то время как авантюрно-философские произведения создают «безусловную реальность <...> мира персонажей» [12, с. 277]. Это означает, что любые скрытые намеки, аллюзии, в особенности сатирического характера, «переводят» авантюрно-философское фантастическое произведение в другой ранг - например, философской сатиры, иного типа фантастической литературы. Их близость связана с общим происхождением. Дело в том, что одним из источников философской повести М.М. Бахтин считал мениппею. «Действие в ней, - писал Бахтин, - происходит не только “здесь” и “теперь”, а во всем мире и в вечности: на земле, в преисподней и на небе» [2, с. 170], то есть мениппея обладает двуплановостью: «злободневной публицистичностью» [2, с. 136] и абстрактной вневременностью. Мениппея через философскую повесть повлияла на философскую сатиру.
С другой стороны, стоит обратить внимание еще на одну особенность мениппеи, которую Бахтин назвал «морально-психологическим экспериментированием» [2, с. 134]. Оно включает «изображение необычных, ненормальных морально-психических состояний человека - безумий всякого рода (маниакальная тематика), раздвоения личности, необузданной мечтательности, необычных снов, страстей, граничащих с безумием, самоубийств и т.п.» [там же]. Эта особенность повлияла на формирование так называемой «готической фантастики», в которой сверхъестественное событие не может быть объяснено однозначно (рационально или мистически), оно всегда допускает возможность равнозначной его оценки в том или ином ключе, как это описал Цв. Тодоров: «Очевидец события должен выбрать одно из двух возможных решений: или это обман чувств, иллюзия, продукт воображения, <.> или же событие действительно имело место, оно - составная часть реальности, но тогда эта реальность подчиняется неведомым нам законам. Фантастическое существует, пока сохраняется эта неуверенность;.» [13, с. 25].
Тесное родство разных видов фантастической литературы, а также их связь с философской повестью и генетически предшествующими ей жанрами свидетельствует о взаимосвязи «классического» и «гротескно-фантастического» канонов и о тождестве механизмов жанрообразования в них.
Библиографический список
1. Аверинцев С.С. Притча // Литературный энциклопедический словарь. - М.: Сов. энциклопедия, 1987. - С. 305.
2. Бахтин М.М. Сатира // Бахтин М.М. Собрание сочинений. - Т. 5: Работы 1940-х - начала 1960-х годов. - М.: Русские словари, 1997. - С. 11-38.
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «S> № 5, 2015
99
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
3. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Сов. Россия, 1979. - 320 с.
4. Забабурова Н.В. Французский философский роман XVIII века: самосознание жанра // XVIII век: литература в контексте культуры. - М.: Изд-во УРАО, 1999. - С. 94-104.
5. Козьмина Е.Ю. Инвариант фантастического авантюрно-исторического романа // Новый филологический вестник. - 2015. - № 2 (33). - С. 24-43.
6. Кулишкина О.Н. Философская повесть // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. -М.: Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008. - С. 282-283.
7. Михайлов А.Д. Вольтер и его проза // Вольтер. Философские повести. - М.: Правда, 1985. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://lib.liim. ru/comments/3_foreign_18/3_foreign_18-01-3.html (дата обращения 23.09.2015).
8. Моруа А. Вольтер // Моруа А. Собр. соч.: в 6 т. - Т 6: Олимпио, или жизнь Виктора Гюго.
Ч. VIII-X. Литературные портреты. - М.: Пресса, 1992. - 316 с.
9. Пинский Л.Е. Философский роман // Пинский Л.Е. Ренессанс. Барокко, Просвещение. Статьи. Лекции. - М.: РГГУ 2002. - С. 558-563.
10. Примечания // Вольтер. Т. 1. Философские повести и рассказы. - М.; Л.: Academia, 1931. -С. 481-498.
11. Тамарченко Н.Д. Притча // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. - М.: Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008. - С. 187-188.
12. Тамарченко Н.Д. Фантастика авантюрнофилософская // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. - М.: Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008. - С. 277-278.
13. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. - М.: Дом интеллектуальной книги, 1997. - 136 с.
14. Шкаренков П.П. Диалог прозаический // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. -М.: Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008. - С. 56-58.
15. Gernsback H. A New Sort of Magazine // Amazing Stories. - 1926. - Vol. 1. - №. 1 (April). - Р. 3.
100
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова jij- № 5, 2015
