CC BY
28
УДК 81'42
О. В. Орлова
АССОЦИАТИВНО-СМЫСЛОВАЯ КОРРЕЛЯЦИЯ НЕФТЬ - ЕДА В ДИСКУРСЕ РУССКОЙ ПОЭЗИИ
РЕВОЛЮЦИОННОЙ ЭПОХИ
Представлен анализ значимой в русской поэзии революционной поры ассоциативно-смысловой корреляции нефть - еда. Доказывается, что включение концепта нефть в дискурс русской поэзии становится одним из значимых элементов обновления лингвокультурного кода эпохи в сторону техницизма и механицизма, свойственных модернистскому и авангардному художественному сознанию 10-х -20-х гг ХХ века.
Ключевые слова: дискурсивно-стилистическая эволюция концепта «нефть», русский поэтический дискурс.
Данная статья продолжает исследование дискурсивно-стилистической эволюции концепта нефть в различных дискурсивных сферах [1], в том числе в русском поэтическом дискурсе, в данном случае - революционной и послереволюционной поры.
Как отмечают исследователи, глобальный социально-исторический революционный катаклизм максимально стимулирует перемещение «онтологических основ культуры в плоскость социальных исканий и претензий» [2, с. 173]. То, что в культуре Серебряного века (1910-х гг.) «кликушеские вопли и пророчества Конца сливаются с восторженными гимнами приближающемуся небывалому Началу», с приходом революционного техницизма и механицизма породило некий нравственно-эстетический парадокс: неприятие «научно-технического прогресса, активно вытеснявшего религию и любую традиционно понимаемую духовность из человеческого сознания» [3, с. 47], резко сменяется искренней верой в одухотворенность техники и «питающей» ее горючей жидкости.
Семантическая сфера пищи, еды, «оказывается вместилищем самых разных моделей переноса значения, что подтверждает универсальность пищевого кода как внутриязыковой коммуникативной стратегии самого широкого охвата» [4]. Так, акмеисты левого крыла М. А. Зенкевич и В. И. Нарбут [5] используют пищевой код, перенося «главный естественный канал связи человека и природы» [там же] - отношения еда — живой организм на корреляцию топливо — машина.
М. А. Зенкевич в стихотворении 1917 г. «Голод дредноутов» (дредноутом «до 30-х гг. называли линкор - крупный боевой бронированный корабль» [6, с. 302]) персонифицирует плоды технического развития военно-промышленного комплекса той поры, наделяя их зооморфными витальными свойствами «испытывать голод» и «утолять его»: В паровые котлы и турбины втяни, / Зеркальность палубы блестками пачкая, / Черную жвачку — каменный уголь, / Золотую патоку радужной нефти!
Два взаимодействующих метафорических модуса - физиолого-гастрономический, связанный с
названиями пищевых продуктов и процессом их употребления (втяни жвачку, патоку), и визуально-колористический, мотивированный цветовой атрибутикой углеводородного топлива (черный уголь; золотая радужная нефть), накладываясь друг на друга, высвечивают эмоциональные характеристики так называемой животной радости, свойственной ситуации утоления сильного голода.
Паровые котлы и турбины метафорически претворяются в органы пищеварения - аналоги желудка, вместилища пищи. Палуба олицетворяет морду, испачканную в процессе неуемного, инстинктивно-первобытного, дикого и необузданного поглощения еды-горючего: Зеркальность палубы блестками пачкая.
О зооморфных семантических аллюзиях ярко свидетельствуют анималистические и энтомологические пищевые номинации жвачка и патока. В начале ХХ столетия значение слова жвачка было связано исключительно с особенностями пищевого поведения жвачных животных: даже в словаре под редакцией Д. Н. Ушакова еще нет упоминания о жевательной резинке [7]. Лексема патока, как свидетельствует словарь В. Даля [8], до ее освоения в узусе в значении продукта, изготавливаемого человеком (сахарная патока), означала «медовую слезу или самотек, мед нетопленый, чистый, сам стекающий с сотов».
Именно ассоциативная соотнесенность с образом меда - в контексте символики этого образа в поэтическом творчестве вообще (см., например, басню А. П. Сумарокова «Жуки и пчелы», 1752) и лирике Серебряного века в частности - делает парадоксальным, если не по-футуристски оппозиционно-нигилистическим, скандальное соположение в перечислительной конструкции патоки и жвачки.
В. Н. Топоров отмечает, что еще «в античной традиции складывается образ... поэзии-меда (у Платона, Горация и т. д.)», приводя в пример его вариацию у О. Мандельштама: «чтобы, как пчелы, лирники слепые нам подарили ионийский мед» [9, с. 328]. Мед - одна из любимых Мандельштамом поэтических субстанций, символизирующая «сол-
нечную сладость бытия. и неостановимость жизни» [10].
Интересно, что в том же столь знаковом для истории России 1917 г., когда М. А. Зенкевич пишет «Голод дредноутов», О. Э. Мандельштам создает стихотворение «Золотистого меда струя из бутылки текла...», а К. Д. Бальмонт - книгу «Сонеты Солнца, Меда и Луны», сквозные мотивы которой - «творческая живительность природы. и неиссякаемая притягательная власть “меда” поэзии» [11, с. 233].
Таким образом, за счет традиционного возвышающего «медового» контекста в стихотворении Зенкевича происходит поэтизация и возвеличивание звероподобного технического гиганта, представляемого неким сильным, агрессивным, жадно насыщающимся жвачным животным, которое, тем не менее, потребляет, наряду со жвачкой, и патоку - золотую и радужную (колористические признаки света, радости, добра). Посредством уравнивания высокого и низкого, претворения меда поэзии в патоку нефти происходит намеренное одухотворение машинного, категоричное утверждение новых военно-технологических революционных ценностей, когда, по словам Н. Бердяева, царствуют «одержимость, точно люди находятся во власти какой-то внечеловеческой силы, искажающей их человеческие черты» и «языческий культ силы, который вдохновляет» [12, с. 89-95].
Свойственные приведенному выше тексту - поэтическому властному призыву к военному судну утолить его «топливный голод» - черты суггестивного, так называемого «волевого» языка («в грамматике ему принадлежит область повелительного наклонения в глаголе» [13, с. 39]), грамматического рисунка поэзии мистерий и заклинаний (создаваемого «при помощи императивов в комбинации с обращением к участникам - людям и предметам, а также грамматикой, выражающей смысл «здесь и сейчас» [14, с. 228]) сменяются в стихотворении другого акмеиста левого крыла В. И. Нарбута «Же -лезная дорога» («Пыхтело в пахах у паровоза.», 1920-1922) еще более экспрессивной грамматикой, а именно - оригинальным безглагольным синтаксисом, создающим рваный синкопический ритм стиха: Кругом обмолот, — урожай — в амбар Под свист из пор, под хруст и пар.
(Павлин нефтяной, он хочет быть зеленым, Перо перегорело — пахнет паленым).
Капустные ядра, в три обхвата бревна, Жираф-экскаватор, туши и жиры —
Как тут обмозговано, полнокровно,
Нефть, уголь и хлеб —
Утробные пиры!..
В. И. Нарбут, создавая торжественный гимн форсированной индустриализации первых пятиле-
ток, намеренно акцентирует антитезу старого и нового, и отнюдь не только в производственно-промышленном секторе, но и в литературном, панибратски, обращением на ты, отрекаясь от предшествующей традиции: Совсем не твоя это дорога, Некрасов, / Не твой это, Блок, кучерявый машинист! Перед нами предстает грандиозная картина «революционного переворота и выхода на сцену нового класса, выросшего среди шума и грохота машин» [15, с. 4], аллегорически представленная в виде гигантского паровоза-большевика, покоряющего за районом район безграничные просторы Родины (Игоры, и тундры, поля, пустыни, /Тайгу...).
Тексту присущи яркие признаки грамматики модернистского письма: «отсутствие глаголов где только возможно, использование тире, эллиптические конструкции» [16, с. 122], ритмико-синтаксические перебивы, обилие «агрессивных» согласных (особенно р) и консонантных сочетаний (кр, хр, бр, др, пр), аритмия, неполнота, фрагментарность, обрывочность, коллажность (включение указаний на другие роды искусства, а именно - киноискусство: Кадрированные в кино составы / Продергивает по ночам рука). Все это формирует эффект масштабной панорамы, создаваемой символическим перемещением камеры вдоль несущегося в светлое будущее состава с разнообразной продукцией, гипертрофированно гиперболизированный размер которой (Капустные ядра, в три обхвата бревна, / Жираф-экскаватор, туши и жиры) воплощает смыслы созидательного обновления и процветающего изобилия. Сопровождающие динамичное движение паровой машины резкие, агрессивные звуки (свист, хруст) и запахи (пар, пахнет паленым) заставляют лирического героя захлебываться экстатическим восторгом от рациональной силы (обмозговано) и витальной мощи (полнокровно) описываемого рационального механистического действа: Как тут обмозговано, полнокровно...
Нарбут намеренно поэтизирует и возвышает претворение природного в техническое: покорение природы человеком (урожай — в амбар), метафорическое сопряжение растительного и милитаристского (капустные ядра), анималистического и технического (жираф-экскаватор). При этом вставная конструкция (Павлин нефтяной, он хочет быть зеленым, / Перо перегорело — пахнет паленым) потому, на наш взгляд, и отделена от общего потока смыслового развертывания стихотворения скобками, что в ней автор позволяет себе лирическое отступление, противоречащее так открыто проповедуемой им индустриальной идеологии. Нефтяной павлин, наряду с жирафом-экскавато-ром, - участник созданного Нарбутом механического бестиария, состоящего из экзотических - и
здесь демонстративное противопоставление новаторского и оригинального всему традиционному! -животных, является метонимическим заместителем то ли включенных в состав поезда нефтяных цистерн (Цистерны валят свои окорока), то ли самого паровоза, движущегося за счет сгорания нефти.
Последнее кажется нам более вероятным по причине довольно стойкой в русской литературе и всегда связанной с размышлениями о путях развития страны соотнесенности образов движущегося транспорта и птицы (ср. птица-тройка у Гоголя; см. также [17, т. 1, с. 145; 18, с. 14]). Символизирующая величественную силу и диковинную красоту экзотическая птица нефтяной окраски хочет быть зеленой, т. е. естественной частью первозданной природы. Однако преобразующая энергия нового человека несет ей неминуемую участь сгорания: перья нефтяной птицы перегорают, издавая характерный запах паленого.
В анализируемом произведении происходит по-ликодовая персонификация железнодорожной техники посредством наслоения разнообразных моделей «оживления». Так, «мифологическая персонификация поезда, выливающаяся в нетипичное сочетание отец-паровоз» [18, с. 15-16], а также использование «зооморфного гештальта» [там же] (цистерны валят свои окорока; туши и жиры) базируются на многократном обыгрывании телесной метафоры. Актуализируется примитивный физиологический, органо-соматический код, превращающий бездушный механизм в живое существо: у цистерн появляются окорока, паровоз издает свист из пор, а вагоны устраивают утробные пиры, главными яствами которых становятся нефть, уголь и хлеб.
Что касается лексемы пиры, то в контексте общей торжественно-пафосной тональности стихотворения ее актуальное значение прочитывается традиционно: это «символ устойчивости миропорядка, благополучия, всеобщей гармонии, <...> праздника жизни, расцвета жизненных сил» [19, с. 121-122]. Нетрадиционным же для поэтического «пиршественного меню» представляется включение в него, видимо, в порядке убывающей значимости, с одной стороны, актуальных для индустриально-экономического антуража эпохи сырьевых номинаций - нефти и угля, а с другой стороны, такого «ключевого знака лингвокультуры, характеризующегося высоким прагматическим потенциалом, положительной символьностью», как хлеб [20, с. 11].
О хлебе «как прототипическом образе семантической изотопии еда» [21] написано немало работ, авторы которых [22; 23] единодушны во мнении, что «макроконцепт хлеб несет в себе не только и не столько смысл естественного жизнеобеспечения, но и целый спектр значений духовного образа жизни русского народа» [24, с. 5], «символизируя глав-
ные аспекты духовности, божественного, человеческой судьбы и Жизни в целом» [20, с. 11].
Здесь уместно вспомнить интерпретируемую несколькими страницами выше строку М. А. Зенкевича: Золотую патоку радужной нефти! Удивительное созвучие глубинных смысловых связей в «нефтяных» контекстах двух поэтов, которые, к слову, были связаны узами дружбы, не кажется нам случайным: золотая патока и хлеб в качестве символов высокой духовности все-таки понадобились стихотворцам, декларирующим ниспровержение старого и утверждение нового, для облагораживания того животного и низменного, что прочно соотносится с жвачкой и утробой, с чернотой и физиологической нечистотой угля и нефти. Так, пожалуй, впервые в русской поэзии проявляется столь значимый для современной семантической развертки концепта мотива оправдания нефти, априори воспринимающейся до брезгливости настороженно и негативно.
С другой стороны, символическая эмансипация сырьевых ресурсов, уравнивание их в правах с хлебом, который представляет собой «не только продукт, но и вообще то, что нас подпитывает, поддерживая нашу жизнь» [25, с. 22], в «механистически-нефтяном» контексте постреволюционной поры построена на демонстративной физиологичности. Физиологичности возвеличиваемой, воспеваемой в качестве более важной, нежели духовность и ментальность, составляющей жизнетворения.
Главным органом, метафорически приписываемым механизмам, оказывается живот (прозрачность этимологии здесь очевидно провоцирует идею примата «желудочно-кишечной» детерминанты бытия) или утроба - просторечно-сниженное наименование того же живота.
Н. В. Павлович в «Словаре поэтических образов» называет сцепку паровоз-живот устойчивой поэтической парадигмой, приводя в качестве примера строки В. И. Нарбута (Пыхтело в пахах у паровоза, /Переливалось, булькало в животе, /Пока, задыхаясь от невроза, /Налетом глицериновым он потел) и В. Г. Шершеневича (Ты бульбулькал нефтью в животе стальном [о паровозе]) [17, т. 1, с. 720]. Метафорическое представление таинственных внутренностей механизма урчащей утробой (утробные пиры, булькало в животе, бубулькал нефтью в животе), видимо, - место встречи мифологизированных представлений о первобытном, бессознательном или досознательном существовании бездушных гигантов - либо звероподобных, либо машиноподобных, либо звероподобных машин.
Так, пилотный интернет-эксперимент на определение в поисковой системе Google коллокации урчащая утроба дает следующие результаты: он вылетел, словно его выплюнула урчащая утроба
огромного зверя; еще пара монет упала в урчащую утробу автомата; из урчащей утробы бронетранспортера; урчащая ненасытная утроба зверя; отрывает огромные куски кенгурятины и засовывает в ненасытно урчащую утробу; Станки ... урчат утробой, полной масла (отметим, что эти результаты не выборочные, они представляют совершенно разные тексты и следуют один за другим в том порядке, в котором здесь представлены). Как видим, урчащей утробой наделяются звери, автоматы, бронетранспортеры, станки, носители утроб огромны и агрессивно ненасытны.
Подведем итоги. Интенсивное включение концепта нефть в дискурс русской поэзии революционной поры становится одним из значимых элементов обновления лингвокультурного кода эпохи. Так, ассоциативно-смысловая корреляция нефть -еда трансформирует традиционную семантику «пищевых концептов» русской поэтической и языковой картины мира в сторону техницизма и механицизма, свойственных модернистскому и авангардному художественному сознанию 10-х - 20-х гг. ХХ века.
Список литературы
1. Орлова О. В. Специфика реализации медиаконцепта нефть в дискурсе малой прессы Томской области (на примере газеты «Нарым-ский вестник») // Вестн. Томского гос. пед. ун-та (Tomsk State Pedagogical University Bulletin). 2012. Вып. 1 (116). С. 232-236.
2. Попов Е. А. Динамика жизненных форм русского авангарда начала XX века: дис. ... канд. филос. наук. Барнаул, 2003. 185 с.
3. Бычков В. В. Эстетика Серебряного века: пролегомены к систематическому изучению // Вопросы философии. 2007. № 8. С. 47-57.
4. Загидуллина М. Международная конференция «Пищевой код в славянских культурах» (Москва, 2-4 декабря 2008 г.) // Новое литературное обозрение. 2009. № 95. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2009/95/za34.html
5. Лекманов О. О трех акмеистических книгах: М. Зенкевич, В. Нарбут, О. Мандельштам. М.: Intrada. 2006. 124 с.
6. Новейший словарь иностранных слов и выражений. Мн.; М.: Харвест: АСТ, 2001. 976 с.
7. Толковый словарь русского языка: в 4-х т. / под ред. Д. Н. Ушакова. М.: Сов. энцикл.: ОГИЗ, 1935-1940.
8. Даль В. И. Толковый словарь русского языка: современная версия. М.: ЭКСМО, 2004. 736 с.
9. Топоров В. Н. Поэт // Мифы народов мира: энциклопедия. М., 1980. Т. 2. С. 327-328.
10. История русской литературы XX века (20-90-е годы). Основные имена: учеб. пособие / отв. ред. С. И. Кормилов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1998. 480 с. URL: http://www.hi-edu.ru/e-books/xbook046/01/about.htm
11. Молчанова Н. А. «Сонеты солнца, меда и луны»: проблемы творческой эволюции К. Д. Бальмонта // Вестник Воронежского гос. ун-та. 2008. № 1. С. 230-237.
12. Бердяев Н. А. Духовный кризис интеллигенции: ст. по обществ. и религ. психологии. СПб., 1910. 304 с.
13. Черепанова И. Ю. Дом колдуньи. Язык творческого Бессознательного. М.: КСП+, 1999. 416 с.
14. Панова Л. Г. Велимир Хлебников в работе над «чужими» сюжетами: «Заклятие смехом» и «Мирсконца» // Метаморфозы русской литературы: сб. памяти Миливое Йовановича. Белград, 2010. C. 221-239.
15. Заславский Д. Два Форда (Предисловие к русскому изданию) // Форд Г. Сегодня и завтра. Л., 1927. С. 2-13.
16. Фейлер Л. Марина Цветаева: Пер. с англ. Ростов-н/Д: Феникс, 1998. 416 с.
17. Павлович Н. В. Словарь поэтических образов: в 2 т. М.: Эдиториал УРСС, 1999.
18. Ковалева Е. А. Элементы «железнодорожного дискурса» в поэзии серебряного века: лексический аспект: автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб., 2009. 21 с.
19. Созина Е. К. Мотив перверсных пиров в русской поэзии 1830-1870-х годов // Архетипические структуры художественного сознания. Вып. 3. Екатеринбург, 2002. С. 121-129.
20. Савельева О. Г. Концепт «еда» как фрагмент языковой картины мира: лексико-семантический и когнитивно-прагматический аспекты: на материале русского и английского языков: дис. ... канд. филол. наук. Краснодар, 2006. 270 с.
21. Филиппова Е. В. Семантическая изотопия «еда» в художественном тексте (на материале малой прозы 60-80-х годов XX века): дис. ... канд. филол. наук. Ставрополь, 2004. 199 с.
22. Зинковская Л. С. Репрезентация концепта хлеб в народно-разговорной речи XIX - XXI вв.: дис. ... канд. филол. наук. Омск, 2006. 259 с.
23. Гачма Е. В. Концепт «хлеб / bread» в языковом сознании представителей русской, английской и американской лингвокультурных общностей // Ломоносов: материалы XV Междунар. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых (Москва, 8-11 апр. 2008 г.). М., 2008. URL: http://www.lomonosov-msu.ru/archive/Lomonosov_2008/11_3.pdf
24. Синячкин В. П. Концепт «хлеб» в русском языке: лингвокультурологические аспекты описания: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2002. 22 с.
25. Щеболева И. Б. Функционирование и развитие концептов свобода, власть и вызов в русской языковой картине мира (на материале художественных текстов): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ростов-на-Дону, 2008. 27 с.
Орлова О. В., кандидат филологических наук, доцент.
Томский государственный педагогический университет.
Ул. Киевская, 60, Томск, Россия, 634061.
E-mail: [email protected]
Материал поступил в редакцию 31.01.2013.
O. V Orlova
ASSOCIATIVE-SEMANTIC CORRELATION OIL - FOOD IN THE DISCOURSE OF THE RUSSIAN POETRY
OF THE REVOLUTIONARY ERA
The article is devoted to the analysis of associative-semantic correlation oil - food significant in the Russian poetry of a revolutionary time. It is proved that concept oil inclusion in a discourse of the Russian poetry becomes one of the significant elements of updating of a lingvocultural code of an era towards technicism and a mechanicism peculiar to modernist and vanguard art consciousness in the 10ies - 20ies of the 20th century.
Key words: stylistic-discursive evolution, Russian poetic discourse.
Tomsk State Pedagogical University.
Ul. Kievskaya, 60, Tomsk, Russia, 634061.
E-mail: [email protected]
