CC BY
131
Арон Гуревич «БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ» ДО ДАНТЕ*
Людей Средневековья волновал вопрос о том, где находится ад. Папа Григорий I затруднялся уверенно ответить на этот вопрос: одни полагают, говорил он, что ад где-то в земных пределах, другие же склоняются к мнению, что он - под землей. Были распространены верования, что земной мир и мир загробный непосредственно сообщаются. Папа Григорий I рассказывал, что некто Евморфий перед смертью послал своего раба известить военачальника Стефана: «...уже готов корабль, на котором мы должны отплыть в Сицилию» (цит. по: с. 171). Стефан в этот момент умер. «Отплытие в Сицилию» было синонимом отхода в загробный мир: жерла сицилийских вулканов вели, по тогдашним (унаследованным от Античности) поверьям, прямо в ад. Рассказывали, что готского короля Теодориха, еретика-арианина, врага и гонителя ортодоксальной церкви, затащили в кратер вулкана на Липарских островах его жертвы, папа Иоанн и Симмах. Много позднее моряки продолжали показывать своим пассажирам этот вулкан, называя его «Адом Теодориха». Некий отшельник, уединившийся на островке неподалеку от Сицилии, утверждал, что сам видел, как отвратительный демон перевозил на лодке связанную и истязаемую душу короля Дагоберта I, желая сбросить ее в вулкан, но тот был спасен вмешательством святых, церквам коих он при жизни пожаловал многие владения. Как было не верить подобным рассказам, когда многие сами слышали стоны и вопли душ отверженных, которые страдали в Везувии?! На протяжении веков Этну и Везувий прини-
* Гуревич А. «Божественная комедия» до Данте // Гуревич А. Избранные труды. Культура средневековой Европы. - СПб., 2006. - С. 145-193. 74
мали за входы в ад, а людей, умерших неподалеку от них, черти бросали в разверстые жерла.
Жители европейского севера верили в то, что чистилище и ад, равно как и Земля обетованная, находятся где-то на далеких островах, до которых можно, хотя и не без труда, добраться. Об этом наглядно свидетельствуют сказания о плавании святого Брендана. Этот святой жил в конце V - начале VI в. и совершил ряд плаваний из западной части Ирландии к берегам Шотландии, Британии, возможно, также в Бретань, на Оркнейские и Фарерские острова. В последующие столетия рассказы о плаваниях Брендана приобрели причудливую форму: повествования о путешествиях в дальние края сплавились воедино с эсхатологическими видениями. Мечты о Земле обетованной и страхи, порожденные ожиданием «конца времен», дух странствований и аскетизм, любовь к фантастическому и реминисценции из античной литературы, фольклор и религия смешались в этом повествовании, что и обеспечило сказанию широчайшую, поистине европейскую популярность. В своей основе это повествование примыкает к визионерской литературе Средневековья.
В рассказах о странствованиях ирландских монахов страна обетованная - это страна вечного цветения и плодоношения; в ней не испытывают ни голода, ни усталости. Овцы там величиной с быков, ягоды винограда - как яблоки, а рыбы встречаются такие, что одну из них монахи приняли за остров. На неком острове они нашли монастырь, его обитатели не стареют, не страдают от болезней или холода и никогда не испытывают недостатка в хорошей воде или в хлебе, неведомо как и откуда им достающемся. На другом острове мореплавателей ожидали приготовленные по воле Господа еда, питье и отдых.
Но на островах, среди которых в течение семи лет странствовали монахи, повстречалось им и немало ужасного. Страна блаженства и изобилия не отделена пространственно от обиталищ нечистой силы; путь в рай легко может привести и в ад. Здесь суетятся черти, пытающиеся ввести братьев во искушение, а один из монахов был сожжен адским огнем. Среди «островов блаженных» путникам повстречался пылающий остров кузнецов, ковавших души грешников, а затем они наткнулись на скалу, на которой сидел сам Иуда Искариот; по воскресеньям он отдыхал, по милосердию Господа, от адских мук; по истечении срока Иуда был окружен толпой
демонов и увлечен в ад. После семилетних странствий Брендан с оставшимися в живых спутниками возвратился домой с грузом драгоценных камней. Ныне писатели, озабоченные проблемой до-колумбовых открытий Америки, приписывают честь первооткрывателя также и святому Брендану. Игнорируя специфику средневековой визионерской литературы, они пытаются прочитать повесть о его странствиях на тот свет как навигационное руководство...
Трактовка пространства загробного мира символична. Чтобы достигнуть ада, нужно двигаться на север; на север же устремлены взоры грешников, ожидающих кары. Но с пространством ли в прямом смысле мы имеем здесь дело? По мнению А. Гуревича, «север» в видениях - не страна света, но концентрация душевного отчаяния, а «восток» есть воплощение чаяния спасения. Пространство видений - это прежде всего экстериоризация «душевного пространства» средневекового человека. Только имея в виду символический аспект «карты» загробного мира, можно поставить вопрос о том, какова его общая пространственная структура.
В отличие от строго троичного расчленения у Данте, видения предшествующего времени, подобно церковному искусству, имеют преимущественно дихотомическое деление. Выражено оно, однако, не вполне ясно: на полюсах сознания действительно находятся парадиз и геенна, но между ними расположен ряд переходов, тяготеющих к тому или другому. Данте конструирует потусторонний мир с очень большой четкостью, и читатель «Комедии» без труда может охватить умственным взором все его грандиозное создание. У авторов более ранних видений странники по загробному миру посещают разные «места». Как они соотнесены между собой? Каков порядок их расположения? Все это совершенно неясно. Пожалуй, единственная попытка структурирования того света - это введение образа моста, переброшенного над потоком; по этому мосту, вернее, жердочке, суживающейся от видения к видению, должны перебираться души; праведным душам это удается, грешные же низвергаются в огненный поток очищения. Здесь луга отдохновения душ противопоставлены юдоли страдания. В остальном же загробный мир видений представляет собой конгломерат разрозненных пунктов, их связывает только путь, по которому странствующую душу визионера ведет ангел от одного локуса к другому.
Таково не только пространство загробного мира ранних видений, картина которого вообще прописана очень нечетко, но и организация ада и рая в сравнительно позднем ирландском «Видении Тнугдала» (или Тунгдала). Это произведение визионерского жанра XII в. считается одним из наиболее законченных и совершенных. В нем описание загробного блаженства избранников и кар, которым подвергаются грешники, дано с большой силой и редкой последовательностью. Нарастанию мук в аду соответствует повышение степени блаженства избранников божьих; нетрудно заметить определенную параллельность обоих описаний. Исследователи уже усматривают здесь набросок плана построения Дантова потустороннего мира. После странствия по аду Тнугдал не попадает сразу же в рай - между ними расположены места, где «умеренным карам» подвергаются души «не очень злых» и «не очень добрых»; это своего рода чистилище и преддверие рая. «Видение Тнугдала», отличающееся ритмичностью сцен и пропорциональностью распределения тонов, чрезвычайно далеко от записей «спонтанных» видений предшествующего времени. Но идея целостности пространства загробного мира отсутствует и в нем. Вслед за ангелом-поводырем Тнугдал «попадает» в разные «места», между собой ничем, кроме логики нарастающих кар или наград, не связанные. Ад, как и рай, - это совокупность разобщенных мест (гор, долин, болот, ям, строений и т.п.); их разделяют необъяснимые пустоты, скачкообразно преодолеваемые в повествовании. Тот свет - не единое пространство, он дискретен так же, как дискретно пространство мифологического мира.
Эта «лоскутность» пространства особенно заметна в «Видении Павла». Перемещения из одного места загробного мира в другое в этом сочинении обычно выражены словами: «и перенес (или «отвел») меня ангел в...». Столь же дискретна и пространственная структура Земли обетованной в «Плавании святого Брендана» (монахи-мореплаватели плывут по морю от одного острова к другому).
Мифологические и вместе с тем «психологические» свойства пространства загробного мира проявляются и в своеобразной его «иррациональной топографии». С одной стороны, место блаженства душ избранных и место мучения душ грешников противопоставляются в видениях: рай - на небесах или на «счастливых островах», а ад - подземное царство. С другой стороны, и ад, и рай могут быть
по соседству, в странах, отделенных одна от другой несколькими днями пути по морю. Иногда же они вообще соседствуют. Визионер Бернольд был приведен в «темное место», куда «из соседнего места» доносились сладостные ароматы, оттуда же был виден луч света: обитатели ада видят райский свет и обоняют благоухания «обители отдохновения святых». В популярном трактате «Светильник» Гонорий Августодунский писал, что избранники в раю будут наблюдать отвергнутых Богом и радоваться их мукам, даже если среди них увидят своих родителей, супругов или детей; грешники перед Страшным судом узрят блаженство избранников; таким образом усилятся страдания одних и блаженство других. В целом загробный мир в видениях представляется сравнительно небольшим и тесным, его можно обойти за один или несколько дней.
Казалось бы, странно говорить о времени и его течении в загробном мире, где царит вечность. Однако в видениях речь идет, как это ни парадоксально, больше о времени, чем о вечности. Согласно ирландским сказаниям, по милости божьей грешникам дается отдых от мук по воскресным дням. Автор «Странствия Брендана» распространяет это милосердие даже на Иуду. Хотя он подвергается ужасающим пыткам в двух адах, горячем и холодном (по вторникам, четвергам и субботам он мучается в «нижнем аду», а по понедельникам, средам и пятницам - в «верхнем»), все же и ему дарована пауза - в воскресенье и в праздничные дни он отдыхает на одиноком морском утесе, потому что несколько раз и ему довелось при жизни совершить доброе дело. Согласно «Видению Адамнана», клирики, нарушившие обет, и всякого рода обманщики тоже попеременно, с периодичностью в час, то возносятся к небесам, то погружаются в глубины преисподней. Душам, томящимся в аду, рассказывается в «Видении Баронта», из рая посылается манна, которая восстанавливает их силы; получают они ее ежедневно, «около шестого часа».
Тнугдал видел на том свете ирландского короля Маккарти. Тот сидел на троне, и в торжественной обстановке ему подносили драгоценные дары, но ежедневно на три часа король погружался в адские муки. Сопровождавший Тнугдала ангел пояснил, что подарки королю приносят нищие и пилигримы, коим тот подавал милостыню, временные же муки королю приходится претерпевать за то, что он запятнал себя нарушением брачной верности, убийством и нару-
шением клятвы; все остальные грехи ему прощены. В видении монаха Альбериха из Монтекассино кары грешникам из числа мирян установлены в три года, но наказания священнослужителям, которые не наставляли этих лиц на путь истины, - в 60 и в 80 лет, в зависимости от сана. Таким образом, в аду, видимо, продолжается земное время.
Но и в раю птицы пением отмечают канонические часы; с наступлением времени обедни сами собой зажигаются свечи. Здесь отмечают воскресенье и другие церковные праздники. Прежде чем перейти с нижнего неба на одно из более высоких в раю Адамнана, душа должна ожидать от 12 до 16 лет. Из «Видения Баронта» мы узнаем, что и в раю есть церковь, в которой священники служат мессу.
Время течет и в загробном мире у Данте, но это скорее «время наблюдателя», нежели «объективное» время существования ада и чистилища; «мерит год календами земными» не обитатель того света, а пришелец извне. В потусторонних областях средневековых видений этого различия нет - ходу канонического времени одинаково подвластны оба мира.
Однако представления о земном времени не всегда прямо переносятся на мир иной. Так, Тейгу и его спутники обошли Земной рай, как им казалось, всего лишь за один день, но странникам объяснили, что они пробыли там целый год, не испытав ни голода, ни жажды. Святой Баринт, поведавший Брендану об «обетованной стране святых», тоже приводит слова посланца божьего, который там ему явился и сказал: «Ты год находишься на сем острове, а еще не вкусил ни хлеба, ни питья, и ни разу не сморил тебя сон, и не видал ты здесь ночи» (цит. по: с. 175).
Можно подумать, что в подобных случаях имеется в виду субъективное переживание времени. Но когда, охваченные тоской по родине, странники возвратились к берегам Ирландии и один из них, вопреки предостережению обитательницы «Страны женщин», ступил на землю, он тотчас обратился в прах.
В раю и на земле время текло по-разному, и то, что в «Стране женщин» было годом, в Ирландии - веками. По-видимому, «тут» и «там» время обладает неодинаковыми качествами: на земле оно ведет к разрушению всех вещей, в мире блаженных оно нетленно. Соприкосновение времени с вечностью меняет его природу. Со стран-
никами в загробном царстве происходит примерно то же самое, что, согласно теории относительности, должно было бы случиться с путешественниками на космическом корабле, отправившимися в дальние районы Галактики: их время протекает иначе, чем на Земле. В «Пантеоне» Годфрида из Витербо повествуется о странствии нескольких монахов, которые по океану добрались до Земного рая. Там один день равен столетию на земле, и по возвращении домой они не застали в живых никого из своих современников, изменились законы, разрушились старые храмы и города. Другие монахи, которым также посчастливилось посетить парадиз, просили разрешения остаться в нем на 15 дней, но с изумлением узнали, что пребывают там уже семь веков! Как могло это быть? - вопрошают они, и слышат в ответ: плоды от Древа жизни и вода из Источника юности отчасти приобщили их к вечной жизни. Им также поведали, что имена их внесены в книгу отпеваний, и поэтому по истечении 40 дней после возвращения на землю они обратятся в прах и найдут вечное успокоение. Так и случилось.
Возможно и противоположное соотношение земного времени и времени загробного мира. Некий самовольно вышедший из ордена монах, не получив отпущения грехов перед смертью, сам избрал себе загробную кару: двухтысячелетнее пребывание в чистилище. Некоторое время спустя после смерти он явился епископу и поведал, что благодаря молитвам за его душу и милостыне, розданной епископом, два года были зачтены ему за две тысячи лет загробных мук и ныне он совершенно от них избавлен. Объединяет оба варианта соотношения времени «здесь» и «там», очевидно, своеобразная «фольклорная» трактовка времени: это время сказки, эпоса, мифа; в этой интерпретации у времени нет линейной однонаправленности.
Экстраполируя земное время на тот свет, средневековый человек властно утверждал длительность своей жизни, выдвигая ее в качестве единственного мерила темпоральности. Время в потусторонних сферах опять-таки оказывается экстериоризованной духовной жизнью людей, подчеркивает Гуревич.
Христианская религия обещает воздаяние в «конце времен»; Страшный суд с последующим вступлением душ праведников в обитель вечного блаженства и низвержением душ неоправданных грешников в геенну произойдет в будущем, по прекращении земного века. Такова и трактовка церковной иконографии. Но литера-
турные видения ничего не говорят о грядущем пришествии Христа. Их интерес к Страшному суду весьма ограничен, он явно вытеснен мыслью о наградах и муках, уготованных душе непосредственно после ее отделения от тела. Книга с перечнем заслуг и грехов не пребудет за семью печатями до «исполнения времен» - она открывается для каждого умершего, и вокруг его души тут же возникает тяжба между злыми и добрыми духами. Визионеры бродят по загробному миру, оставаясь в земном времени, в текущем моменте. Расплата ожидает человека не когда-то в будущем, а теперь же. Богатому немецкому горожанину по имени Боксхирн было ниспослано видение: он созерцал Христа, восседающего среди множества людей в день Страшного суда. Когда Боксхирн к нему приблизился, Христос возгласил, что он заслуживает смерти и низвержения в ад, так как никогда не подавал милостыни беднякам.
Возвратившиеся с того света иногда рассказывают об испытанных ими муках чистилища или ада, дьявол налагал на них свою когтистую лапу, они уже видели поджидающее их место в аду. Загробный мир близок как пространственно, так и во времени. Силой страхов и надежд тот мир из будущего перенесен в видениях в настоящее время. Иначе говоря, он в - будущем, но это будущее реально присутствует в настоящем.
Нечто подобное можно сказать и о культе святых. Как человек святой - пленник земного несовершенного мира, но святость его не от мира сего, она - отблеск вечности, поэтому он еще и при жизни как бы обитает и в ином мире.
То, что, согласно теологии, укладывается в рамки линейного времени, непрерывно текущего из прошлого через настоящее в будущее - от творения мира и страстей Христовых к концу света и торжеству высшей справедливости, - в видениях и в житиях святых распластано в единой временной проекции, соседствует в странной для нас «одновременности». Как и в церковной иконографии, мы сталкиваемся здесь с мышлением, которое пространственно моделирует время, располагая бок о бок минувшее, настоящее и грядущее. Эта модель мира лишена временной глубины: неощутим груз веков, протекших с момента творения, ибо память, не отягощенная знанием сакральной истории, простирается всего на несколько поколений, уступая затем место преданию, эпосу и сказке, отсутствует и представление о длительном будущем, пос-
кольку ожидание надвигающегося конца света постоянно латентно присутствует в этом сознании, время от времени реализуясь в виде социально-психологических катаклизмов, а идея Страшного суда оттеснена мыслью о загробном воздаянии, следующем сразу же после смерти индивида, и о расправе высших сил над провинившимся, настигающей его немедленно после прегрешения.
Хинкмар Реймсский в рассказе о видении Бернольда приводит его по пути загробных странствий в обитель отдохновения святых, где стоит церковь, в ней готовится отслужить мессу... сам Хинкмар. Страдающий в аду король Карл просит Хинкмара помолиться за него, обещая быть всегда ему послушным. Молитвы клира облегчают участь души короля. В каком времени это происходит? В настоящем? Но ведь Хинкмар еще жив, он служит мессы в Реймсском соборе. В будущем? А ведь Бернольд уже видел архиепископа в раю. И после этого он поведал о своем чудесном видении этому же самому архиепископу! Видение происходит в особом времени, в котором настоящее и будущее не находятся в отношении линейной последовательности, но объединены в неком «мифологическом континууме».
Время и пространство как «категории» средневековой культуры не представляли собой абстракций, они конкретны. Святые места окружала мирская периферия. Сакральные периоды и моменты нарушали и ритмически расчленяли повседневное течение времени. Оценка сакральных времени и пространства была принципиально иной, нежели профанических времен и мест. Все сакральное принадлежало вечности, поэтому и связанные с ним отрезки пространства и времени отличались прочностью и неуничтожи-мостью. Священное время не течет и не исчезает - оно покоится, отражая вечность. Вечность, в отличие от обычного времени, не знает последовательности, она существует «вся сразу», и священные особы не подчинены течению истории. На фронтонах соборов персонажи Ветхого и Нового Заветов, картины сотворения мира, грехопадения, изгнания из рая прародителей, страстей господних и Страшного суда размещены в одном пространстве. Но сакральное пространство храма расчленено, и каждая составляющая его часть соответствует определенному этапу священной истории.
Памятники среднелатинской литературы, и в том числе повествования о посещениях потустороннего царства, вообще не позво-
ляют безболезненно выделить время и пространство как категориальные понятия - настолько глубоко укоренены они в едином целостном и нерасчлененном видении мира. В момент видения можно наблюдать и переживать не только настоящее и будущее, но и прошедшее. Цезарий Гейстербахский приводит ряд видений, в которых духовные лица сподобились созерцать различные эпизоды евангельской истории: рождество Христово, младенца Христа в яслях, его же в трехлетнем возрасте, наконец, в окружении угрожающих Ему казнью иудеев и Христа распятого. Богословы могли развивать учение об эсхатологии и повторять, что Страшный суд, долженствующий завершить земную историю, свершится в «конце времен». Рядовому верующему трудно было представить себе воздаяние где-то в неопределенном, далеком будущем. Когда его мысль обращалась к концу света, он приближал этот момент к настоящему и впадал в паническое ожидание немедленного последнего суда.
В результате отхода народного сознания от официальной эсхатологии парадоксально усиливалась его «персоналистская» установка. На первый взгляд, ее следовало бы искать скорее в христианстве элиты, а не массы. В самом деле, догматическое христианство придерживалось учения о суде над душами всех людей, когда-либо живших, который состоится в «конце времен». А в визионерской литературе постоянно присутствует мотив суда над душой отдельного человека сразу после его кончины. На душу каждого заведены отдельные книги, куда заносятся его грехи и его заслуги; эти реестры ведут соответственно демоны и ангелы, которые и предъявляют их ему в момент смерти. Судьба души индивида решается обособленно от судеб душ других людей. Как бы вырванный из истории спасения, человек один на один поставлен перед лицом верховного трибунала. Идея индивидуального суда, несомненно, выражала определенный этап становления личности, и эта идея была известна уже и в У1-УШ столетиях. Иными словами, «народный персонализм» был неотъемлемой чертой средневекового мировосприятия, а вовсе не симптомом его распада, подчеркивает автор.
Противоречивое сосуществование идеи Страшного суда в «конце времен» с идеей немедленного индивидуального воздаяния можно обнаружить и в Евангелиях. В Евангелии от Луки кары и награды обещаны непосредственно после смерти. Так, Христос говорит преступнику, распятому вместе с ним: «...истинно говорю
тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23: 43.) Нищий оказывается в лоне Авраамовом, а богач в аду сразу же после кончины (Лк. 16: 22). В других Евангелиях предрекаются второе пришествие и Страшный суд (Мф. 24: 3; 25: 31-46; 26: 29 и др.).
Расхождения версий Евангелия от Матфея и версии Евангелия от Луки не сводились только к неодинаковому пониманию времени суда над душой умершего. Различие между этими версиями заключалось, кроме того, и в том, что у Матфея акцент делается на коллективном судилище: Христос судит народы, а у Луки речь идет об индивидуальной участи.
Возможно, что в эпоху возникновения христианских текстов разрыв между обеими версиями не ощущался, ведь первые христиане жили в ожидании близящегося конца света. «Откровение Иоанна» (22: 20) завершается криком нетерпения: «Свидетельствующий сие говорит: ей, гряду скоро! аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе!» Финал истории мыслится близким, хотя сроки неведомы никому, помимо Творца; Христос обещает, что многие из еще живущих станут свидетелями его второго пришествия (Мф. 16: 28).
В первой половине XIV в. папа Иоанн XXII счел необходимым специально разъяснить, что ни праведники не обретут жизни вечной, ни осужденные не попадут в ад вплоть до воскресения из мертвых в «конце времен». Такого рода подтверждение истин, высказанных в Писании, вероятно, понадобилось в связи с широким распространением той точки зрения, которая нашла свое выражение в литературе видений и расходилась с учением о Страшном суде. Возможно, послания папы 1331 г. и 1332 г. следует рассматривать как своего рода ответ на «Божественную комедию», в которой умершие уже распределены по отсекам загробного мира - аду, чистилищу и раю.
Верующий ориентировался на близкое, конкретное и ощутимое. Он с легкостью материализовывал духовное и сверхъестественное. Этот процесс материализации сверхчувственного совершался и с человеческой душой.
В описаниях видений неоднократно говорится о состоянии, в котором душа, временно отделившаяся от тела для того, чтобы посетить мир иной, возвращается затем в свою телесную оболочку. Прежде всего она, естественно, испытывает сокрушение, вызванное как созерцанием мук грешников, так и сознанием необходи-
мости покинуть рай и быть еще некоторое время в несовершенном и греховном мире. Происходит коренной перелом в жизни человека, он становится на путь истины, уходит в монахи, раздает имущество бедным, увещевает окружающих воздерживаться от грехов.
Во время пребывания в потустороннем мире душа приобретает сверхъестественные способности понимания и видения. Сразу весь мир открывается перед ней. Странствуя по раю, Тнугдал обрел на миг чудесную способность одним взглядом охватить весь круг земной, причем не только ту его часть, которая была расположена в данный момент перед ним, но и все находящееся за его спиной. Это видение - особого рода; Тнугдал, узрев все сразу, получил обо всем увиденном ясное и полное знание. Некая бедная женщина, будучи в загробном мире, читала пророческую надпись, хотя была неграмотна. Но возвращение в оставленное тело не проходит для нее бесследно. В одних случаях воскресший временно теряет зрение или у него слабеет память. В других, наоборот, после воскресения у человека появляются новые способности, коими прежде он не обладал, что служит доказательством истинности его рассказа о посещении иного мира. Например, ничем не выделявшийся мальчик по имени Арментарий был взят на небо, после чего на три дня возвратился к родным и открыл им, кто из них вскоре умрет. И иные воскресшие нередко предсказывали судьбы еще живущих.
Этой способностью обладают и души некоторых персонажей у Данте. Но в целом трактовка души в «Комедии» и в видениях раннего периода глубоко различна. При всей наглядности адских мук центр тяжести у Данте перенесен на душевные страдания и земные страсти, продолжающие волновать и терзать человека и на том свете. Что касается физических страданий, то нужно вспомнить, что им подвергаются тени, лишенные земной оболочки. Это не более как «пустота, имевшая облик тел». Обитатели Дантова ада и чистилища не преломляют луча света, свободно сквозь них проходящего, поэтому они сразу же распознают пришельца из страны живых.
Облечение душ умерших плотью, учили теологи, произойдет перед наступлением Страшного суда. Но авторы средневековых видений, в отличие от Данте, об этом как бы забывают. В их понимании душа, помимо чисто нематериальных качеств, по-видимому, обладала и некоторыми физическими свойствами. Душа ирландца Фурсы, получив ожоги в загробном мире из-за проделок чертей,
столкнувших ее с душой мучившегося в адском пламени грешника, возвратилась в телесную оболочку, и Фурса до конца своих дней ходил с отметинами на подбородке и плече. Рудольф Шлеттштадт-ский, доминиканский приор, казалось бы, должен был иметь четкие представления о различии между телом и душой. Однако в своих «Достопамятных историях» он допускает весьма симптоматичную путаницу. В некоторых случаях он рассказывает о грешниках, души коих унесли черти, оставив дома одни лишь тела, но в повествовании об одном рыцаре, пришедшем на исповедь, читаем, что тому было предсказано: «...демоны должны забрать твое тело и унести его в ад».
Душа и тело, на время разъединившиеся, могут видеть друг друга. Так, душа монаха, о котором поведал святой Бонифаций, с отвращением взирала на покинутую ею оболочку. В момент, когда душа Баронта покинула его тело, он ее увидел: была она подобна маленькой птичке, только что вылупившейся из яйца. После этого она обрела новое тело, внешне подобное старому. Подобные описания отдельных авторов видений, сам характер мук, которым подвергаются грешники в аду, свидетельствуют о преобладании «материального», «телесного» взгляда на душу. На том свете мучаются «тела» душ - их жгут, рвут щипцами, плавят в горнах, пожирают, вываривают в котлах и т.п., они отличаются от человеческих тел только своей неистребимостью: будучи расплавлена, перекована в адской кузнице душа вновь возрождается для новых нескончаемых пыток.
Подобно телу, душа нуждается в питании. Так, в «Видении Павла» в раю текут реки из молока и меда, масла и вина. В других видениях упоминается луч с небес, который насыщает души избранников. Угощают и в аду: грешникам подносят наполненные огненной жидкостью бокалы; специфической инфернальной пищей считались жабы и змеи, сваренные в сере. Чувственно-материальные свойства, приписываемые душе и «фактам» потустороннего мира, для богослова - это «образы вещей». Только в этих «образах» явления мира иного могут быть доступны несовершенному, ограниченному человеческому разумению. Григорий Великий и иные теологи, очевидно, не были склонны принимать такие образы в качестве последней реальности. Иное дело - их аудитория, отнюдь не подготовленная к осознанию тонких различий между телесным и духовным; она была расположена воспринимать все описываемое в видениях буквально. Очищение души от грехов - один из главней-
ших вопросов эсхатологии. В богословских трактатах эти проблемы рассматривались в отвлеченно-умозрительном плане, в описаниях видений, предназначенных для широкой публики, склонной к чувственно-конкретному восприятию, требовалось приведение наглядных примеров, рассказ о «подлинных фактах», которые или засвидетельствованы самими визионерами, либо теми, кто их видел и с ними говорил. Проповедники ясно сознавали эту особенность своей аудитории. «Людей не столько убеждают слова, сколь живые примеры», - писал Григорий Великий.
Человек мыслился стоящим на перепутье, перед выбором: один путь ведет к загробному блаженству, другой - в ад. Потому-то основное место в видениях занимают картины не ада, а страданий, которые могут очистить душу грешника и подготовить ее к переходу к блаженству. Исследователи отмечали, что идея чистилища окончательно кристаллизуется в литературе незадолго до Данте, а в иконографии - не ранее XV в. Это, пожалуй, верно, но с существенной оговоркой: большая часть пыток, претерпеваемых душами в загробном мире, - это не только кара за грехи, но и средство избавления от угрозы вечных мук. Чистилище как таковое, как отсек загробного мира, четко отделенный от ада и рая, действительно, в ранних видениях не обозначено, но в известном смысле функциями чистилища наделены и ад, и земной мир.
В самом деле, чистилище, по мысли авторов видений, - место, где каются и очищаются от грехов. Но покаяние человек несет уже и на этом свете, при жизни, поэтому может быть сближение чистилища с земным миром. Епитимья, налагаемая на грешников, в ранний период выражалась прежде всего в причинении страданий телу; посредством физических лишений и мук должна была очиститься и душа. Подчас епитимья вообще была неотличима от физической пытки. Когда кающегося грешника принуждали провести ночь в могиле вместе с трупом, он, вероятно, чувствовал себя уже на том свете. Но поскольку души подвергаются мукам как в аду, так и в чистилище, то и между этими отсеками загробного мира тоже не всегда проводили резкие демаркационные линии. По Цезарию Гей-стербахскому, иные грешники, оказавшись на том свете, принимали чистилище за ад, а ад - за чистилище.
Ко времени Данте положение изменилось. Епитимья в большей мере приобрела характер душевного раскаяния, и не потому ли
стали более четко различать очищение души грешника при жизни от выжигания его грехов в пламени чистилища? Одновременно концепция загробного мира в большей мере «освободилась» от представлений о времени, будучи теснее соотнесена с идеей вечности, что не могло не способствовать прояснению противоположности между чистилищем - местом временного пребывания душ, и адом, где мучениям отвергнутых Богом не будет конца. Дихотомическая структура того света стала уступать место тройному его расчленению, столь четкому и завершенному у Данте.
Но основное отличие «Комедии» от визионерской литературы в том, что загробный мир Данте аллегоричен. Для средневекового человека аллегория не была равнозначна вымыслу, и трудно предположить, что и для Данте ад, чистилище и рай были не более чем поэтическими метафорами. Однако запечатленные в «Комедии» грандиозные картины потусторонней реальности были созданы именно Данте, и поэт осознавал себя в качестве их творца, творца в том смысле, что никто другой, помимо него, не был способен так их увидеть и в таких стихах воспеть.
Запредельный мир средневековых видений воспринимался иначе. В существовании чистилища может убедиться любой человек, который спустится в пещеру святого Патрика. Точно так же всякий, кто находился близ вулкана, мог услышать суету, поднимаемую бесами, готовившимися к приему грешника. И все, кому довелось побывать на том свете, видели огнедышащие колодцы ада, мрачный поток, разделявший обитель избранников от юдоли грешников, или стены небесного Иерусалима. Впрочем, необязательно было ходить так далеко, - в соборе верующий регулярно созерцал многие из этих картин, и, нужно полагать, в формировании снов и кошмаров визионеров церковные изображения играли не меньшую роль, чем слово священника.
Мир фантазии сознавался средневековым человеком как реальность.
С.А. Гудимова
