CC BY
231
УДК 821.161.1.09«1917/1991»
ФЕСЕНКО Эмилия Яковлевна, кандидат филологических наук, профессор кафедры теории и истории литературы гуманитарного института филиала САФУ имени М.В. Ломоносова в г. Северодвинске. Автор 58 научных публикаций, в т. ч. 5 монографий, 4 учебных пособий
«АРКТИЧЕСКАЯ.» ПОВЕСТЬ БОРИСА ПИЛЬНЯКА «ЗАВОЛОЧЬЕ.»
В статье исследуется повесть Бориса Пильняка «Заволочье», материалом для которой послужили впечатления писателя, участвовавшего в научной экспедиции на остров Шпицберген в 1924 году, что позволяет расширить аспект изучения феномена северного текста русской литературы XX века.
Ключевые слова: Арктика, натурфилософская тематика, «орнаментальная» проза, мотивный спектр, психологические портреты, стиль.
Б.А. Пильняк в 20-е годы XX века стал одним из лидеров авангардного искусства революционной России. По определению его современников, по книгам этого писателя можно было проследить «девять десятых судьбы» прозы революционной эпохи, а революцию он «принял... по-бунтарскому» (А. Воронский). В своем восприятии революции как символа ломки, исторических перемен, Б. Пильняк находился в русле русской литературы: достаточно вспомнить описание бурана в «Капитанской дочке» А. Пушкина перед восстанием Емельяна Пугачева, «ветер, ветер на всем белом свете» в блоковской поэме «Двенадцать», чтобы возникли ассоциации со строчкой из романа «Голый год»: «Россия. Революция. Метель».
Образы ветра, снега в прямом и метафорическом смыслах не раз появлялись в творчестве Б. Пильняка: в рассказе «Человеческий
ветер» «под каждой страной дуют свои ветры»; в «Старом доме» в 1917 году «страшная голодная гроза прошла по России, все разнесла <.. > все развеяла, все переморозила и перегрела в жарах и гололедицах»; в рассказе «Снег» действие происходило в «деревушке, придавленной снегом к земле. Небо было бело, воздух -бел, солнце не выходило из белых же облаков», вокруг был синий снег - «снег, снег, снег и небо, а звезды казались огромными, небо -атласным, синим, снег - бархатным, зеленоватым» [5, с. 370-395].
Природа в произведениях Пильняка всегда была связана с человеком. Суровая красота Арктики не оставила его равнодушным: во время экспедиции на Шпицберген вокруг себя он видел «айсберги необыкновенных, прекрасных форм, ледяные замки, ледяные корабли, ледяные лебеди. Мир исполнен был тишиной
© Фесенко Э.Я., 2013
и солнцем», арктическая ночь была загадочной и, казалось, что «быть может, горит над землей северное сияние, быть может, метет метель, быть может, светит луна, такая, что все, все земли и горы начинают казаться луной: .. .была луна и казалось, что кругом - не горы, а кусок луны, луна сошла на землю. Была невероятная луна, диаметром в аршин, и блики на воде, на льдах, на снегу казались величиной в самую луну, сотни лун рождались на земле» [6, с. 15].
Образ луны всегда волновал Пильняка. Он вспоминал остров Шпицберген, когда описывал луну в финале своей «Нерожденной повести»: «.Круглая, зеленая, полная, - нет, не так, - сухая, подмороженная, ледяная. - Нет, не так, -безразличная, покойная, черствая, добрая, глупая, - нет, нет, не так: поди ж ты, светит и мне в Москве, и в Мадриде, и в Париже, и на Шпицбергене, быть может, знакомый . приятель, глядит на нее из Лондона и обо мне подумал, -луна, как рубль (если луна в море отражается, можно сказать - «рубль луны разменен на серебряные пятаки водою», - это хорошо сказано, луна, как горшок, - нет, не придумаешь, все сказано), какое слово не придумай, - все перебрали. Так я и не придумал слово для луны». Он «найдет» это слово в метафорическом названии своей «Повести непогашенной луны», напечатанной впервые в одном сборнике вместе с его повестью «Заволочье».
Критик А. Воронский был одним из первых, кто обратил внимание на интерес Б. Пильняка к натурфилософской тематике: писатель исследовал взаимосвязь природы и человеческой натуры, биологические законы «стихийной повторяемости мира», человеческие инстинкты, в которых порой проявлялась «звериная правда» плоти, а также оппозицию жизнь-смерть, резко обострившуюся в российском обществе в начале XX века. По утверждению А. Во-ронского, Пильняк - писатель «физиологический». Люди у него «похожи на зверей, звери как люди <.> Пильняк тянется к природе как к праматери, к первообразу звериной правды жизни. <.> В сущности, и природа, и эта звериная жизнь у Пильняка скорбны» [1, с. 105-107].
Все это только подтверждает нашу мысль о том, что писатель Борис Пильняк не мог не оказаться на Севере, где царила первозданная природа, почти «звериная правда жизни», где могли жить только сильные люди. Из Архангельска он и отправился на научно-исследовательском судне «Персей» в плавание по Белому морю и Северному Ледовитому океану. Его впечатления от этого морского путешествия, от Архангельского Севера, от Северной Двины, от знакомства с бытом поморов и жителей ненецкой тундры отразились в повести «Заволочье», опубликованной в 1925 году в журнале «Красная новь». Материал для нее писатель собрал во время экспедиции на остров Шпицберген. Известен отзыв Пильняка об этой его книге: «Кончил я вчера повесть “Заволочье” - об Арктике, Шпицбергене, Новой Земле, Лондоне и о человеке, о Человеке, о прекрасном человеческом знании, о воле знать и о гениальной человеческой воле и праве любить». Революцию в ней заменили «человеческие и арктические страсти».
В повести объясняется значение слова «За-волочье», которое стало ее названием: «Норвежцы называли русский север - Биармией. <...> Новгородцы называли русский север -Заволочьем: - нет, не одни формы определяют искусство и, как искусство, жизнь, - ибо - как написать? - север, северное сияние, дичь самоедов, самоеды в юртах, со стадами оленей, -поморы, - и сюда приходят ссыльные, сосланные в самих себя, в житье-бытье, - и здесь северная, горькая, прекрасная - как последняя - любовь; это где-то, - где в тундре пасутся олени, а на водах по морю вдали проходят парусники, как при Петре I, и поморы ходят молиться в часовни, самоеды - идолам, вырубленным из полена.» [6, с. 90].
По своей композиции повесть «Заволочье» традиционна: она состоит из трех глав, которым предшествует экспозиция, выполняющая фактически роль вступления (или пролога), и заканчивающаяся своеобразным эпилогом, названным автором «Заключение». Можно говорить об использовании писателем приема композиционного кольца, т. к. она начинается
с описания жизни Лондона, в котором живет Франсис Эрмстет в ожидании «чего-то важного», а заканчивается описанием Москвы, в которой профессор Кремнев, готовясь к новой экспедиции в Арктику, отправляет письмо девушке в Лондон, предупреждая, что они не смогут в ближайшее время встретиться.
Е. Замятин в критическом обзоре «Новая русская проза», отмечая стилевые особенности прозы Пильняка, писал: «В композиционной технике Пильняка есть очень свое и новое - это постоянное пользование приемом “смещения плоскостей”. Одна сюжетная плоскость - внезапно, разорванно - сменяется у него другой, иногда по нескольку раз на одной странице. Прием этот применялся и раньше <...>, но ни у кого с такой частотой колебаний, как у Пильняка...» [3, 359]. Этот прием был характерен и для эстетики кубизма. Поэтику Б. Пильняка характеризуют также черты экспрессионизма, реализующиеся в частом использовании гипербол, и футуризма, проявляющиеся в его увлечении звукописью, использовании приема игры разными шрифтами, разнообразными приемами набора текста и пр.
Для текстового пространства повести Б. Пильняка характерно резкое смещение планов. А. Воронский, размышляя о русской прозе 20-х годов, утверждал, что в отличие от Се-рапионовых братьев и большинства молодых писателей 20-30-х годов XX века, «интересной фабулы у Пильняка нет, да и вообще фабулы нет. Не рассказы, не повести, не романы, а поэмы в прозе. Мозаика, механическое сцепление глав» [1, с. 121]. Еще ранее Ю.Н. Тынянов отмечал, что в 1910-1920-х годах появился новый вид повествования, сюжет которого движется путем «кусковой композиции» [7, с. 268]. Борис Пильняк часто обращался и к приему монтажа, способствующему созданию сгущенности художественного времени в произведении.
Многие исследователи определяли прозу Б. Пильняка как «орнаментальную», отмечая ее «ассоциативность» и «синтетичность», подчеркивая, что главная мысль его произведений
заключалась в том, что все в мире связано, объединено по ассоциации, все стремится отразиться в другом [4, с. 58].
Для повести «Заволочье», как и для многих произведений Б. Пильняка, по мнению
О. Егоровой, были характерны сквозные герои, общность рамочной ситуации, единое название, эпиграф, сквозная мотивная структура (на наш взгляд, это - мотивы метели/шторма, страха, смерти, двойничества, одиночества, мужества, долга, судьбы, памяти, любви); повторение на разных уровнях одних и тех же элементов текста - автоцитация [2, с. 120]. Так, например, в ней десятки раз повторялась фраза о том, что «человек в Арктике жить не может»:
- «На Земле Франца-Иосифа не живет, не может жить человек, и там нет человека.
- На Островах Уиджа - на острове Николая Кремнева - не может жить человек, но там доживали осколки экспедиции Николая Кремнева.
- На Шпицбергене - не может жить человек, но человечество послало туда людей —» [6, с. 50].
В текст пильняковской повести включены документы - научные и исторические справки, радиограммы, записи в экспедиционном журнале, акт о столкновении кораблей, грамота на пергаменте, написанная тушью и вложенная в стеклянную банку, запаянную в железо, на случай гибели экспедиционного судна «Свердруп» и пр.
Повесть «Заволочье» отличается огромным пластом фактического материала. Кроме подробностей, связанных с тем, как непросто проходила арктическая экспедиция, в ее тексте встречаются исторические справки о предыдущих экспедициях, следы которых обнаруживались во время стоянок судна, названия островов, погибших шхун и имена великих исследователей арктических просторов - Ф. Нансена, Г. Брусилова, Г. Седова и др.
Мотивный спектр повести включает мотивы страха, ужаса, отчаяния, которые в разные моменты испытывали люди, оказавшиеся наедине с могучей природой, общение с которой и покорение которой требовало от них мужества (а иногда и героизма), терпения и профессионализма.
Команда «Свердрупа» многое испытала во время штормов и метелей «когда судно превращалось в ком снега, ветер, который свирепо плевался и гнал волну, невозможность перенести сильную качку, и люди, лежа в койках, то вставали на ноги, то вставали на головы. ..<.. .> Нельзя было ходить, а надо было ползать; нельзя было есть, потому что не хотелось и потому что ложка проносилась мимо рта —» [6, с. 30-31].
В повести рассказывается о судьбе одной из научных экспедиций и, кроме часто встречающейся здесь морской терминологии, в ней, начиная с эпиграфа, в который вынесена цитата из труда ученого В.Б. Алпатова, чьи исследования продолжал профессор Н. Крем-нев, используется и научная терминология, когда перечисляется научное снаряжение экспедиции по гидрологии, метеорологии, биологии.
Лексический состав повести своеобразно подчеркивает и разнородность социальных групп, о жизни представителей которых в ней рассказывается: ученых, инженеров, рабочих, матросов, представителей северных народностей - поморов и самоедов. Психологические портреты некоторых из них, как, например, профессора Николая Кремнева, художника Бориса Лачинова даны подробно, во всей сложности характеров этих персонажей. Созданы колоритные портреты помора Могучего, инженеров Глана и Бергринга. Не часто появляющиеся на страницах повести члены экспедиции метеоролог Саговский, химик Елизавета Алексеевна тоже запоминаются своей яркой индивидуальностью. Выразителен портрет русского помора Могучего, с которым Лачинов встретился во время одной из стоянок судна и вся трагически сложившаяся жизнь которого вместилась в один абзац: «У этого человека, у Могучего, есть своя биография, как у каждого, - и она несущественна; за ним числится, как он в дни, когда в Архангельске были Мюллер и англичане, когда они уходили оттуда, он, помор Могучий, взял советское судно, ушел на нем из-под стражи, перестрелял советских матросов, судно продал в Норвегии, на второй его
родине: это несущественно; Европа не уделила ему места на своем материке, право на жизнь погнало его в смерть: нельзя не гордиться человеком, который борьбой со смертью борется за право жить.» [6, с. 62]. Даже небольшая бытовая зарисовка из жизни самоедов дает возможность узнать, что на всей Новой Земле жили только 22 их семьи и что как только появлялось на горизонте редкое судно «самоеды, ошалевшие от спирта, просочившегося на берег с судна, бестолково плавали на своих ёлах от берега к пароходу» [6, с. 14].
В домике инженера Бергринга встречались разные люди с разными взглядами и судьбами, но им было о чем говорить друг с другом: о жизни и смерти, о книгах, о женщинах. Они пили виски по утрам и коньяк по вечерам и слушали музыку. А потом «была ночь, когда люди прощались, - братья, - братья, потому что они вчера встретились по признаку человека, и завтра расстанутся, чтобы никогда больше не увидеть друг друга, - потому что на севере человек человеку - брат - -» [6, с. 50].
Север учит человека не только мужеству, но и терпимости, учит ценить человеческое общение. Девять месяцев в году работающие на Севере люди (и инженеры, и рабочие) были отрезаны от мира, общаясь между собой по радио или радуясь редким поездкам друг к другу на собаках или лыжах. Эти люди жили там, где «не нужно денег, потому что нечего купить, -там люди едят и пьют то, что скоплено, привезено с человеческой земли; там не дают алкоголя. Там нет женщин, - там ничто не родится, и люди приезжают туда, чтобы почти наверняка захворать цингой» [6, с. 53].
Исследователи творчества Бориса Пильняка не раз отмечали, что в его произведениях нет героев, а конкретные ситуации, переживаемые его персонажами, всегда дополняются обобщенно-философскими рассуждениями автора. Большинство пильняковских персонажей лишь поименовано, но каждый из них резко индивидуален. В повести «Заволочье» ни один из них не дан в развитии (не показана их «диалектика души»), разве только alter еgо автора - художник Лачинов
с его рефлексией меняет взгляд на свою жизнь: от всего им пережитого происходят изменения в его системе ценностей. При этом «право голоса» в повести Бориса Пильняка получают почти все персонажи. В характерах пильня-ковских героев всегда переплетается общее, социальное, и индивидуально-неповторимое. Наиболее распространенным в ней становится прием самораскрытия. Мысли и поступки множества людей позволяют писателю создать яркую картину поединка Человека с Природой, многозначным символом которой становится так до конца и непокоренная Арктика, красота которой потрясает.
Из пильняковской повести можно многое узнать и о психологии представителей коренных северных народов, и о людях, временно оказавшихся на арктических просторах, где сложилась определенная этика человеческих отношений. Широко распространенная фраза о том, что «человек человеку - враг», теряет свой смысл на Севере. В этом убедился художник Лачинов, оказавшись после гибели своих товарищей в ледяной пустыне, спасенный не известными ему людьми, построившими на Шпицбергене избушки и оставившими в них запасы для тех, кто будет после них проходить по этим трудным дорогам: «Лачинов на пути своем с острова Кремнева встретил три такие избушки, и они спасли его жизнь. <.. >
Быт и честь севера указывают: если ты пришел в дом, он открыт для тебя и все в доме -твое; но, если у тебя есть свой порох и хлеб, ты должен оставить свое лишнее, свой хлеб и порох, - для того неизвестного, кто придет гибнуть после тебя. <.. >
Там некому судить человека, кроме него самого, там он один, - и там у всех людей один враг: природа, стихии, проклятье, - там ничто никому не принадлежит, - ни пространства, ни стихии, ни даже человеческая жизнь, -и там крепко научен человек знать, что человек человеку - брат. Там человеку нужны только винтовка и пища, - там не может быть чужого человека, ибо человек человека встречает, как брата, по признаку человек, - как волк встречает
волка по родовому признаку волк. Там нельзя запирать домов, и там - в страшной, в брат-с ко й борьбе со стихиями - всякий имеет право на жизнь - уже потому, что он смел прийти туда, смеет жить —».
И в этих условиях человек должен оставаться человеком: «И там человек человеку -должен быть братом, чтобы не погибнуть: но и там человек человеку бывает волком, - там на Шпицбергене нет никакой государственности, ни одного полисмена, ни одного судьи, - но у каждого там есть винтовка и там есть быт пустынь» [6, с. 51, 60-61].
Б. Пильняк, не избегая рассказа о трагических моментах бытия людей на Севере, все-таки чаще рассказывает о величии духа человека, силе его воли, умении все выдержать и не сломаться. После крушения «Свердрупа» по приказу Кремнева был отправлен отряд из 22 человек под командой метеоролога Сагов-ского, который должен был сообщить о местонахождении оставшихся на острове 13 человек, охранявших научные материалы и продолжавших вести научную работу. В переходах по льдам погибли все, кроме Саговского и Лачи-нова. А потом остался один Лачинов. И дошел.
Повесть Бориса Пильняка отличает нерасторжимое сочетание «социального» и «природного». Как замечал А. Воронский, «властью человека над природой измеряется поступательное движение человеческого духа.» [1, с. 114]. В повести звучит гимн человеческому духу: «.в море, во льды, в страданиях
- идут люди, только для того, чтобы собрать морских ракушек и микроскопических зверят со дна моря, чтобы извлечь - даже не пользу, а - лишний кусок человеческого знания: благословенны человеческая воля и человеческий гений!» [6, с. 90].
Человек пришел в Арктику, чтобы использовать ее природные богатства, а для этого надо было ее покорить. Силен человеческий дух, но и арктические просторы нелегко покоряются, при этом потрясая людей своей мощью и красотой. Писатель Пильняк не мог не восторгаться северной природой. По мнению А. Воронского,
«Пильняк очень чуток к природе. Он любит ее, знает ее. Умеет подмечать оттенки, характерные мелочи, не бросающиеся обычно в глаза. Для леса, неба, зимы и осени, метелей у него много слов и сравнений» и как художник, создатель своеобразного, индивидуального стиля, «любит слово», «любит его историю, его первоначальный, коренной смысл, его ядро. <...> И здесь Пильняк верен себе, своему основному художественному методу: искать первичное, девственное, не замутненное позднейшим» [1, с. 128-129].
Величественная природа с ее стихийной силой встает со страниц повести «Заволочье». Писатель одухотворяет все природные явления, зверей и даже неживые предметы («судно, покряхтывая, ложилось на волны»; «берег уходил во мглу»; «мирно и глупо плавали тюлени»; «крутые ползли айсберги необыкновенных прекрасных форм»; «мертво горели север и небо»; «Двина щетинилась»; «ветер выл, срывал людей с палуб, завыл, заметался, засвистел»; «туман не пополз - побежал, заплясал, затыркался»; «вокруг - метели, которые бросаются камнями величиною с кулак»; «капитализм бросает на север людей, чтобы копать железо и уголь»). Тропы, используемые Пильняком, придают особую выразительность и эмоциональность его стилю. Синтаксис Пильняка близок к поэтическому. Очень выразительна звукопись, присущая пильняковскому тексту («Двина заброшена, дика, пустынна, -свинцовая и просторная»; «тундра - прозрачная пустынность, пустынное небо, пустая тишина»), а также яркие эпитеты, сравнения, олицетворения («тоскливое недоразумение»; «самоеды в одеждах, как тысячелетие»; «столы в кают-компании были похожи на беззубые челюсти стариков»; «над всем - небо, от которого тихо, как от смерти»; «у карбасов носы, как у турецких туфель»; «льды отрываются от ледяных громад и идут в океан убивать и умирать»).
Выразительность и изобразительность картин природы, нарисованных писателем, заставляют исследователей его творчества говорить о «кружеве метафор», создающем яркий орна-
мент его произведений, и, в частности, в повести «Заволочье»: «К земле “Свердруп” пришел в 0 час. 10 мин. Всю ночь на севере стояла красная, как кровь, никогда не виданная заря, от которой мир был красен. Вода была красной, лиловой, черной, зеленой: потом, за день и за ночь, вода была и как бутылочное стекло, и как первая листва, и как павшая листва, и лиловая всех оттенков, и коричневая, и синяя. А небо было - и красным, и бурым, как раскаленная медь, и сизым, как вороненая сталь, и белым, как снег, и розовым, как розы, - и в полночь ночное небо - темное - на юге. Понурая, земля лежала рядом, горы, глетчеры и снег, -и в извечной тишине кричали на скалах, на птичьем базаре - птицы, словно плачет, стонет, воет, рвет горечью и болью - нечеловеческими! - земля свое нутро, точно воет подземелье, нехорошо!...» [6, с. 64]. При этом не могло не появляться чувство гордости за тех, чья нога вступала на эту землю в первый раз: «В каждом человеке все же крепко сидит дикарь: эти земли, эта пустыня, эта мертвь - прекрасны, здесь никто не бывал, - так прекрасно и страшно видеть, изведать и знать первый раз!» [6, с. 75]. Художник Борис Лачинов в повести размышлял «о прекрасной человеческой воле -знать, познавать, волить познать» [6, с. 75]. И как бы ни было трудно, какие бы испытания не выпадали на долю человека на Севере, он туда возвращался еще и еще раз, а иногда и просто оставался там жить, как Лачинов.
Север оставил след в книгах писателей, в картинах художников, в фильмах операторов и режиссеров, в трудах ученых, изучающих природные богатства Северного края. Свой след оставляли и люди, которые почувствовали необычайную притягательность северной земли, сумели «услышать» ее многоголосый зов, в котором были и стон, и боль, и гордость, и восторг. Это произошло с художником Лачи-новым, когда он впервые, как и Борис Пильняк, оказался в Арктике, и его поразили увиденные им фантастические картины - и столбы северного сияния, и полярные ночи, и беззвездное небо. Испытав вселенское одиночество,
которое временами охватывает человека, и лютый страх смерти, человек начинает ценить жизнь, как Борис Лачинов: «Слышать, как рождаются айсберги, - как рождаются вот те громадные голубые ледяные горы, которые идут, чтобы убивать и умирать по свинцовым водам и волнам Арктики: это слышать гордо! И это можно слышать только раз в жизни, и только одному человеку на десятки миллионов удается услыхать это. И я не случайно беру глагол
с л ы ш ат ь : едва ли позволено человеку это видеть, как рождаются айсберги, как раскалываются глетчеры, - ибо человек заплатил бы за это жизнью» [6, с. 20].
Борис Пильняк справедливо утверждал, что его повесть «Заволочье» - о человеке, о его «гениальной воле», и о его вечном стремлении к познанию, о его праве любить. И о том, что даже в самых тяжелейших условиях человек может и должен оставаться человеком.
Список литературы
1. Воронский А. Литературные силуэты. Борис Пильняк // Пильняк Б. Заволочье. М., 2008. С. 103-131.
2. Егорова О. Цикл как жанровое явление в прозе орнаменталистов // Вопр. лит. 2004. № 3. С. 113-130.
3. Замятин Е. Новая русская проза // Рус. искусство. 1925. № 1.
4. Кожевникова Н. Из наблюдений над неклассической («орнаментальной») прозой // Изв АН СССР. Сер. лит. и яз. 1976. № 1. С. 55-66.
5. Пильняк Б. Голый год; Повесть непогашенной луны; Рассказы. М., 2009. 412 с.
6. Пильняк Б.А. Заволочье. М., 2008. 160 с.
7. Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М, 1997. С. 255-270.
References
1. Voronskiy A. Literaturnye siluety. Boris Pil’nyak [Literary Silhouettes. Boris Pilnyak]. Boris Pil’nyak. Zavoloch’e. Moscow, 2008, pp. 103-131.
2. Egorova O. Tsikl kak zhanrovoe yavlenie v proze ornamentalistov [Cycle as a Phenomenon in Ornamentalist Prose]. Voprosy literatury, 2004, no. 3, pp. 113-130.
3. Zamyatin E. Novaya russkaya proza [New Russian Prose]. Russkoe iskusstvo. 1925, no. 1.
4. Kozhevnikova N. Iz nablyudeniy nad neklassicheskoy (“ornamental’noy”) prozoy [From Observations of the Non-Classical (“Ornamental”) Prose]. Izvestiya ANSSSR. Se. literatura iyazyk. 1976, no. 1, pp. 55-66.
5. Pil’nyak B. Golyy god [The Naked Year]; Povest’nepogashennoy luny [The Tale of the Unextinguished Moon]; Rasskazy [Stories]. Moscow, 2009. 412 p.
6. Pil’nyak B.A. Zavoloch’e. Moscow, 2008. 160 p.
7. Tynyanov Yu.N. Literaturnyy fakt [Literaty Fact] (in Russian). Tynyanov Yu.N. Poetika. Istoriya literatury. Kino [Poetics. History of Literature. Cinema]. Moscow, 1997, pp. 255-270.
Fesenko Emiliya Yakovlevna
Humanitarian Institute, Severodvinsk Branch of Northern (Arctic) Federal University named after M.V. Lomonosov (Severodvinsk, Russia)
THE “ARCTIC” STORY ZAVOLOCHYE BY BORIS PILNYAK
The paper analyzes the story Zavolochye by Boris Pilnyak. The impressions of the writer who took part in the scientific expedition to the Spitsbergen Island in 1924 were used as a material for this paper. This allows extending the aspect of studying the phenomenon of Northern text in the twentieth-century Russian literature.
Keywords: Arctic, natural philosophy, ornamental prose, motive spectrum, psychological portrait, style.
Контактная информация: адрес: 164500, г. Северодвинск, ул. Торцева, д. 6;
e-mail: e.fesenko@narfu.ru
Рецензент - Галимова Е.Ш., доктор филологических наук, профессор кафедры литературы института филологии и межкультурной коммуникации Северного (Арктического) федерального университета имени М.В. Ломоносова
