CC BY
30
КУЛЬТУРА
ЭТНОЛОГИЯ
© 2008 г.
И.В. Осипова
АРХИВНЫЙ ФОНД В.А. СЕНКЕВИЧА КАК ИСТОРИКО-ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК
В течение двадцати лет профессор Магнитогорского государственного педагогического института (ныне Магнитогорский государственный университет) Всеволод Антонович Сенкевич занимался исследованием и изучением говоров русских сел Белорецкого района Башкортостана. Выбор данного региона не явился случайным для исследователя так же, как и не является случайностью для нас. Населенные пункты Белорецкого района уникальны в историческом и культурном отношениях. Как отмечал сам В.А. Сенкевич, «только на Урале, пожалуй, наблюдается такой процесс развития, когда заводской поселок превращается не в город, а в деревню»1. Достаточная географическая изолированность и удаленность района от крупных промышленных центров страны во многом определили довольно высокую степень сохранности здесь русской традиционной культуры.
История заводов Южного Урала показывает, что горнозаводское население было как раз той этнической средой, которая определила в прошлом развитие языка и быта в рассматриваемом регионе. Носителями русских национальных традиций на юге Урала стали рабочие заводских поселков; крестьянское население в меньшей мере оказывало влияние на формирование языка и этнографических особенностей.
На территории размещения заводов со второй половины XVIII века был сформирован район русских поселений, представляющих собой разные этно-локальные зоны, однако имеющих много общего в истории жизни и быта, а также «в особенностях формирования диалектных черт говоров русского языка на Южном Урале» (В.А. Сенкевич).
Материалы, собранные В.А. Сенкевичем с целью анализа лексики русских заводских поселений Белорецкого района, представляют несомненный интерес и особую значимость не только для филолога, но и для фольклориста, историка, этнографа. Фонд исследователя — ценнейший историко-этнографический источник. Полевые записи региона, сделанные Сенкевичем и группой студентов, на данный момент хранятся в городском архиве Магнитогорска.
Содержательность и разноплановость этнографического материала обусловлены характерным для Сенкевича стремлением подробно фиксировать повседневную действительность во всех ее проявлениях, мельчайших деталях, пусть даже незначительных на первый взгляд, касающихся личной бытовой жизни,
но так или иначе отражающих социальные, культурные явления в среде местного населения. Подобный подход позволил исследователю легко войти в вербальный контакт с информантами и собрать максимум разнообразной информации. Говоря словами К. Гирца, одной из существенных особенностей этнографического описания (оно же «насыщенное описание») является
микроскопичность, и только «через подробнейшее изучение мельчайших дета-
„ „ 2 лей и явлений исследователь может прийти к широким интерпретациям» .
С 60-х годов прошлого века В. А. Сенкевичем и группой студентов литературного факультета был предпринят ряд экспедиций в горнозаводские поселения трех территориальных ареалов: южный (Верхний Авзян, Нижний Авзян, Кага, Узян), северо-западный (Тирлян, Ломовка), северо-восточный (Зигаза, Лапышта, Инзер). Как отмечал сам Сенкевич, двойной интерес для исследователя представляет верхнебельская группа поселений (южный ареал), поскольку они связаны между собой родственными отношениями.
Совершались экспедиции преимущественно маршрутно-кустового типа, когда собирался обширный материал на различные темы, а обследованию подвергались одновременно несколько населенных пунктов. В качестве доминирующего метода в полевых условиях исследователем был использован метод беседы, позволивший в непринужденной, естественной обстановке зафиксировать речь информантов на различные темы. Помимо того, была записана речь жителей на свободные, отвлеченные темы. В записях исследователя она помечена как «разговор без намеченной темы».
Материалы, собранные в поле, фиксировались на магнитофонную пленку, затем обрабатывались и записывались в виде рукописного и машинописного текстов. Опись фонодокументов магнитофонных записей за 1969—1970 гг. представлена в Ф.463 оп.2 в количестве 105 дел. Сами тексты полевых материалов представлены в Ф.463 оп.1. Из них три дела (Д.16, Д.18, Д.20) — «Тексты с магнитофонных лент говора жителей деревень Н. Авзян, Кага, Узян», два дела (Д.15, Д.17) — «Тексты с магнитофонных лент говора жителей деревень Зигаза и Лапышта». Общий объем текстов составляет 1065 листов.
Опрошенные — жители 60-80-х гг. XX в.; самый пожилой информант 1867 года рождения. Историко-этнографический материал, зафиксированный Сенкевичем и группой студентов, подтверждают информанты фольклорно-этнографических экспедиций лаборатории народной культуры МаГУ более поздних лет (90-е г. XX — нач. XXI вв.). С 1991 г. ЛНК под руководством Т.И. Рожковой предпринимает направленные полевые выезды в обозначенные выше русские поселения Белорецкого района. Все записи, включая видео, фотоматериалы, а также региональные этнографические экспонаты, хранятся в архиве ЛНК МаГУ.
Из числа записанных В.А. Сенкевичем устных рассказов с определенной долей условности можно выделить следующие тематические группы: рассказы о труде и быте горнозаводских рабочих, отражающие хозяйственно-трудовую сторону жизни местных жителей; рассказы, характеризующие специфику промысловых занятий; рассказы о культурной жизни в селах региона. В рамках данной статьи будет рассмотрена первая группа рассказов, которые содержат информацию по истории образования и функционирования местных заводов,
специфику данного производства, особенности трудовой и повседневной жизни местного населения.
В связи с тем, что на Южном Урале сложился особый, горнозаводской тип культуры, завод являлся не только способом организации горного дела, но и формой жизненного уклада. Сама специфика осмысления завода заключается в осознании его не только как промышленного предприятия, но и как традиционного способа жизни. Потому истории завода как таковой информанты придают особое значение, а сам завод приобретает от этого исключительный статус.
Русские поселения Белорецкого района обязаны своим происхождением образованию заводов на данной территории. Процесс промышленного освоения Южного Урала идет по линии частной инициативы со второй половины XVIII века. Юг Урала, заселенный преимущественно башкирами, располагал необходимыми для освоения условиями: ценнейшие запасы леса, руды, довольно развитая речная система. Сами заводы были построены на арендованных землях башкир (территория Тамьян-Катайского кантона): «Потом декрет издан был — землю передать тому, кто ее обрабатывает, а у нас земля-то вся была у башкир. Башкиры ведь ей хозяева были. Тада ведь кантоны назывались, а не районы. Тамьяно-Катайский кантон наш был. Во!» (Уральский И. А., 1969 г., Кага). Тамьяно-Катайский кантон объединял в себе восемь волостей, куда входили исследуемые русские горнозаводские поселения: «Белорецкая волость с центром в г. Белорецке, которая состояла из волостей Белорецкой, Ломовской, Тирлянской; Узянская волость (центр — завод Узянский) состояла из волостей Авзяно-Петровской, Узянской, Кагинской и др.; Усман-Галинская волость (центр — Усмангалина) состояла из волостей Инзерской и Усмангалинской»3.
Рабочая сила на заводах создавалась, в первую очередь, за счет крепостного крестьянства, скупленного в центральной России и насильно пригнанного на жительство на Южный Урал, а также за счет переселения сюда рекрутов, раскольников, преступников и пр. «неугодных власти людей» на исправительные работы. «Ет далеко крепостной-то правил, были какие-то бояры. Говорили, что будто в Авзяне привезенный народ наш, но мы не знаем» (Ермилов И. К., 1969 г., В. Авзян).
По причине ничтожного количества пахотных земель на местах, а также отсутствия вблизи продовольственных рынков, владельцы заводов должны были обеспечивать рабочее население основными видами провианта: «Хлеб покупали мы, тут хлеба мы не сеяли, никакой, нет! Ничего не было из хлеба, из сеянного. Вот для себя может какой-то пуд овса, проса. Потом даже скотину держали, так ее табунов сроду не было никаких» (Ряхаева Н. И., 1969 г., Н. Авзян). Почти век спустя, когда большинство заводов практически прекратили свою работу, а ведение хозяйства, обработка земли постепенно становились для местных жителей вспомогательными средствами улучшения полуголодной жизни, земля в округе по-прежнему считалась собственностью башкир: «Ездили к башкирам луга покупали. В то время ведь не было свободного-та, ну как у башкир были. Полян много было у башкир. Это щас ведь не стали башкирам баранов возить. А то ведь барана увезешь — даст поляну» (Козлова Е. Н., 1969 г., Н. Авзян). Работа на заводе требовала огромных физических затрат, самоотдачи, потому на ведение личного хозяйства не оставалось не только времени, но и сил: «Башкиры нам как
говорили, если нам только дать земли, мы будем оправдываться своим хозяйством. Тада на завод работать не пойдем» (Рычков П. И., 1964 г., Инзер).
Производственные связи поддерживались и углублялись прежде всего связями этнографического характера. Зачастую браки заключались между жителями соседних поселений; значительно редко — между русскими и башкирами: «А! Боялися. Прежде, бывало, упаси, расстреляють за ето. Что ты! Никаких! Никак не можно! Асчас никто не понимаеть!» (Кудряшова А. З., 1969 г., Н. Авзян).
Местные заводы имеют очень сложную длительную историю, которая естественным образом нашла свой отпечаток в народной памяти. Предприятия проработали свыше ста лет и в течение этого времени каждое многократно перепродавалось из рук одного владельца в руки другого: «Завод был продан хфранцузам, их полно тут было. Тут переводчики были, он на нас глядить, мы — на него. А управитель был хфранцузскай тута» (Ермилов И. К., 1966 г., В. Авзян).
Вспоминают жители начальников, управляющих заводами. Довольно активно бытуют рассказы последних управляющих Авзяно-Петровским, Кагинским, Узянским заводами. Один из них — Траппе Ф. Ф. (вторая половина XIX в.): «А тут был Драп. Фамилия Драпе. А управляющий был Татаринов Иван Асафь-евич. А етот — Федор Федорович. Он как заметить за вами неправильность чего-нибудь, он ничего не говорил. Только скажеть «на дом!», значить «с работы снять». Только всего и больше ничего не говорил. Тут его хоть проси, хоть не проси, раз сказал «на дом», значить все!» (Уральский И. А., 1969 г., Кага).
Формы осмысления народом, в данном случае рабочими, фактов исторического прошлого очень своебразны. Тяжелые условия труда, существование рабочих в положении каторжан, наивная вера рабочих и крестьян в сильных заступников нашли отражение в сюжетах о реальных исторических лицах. Так, рассказывая о своих корнях, житель деревни Лапышта утверждает, что в Узяне очень распространена фамилия Пугачевых. Этих людей местные жители с уверенностью называют потомками самого Емельяна Пугачева: «Не один там Пугачев, там много их. Вот один Пугачев прошел, вот от него осталась кака-то женщина, вот от этой женщины пошли значит дети. Вот они стали Пугачевы. Вот эт, говорит, от Пугачева люди остались. Она не пошла с ними. Эт там у нас, в Узяне. Ага» (Малахов Ф. П., Пянькова Ф. П., 1969 г., Лапышта). Легенда о Пугачеве была записана Сенкевичем от жителя села Узян. Именно с именем Е. Пугачева информант связывает начало завода, хотя на самом деле это утверждение не имеет оснований и подтверждений: « Зашел он в Авзян и вот разбил он здесь завод. И действительно передавали, что он тут проходил. Шел он только за свободу, уничтожал только помещиков, а крестьян конечно освобождал от этого дела. Вот предки Пугачева мы, прадед он наш. Дед от мой от Пугачева был, маво отца дед — от Пугачева. Вот потому нас и называют Пугащи, Пуга-щевы» (Петров Ф. С., 1969 г., Узян). Следует заметить, что во время пугачевского восстания исключительную роль сыграли именно заводы Южного Урала. Известно, что крупнейшим центром пугачевцев в 1773—1774 гг. были именно Авзяно-Петровские заводы.
Дифференциация горнозаводских людей зависела, в первую очередь, от отношения к процессу производства. Обслуживающие завод работные люди делились на две группы: с одной стороны — мастеровые, работающие непосредст-
венно на заводах; с другой — подсобные (возчики, лесорубы, углежоги, барочники, сплавщики и др.), причем вторая группа по численности составляющих ее рабочих являлась преобладающей. В непосредственной работе по выплавке железа и изготовлению гвоздей и проволоки было занято небольшое число квалифицированных рабочих, для которых завод был основой существования: «Я на заводе работал. Руду нагребали, возили, в шахту валили. Вот такая работа была везде. Работой занимались, больше ничем, посеву не было. Чугун возили. На самой домне работал. Двенадцатичасовая работа. Домой чуть не ползком придешь. Теперьче не работать — теперь машина работает» (Рычков П. И., 1964 г., Инзер). Старшее поколение В. и Н. Авзяна (бывшие Авзяно-Петровские заводы) и теперь «по привычке» называют свои села Верхний и Нижний Заводы.
Южноуральские заводы длительное время сохраняли типичные черты крепостнической мануфактуры с примитивным оборудованием и крепостническими формами труда, что наложило заметный отпечаток на все стороны жизни населения. Все виды работ на заводах и при них выполнялись исключительно вручную. Труд на предприятиях был весьма тяжелым и крайне изнурительным. По замечаниям информантов, первой и единственной на тот момент необходимостью рабочего была лошадь: «Помню, сила была коней. Никаких тут железных дорог, никаких машин не было. Все на лошадях возили. Вот наша работа. Вот руду каменную на завод, вот уголь, вот дрова. Сила конная была ужасна» (Ермилов И. К., 1966 г., В. Авзян).
В материалах Сенкевича подробно описан процесс заготовки древесного угля. Заранее проводили заготовку бревенника — очищенного от сучьев леса и распиленного таким образом, чтобы его удобно было укладывать на повозку. Участки для вырубки леса получали у куренного надзирателя. Уголь обычно выжигали возле ручья или около небольшой реки. Помимо того, у мест выжига угля наготове держали воду в бочках. Бревенник свозили, укладывали в «кабаны» в три яруса. Дрова от полутора метров (долготье) укладывали внизу; второй ярус состоял из бревен средних размеров; а уже на них складывали самые короткие. Сверху сооружалась труба. Далее все обкладывали дерном, который заготавливался с помощью так называемых «пахулек». Сенкевич отмечает, что это тип примитивной сохи, состоящей из сука дерева, острый конец которой окован железом и кончается косарем, а также двух оглобель. Информанты утверждают, что их деды называли это сооружение сохой. Для того, чтобы поднять дерн на самый верх «кабана», сооружалось специальное крыльцо — лестница из двух перекладин (вертикальных жердей) и поперечных приступок. Горение дров регулировалось с помощью «поддувала» (подтопки). Оно представляло собой два-три окошка, закрывалось и открывалось дерном. Благодаря этому приспособлению дрова не горели, а медленно томились, превращаясь в уголь. Подобная работа требовала неотлучного наблюдения и непосредственного присутствия до ее завершения, поэтому за работой всегда наблюдали печники. Процесс тления дров продолжался около недели. Все это время у «кабана» дежурили углежоги, которые помимо наблюдения устраняли «прогары» — места, где появлялся огонь. В случае образования огня прогары закладывались дерном, забрасывались землей: «Двойня там только дежурит, когда горит. Дерном осыпают, а как же, чтобы духу нигде не было. Землей — на дерн. Сыпят здорово, а если огонь сиганет, то
сгорит все, никакого угля не получишь» (Ермилов И. К., 1966 г., В. Авзян). Спустя неделю «кабан» ломали. Специальной колотушкой проверяли, перегорели ли дрова в уголь (в народе этот процесс называется «бучкать колотушками»). Если дрова не перегорели, их складывали в кучи и пережигали вновь. А с образованного угля снимали дерн и на коробушках перевозили в «залом» (это специально подготовленный сруб, состоящий их двух-трех венцов).
Углежжением занимались преимущественно те жители, которые имели собственную лошадь: «День и ночь, всю зиму и руду, и уголь, и дрова на завод возили. Сила конная была ужасна. Сорок верст — рупь. Если одна лошадь — один короб, если три — три рубля. Это после уже отменили ручную работу, когда печи большие построили» (Ермилов И. К., 1966 г., В Авзян).
Готовая заводская продукция сплавлялась караванами барж. В народной памяти активно бытуют рассказы о сплавах по рекам Белая, Кага, Авзян, Узян. Не случайно у местных жителей Сенкевич отмечает развитую архаичную терминологию речного транспорта, отражающую особенности труда и быта речни-ков-матросов и плотогонов.
При отправке караванов важную роль играли бурлаки, которых нанимал завод с целью весеннего сплава караванов. Ежегодно на заводе их собиралось до пятисот человек: «Приходили дальния люди на барки-то. Издалека приходили, я щас помню, здоровяки» (Тюнегова Д. А., 1966 г., Узян). В наш регион целыми партиями приходили сплавщики преимущественно из Вятской губернии. Являясь сезонным промыслом, сплав чугуна и прочей продукции железоделательных заводов приурочивался к наибольшему подъему воды весной и требовал тщательной подготовки к его наступлению. Темпы таяния снега, характер весны, естественные препятствия на пути каравана определяли ход и успех сплава. Только с Авзяно-Петровского завода каждую весну сплавляли по Белой около сорока барок с железом.
Первый сплав каравана с авзянским железом состоялся в 1759 г. С течением лет на заводах формировались династии мастеров-строителей и специали-стов-сплавщиков. «Вот наш сват был мастер судовой. Так звали его Алексей, нет Панкрат Федорович Борисов» (Чернаткин И. В., 1969 г., Кага).
В материалах фонда Сенкевича максимально подробно описан процесс изготовления барок и сплав заводской продукции. Барки для сплава строили летом на специальных деревянных подставках, называемых «клетками». Их располагали на высоте одного метра, чтобы можно было проконопатить и просмолить дно: «На берегу их строили, основывали на высоте аршина в полтора, чтоб просмолить» (Чернаткин И. В., 1969 г., Кага). Когда дно было готово, к нему прибивалась «копань». Для этого из земли с корнем выкапывали большие сосновые бревна, выступы которых составляли основу боков барки. Затем к ней прибивали наружную обшевку, а сверху сооружали палубу с воротом, на который накручивали канаты. Перед спуском в воду из-под барки выбивали клетки. Барки имели длину от сорока до пятидесяти метров, ширину — от десяти до двадцати метров и грузоподъемность — от двенадцати до тридцати тысяч пудов. Только для спуска на воду привлекалось до двух тысяч человек.
Самая главная барка, на которой находилось управление караваном, называлась «казенкой». От других барок ее отличала высокая мачта с разноцветным
репьем в виде цветка, напоминающего ромашку: «Маяк вперед баржи идеть, вот барки сегодня поплывуть, а его заранее уж туды увезуть. Их много маяков. Казенка косная — она изукрашена, все шарабры на ей. Там много мяса, хлеба, продуктов много» (Миронов Я. А., 1969 г., Н. Авзян).
На каждом из судов было до тридцати рабочих. Для поворота руля, находившегося на носу барки, требовались усилия пяти-восьми человек. Быстрое движение судна сдерживал «лот» — чугунная плита толщиной пятнадцать-двадцать сантиметров и площадью в один квадратный метр с множеством шипов. Средний лот весил до ста двадцати пудов. Поперек кормы укреплялось сооружение в три бревна — «кичка». На нее на мочальных канатах подвешивались три-пять лотов. Самый большой лот опускался в воду и волочился по дну реки. С целью остановки барки одновременно сбрасывались боковые лоты. Поворот барки осуществлялся с помощью руля. На каждой барке был лоцман — управляющий баркой, человек очень опытный в деле сплавных работ: «Лоцман барку гонить, направляеть. Он хозяин, он у тебе не спрашивается» (Миронов Я. А., 1969 г.,
Н.Авзян). У лоцмана обязательно был свой помощник — поддатень, он командовал снастями на барке: «Отец мой поддатнем ходил, это помощник лоцмана. Лоцман править барку, а поддатень — хозяин снастям. Как только крикнеть лоцман «вправо», «влево», — поддатень снастью командуеть» (Чернаткин И. В., 1969 г., Кага). Помимо этого на барке были клевщик — рабочий, наблюдавший за положением лотов на кичке; водолив, который откачивал воду и устранял течи в судне; а также повар, уборщица. Чтобы барка не села на мель, работала специальная бригада из двенадцати человек — промерщиков фарватера. Они плыли впереди всего каравана на косной лодке и помечали обнаруженные мели. Существовала также бригада аварийных косных — двадцать и более человек, которые участвовали в снятии барок с мели.
Каждый год мастера делали от восемнадцати до сорока барок: «Обратно барка не приходить, кажный год делали тут бывало пятнадцать и до восемнадцати барок» (Чернаткин И. В., 1969 г., Кага). Существовал особый план-заказ, при невыполнении которого мастерам приходилось делать полубарки — более легкие и малые по размеру барки: «Не выполнють план по заказу — полубарки де-лають для того, чтобы выполнить заказ. Барка — семьдесят пять аршин длиною и двадцать пять шириною. Строили их наши, кагинские, мастера. С одиннадцатого года нет этого, как завод сгорел» (Чернаткин И. В., 1969 г., Кага).
Плавание было очень трудным, поскольку р. Белая в горах отличается быстрым течением, опасными перекатами и извилистостью берега. Потому сплав железа, чугуна и прочей продукции был чрезвычайно рискованным и опасным занятием. Иногда даже самые опытные лоцманы не справлялись с управлением; при малейшей оплошности барка разбивалась и тонула вместе с грузом и людьми: «Я раз плавал в Уфу, четыре раза плавал отседова. Знаю, куды держать, знаю, какой волошкой плыть. Знаю место. Я не боюсь. А за мной плывуть много людей, но те места мало знають. Я передовой плыву. А езли маленько зря ошибешься, залезешь в камни, все поломаешь. Вот эти камни, шиханы все теперь растрепали, ну динамидом, чем ли, порохом ли...» (Миронов Я. А., 1969 г.,
Н. Авзян). В связи с нехваткой рабочих нередко для сплава нанимали башкир, не имеющих достаточных знаний и навыков в деле сплавных работ: «Он сперва
нанял башкыр. Семь плотов было, хлебом наградили и все тут. Они верст двенадцать отплыли и все упустили. Самих на лодку хочь поснимали» (Миронов Я. А., 1969 г., Н. Авзян). Именно поэтому так важно было доверить сплав человеку опытному, знающему: «Теперь там рабочие говорять, вот надо послать Миронова Якова, вот он и угонить. Филипп Васильевич Андрианов (дилектором был), он мене и вызываеть. А я уже хорониться стал, в Уфу-то плыть боюсь. Спец плавать? — Спец. Ну давай иди. Так, набралися люди — поплыли» (Миронов Я. А., 1969 г., Н. Авзян).
Большую опасность представляло также быстрое понижение уровня воды, поскольку в этом случае барки могли обсохнуть на перекате и остаться на мели до следующего сезона: «Если на мель села, то все. Ет когда ет за ей вернутся, разгрузють, когда вода пойдеть» (Миронов Я. А., 1969 г., Н. Авзян). В таких случаях учитывалось все, вплоть до спуска большого количества воды из заводских прудов.
Много легенд ходило в этих местах про сплавщиков, которые своей находчивостью спасали караван от верной гибели. До настоящего времени в народе бытуют предания, связанные с гибелью лоцмана Митрохи в к. XVIII — нач. XIX вв., который управлял баркой с чугуном и погиб на одном из опасных перекатов р. Белой, ударившись о скалу. Так и закрепился в народной памяти топоним «Митрохин (Митрошкин) камень». При сплавах это место старались пройти как можно быстрее, с особой осторожностью: «Были этак случаи. Барка потонеть, ее мол-то разобьеть, ее никак уже не удержишь, водой потопило. Последний шихан назывался Митрошкин лоцман. Ох! Митрошкин проплыли. Давай скореича. Якорь налаживають и в Белую опускають» (Миронов Я. А., 1969 г., Н. Авзян). Заметим, что ряд преданий опубликованы Б. Г. Ахметшиным, который подчеркивает не только их художественную, но «исключитель-
4
ную историческую ценность» .
Чаще всего отмечается, что продукция переправлялась с местных заводов в Сормово и на Нижегородскую ярмарку. Со временем плоты стали гонять по Уралу в Оренбургскую степь и дальше до Каспия к Гурьеву. Сплав заводской продукции постепенно заменился сплавом леса. Поскольку основой жизни местного населения был завод и горнозаводское производство, к периоду остановки предприятий основным занятием бывшего горнозаводского населения становятся лесозаготовка, извоз и сплав древесины: «Раньше тут никакой работы не было. Как жили, не знаю! Правда, перва завод был, а после завод ведь сожгли. И усе время наши усе ездили у Никольское, лес рубили» (Ряхаева Н. И., 1969 г., Н. Авзян).
Зимой с разрешения хозяев земельных участков выбирали делянку — место, где проводилась заготовка леса. Здесь работали целыми месяцами, причем валили, рубили, возили лес не только мужчины, но и женщины: «Лес рубили. Месяц выработаешь, уморишься, домой придешь, недели две отдохнешь — ах ты, опять надо ехать. Работы тут не было. И бабы работали. Еще уедешь на месяц, вот так тут жили мы» (Миронов Я. А., 1969 г., Н. Авзян). Ближе к весне на лошадях готовый лес возили к реке, а затем сгоняли в пруд: «Ну баб-то много со мной, ведь вот подбирается бригада! Лес-то толстый. Ежели одна-две, то не скотишь. А нас ведь шестеро было. Вот кабы мало-то нас было, конечно мы по-
крехтели бы» (Агеева Е. И., 1969 г, Н. Авзян). Информанты вспоминают о том, что в Авзяне была сооружена большая гавань, где задерживали лес для сплава: «Тут большой пруд-то был. А вот сверху дрова нагонят полный пруд, вытаски-вають их бабы. Руками таскали» (Зайцева Л. С., 1969 г., Н. Авзян).
Из готового леса мужчины сооружали плоты, стягивая бревна веревками по четыре-пять рядов: «Какой надо мне плот, такой сплочу, поплыву. Двадцать бревен клали в одну штуку в ряд, потом еще другой ряд. Вот друг дружку их свя-зывають, веревками стягивають туже. Так оно полагается по пять, ну мы лучше пошире клали, а то и по четыре гоняли. Больше пяти не плотили. Самое большее это пять» (Миронов Я. А., 1969 г., Н. Авзян).
В связи с появлением железнодорожного транспорта река утрачивает функцию основной транспортной магистрали: «Нет, щас нечего сплавлять. Не плавят. Щас железная дорога ще надо увезеть» (Рычков П. И., 1969 г., Инзер). Со временем отмирает и плотогонство, правда по другой причине. Сплав леса сокращается и прекращается в конечном итоге потому, что металлургическое производство, основанное на древесном угле, значительно израсходовало лесные богатства Южного Урала: «Вот тут у нас сколько печей-то было. Уголь сидели. Узкоколейка в лес пошла, и все пошло. И лес пошел теперь туда. Углем перевозили все, весь лес» (Рычков П. И., 1969 г., Инзер).
Окруженные лесными массивами, местные заводы неоднократно горели. В экспедиционных материалах Сенкевича В. А. зафиксированы рассказы жителей Каги, которые были очевидцами пожара, случившегося здесь в 1911г: «И пошел пожар, а время было жаркое, все население почти сгорело. Половина, больше населения нашего села. Ишо я мальчишкой был, ето маленьким. От силы огня получился ураган. Дык в пруду вот лес был пригнанный, по р. Каге он уже загруженный был. А потом — с дома на дом. Сила огня оказалась ужасной. За двадцать четыре километра находили потом бумажки из канцелярии. Вотураган какой был!» (Чернаткин И. В., 1969 г., Кага).
К началу Первой мировой войны большая часть местных заводских предприятий постепенно прекратила свою деятельность, а все оставшееся оборудование перешло в собственность государства. Уже в 30-е г. XX в. с заводов начинает вывозиться оборудование. Разбирали и вывозили в Белорецк и Магнитогорск даже каменные и железные трубы. Местное население, для которых завод был фундаментом жизни и деятельности, запомнили эти страшные годы как время великого погрома: «В каком году? В 20-м и позднее, ет я не помню, в каком. Хто завод ломал, етого старшину купили. А наши завод не дають, плачуть. Мы должны с голоду пропасть? Мы и так пропали, завод сломали. Ну и че, делать нечего, обедать нечего, завод остановили. Вот тебе и все. Вот брата-то и арестовали — не давал завод ломать. Их всех арестовали, сколько было там. Я сам на заводе не работал, ет я молодой, мальчиком был, а работал брат. Весь чугун-то проломали, тут капер поставили, капром ломают большие вещи-то. Ну на барки грузили и возили. Увезли их бог знает куда, в Сормовские заводы. Вот дело-то как было. Это очень давно» (Ермилов И. К., 1969 г., В. Авзян).
В эти годы и началась первая волна оттока населения в Инзер, Тукан, Кома-рово, позже в Белорецк и Магнитогорск, потому население поселков Кага, Авзян, Узян заметно и резко уменьшается. Начало населенным пунктам Лапыш-
та, Инзер, Зигаза дали заводы, образованные уже между 1888—1895 годами: «А потом как сгорел завод, ети станки перевезли в Белорецк. И ети рабочие все выехали туда. А наши, щас люди из Каги, я полагаю, везде есть, везде» (Уральский И.А., 1969 г., Кага). «Лапышта — тут эти вот, узянские, абзянские, кагин-ские. Такого народу нету, больно дальнего» (Малахов Ф.П., Пянькова К.Ф., 1969 г., Лапышта). Обозначенные выше поселки возникли в конце XIX века и просуществовали как заводские поселения до 30-х годов прошлого столетия.
Ликвидировав свои домны, окончательно прекратив производство, южноуральские горные заводы превратились в деревни. Экспедиционные материалы В.А. Сенкевича, а также материалы экспедиций ЛНК МаГУ подтверждают, что основными занятиями горнозаводского населения становятся извоз и сплав леса, угля, руды, поскольку каждый рабочий вынужден был искать постоянную или сезонную работу недалеко от своего поселка. «Двусторонний промыслово-крестьянский хозяйственный строй жизни составляет типичную особенность всей группы горнозаводских поселков»5.
Таким образом, материалы экспедиций, предпринятых В.А. Сенкевичем в русские заводские поселения Белорецкого района Башкортостана, содержат главным образом устные рассказы жителей об историческом прошлом края, а также рассказы о повседневной жизни местных людей, ярко характеризующие их быт, хозяйственно-трудовую, промысловую, культурную стороны. Подобные рассказы представляют собой огромный пласт историко-этнографической информации, которая подтверждает и дополняет немногочисленные, но важнейшие для авторского исследования архивные и документальные сведения по истории региона.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Архив г. Магнитогорска. Ф.463. Оп.1. Д.8. Л.61.
2. Гирц К. Интерпретация культур. М., 2004. С. 28.
3. Башкирский край. 1923. №3. С. 36 // ЦГИАРБ. Ф.газетный. Оп. 3. Д. 51а.
4. Ахметшин Б.Г. Горнозаводской фольклор Башкортостана и Урала. Уфа, 2000. С. 207.
5. КашинцевД.А. Современное состояние Белорецкого района // За индустриализацию Советского Востока. М., 1932. №3. С. 41.
V.A.SENKEVICH'S ARCHIVAL FUND AS HISTORICO-ETHNOGRAPHIC SOURCE
I.V. Osipova
The article is devoted to the analysis of a personal fund composed by a professor of the Russian department at Мagnitogorsk University — V.A. Senkevich (the archive of Magnitogorsk). The field materials collected by Senkevich in 60—80s of 20th c. during expeditions to Russian mine-works settlements at Beloretsk area of Bashkortostan, give some important historico-ethnographic information which confirms and supplements archival and documentary data on the history of this region. The fund of the researcher is a quite valuable historico-ethnographic source so it can be of a great interest and importance either to the linguist, or to the specialist in folklore, the historian, the ethnographer.
