CC BY
154
Вестник ПСТГУ I: Богословие. Философия
2011. Вып. 6 (38). С. 75-84
Архитектоника пространства «человеческого бытия» в философии Н. Н. Трубникова
Е. В. Глинчикова
В статье рассматриваются представления советского философа Николая Трубникова о пространстве в связи с категорией смысла или цели человеческого бытия. Автор делает попытку систематического осмысления некоторых экзистенциальных тем в философии Трубникова через рассмотрение их в контексте пространственной проблематики. Делается вывод об оригинальности и значимости концепции философа.
Николая Николаевича Трубникова нельзя назвать систематическим философом. Он не стремился объяснить мир из одной разворачивающейся идейной точки, он всегда жил и работал в поисках основания бытия, которое само являло бы собой объяснение и оправдание мира.
Почти все его работы, от научных статей по теории познания до философской публицистики, концентрируются вокруг одной главной темы — темы смысла (цели) человеческого существования.
Противоречие между красотой, величием человека и его смертностью, открывшееся Трубникову еще в годы его послевоенного отрочества, впервые рождает в его сознании вопрос о смысле существования. Именно этот вопрос и становится главным движителем всей его мысли. Трубников предполагает смысл изначально присущим человеческому бытию, но не проявленным, скрытым. Отсюда поиск философом «иных почв, иных, более чистых соков жизни... иного более просторного и ясного человеческого мира»1. Этот поиск развертывается у философа в двух главных направлениях: в сторону идеального человеческого субъекта (идеального «Я»), соответствующего временному модусу человеческой экзистенции и в сторону идеального пространства для этого субъекта, места «где хотел бы жить», пространственного модуса человека, модуса, соответствующего осуществлению взаимодействия человека и мира.
Более всего философ уделяет внимание взаимоотношениям времени и цели человеческого существования, чему посвящена основная его работа2, в поздней публицистике3 темы «пространства человеческого бытия» и «времени человече-
1 [Проспект книги о смысле жизни] // Квинтэссенция: Философский альманах. М., 1990. С. 433.
2 ТрубниковН. Н. Время человеческого бытия. М., 1987.
3 Он же. Зефи, Светлое мое Божество, или После заседания (из записок покойного К.) //
ского бытия» слиты в неразрывном единстве описания человеческой экзистенции. Человек и мир в отношении к цели бытия для Трубникова не могут оказаться по разные стороны друг от друга, и поскольку цель полагается имманентной бытию как таковому, то само бытие таким образом требует преодоления всяческого дуализма (субъекта и объекта, материи и духа, человека и мира). Работая над этой проблемой, в конце жизни философ приходит к откровению единства мира-человека-Бога в некой мистической сущности, названной им Зефи, и концентрирующей в себе истинно-человеческое, вечность, бытие, жизнь, природу, абсолютное «Я» и даже смерть.
Проблема пространства мыслится Трубниковым как проблема осмысленного движения человека к оформленности «иного просторного бытия», что составляет и теоретическую задачу философии, и практическую задачу человеческой жизни. Рассмотреть в философии Трубникова, в чем заключается пространственная оформленность и как осуществляется движение к «иному бытию», и ставит своей главной задачей автор этой статьи.
Несмотря на то, что в философии Трубникова можно найти много параллелей и с европейской (Бергсон, Хайдеггер, Ясперс и др.), и с русской (Соловьев, Бердяев, Франк, Булгаков и др.) философией, оригинальность советского мыслителя очевидна. Своеобразие его философии заключается не столько в уникальности идей, сколько в оригинальности подхода к проблемам. В отсутствие свободного доступа к трудам «буржуазных философов ХХ века», на основе ретроспективного анализа событий собственной жизни и собственного мистического опыта Трубников через углубление в проблему смысла открывает доступ к всеединству, тем самым объединяя главные темы русской философии, экзистенциализма и философии жизни. Рассмотрение идейных параллелей требует отдельного исследования и в задачи этой статьи не входит.
1. Понятие пространства
Ставя вопрос о пространстве в качестве пространства «человеческого бытия», а не объективированного феномена действительности, Трубников обращается к жизни маленького человека, теряющегося в просторе огромного бескрайнего безликого и чуждого пространства Вселенной. Безграничный мир теряет связь с человеком и человеческим, пространство и время довлеют над ним своей неумолимостью, неохватной безграничностью и дробностью, в которой нельзя ухватиться ни за одно подлинное мгновение, растворяющееся в его до и после. Существование пытается втиснуться в абсурдную бесконечность пространственно-временных беспредельных апорий, и смысл оказывается бесчеловечным в своей подавляющей объективности. Пространство и время, по Трубникову, невозможно рассматривать вне включения в них «человечески значимого содержания». Пространство понимается им как нечто «качественно
О смысле жизни и смерти. М., 1996. С. 90—258; Он же. Притча о Белом Ките // Там же. С. 15— 63; Он же. Проблема смерти, времени и цели человеческой жизни (через смерть и время к вечности) // Там же. С. 63—86; Он же. Смерть и вечность (метафизика или нравственный смысл смерти в свете соотношения времени и вечности) // Там же. С. 86—90.
наполненное и в этом качественном наполнении также становящееся и развивающееся. Эта общая категория с самого начала должна быть определена в философии таким образом, чтобы это определение не исключало тех жизненно значимых смыслов, какие имеет эта категория с точки зрения человеческой, не только с точки зрения физической или геометрической и т. д.»4.
«Человеческое бытие» возможно, по Трубникову, только как бытие, включающее в себя имманентную этому бытию цель. Там, где это осмысленное содержание отсутствует, пространство становится отчужденным от самой жизни. С этой точки зрения включения или не включения в пространство и время «человечески-значимого содержания» он рассматривает концепции европейских философов.
Ни одна из них не оказывается для него до конца удовлетворительной. У Декарта пространство предстает «пустой коробкой для объектов». Открытие априорных форм чувственности Кантом он считает шагом назад к объективизму Ньютона. «Рассматривая пространство и время как доопытные формы человеческого рассудка, Кант относит их как раз к тому содержанию, которое у Ньютона определяется как “истинное, или математическое” пространство и время, т. е. относит их к особого рода научным абстракциям, в их чистом или математически очищенном виде, действительно не данным ни в каком опыте, ибо последний имеет дело лишь с относительным и в этом смысле “нечистым” содержанием»5. Таким образом «человек и мир вне человека, познающий субъект и познаваемый объект, субъективное и объективное остаются по разные стороны “трансцензуса”. В одном случае человек понимается как продукт внешней и чуждой для него природы, которая, так сказать, “изрыгает” его вовне себя. В другом случае, напротив, внешний мир истолковывается как некоего рода “отрыжка”, как иллюзия чистой субъективности. то и другое суть продукты одной и той же природы, для которой субъективность человеческого мышления есть субъективность самой этой объективности»6.
Наиболее близкой оказывается для Трубникова концепция Лейбница. При этом он обращается не столько к лейбницевскому определению пространства (для Лейбница «.пространство с точки зрения возможности обозначает порядок одновременных вещей, поскольку они существуют совместно, не касаясь их специфического способа бытия. Когда видят несколько вещей вместе, то осознают порядок, в котором вещи находятся по отношению друг к другу»7), сколько к его видению лежащей в основании вещей динамически-развивающейся сущности: «Сущность для него не есть то, что существует до вещей и независимо от них. Скорее она есть то, что осуществляет себя в вещах как “имманентная их цель”, как внутренний закон этих вещей»8.
Противопоставляя Лейбница и Канта, Трубников пишет: «У Лейбница, представителя совсем другой духовной эпохи, дело обстоит существенным об-
4 Трубников. Время человеческого бытия. С. 152—153.
5 Там же. С. 116.
6 Там же. С. 119-120.
7 Третье письмо Лейбница, или Ответ на второе возражение Кларка (направленное принцессе Уэльсской 25 февраля 1716 года) // Лейбниц Г.-В. Сочинения: В 4 т. М., 1982. Т. 1. С. 441.
8 Трубников. Время человеческого бытия. С. 91.
разом иначе. У него свет и тьма, материя и форма, физика и метафизика если не с самого начала предполагают друг друга, то все-таки находятся в постоянном взаимодействии и взаимоопределении. Сама действительность для него есть развивающаяся (в формах этого взаимодействия) и становящаяся действительность, восходящая в своем развитии от одной субстанциальной формы к другой, более высокой»9.
И пространство, и время для Трубникова определяются как меры движения. Неотделимость материи и формы как важный принцип определения пространства делает его как форму включенным в движение. «Если время вообще, как и пространство вообще, суть меры движения, то всякое реальное время, как и реальное пространство, суть меры движущегося. И тогда всякое конкретное движение имеет и свою конкретную меру (и форму времени), как оно имеет и свою конкретную меру (и форму) пространства»10.
Действительность развивается только в ее включении в сущность (как ее понимал Лейбниц), которая Трубниковым воспринимается в качестве смысла и цели бытия. Движение и происходит собственно как движение к цели.
Дальнейшие размышления о самовыражении действительности приводят его к рассмотрению философии Бергсона. «С самого начала Бергсон пытается изыскать путь к тому, чтобы снять не только кантианское жесткое противопоставление явления и вещи в себе, но и весь дуализм мыслимого и действительного, природного и духовного — как кантовский дуализм, так и объективноидеалистический и плоско-материалистический дуализм природы и духа. Бергсон не находит этого пути. Его обращение к интуитивному знанию не раскрывает всей полноты действительных условий для такого преодоления»11.
Дуализм для Трубникова неприемлем, ибо цель не может быть отделена от того, целью чего она собственно является. Трубников пытается обосновать единство мира через концепцию движения (развития), которое и являет в себе соединение духа и материи. В идее развития соединяется идеальная составляющая (смысл) и материя, то есть все содержание «человеческого бытия». Таким образом, цель не просто становится имманентной бытию в качестве его статичного основания, но являет собой движитель этого бытия. «Пространство и время оказываются не внешними характеристиками вещей, но собственными формами бытия реальности, собственными формами всего того, что существует и движется, пребывает в мире и изменяется, рождается и умирает в нем»12. То есть пространство оказывается самопреображающейся (через «я» человека) формой человеческого бытия.
2. Пространство и текст
Трубников в своих поздних работах (особенно в «Зефи»13 и «Притче о Белом Ките») конструирует мир текста как собственную объективированную реальность, удаленную от односторонней субъективности автора. Перед началом
9 Трубников. Время человеческого бытия. С. 114—115.
10 Там же. С. 222.
11 Там же. С. 146.
12 Там же. С. 96.
13 Имеется в виду: Трубников. Зефи, Светлое мое Божество.
написания «Зефи» он сам ставит перед собой задачу разобраться в том, «что произошло». Ему необходимо сделать чувства и мысли видимыми, чтобы прояснить их. Он помещает главное, что было им пережито в пространственно-временную реальность языка, чтобы облечь плотью тот смысл, который открывался в его жизни, существовал в его жизненном опыте и опыте близких ему людей. Он выражает в тексте, выявляет и осознает себя сам извне. Мы попробуем войти в этот сконструированный, высказанный мир, чтобы прикоснуться к этому «что произошло», ибо туда нас позвали. Мы уже, собственно, присутствуем в тексте как читатель, о котором Трубников никогда не забывает, чьей обыденной реальностью он пронизывает весь текст, видя в читателе и собеседника, и стороннего наблюдателя. Так он хочет в процессе конструирования и саморефлексии не удалиться от действительности, но включить ее вместе с читателем в оживающую и приобретающую плоть значимость, то есть смысл.
3. Центр пространства-мира
Полюсами человеческого бытия Трубников определяет смерть и рождение. «Пересечение рождения и смерти дает центр, вокруг которого вращается человеческая жизнь. Рождение человека и его смерть есть крайние точки этого вращения, “альфа” и “омега” человеческой жизни»14. Если несколько вдуматься в эти слова, то мы поймем, что этот центр изначально не дан человеку, он задан и является собственно целью жизни. Понятно, что этот центр есть «Я», но в полноте это «Я» не дано и не доступно изначально, как недоступны человеку его рождение и смерть. Наличное «я» определяется и растет через вмещение в себя мира. В «притче о Белом Ките» Трубников пишет о человеке, «принявшем всю эту вселенную как свой дом и свой храм. Не свое “другое”, но свое исконное, подлинное и единственное “я”. И нашедшем в этом принятии мира до конца — до предела, до гроба — спасение и жизнь, дальнейшую возможность быть со всем этим. Не просто частицей мира, но частицей, вместившей в себя мир»15. Подобный путь есть единственный путь к самоопределению «я».
Движение наличного «я» происходит в двух направлениях: вертикальном, к «Я» идеальному, сливающемуся с Абсолютным «Я» Зефи, и в горизонтальном, к миру, но не абстрактному, отстраненному от человеческого бытия миру, а к миру, наполненному «человеческим содержанием». Чаще всего это содержание представляет собой связи человека с миром материальных объектов, миром других людей и миром духовных сущностей.
«Я» как цель и смысл есть то, что предстоит, но и что одновременно уже дано в возможности. Человек, воспринимая мир, двигаясь от небытия к бытию, оказывается перед лицом этого мира, которое есть его собственное лицо. И в этой замкнутой зеркальности «я»-«мир», человек проходит точки конфликта с миром и самим собой, двигаясь через разрешения этих конфликтов к смыслу. Но поскольку ни мир, ни человек не существуют отдельно друг от друга, то любой конфликт становится конфликтом расширяющихся границ человека и «невоз-
14 Трубников. Проспект книги о смысле жизни. С. 444.
15 Он же. Притча о Белом Ките... С. 22.
можности», когда бытие с лицом Зефи (Всеединства и идеального «Я») сталкивается с бытием с лицом конкретного человека. Идеальное в человеке сталкивается с пустотой отчуждения, отчуждения от этого мира и от самого себя. Наполненность значимым оказывается наполненностью призрачным. И в зеркальности «я»-«мир» человек прежде всего наблюдает свои границы. И именно с этой точки начинается антиномическое углубление в самого себя и мир. С этой точки миру задана задача, вопрос, который и становится движителем к цели. Вопрос этот для Трубникова есть, конечно, вопрос о цели и смысле жизни.
4. «Простор удаления» и место смерти
4.1. Человек, гонимый окружающим пространством. «Я» осуществляет себя в мире только до момента «невозможности», невозможности реализовать заложенные потенции, тогда все наличное становится человеку враждебным, и происходит его уход в «простор удаления». Пространство мира становится чуждым самой сущности «я», теснящей границей необходимости и противодействия этому «я».
У Трубникова мир безликой или даже враждебной реальности отражен в «Зефи» как мир психиатрической больницы, куда Трубников помещает своего К. (К. — скорее всего, от «Коля», явно автобиографический персонаж). Эта реальность абсурдна, враждебна сознанию героя, но при этом она не есть зло. Именно в этой реальности происходит его «лечение», может быть, не всегда верная (как он сам пишет), но все же осуществляемая попытка спасения. Тем не менее сама обстановка и невозможность сознательного постижения действительности довлеет над человеком.
4.2. Внутреннее изгнание. «Простор удаления», к которому, сторонясь этого давления, приходит человек, обозначен Трубниковым и как «внутреннее изгнание». В «Зефи» он пишет:
«Есть понятие внутренней эмиграции. Но замалчивается совсем другое, куда более значительное и несопоставимо шире распространенное явление, а именно внутреннее изгнание, некоторого рода, наподобие искусственно созданного офсайда в футболе, столь же искусственно созданные духовные Соловки или Патмос, то есть тоже насильственное, но иначе не так грубо и прямолинейно, как те, построенное исключение личности из активного духовного самоопределения и самовыражения и исполнения предначертанного ей в окружающих эту личность условиях бытия. Ее заключение не за решетку материальной темницы, а в духовный вакуум и изоляцию, равным образом выключающие ее, эту личность, из духовного “обмена веществ” с миром. Это не такое грубое, но не менее подлое изгнание, тем более что здесь не остается у человека надежды на окончание его срока и возвращение к нормальным условиям жизни. Но в нем же, как это ни парадоксально, то есть в этом материально никак не фиксированном внутреннем изгнании, есть и нечто, не для личности правда, очень положительное, и есть глубокий, за пределы личности выходящий смысл. Обрекающие себя на гибель условия жизни как бы выталкивают из себя в некоторое “внутреннее вне” молекулы иных, с данными условиями несовместимых, потенций жизни — а это, конечно, всегда личные потенции, ибо в человеческом обществе
других просто не бывает — и, отказываясь для себя от них, обрекают тем самым себя на потенциально менее разнообразное существование, контактирующее с изменяющимися условиями бытия в более узких границах, то есть в конечном счете обрекают себя на застой и гниение, когда прежде принятые потенции уже не отвечают новым условиям или просто успели себя израсходовать, что происходит со всякими, без какого-либо исключения, потенциями. Вместе с тем это “выключение” высвобождает от этих господствующих условий несовместимые с ними потенции для уже как бы независимого от них развития каких-то совсем других форм жизни»16.
Из текста понятно, что ограниченность здесь воспринимается как некий двигатель к смыслу, сама «невозможность» вытесняет и поглощает отжившее и высвобождает потенции нового, которые еще не нашли для себя адекватного места реализации. Здесь конфликт с действительностью уходит в пустоту, из которой должен родиться впоследствии новый мир. В пустоте выявляется попытка достичь «чистого сознания». Это сознание видит горизонт мира, как горизонт оставленного, но еще не находит дороги к «Я». Скорее это лишь остановка на границе бытия:
«.этот взгляд на мир с этой прежде недоступной нам точки зрения, с этой грани, разделяющей и отождествляющей все эти “над” и “под”, эти “в” и “вне”, “там” и “там”, “тогда” и “тогда”. Здесь нет никаких “снизу” или “сверху”, потому что здесь есть беспредельность рядом с беспредельностью, бездна над бездной. И мы погружаемся в эти беспредельности уже не как в возвышение над уровнями мира или падение под эти уровни, но как на уровне самого этого мира лежащий простор удаления, откуда ничтожны и мелки все эти “над” и “под”, где уже не существует стертой расстоянием границы между тем и другим, слившимся здесь, на линии нашего нового горизонта в единую плоскость оставленного»17.
В этой плоскости остается лишь движущимся началом тот же неразрешимый вопрос о смысле жизни, заданный из самых глубин «я» (Зефи), он заставляет искать место покоя и свободы.
«Где находится то место вселенной, где наша мысль, наше слово и дело не обманули бы нас, где наши поступки не были бы продиктованы нам жестокой нашей нуждой и жестоким нашим принуждением? Где то место вселенной, где мы могли бы расположиться не только без маски, но и без страха быть опознанными и изгнанными в промозглый холод декабрьского предполночного часа?... Где, в каком плавании, на какой широте и долготе, в каком океане искать нам нашу вожделенную “Рахиль”, которую мы так и не встречаем здесь, по эту сторону береговой линии? И где, в какой точке вселенной хотели бы мы встретить тот день и час, ту неминуемую минуту, когда ее светлые паруса навсегда скроются за линией нашего горизонта? Где же, наконец, то место вселенной, где мы хотели бы умереть? Ибо именно оно, и только оно, есть место, где нам следует жить»18.
Поиск этого места осуществляется через «неустанное устремление» к соединению цели (смысла) и жизни (содержания). Ибо жизнь сама есть сущность,
16 Трубников. Зефи, Светлое мое Божество. С. 152.
17 Трубников. Притча о Белом Ките. С. 31—32.
18 Там же. С. 35.
никогда не реализованная до конца, а смерть есть ее конец, ее успокоение, ее свобода. А цель оказывается существующей за гранью жизни и смерти. Поэтому она «истинна» и не может быть обманута ни свободой жизни, ни принуждением смерти. Смерть, как обессмысливающая жизнь сущность, является завершающей, осмысляющей жизнь границей, на которой только и возможен поиск смыслов, на которой и осуществляется движение.
5. Горизонт бытия и точки конфликта
Движение к смыслу есть движение через точки конфликта. В жизненной реальности эти точки можно определить как пограничные ситуации.
Каждая точка конфликта выражена у Трубникова через некое прохождение точки смерти. Смерть есть единственное, что может существовать вне человека и быть реальной, но именно через нее происходит расширение «я» и переход на другой уровень. Смерть есть максимальная концентрация ограниченности, за которой «я», с одной стороны, может четко увидеть себя вне пространства мира, с другой стороны, ощущает полное одиночество и оставленность.
Одной стороной смерть определяет все прошлое, испытанное, реализованное, делает его завершенным, с другой стороны, она же и обессмысливает все. Смерть есть крайняя точка борьбы смысла и бессмысленности, за ее гранью рождается новый мир. Линия единства я-мир-Бог рвется антиномическими противоречиями. «Доходит до последней точки, за которой, кажется, ничего уже не может быть, за которой — молчание, спасение или смерть, но уже не действие. Дойдя до этой точки, до смертной борьбы и агонии, невыносимое напряжение разрешается... Агония этого прежнего бытия разрешается космогонией иного, нового бытия, новой, совсем другой вселенной, все более расширяющейся. Последняя, высшая точка борьбы оказывается первой, начальной точкой мира, точкой перехода, перелома, точкой отождествления уже не во взаимном уничтожении, но в примирении, прежде казавшихся друг другу разными и чуждыми, миров, по непростительной ошибке, по чудовищному недоразумению завраждовавших»19.
В «Зефи» Трубников осуществляет выход за эту «точку перехода», где он находит покой и единство. И открывшееся пространство приобретает характеристики сакрального.
Смысловым центром «Зефи» является небольшое стихотворение, выражающее самую последнюю грань, грань между предельным и беспредельным и надежду на осуществление их единства:
Туда, к душе душа,
Сквозь холод исчужа,
Сквозь белизну стекла,
За пелену тепла,
Туда — глаза в глаза, -Прозрев, проникнуть за.
В подкорку бытия,
В неразность Ты и Я.
19 Трубников. Притча о Белом Ките. С. 27.
Именно здесь, в единстве Я и Бога, преодолевается смерть. Прозрачная пелена — это пелена, отделяющая человека от мира божественного20. Она есть грань жизни и смерти.
И дальше уже открывается совсем другой мир.
6. Сакральное пространство
В приложении к «Зефи», названном Трубниковым «Откровение на Патмо-се», разворачивается картина мистического озарения и видения «Града Светлого». Откровения представлены как размышления неизвестного автора времен Возрождения, которые «покойный К.» читал в психиатрической больнице незадолго до смерти.
Пространство, открывающееся в этом отрывке, можно обозначить как сакральное, ибо именно в нем происходит явление священного21. К нему он идет через нарастание внутреннего напряжения. Реальному месту пребывания, психиатрической больнице, полагаются с разных сторон пространство, «где хотел бы жить», и «темные коридоры» бессознательного, в которых смешаны вина, боль и страх. И при максимальном нарастании парадоксальных противоречий (конфликтов) с обеих сторон, в «просторе удаления» с еще большей силой звучит вопрос о смысле жизни, ибо извечная смерть обессмысливает все. «Зачем сие? И для чего тогда было и стало все, что было и стало, если ничего от этого уже не станет и ничего не останется? Спрашивал я себя и не находил ответа. Разум свой спрашивал, и отказывался разум постигнуть сие. Душу спрашивал, и отвергла душа, не вмещала вопроса моего. И сердце спрашивал, и сердце сердца моего, но не было ответа духу моему вопрошавшему»22. И тогда является ему ангел, ведущий его к Граду Светлому.
Описание этого Града есть скорее всего попытка описания собственного мистического опыта через известные пространственные архетипы (град небесный, чаша с водой бессмертия, животворный источник и т. д.).
Созданное пространство есть пространство вмещения божественного, область взаимодействия, вопроса и ответа. Это пространство уже перестает быть просто «телесным», оно совмещается с духовным. В нем цель и содержание жизни совпадают.
Преодоление разделения между Богом и человеком здесь отражает образ чаши «Жизни вечной», доступной только истинному человеку, обретшему свое настоящее «Я».
Таким образом, мир и Бог соединяются в человеке через его абсолютную, идеальную «человечность», и лишь собственное несовершенство исторгает его из области блаженной вечной жизни. Придя в конце своих размышлений к от-
20 См.: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (1 Кор 13. 12).
21 «Всякое священное пространство предполагает какую-либо иерофанию, некое вторжение священного, в результате чего из окружающего космического пространства выделяется какая-либо территория, которой придаются качественно отличные свойства» (Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994. С. 25).
22 Трубников. Зефи, Светлое мое Божество. С. 241.
крытию сакрального пространства, как пространства единства Бога, человека и мира, Трубников оставляет это пространство как невместимое его малой человечностью (он не смог выпить чашу вечной жизни, обнаружив у себя вместо человеческих рук и ног звериные лапы). Тем не менее он оставляет себе надежду, как дверь во всеединую наполненность жизни, называемую смыслом.
Поиск подлинно-человеческого пространства привел Трубникова к осознанию, что не пространство определяет человечность, а человечность определяет пространство собственного бытия. Подлинная свобода открывается в подлинной человечности, и всеединство проявляется как ее содержание. Движение к смыслу осуществляется через границы конфликтов, когда в «невозможности» открываются глубинные потенции человека, и за гранью, в которой разрушается старый мир, начинается рождение нового, «иного бытия».
Экзистенциальное осмысление пространства Трубниковым уникально и значимо для русской и мировой истории мысли не только как пример свободного философствования в ограниченном пространстве коммунистического государства, но и как уникально глубокое исследование «человеческого бытия», открывающее и описывающее путь этого бытия к смыслу.
Ключевые слова: Трубников, пространство, человеческое бытие, смысл, цель, смерть, Зефи.
Architectonics of space of human being
IN THE PHILOSOPHY OF N. N. TRUBNIKOV E. Glinchikova
(St. Tikhon’s University)
This article represents the conception of soviet philosopher Nikolay Trubnikov about space in connection with a category of sense or purpose of human being. The author does the attempt of regular comprehension of some existential themes in Trubnikov’s philosophy by their consideration in context of a spatial problematic. The conclusion about originality and importance of the conception of the philosopher becomes.
Keywords: Trubnikov, space, human being, sense, purpose, death, Zefi.
