CC BY
877
377
РЕЦЕНЗИИ
УДК 930.1 (049.32)
И. П. Давыдов
Архетип коллективной памяти (Рецензия на книгу: Ассман Алейда. Длинная тень прошлого:
Мемориальная культура и историческая политика / пер. с нем.
М.: Н.Л.О., 2014. 328 с.)
А. Ассман подробно анализирует различные виды памяти, выделяет особенности накопительной и функциональной памяти, рассматривает взаимоотношение концептов «мифа», «истории» и «памяти». Специалистами-религиоведами монография А. Ассман может быть востребована как общетеоретическое введение в изучение западноевропейской мемориальной культуры и исторической политики.
A. Assmann undertakes a detailed analysis of different types of memory, emphasizing peculiarities of the cumulative and functional types of memory, and dwelling on the interrelations between the concepts of «myth», «history», and «memory». The book can be recommended to religious studies scholars as a valuable theoretical introduction to West European ‘memorial culture’ and history of politics studies.
Ключевые слова: философия истории, мемориальная культура,
историческая память, мемориализация, история понятий, Холокост.
Key words: philosophy of history, memorial culture, historical memory, memoralization, history of the terms, the Holocaust.
Данный текст представляет собой рецензию на перевод книги немецкого культурантрополога Алейды Ассман (Assmann Aleida. Der lange Schatten der Vergangenheit: Erinnerungskultur und Geschichtspolitik. Muenchen, Verlag C. H. Beck, 2006). Своим заглавием рецензия указывает на юнгианский архетип Тени [13], поскольку все рассуждение Алей-
© Давыдов И. П., 2015
378
•" ' Алейда Ассман
жгшная тень щгешлого
Мемориальная
культура . к историческая
АНТРО ОИЛО^^Г 'ТОРИЙ
Ж ML ©к *-
tM?>L
ды Ассман строится вокруг темы Холокоста - фрустирующего элемента
социальной психологии германской нации. По свидетельствам ее информантов, современным немцам не только приходится жить «в тени Холокоста», т. е. не забывая о зверствах и жертвах Второй мировой войны, но и активно бороться с «тенью» агрессии неонацистов-реваншистов и нежеланием некоторых потомков фашистских преступников признавать «вину отцов».
Алейда Ассман1 (1947 г. р.) - профессор Констанцского университета, литературовед-англист и культурантрополог - менее известна русскоязычному читателю, нежели ее именитый муж - профессор Гейдельбергского университета, историк религии, археолог, египтолог и культуролог Ян Ассман2 (1938 г. р.), чьи работы уже переводились в России [3; 4]. Единственная их совместная публикация на русском языке -это статья «Канон и цензура» (2001) [2], но в силу своей краткости на фоне целой библиотеки книг, написанных супругами Ассман индивидуально и в соавторстве, она полезна исключительно в ознакомительных целях.
Тем важнее и ценнее стало издание на русском языке в очень доброкачественном переводе Бориса Хлебникова сравнительно недавней (2006) монографии Алейды Ассман, посвященной памяти ее учителя - Райнхарта Козеллека (1923-2006), которого нет необходимости представлять российской читательской аудитории как историка понятий и правоведа3, но нужно - как человека уникальной судьбы:
1 Ее личная страничка в интернете: URL: http://www.netzwerk-kulturwissenschaft.de/beteiligte/universitaet-konstanz/prof-dr-aleida-assmann и
https://exzellenzcluster.uni-konstanz.de/assmann-aleida.html (дата обращения: 07.01.2015).
2
Его личная страничка в интернете: URL: http://www.uni-heidelberg.de/fakultaeten/philosophie/zaw/aegy/institut/assmann_cv.html (дата обращения: 07.01.2015).
3 См. на рус. яз. [9; 10; 11; 12]. Отрадно, что возросший интерес к методологии биле-фельдской школы die Begriffsgeschichte привел к реализации двух фундаментальных проектов Г ерманского исторического института в Москве и издательства «Новое литературное обозрение», а именно публикации на русском языке двухтомника «Понятия о России»: [15] и перевода избранных статей восьмитомной немецкой энциклопедии «Основные исторические понятия. Исторический словарь общественно-политического языка в Германии» (выходившей под редакцией О. Бруннера, В. Конце и Р. Козеллека в 1972-97 гг.), составивших двухтомник [17]. Рецензируемую книгу Алейды Ассман можно рассматривать как продолжение данных историко-философских штудий.
379
добровольно ставшего в юности военнослужащим вермахта, сдавшегося весной 1945 г. в плен союзникам и этапированного в Освенцим, переоборудованный в лагерь для содержания военнопленных гитлеровцев. И хотя основной срок своего заключения Р. Козеллек отбывал в Караганде, именно в Освенциме с ним произошел случай, определивший его резко негативное отношение к войне и фашизму: бывший узник немецкого концлагеря поляк-охранник пощадил Р. Козеллека и рассказал ему, - ничего не подозревавшему юнцу, - правду об Освенциме. А будущий историк тому мгновенно поверил и пронес боль этого шока через всю жизнь [1, с. 134]. Неудивительно, что книга А. Ассман стала своеобразным актом двойной коммеморации - воспоминания об ученом наследии блестящего интеллектуала с мировым именем, с одной стороны, и той гущи скорбных событий первой половины ушедшего века, в которую он был непосредственно вовлечен, - с другой.
Сама писательница определила свой замысел только в финале работы, он «...заключается в раскрытии опасной динамики коллективных конструктов памяти и разработке критериев для объективной оценки негативных факторов» [1, с. 304]. Но такая постановка вопроса ни в коем случае не делает исследование А. Ассман однобоким, пессимистичным либо унылым - сказывается отличная подготовка профессионального филолога: язык произведения живой и образный, насыщенный редко встречающимися в русском понятийном лексиконе яркими и точными неологизмами, принятыми в западноевропейской гуманитаристике (например, «автоглорификация <памяти>», «ауратизация <жертвы>», «мнемоцид» [1, с. 108, 304 и др.]), стиль -подчеркнуто академический, тон дискурса в целом доброжелательный либо нейтральный. Книга читается на одном дыхании, несмотря на обширный библиографический аппарат и обилие ссылок и сносок на научную литературу, что требует повышенного читательского внимания и учета многочисленных периферийных для данного исследования проблем. Библиография, помещенная в конце трехсотстраничной книги, насчитывает без малого 300 наименований источников преимущественно на немецком и английском языках, что свидетельствует о высокой степени фундированности авторских выводов и аргументов.
Облегчает задачу заинтересованному читателю строгая логика рассуждения А. Ассман и продуманное изложение материала, поделенного на две части: первая часть, следующая за предисловием и введением, посвящена общетеоретическим вопросам, а вторая - анализу конкретных примеров, позволяющих подтвердить гипотетиче-
380
ские суждения из первой. В начале первой главы Алейда Ассман подробно останавливается на различных видах памяти, а именно: индивидуальной, социальной, коллективной, политической, культурной, выделяет особенности накопительной и функциональной памяти, рассматривает взаимоотношение концептов «мифа», «истории» и «памяти». В качестве «предтеч» собственного подхода и методологии она называет Эрнеста Ренана, Фридриха Ницше, Мориса Хальбвакса и Райнхарта Козеллека, во второй части к ним добавляются Марк Туллий Цицерон, Джон Локк, Эрик Хомбургер Эриксон, Поль Рикёр, Пьер Нора и Ян Ассман.
Ницше, как известно, разрабатывал концепцию селективности памяти, имеющей дело всегда с ограниченным «горизонтом» событий1. Ренан развенчал взгляды предшественников на «неотчуждаемые характеристики нации» (такие как «общность крови, языка, ритуалов, обычаев и нравов» [1, с. 36]). Хальбвакс еще до своей гибели в Бухен-вальде (март 1945 г.) стал классиком для всех теоретиков исторической памяти ХХ в., именно он поставил вопрос о социальных рамках памяти («реперных точках», императивно детерминирующих акты коллективной коммеморации)2 3. Цицерон и П. Нора оказались востребованными авторитетами в разговоре о «местах памяти» [1, с. 236237] , а Локк и Э. Х. Эриксон - в обсуждении психологических моментов индивидуальной и коллективной идентичности [12, с. 380 и след.; 24, особ. гл. 3, 4 и 8].
Поль Рикёр в своем фундаментальном труде 2000 г. «Память, история, забвение» немалое место уделил, по сути, тому же спектру проблем, что и Алейда Ассман - критической философии истории, конфликту интерпретаций, ревизионизму и реабилитации, политической и моральной виновности и ответственности, манипулированию памятью [16]. Со страниц этого фолианта звучат имена Платона, Аристотеля, Аврелия Августина, Джона Локка, Эдмунда Гуссерля, Мориса Хальбвакса, Мишеля Фуко, Мишеля де Серто, Йосефа Хаима Йерушалми, Пьера Нора и многих других мэтров философии и историософии. Как видим, философско-теоретический багаж Алейды Ассман несколько уступает рикёровскому энциклопедизму, но у этих
1 Алейда Ассман ссылается на сочинения Ф. Ницше «По ту сторону добра и зла», «К генеалогии морали», «О пользе и вреде истории для жизни». Их перевод на рус. яз. см., напр., в [14].
2 Неполный архив его работ на языке оригинала доступен на сайте университета
Квебека в Шикутими: URL:
http://classiques.uqac.ca/classiques/Halbwachs_maurice/halbwachs.html (дата обращения: 09.01.2015). На рус. яз. см. [20; 21, o^6. с. 238 и след.; 22].
3 На рус. яз. [23, 19].
381
авторов и их книг совершенно разные задачи и философские «весовые категории»1. (К слову, П. Рикёр не ссылается на публикации Яна и Алейды Ассман, а они друг на друга ссылаются регулярно.) Своему мужу Алейда Ассман обязана строгим понятийным аппаратом дискурса - за редким исключением практически все термины, использованные ею в первой части своего труда, такие, например, как «миметическая память», «предметная память», «коммуникативная память», «культурная память», «мнемотоп», «миф», «мифомоторика» и пр., уже были заявлены Яном Ассманом [4, с. 14-70, 83-92 и др.].
Несомненной заслугой А. Ассман является систематизация и в некоторых случаях уточнение и разграничение вышеназванных концептов. Она сводит их в информативные таблицы, наглядно демонстрирующие сходства и различия нейронной памяти индивидуума, социальной памяти группы и культурной памяти личности и цивилизации. Если индивидуальная и социальная память имеют биологиче-скую/церебральную основу, то коллективная политическая память и индивидуальная культурная память - символическую.
Социальная память «контагиозна» (термин наш. - И.Д.), носит «межпоколенческий»2 характер, поскольку трансляция устного предания осуществляется непосредственно через воспоминания старших членов семьи, а культурная память «инициационна» (термин наш. -И.Д.), носит «транспоколенческий» характер, коммуникация при этом опосредована символами, знаками, ритуалами, монументами, памятными датами и прочими «большими нарративами», отмеченными «реперными точками» в пространстве и календарными «вехами» во времени. Политическая память включает в себя национальную (о которой как раз и рассуждал Э. Ренан). Культурная память предстает в двух формах - функциональной (кратковременной, «оперативной») и
1 Задачи своего исследования А. Ассман четко и ясно сформулировала во введении: «...поднять мемориальный дискурс на новый уровень междисциплинарной интеграции... <...> определить понятия, которые фигурируют в мемориальном дискурсе. <...> увязать теоретическую работу над системой базовых понятий (первая часть книги) с рассмотрением конкретных тем и фактов новейшей истории (вторая часть), причем обе части построены таким образом, что они взаимно отражают, комментируют и
дополняют друг друга» [1, с.14].
2
Следовало бы унифицировать перевод немецких оригиналов на русский язык, обогатив издание 2014 г. терминологическим словарем. Прилагательное «межпоколенческий» целесообразно было бы заменить на «интерпоколенческий», сохраняя написание «транспоколенческий». В противном случае корректнее было бы говорить о «межпоколенческом» и «нерезпоколенческом» характере социальной памяти. При этом необходимо учитывать хронологическое «соседство» предыдущего и последующего поколений, вступающих в непосредственный, живой аудиовизуальный контакт друг с другом.
382
накопительной (долговременной). Репрезентацию содержания функциональной памяти обеспечивают символические практики (канонизация артефактов и ритуалы, т. е. «колеи», берущие начало в прошлом и уводящие в будущее), а архивации содержания накопительной памяти способствует консервация материальных носителей «следов» в музеях, библиотеках, специализированных хранилищах [1, с. 54-59].
История и память, с точки зрения А. Ассман, не взаимоисключающие (как полагали М. Хальбвакс и П. Нора), а взаимодополняющие феномены, способные перетекать друг в друга: историческая констатация факта приобретает черты мемориализации, если основана на субъективном переживании события и его этической квалификации. То есть историографии могут быть свойственны три функции - героизации, просветительства и этизации, сопряженной с совестливостью, ответственностью и свидетельствованием очевидцев [1, с. 49]. Об очевидцах подробно говорится во второй главе первой части - «Основные понятия и топосы индивидуальной и коллективной памяти». А. Ассман перечисляет четыре типа свидетеля, рисуя абстрактный «портрет» каждого из них: свидетель перед судом (беспристрастный очевидец происшествия, приведенный к присяге), исторический свидетель (современник происходящего, зоркий наблюдатель), религиозный свидетель (мученик и исповедник), моральный свидетель (оплакивающий жертв, обвиняющий преступников, требующий восстановления исторической справедливости, миссионер). Помимо концепта «свидетель» во второй главе анализируются принципиальные в перспективе Холокоста понятия триумфаторов и побежденных; травмы жертвы; замалчивания, забвения, траура как форм исторической политики [1, с. 63-124].
Вторая часть книги насыщена многочисленными примерами, наиболее яркими из которых являются патологические случаи своеобразной «шизофрении», мимикрии и «ложной памяти», когда одно лицо полностью и искренне отождествляет себя с другим, заставляя исследователей разбираться в феноменах аутентичности свидетельских показаний, само/идентичности, я-памяти и меня-памяти, са-мо/идентификации и пр. (в первую очередь, имеются в виду дела фашистского идеолога антисемитизма Г анса Шнайдера, успешно выдававшего себя за ученого-антифашиста Ганса Шверте в послевоенное время, и швейцарского еврея Бруно Дессекера (Гросеана), написавшего (псевдо-)автобиографию от лица вымышленного им бывшего заключенного концлагеря Биньямина Вилкомирского настолько достоверно, что его настоящие «соратники по несчастью» не замечали подвоха [1, с. 150-163]).
383
Алейду Ассман интересует и «реверс медали», а именно стратегии вытеснения и гиперкомпенсации фрустирующих воспоминаний самими нацистами, оказавшимися на скамье подсудимых (взаимозачет вины, фальсификация и ликвидация компрометирующих «следов»), потомками немецких ветеранов-фронтовиков (экстернализация, т. е. переадресация объективного вменения вины в духе фразы: «Во всем Гитлер виноват»), с одной стороны, а с другой - немецкими женщинами, пережившими ужас ковровых бомбежек союзнической авиации (провалы и пробелы в памяти, замалчивание) [1, с. 182-196]. А. Ассман констатирует асимметрию немецкой памяти: воспоминания о чужих бедах на время жизни целого поколения 1930-х гг. заблокировали эмоциональные каналы выхода собственной боли. И этот голос прорвался сравнительно недавно, в 90-е гг. прошлого столетия - у повзрослевшего поколения «шестидесятников».
Как это происходило вживе, будущая Professorin и культурантрополог могла наблюдать в ФРГ непосредственно. А в качестве иллюстрации она избрала небезызвестный роман современного германского писателя Гюнтера Грасса «Траектория краба» [5], повествующий о нелегкой судьбе семьи (сына и внука) беженки, выжившей в катастрофе германского лайнера «Вильгельм Густлофф», торпедированного 30 января 1945 г. советской подводной лодкой С-13 под командованием А.И. Маринеско [1, с. 210-215]. К слову, в этом романе капитан III ранга А. И. Маринеско представлен как антигерой (запойный алкоголик, завсегдатай финских портовых борделей, уголовник, находившийся на волосок от военного трибунала в годы войны за самоволки в г. Турку и все же не избежавший тюремных нар после демобилизации по обвинению в злоупотреблении служебным положением)1. Потопление им флагмана круизного флота вермахта «Вильгельм Густлофф» преподан в романе (под видом одного из бытующих мнений) как подвиг очередного Г ерострата, как анти-победа, повлекшая за собой гибель ок. 9000 ни в чем не повинных беженцев, половину из которых составляли малолетние дети. И эти «мифы» об изверге, планомерно пускающем на дно демилитаризованные транспорты (в январе «Вильгельм Густлофф» и в феврале 1945 г. «Генерал фон Штойбен») с гражданскими лицами на борту, А. Ассман ни обсуждать, ни опровергать, ни развенчивать не берется.
Это можно объяснить либо нежеланием немецкого культуролога разбираться с запутанным клубком исторических и политических проблем, либо незнанием ею специфики подводной войны на море
1 Объективную биографию А.Н. Маринеско см [18].
384
середины XX в. Достаточно было бы задуматься, откуда капитан Ма-ринеско, атакуя в условиях плохой видимости из-за облачности и снегопада судно, успевшее потушить демаскирующие его ходовые и па-палубные огни, мог получить информацию о нахождении на борту теплохода беженцев? Зачастую о том, какое именно судно было ими торпедировано, подводники узнавали постфактум. С тем же А.И. Ма-ринеско был казус, когда он рапортовал об успешной атаке на легкий крейсер «Эмден», а в действительности оказалось, что это был вооруженный транспорт «Г енерал фон Штойбен», эвакуирующий около 3000 гитлеровских солдат.
Намного честнее и взвешеннее выглядит другая точка зрения, отраженная даже в «Википедии» (в том числе и в немецкой ее редакции): на момент трагедии «Вильгельм Густлофф» был боевым кораблем военно-морского флота Германии, о чем свидетельствовал серо-свинцовый защитный, а не ярко-белый (как раньше) цвет его корпуса, зенитные орудия, установленные на верхних палубах, движение в сопровождении миноносца «Лёве» в акватории театра военных действий, а не в нейтральных водах. К тому же на борту некогда пассажирского лайнера, затем военного госпиталя, а еще позже - плавучей казармы немецких подводников находилось немало комбатантов: примерно 200 человек офицеров и матросов, около тысячи курсантов 2-го учебного дивизиона подводных лодок (а это в потенциале полтора-два десятка укомплектованных экипажей субмарин среднего тоннажа), около 400 женщин-военнослужащих из состава вспомогательного морского корпуса. При пассажировместимости в полторы тысячи человек с учетом доставленных на борт 200 раненых солдат мест для гражданских лиц вообще не оставалось... Но их все же пустили по распоряжению балтийского военно-морского командования Третьего рейха в невероятном количестве (не менее 5 тыс. чел.) в нарушение всех санитарных норм и правил эксплуатации судов. А.И. Маринеско об этом знать не мог, и никакие нормы Женевской конвенции 1864 г. и Г аагских конференций международного гуманитарного права (1899; 1907) он не нарушал.
Вызывает недоумение нежелание немецкой исследовательницы говорить о людских и экономических потерях, понесенных Советским Союзом в годы Второй мировой войны. Ни слова о блокаде Ленинграда, уничтожении не только еврейского, но и остального мирного населения на оккупированных гитлеровской Германией территориях, истреблении советских военнопленных в концентрационных лагерях смерти и прочих фактах, известных в СССР и странах советского блока (в т. ч. ГДР) любому школьнику, в сочинении Алейды Ассман
385
мы не найдем. Только в одном месте вскользь упоминается героизм и мужество, проявленные советским народом в борьбе с «коричневой чумой», причем в нелестном для российского читателя контексте -ситуации самолюбования триумфаторов, в патриотическом порыве закрывших глаза на сталинские репрессии и мучения узников ГУЛАГа [1, с. 288]. Упрекнуть советский режим в тоталитаризме и постсоветский в «ремифологизации и героизации Сталина» А. Ассман не преминула [1, с. 124, примеч. 168], но ее информация устарела и не выдерживает никакой критики, поскольку не простирается дальше деятельности общества «Память» (даже о возвращении на Родину нобелевского лауреата А.И. Солженицына 27 мая 1994 г. А. Ассман деликатно «забыла», а об активной деятельности Преображенского содружества малых братств по увековечиванию памяти жертв политических репрессий вряд ли была осведомлена). Пожалуй, невнимание к «страданиям победителя» - СССР и России - главный содержательный недостаток в целом очень любопытной и добросовестно написанной книги Алейды Ассман, отчасти простительный ввиду сосредоточенности автора на теме Холокоста.
Этой темой буквально пронизаны последние главы второй части монографии (главы 8-11). В восьмой главе речь идет об асимметрии между мемориализационной тенденцией преступника и жертвы: преступник преследует цель стереть всю память о прошлом, а жертва -сохранить. Недаром книга Й.Х. Йерушалми называется «Захор» («Помни»)1. А. Ассман последовательно обнаруживает корреляты между индивидуальной памятью и социальной, коллективной и культурной [1, с. 223-229]. «Места памяти» в духе Пьера Нора интересуют немецкую писательницу постольку, поскольку касаются психотравматического опыта Холокоста: «травматические места», по мысли А. Ассман, обязательно нужно посещать юному поколению иудеев всего мира, желательно в «травматические годовщины», дабы почувствовать связь времен и судеб.
Культурантрополог задумывается о будущем памяти о Холокосте. Прогноз ее вполне оптимистичен, гарантами сохранения памяти о Холокосте становятся глобализация и информатизация всего человеческого сообщества. Она рассматривает европейские конструкты политической идентичности (а Ян Ассман любую идентичность сводит к политической) и приходит к выводу, что единственной общей точ-
1 Книга Й. Х. Йерушалми [7], вышедшая первым тиражом на языке оригинала еще в 80-е гг. прошлого века, вызвала целый «шлейф» комментаторской литературы, к которой относится, например, сборник: [6], см. особ. статьи Амоса Функенштейна, Дэвида Н. Майерса, Яэля Зерубавеля.
386
кой отсчета новой эпохи для всех стран Евросоюза является именно 1945 г., победа союзников над фашистской Германией и прекращение геноцида евреев \ В этом смысле Европа представляет собой мемориальное сообщество, призванное хранить память о величайшей трагедии ХХ в. и не допускать ее рецидива. В финале своего дискурса она формулирует «правила толерантного обращения с коллективной памятью», включающие своеобразные заповеди: 1) различение субъективных воспоминаний и объективных аргументов; 2) запрет на оправдание одной вины за счет другой (запрет на двустороннюю реституцию или взаимозачет потерь); 3) запрет на конкуренцию между жертвами (худшее не отменяет плохого); 4) приоритет инклюзивно-сти воспоминаний; 5) преодоление разделяющих воспоминаний и обид; 6) контекстуализация; 7) выработка идентификационных и ценностных рамок национальной, религиозной и любой другой идентичности [1, с. 290-296].
Замечания и пожелания, которые можно адресовать российским издателям перевода, заключаются в следующем. Во-первых, хорошо было бы снабдить русский перевод послесловием, разъясняющим особенности видения германо-советской политики ХХ в. немецкой стороной. Во-вторых, целесообразно было бы указать в примечаниях к оригинальной библиографии имеющиеся в России переводы источников, на которые ссылается А. Ассман (эта работа уже начата нами в данной рецензии). Наконец, отсутствие краткого толкового словаря немецких терминов и их русских переводов, а также именного и предметного указателей лишает возможности оперативного научного поиска ключевых слов в тексте, и этот пробел также было бы полезно восполнить, например, при переиздании этого ценного источника.
Список литературы
1. Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика / пер. с нем. - М.: Н.Л.О., 2014.
2. Ассман Я., Ассман А. Канон и цензура // Немецкое философское литературоведение наших дней: Антология / пер. с нем.; отв. ред. И. П. Смирнов, Дирк Уффельман и Каролина Шрамм. - СПб.: СПбГУ, 2001. - С. 125-155.
3. Ассман Я. Египет: теология и благочестие ранней цивилизации / пер. с нем. - М.: Присцельс, 1999. 1
1 «По случаю Дня Европы 1985 г. в Милане было принято решение закрепить эту идею учреждением Дня Европы, который должен ежегодно отмечаться 9 мая в память о знаменитой речи Робера Шумана (sic! - И.Д.), произнесенной 9 мая 1950 года» [1, с. 297, примеч. 438].
387
4. Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / пер. с нем. М. М. Сокольской. - М.: Языки славянской культуры, 2004.
5. Грасс Г. Траектория краба / пер. с нем. - Харьков: АСТ, Фолио, 2004.
6. История и коллективная память. Сборник статей по еврейской историографии. - М.; Иерусалим: Мосты культуры-Гешарим, 2008.
7. Йерушалми Йосеф Хаим. ЗАХОР («Помни»): Еврейская история и еврейская память. - М.; Иерусалим: Мосты культуры-Гешарим, 2004.
8. Козеллек Р. К вопросу о темпоральных структурах в историческом развитии понятий // История понятий, история дискурса, история менталитета / сб. ст. под ред. Ханса Эриха Бёдекера; пер. с нем. - М.: Н.Л.О., 2010. - С. 21-33.
9. Козеллек Р. Случайность как последнее прибежище историографии // THESIS, 1994. Вып. 5. - С. 171-184.
10. Козеллек Р. Социальная история и история понятий // Исторические понятия и политические идеи в России XVI-XX века: сб. науч. работ. - СПб.: Алетейя, 2006. - С. 33-53.
11. Козеллек Р. Теория и метод определения исторического времени // Логос, 2004. - № 5 (44). - С. 97-130.
12. Локк Д. Сочинения: в 3 т. Т. 1 / пер. с англ. А. Н. Савина. Вступ. ст. и прим. И. С. Нарский. - М.: Мысль, 1985.
13. Маслова С. В. Тень // Психоанализ: энцикл. / сост. П. С. Гуревич. - М.: Олимп, АСТ, 1998. - С. 473-475.
14. Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. / пер. с нем.; сост., вступ. ст. и прим. К.А. Свасьяна. - М.: Мысль, 1990. - 829 с. (т. 1); 829 с. (т. 2).
15. «Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода: в 2 т. - М.: Н.Л.О., 2012. - 576 с. (т. 1), 496 (т. 2).
16. Рикёр П. Память, история, забвение / пер. с фр. - М.: Изд-во гуманит. лит-ры, 2004.
17. Словарь основных исторических понятий: избр. ст.: в 2 т. / пер. с нем. К. Левинсон; сост. Ю. Зарецкий, К. Левинсон, И. Ширле. - М.: Н.Л.О., 2014. -736 с. (т. 1), 756 с. (т. 2).
18. Уфаркин Н. В. Герой Советского Союза Маринеско Александр Иванович
(1913-1963) // Герои страны. Интернет-ресурс: URL:
http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=1012 (дата обращения: 11.01.2015).
19. Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок / пер. с фр. - СПб.: СПбГУ, 1999.
20. Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. - 2005. - № 2-3 (40-41). Электронный журнал: URL:
http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/ha2-pr.htm (дата обращения: 09.01.2015).
21. Хальбвакс М. Социальные классы и морфология / пер. с фр., отв. ред. и послесл. А. Т. Бикбов. - М.; СПб.: Ин-т эксперимент. социологии; Алетейя, 2000.
22. Хальбвакс М. Социальные рамки памяти / пер. с фр. и вступ. ст. С.Н. Зенкина. - М.: Нов. изд-во, 2007.
23. Цицерон Марк Туллий. О пределах добра и зла. Парадоксы стоиков / пер. с лат. Н. А. Федорова; вступит. ст. Н. П. Гринцера. - М.: РГГУ, 2000.
24. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис / пер. с англ.; общ. ред. и предисл. А. В. Толстых. - 2-е изд. - М.: МПСИ, Прогресс, 2006.
