CC BY
22ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ LITERARY STUDY
Научная статья / Research Article DOI 10.26105/PBSSPU.2022.9.1.007 УДК 821.161.1.09"18"-14 ББК 83.3(2=411.2)6-8,445
Т.Ю. Колягина
АПОКАЛИПТИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ЛИРИКЕ Ф.И. ТЮТЧЕВА
Аннотация. В статье представлен анализ корпуса лирических текстов Ф.И. Тютчева, в которых репрезентируются образы, мотивы и темы Апокалипсиса. Предложена классификация апокалиптического мотивного комплекса, объединившего в лирике поэта мотивы пророчества, скорой гибели мира, Страшного Суда, последней молитвы, явления Христа миру и устроения Царства Божия на земле. Анализируется каждый из данных мотивов, делается вывод о возможности выстраивания в поэзии Тютчева единого «апокалиптического сюжета».
Ключевые слова: Ф.И. Тютчев, лирика, мотив, мотивный комплекс, эсхатология, Апокалипсис, апокалипсический /эсхатологический мотив, апокалипсический сюжет.
Для цитирования: Колягина Т.Ю. Апокалиптические мотивы в лирике Ф.И. Тютчева // Филологический вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2022. № 1 (9). С. 70-88. DOI: 10.26105/PBSSPU. 2022.9.1.007
T.Y. Kolyagina APOCALYPTIC MOTIFS IN F.I. TYUTCHEV'S LYRICS
Abstract. The article presents the analysis of the corpus of lyrical texts by F.I. Tyutchev in which images, motifs and themes of the Apocalypse are represented. The author proposes the classification of the apocalyptic motifs complex. The complex under consideration combines the motifs of prophecy, the imminent death of the world, the Last Judgment, the last prayer, Christophany and the dispensation of the Kingdom of God on earth. Each of these motifs is analyzed, and a conclusion about the possibility of building a single "apocalyptic plot" in Tyutchev's poetry is made.
Keywords: F.I. Tyutchev, lyrics, motif, motifs complex, eschatology, Apocalypse, apocalyptic /eschatological motif, apocalyptic plot.
For citation: Kolyagina, T.Y. (2022). Apocalyptic Motifs in F.I. Tyutchev's Lyrics. Philology Bulletin of Surgut State Pedagogical University, no. 1 (9), pp. 70-88. DOI: 10.26105/PBSSPU.2022.9.1.007 (In Russian).
Введение
Тема «последних времeн» издревле волновала людей, истоки еe обнаруживаются во многих библейских текстах: и в Откровениях ветхозаветных пророков, и собственно в Апокалипсисе - Откровении Иоанна
Богослова, последней Книге Нового Завета. На современном этапе развития человечества, когда геополитические, экономические, экологические и духовно-религиозные проблемы остро стоят перед обществом, тема Апокалипсиса становится вновь актуальной. Пророческие предупреждения, звучащие в стихотворениях Ф.И. Тютчева, его тревога за судьбу России и обличение эгоцентризма в свете событий, происходящих в мире сегодня, несомненно, звучат злободневно. Этим определяется актуальность нашего исследования.
В различные исторические эпохи понимание Апокалипсиса и трактовка этого понятия отличались. М. Абрамс замечает: «Благодаря своему символико-типологическому способу изложения Откровение оказалось очень гибким текстом, подходящим для любых исторических применений» [1]. В XIX веке, времени, когда жил и творил Ф.И. Тютчев, большинством мыслителей Апокалипсис воспринимался как духовный упадок, ведущий к разрыву связей между людьми и гибели мира. Бурный интерес к теме Апокалипсиса в этот период возродила Французская Революция. Многие западные мыслители и художники слова восприняли Французскую революции как приближение к Страшному Суду и Концу Света, увидели в ней «событие, которое откроет дорогу новому миру, сочетающему в себе черты библейского рая и языческого золотого века» [1]. Русские мыслители, прежде всего славянофилы, усмотрели в революционных событиях Европы лишь разрушение. Ф.И. Тютчев в своих статьях и стихах также всячески стремился уберечь русское общество от влияния западных веяний. Долгое время прожив в Германии, он был прекрасно знаком как с европейскими философскими идеями, так и с их авторами. Поэт считал, что Европа уже погрузилась в атмосферу кризиса теоцен-тризма, в то время как Россия только лишь вступала в него. Поэтому для Тютчева было принципиально важно показать, что России предназначается несколько другая роль в истории, а потому нужно всеми силами уберечь ее от западного влияния.
Предощущения приближающегося конца истории, тем не менее, Тютчеву были далеко не чужды. Это было свойство его поэтического дара, которое Владимир Кантор охарактеризовал как «постоянное нахождение человека над бездной, над пропастью, которую носит в самом себе, и в любой момент человек и все человечество может в нее сорваться» [7].
Вопрос «Тютчев и Апокалипсис» в отечественной науке - философии, истории и литературоведении - поднимался неоднократно. Впервые к нему обратился в конце XIX века В. Соловьев [12], но только спустя столетие был продолжен в работах историка Н. Синицыной [11], литературоведов Б. Тарасова [13], В. Кантора [7], И. Есаулова [6], Ю. Чумакова [18], а также частично решался в современных исследованиях Э. Афанасьевой [2], Т. Воробец [5], И. Барышниковой [3; 4] и др.1. Этот разрозненный опыт еще нуждается в обобщении и систематизации, а также остается открытым анализ апокалиптических мотивов в лирике Ф.И. Тютчева.
Подробнее историю изучения данной темы см. в нашей статье: [9].
Цель
Цель статьи - выявление в лирическом наследии Ф.И. Тютчева мо-тивного комплекса, связанного с представлениями поэта о конечных судьбах человечества, гибели мира и путях спасения, который мы условно назвали «апокалиптическим».
Вслед за И.Ю. Барышниковой, под апокалиптичностью будем понимать «с одной стороны, присутствие идеи зла и разрушения, будь то разрушение материальное или духовное опустошение личности; с другой стороны - наличие силы, которая этому противостоит или может противостоять потенциально. Это, конечно, Высшая сила, Господь и возрождающийся человеческий дух. Апокалиптичным может быть отдельно взятое стихотворение, но апокалиптическое в той или иной степени может иметь место и во всем творчестве художника» [3, с. 171].
Материал и методы
Материалом исследования послужил корпус тютчевских лирических текстов разных лет, репрезентирующих образы, мотивы и темы Апокалипсиса.
В работе применялся комплексный подход, включивший в себя инструментарий историко-литературного, герменевтического, биографического и сопоставительного методов исследования, а также мотивно-образный анализ лирики.
Акцент в работе делался на соединении и примирении традиционных взглядов на лирику Ф.И. Тютчева как поэзию контрастов и «космо-сов» и современных, граничащих с богословием, мнений о том, что вся поэзия Ф.И. Тютчева проникнута глубокой религиозностью и направлена к Богу. Для нас важно, что эти положения не взаимоисключают друг друга, а представляют разные грани многоаспектной лирики ярчайшего поэта второй половины XIX века.
Результаты и обсуждение результатов исследования
В лирике Тютчева отчетливо выделяются следующие апокалиптические мотивы: мотив пророчества, мотив гибели мира, мотив Страшного Суда и последней молитвы, мотив явления Христа миру и мотив устроения Царства Божия на земле. Именно в такой последовательности рассмотренные мотивы образуют некий самостоятельный апокалиптический сюжет, проходящий стадии от пророчества гибели мира и ее осуществления ко Второму пришествию Спасителя и воцарению мира Горнего на земле.
Мотив пророчества (пророческого откровения) занимает едва ли не главное место в лирике поэта. В своих стихотворениях Тютчев явил поистине пророческий дар, сказав о смысле человеческого пребывания во Вселенной, на Земле и в жизни России. Миссия поэта-пророка наиболее адекватна мировоззрению Тютчева, предупреждающего о грядущих событиях в жизни отдельной личности и в судьбе мира.
Тютчевский мотив пророчества-откровения ярко отражен в следующих поэтических текстах: «Святая ночь на небосклон взошла» (между 1848 г. и мартом 1850 г.), «Пророчество» (1850 г.), «О вещая душа моя» (1855 г.), «1856» («Стоим мы слепо пред судьбою», 1856 г.) и др.
В стихотворении «О вещая душа моя» с первых строк заявлена проблема двойственности человеческого бытия (известная еш^ романтикам): противопоставление земного, суетного и небесного, духовного. В то время, как сердце поэта «полно тревоги» и «страдальческую грудь волнуют страсти роковые» [17, т. 2, c. 75], душа отмечена высшим - божественным - провидением. Но в лирическом герое обе эти силы слиты воедино, поэтому и возникает образ «двойного бытия», сплетение высокого и низкого в человеке. Ю.Н. Тынянов, как известно, называет это «неполным удвоением» [16, c. 150], а Ю.Н. Чумаков - редупликацией («раздвоением, недоведeнным до конца») [18, с. 362].
Во второй строфе образ души раскрывается подробнее: день для неe «болезненный и страстный» как мучительное испытание, данное свыше, а ночью душу посещает «сон - пророчески неясный,/ Как откровение духов» [17, т. 2, c. 75]. В этих строках вновь начинает звучать тема пророчества. Как уже неоднократно отмечалось в литературоведении, у Тютчева именно в ночное время человеку открывается тайная бездна родового наследия, поэтому именно под покровом тьмы, когда улеглась земная суета, душе поэта открывается истина, происходит прозрение.
Третья строфа знаменует примирение лирического героя с пророческим даром: «Пускай страдальческую грудь / Волнуют страсти роковые...» [17, т. 2, с. 75]. В последних двух строках возникают евангельские образы - Христа и Марии. Душа уподобляется Марии, которая смиренно «готова прильнуть к ногам Христа». В соответствии с евангельским сюжетом, душа, бывшая в забытьи, прозрела, когда к ней пришло «откровение духов», и отказалась от суетных метаний.
В современных событиях поэт постигает вечный смысл, интерпретируя видимое и ощущаемое сообразно со своими политическими и историософскими убеждениями. В этом смысле показательно стихотворение «Пророчество» (1850 г., опубл. 1854 г.), написанное за три года до четырехсотлетней годовщины падения Византийской империи (1453 -1853) и связанное со славянофильскими чаяниями поэта.
В первой строфе - прямая аллюзия на толкование ветхозаветного сна пророка Даниила о пяти царствах:
То древний глас, то свыше глас: «Четвертый век уж на исходе, -Свершится он - и грянет час!» [17, т. 2, c. 14].
Так выражены чаяния поэта о российской православной империи как пятом царстве, которое должно объединить славянские земли и установиться в ближайшее время. Мысль о высшем предназначении своей страны и царя поэт вверяет небесному провидению, сам же он является своеобразным посланником, призванным донести людям божественную волю.
В стихотворении «На новый 1855» мотив откровения-пророчества заявлен с первой строфы:
Стоим мы слепо пред Судьбою,
Не нам сорвать с нее покров...
Я не свое тебе открою,
Но бред пророческий духов ... [17, т. 2, с. 67].
Здесь Тютчев отзывается на события, связанные с Крымской войной 1853-1856 гг. Известно, что ее он воспринимал как величайшую катастрофу, постигшую не только Россию, но и весь мир, о чем поэт неоднократно писал: «...Никогда еще, быть может, не происходило ничего подобного в истории мира: империя, великая, как мир, имеющая так мало средств защиты и лишенная всякой надежды, всяких видов на более благоприятный исход...» [17, т. 2, с. 407].
В отличие от полного воодушевления и надежд «Пророчества» стихотворение «На новый 1855» дает далеко не оптимистический прогноз грядущим историческим событиям, будто предвидя последствия войны. Но помимо историко-биографического плана, в данном тексте очевиден план символический, связанный с апокалиптическим прогнозом Тютчева.
Новый год принесет людям «не одни войны тревоги», но и свершит «давно задуманный удар». В этих строках можно прочитать предупреждение глобального, всемирового масштаба - о возмездии и наказании за грехи всего рода человеческого. Свое предызвестие поэт называет «пророческим бредом духов».
«Роковые» предзнаменования выражены в евангельских образах-символах. Так, рождение нового года изображено «в железной колыбели», в отличие от кленовых яслей, в которых был рожден Иисус. Образ железа отсылает читателя к образам четырех апокалиптических всадников, один из которых держит в руках меч и олицетворяет войну: «И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч» (Откр. 6:3-4). Конь его красного цвета, в некоторых переводах - «пламенно» красного или рыжего. Этот цвет, как и большой меч в руках всадника, означает кровь, пролитую на поле боя. Следовательно, подобный образ может служить подтверждением того, что Тютчев связывает современные ему исторические события с образом стремительно приближающегося будущего («Гроза ревет, гроза растет») и связанного с этим будущим Апокалипсиса как исхода истории.
Важно, что в анализируемом стихотворении поэт также приравнивается к провидцу: «Я не свое (выделено нами. - Т.К.) тебе открою, / Но бред пророческий духов...» [17, т. 2, с 67]. Тютчев (кстати, частый посетитель популярных в то время спиритических сеансов) выступает в роли посредника между духами, которые открывают ему свои знания, и миром, с которым поэт этими знаниями делится. Этим объясняется и кольцевая композиция стихотворения: мотив «пророческого бреда» в заключении повторен: «Слова неясны роковые, / И смутен замогильный сон...» [17, т. 2, с 67].
Так заканчивается недолгий и загадочный момент откровения, приоткрывания завесы судьбы. Таким образом лирический герой приравнивается к провидцу и прорицателю. В христианском мире им был Иоанн Богослов, от имени которого написана Книга Откровения, или Апокалипсис, последняя книга Нового Завета. В ней, как известно, описываются события, которые произойдут перед Вторым пришествием Иисуса Христа на землю и будут сопровождаться многочисленными катаклизмами и чудесами, а грешников ждет неминуемое наказание. Можно предположить, что как раз его и предрекает поэт в своем стихотворении. В данном произведении возникает образ «исполнителя божьих кар», коим, по мысли Тютчева, оказывается наступивший год, посланный на землю для «битв и расправы». Здесь очевидна отсылка к мотиву Страшного суда, также выделяемому нами в тютчевском апокалиптическом мотивном комплексе.
Поистине апокалиптическое мировидение дано в стихотворении «Святая ночь на небосклон взошла»:
И человек, как сирота бездомный, Стоит теперь и немощен и гол, Лицом к лицу над пропастию темной. На самого себя покинут он... [17, т. 2, с. 118].
Здесь поэт словно возвышается над миром, перед его глазами возникает картина ночных откровений, он видит «человека, покинутого над бездною». Также возникает традиционное для Ф.И. Тютчева противопоставление дня и ночи. Ночь неспроста названа «святой»: она - прототип Страшного Суда, который будет вершиться над человечеством. Когда бессильны разум и логика («упразднен ум и мысль осиротела»), у человека остается лишь душа, погружение в себя («в душе в своей, как в бездне, погружен»). В этом стихотворении нет пророческих откровений, но представлен взгляд извне, сверху: лирический герой-визионер наблюдает за потерянной душой человека.
В стихах данной группы поэт выступает в роли визионера, апока-липтика-тайновидца, который либо на земле «получает» видения («пророчески-неясный», смутный «замогильный» сон) и звуки («слова неясны роковые»), либо перемещается в небо, чтобы увидеть земной мир из вечности, в небесной перспективе. Ему дано познать истинный смысл происходящего, открывая ложные ценности и заблуждения земного мира.
Мотив пророчества в поэзии Ф.И. Тютчева тесно связан с идеей Конца Света, с дихотомией «веры - безверия», то есть с другими мотивами, входящими в изучаемый апокалиптический комплекс. Поэт предупреждает своих современников о том, что человека, потерявшего веру как духовную составляющую жизни, ждет неминуемая гибель. Быть провидцем и предостерегать - дар истинного поэта, что соответствует в целом русской литературной традиции и тютчевской поэзии в частности.
К мотиву пророчества тематически близок эсхатологический мотив гибели мира. Также он сближается с мотивом Страшного Суда, о котором речь пойдет ниже, и репрезентируется в тютчевских поэтических текстах как «последний час», «роковые минуты».
В своем видении поэт переносится в конец истории (эсхатон), откуда может видеть настоящее в перспективе будущего согласно божественной цели. В «пророческих снах» поэту-провидцу приоткрываются события, связанные с окончанием линейного времени. Гибель мира разрушение «состава частей земных» непременно связывается с апокалиптической битвой, как в стихотворении «Ужасный сон отяготел над нами» (1863 г.), или чаще - с природной катастрофой, как в «Последнем катаклизме» (1829 г.), «Успокоении» (1829 г.), «Ма1еапа» (1830 г.), «Венеции» (1850 г.), «Пожарах» (1868 г.).
Исторической основой стихотворения «Ужасный сон отяготел над нами» стал отклик поэта на подавление Польского восстания 1863 года. Но если абстрагироваться от современных поэту событий, то логично говорить о предречении поэтом гибели всему миру, погрязшему в войнах и расправах.
Пугающий образ возникает с первых строк: «Ужасный сон отяготел над нами, / Ужасный безобразный сон» [7, т. 2, с. 67]. Здесь выражен образ «действительность - сон», то есть происходящие события представляются и видятся поэту как кошмар, как забытье. Современный мир описывается далеко не в радужных красках, звучит обличение и порицание:
И целый мир, как опьяненный ложью, Все виды зла, все ухищренья зла!.. Нет, никогда так дерзко правду божью Людская кривда к бою не звала!.. [17, т. 2, с. 121].
В этих строках Тютчев поднимает темы лжепророчества и искажения христианской правды. Подобное предположение ярко иллюстрирует следующая цитата: «Притон разбойничий в дому молитвы / В одной руке распятие и нож» [17, т. 2, с. 121].
Ф.И. Тютчев говорит о том, что в мире попраны общечеловеческие ценности и христианские, православные святыни, - вот почему бой бессмыслен и все погрязло в крови и лжи. Десакрализуется образ распятия как символ спасения человечества, олицетворение жертвы, которую Христос принес во имя всех людей. Оно - в одной руке с ножом - «разбойничьим атрибутом в дому молитвы». Важно, что это именно нож, а не меч, который, по мнению Т.А. Воробец, является орудием исполнения «божьих кар», очищающих мир от скверны. Нож же является оружием людским, то есть олицетворяет распрю между людьми, не имеющую под собой божественного основания. Так звучит противопоставление веры, несущей свет и спасение, и войны, несущей потери и скорбь.
Но в то же время финал стихотворения исполнен оптимизма, патриотических чувств и предсказаний будущей благой и великой роли Руси:
О край родной! такого ополченья Мир не видал с первоначальных дней... Велико, знать, о Русь, твое значенье! Мужайся, стой, крепись и одолей! [17, т. 2, c. 121].
В стихотворении появляется образ Града Божьего на земле, который, по мысли Тютчева, способна возродить Русь, если она преодолеет трудности и отвернeтся от земных распрей, вернувшись к Богу.
Картины другого стихотворения - «Malearía» - рисуются за пределами России. Этот поэтический текст исследователи нередко относят к истокам декадентской поэзии, обращая внимание на особенность соединения упоения красотой и смертью. Но важно, что в данном лирическом тексте совершенно конкретно локализовано художественное пространство - Рим. Именно на просторах европейской цивилизации поэт видит «во всем разлитое таинственное зло» и уверен, что именно сюда обрушится «божий гнев». Прекрасные картины не предвещают беды, но это не так, считает поэт: <^e тот же теплый ветр верхи дерев колышет, / Всe тот же запах роз... и это всe есть Смерть!..» [17, т. I, c. 130]. Речь идeт о духовной смерти, гибели мира, ибо его симптомы налицо: безверие, религиозный упадок, брожение мыслей.
В последней строфе звучит предположение поэта о том, что приход смерти-гибели будет неожиданным, ибо его сложно предугадать:
И ими-то Судеб посланник роковой, Когда сынов Земли из жизни вызывает, Как тканью легкою, свой образ прикрывает... Да утаит от них приход ужасный свой!.. [17, т. 1, с. 130].
При этом заметим, что весть о скорой гибели мира звучит из уст природы, но не всем, по мысли поэта, дано еe услышать.
Для всестороннего осмысления мотива гибели мира в поэзии Ф.И. Тютчева рассмотрим два показательных его лирических текста: «Пожары» и «Последний катаклизм». В этих стихотворениях гибель мира инициирована природной катастрофой: всепоглощающим огнeм в первом тексте и всемирным потопом - во втором.
Так, стихотворение «Пожары» открывается следующей картиной:
Широко, необозримо, Грозной тучею сплошной, Дым за дымом, бездна дыма Тяготеет над землей [17, т. 2, c. 189].
Перед читателями предстает эсхатологический пейзаж (термин И.Ю. Барышниковой). В Откровении Иоанна Богослова читаем: «Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела» (Откр. 8:7).
В стихотворении Тютчева изображена земля после пожара, когда огонь уже отступил. При этом огонь этот не освобождающий, а иссушающий, представляющий собой истощение материального мира:
На пожарище печальном Нет ни искры, дым один, -Где ж огонь, злой истребитель, Полномочный властелин? Лишь украдкой, лишь местами, Словно красный зверь какой, Пробираясь меж кустами, Пробежит огонь живой! [17, т. 2, с. 189].
Как справедливо отмечает Т.А. Воробец, «в этих строфах появляется образ огня-света, связанный в православной традиции с горним светом-Логосом, знаменующим собой высокое и преодоление тварного, низкого начала в человеке» [5, с. 8].
Но когда наступит сумрак, Дым сольется с темнотой, Он потешными огнями Весь осветит лагерь свой. Пред стихийной вражьей силой Молча, руки опустя, Человек стоит уныло -Беспомощное дитя [17, т. 2, с. 189].
Но «потешные огни» перебивают свет горнего огня; человеческая душа остается в дымных потемках с искусственным светом вместо света-огня, дающего витальную энергию и гармонию.
Так, в стихотворении «Пожары» в образе огня смешиваются два значения: с одной стороны, это катаклизм, символ грядущего наказания людей, берущий свои истоки в книге Откровения Иоанна Богослова, с другой стороны, это поэтическая метафора, обозначающая внутренний огонь страстей, испепеляющий душу человека.
Стихотворение «Последний катаклизм» является показательным с точки зрения осмысления темы Конца Света. Несмотря на то, что оно написано довольно рано, в 1929 году, его можно отнести к знаковым эсхатологическим текстам тютчевской лирики. «Последний час» человечества наступает не от огня, как в «Пожаре», а от воды, что также соответствует библейской картине мира. Дана отсылка к Ветхому Завету -Первой книге Моисея: «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их» (Быт. 5:5-7). Так же в 7-й главе Бытия читаем: «Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли; от человека до скота, и гадов, и птиц небесных, -все истребилось с земли, остался только Ной и что [было] с ним в ковчеге. Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней» (Быт. 7: 23, 24).
Таким образом, очевидно, что данное небольшое по объему стихотворение Тютчева представляет собой скрытую перефразированную цитату из Библии:
Когда пробьет последний час природы. Состав частей разрушится земных: Все зримое опять покроют воды, И божий лик отобразится в них! [17, т. 2, с 74].
В указанном стихотворении представлены две противоположные друг другу стихии: земля и вода. Определяя гибель земли под водой, Тютчев рисует картину библейского предания о Ноевом потопе. Исследователи отмечают особую символику воды, заключенную в стихотворениях Тютчева. Вода противопоставляется деструктивной, разрушающей силе огненной стихии, так как несет в себе оживление и освобождение.
По Тютчеву, для того, чтобы освободить мир от всего греховного, состав земных частей должен разрушиться, а вода с ее очищающей силой снова восстановит должный порядок вещей. Подобные представления о свойствах водной стихии берут свое начало в Книге Апокалипсиса, где четыре элемента - огонь, воздух, вода и земля - имеют особые функции. В этом обращении можно увидеть апокалиптические мотивы, в следующей же строке также прослеживается связь с этим мотивным комплексом: «И божий лик изобразится в них!» И при этом, как утверждает И.Ю. Барышникова, тютчевские эсхатологические пейзажи оптимистичны, в отличие, например, от пейзажей М.Ю. Лермонтова или И.А. Бунина, т.к. у Тютчева «природный катаклизм, в том числе и последний, промыс-лителен, это есть форма обновления и преображения действительности» [4, с. 22].
Мотив скорой гибели мира тематически сближается с мотивами пророческого откровения, Страшного Суда и последней молитвы. Последние представлены в стихотворениях «Encyclica» (1864 г.), «Свершается заслуженная кара» (1867 г.), «Наш век» (1987 г.), «Цицерон» (1987 г.) и др.
В Книге Откровения описывается Страшный Суд, который наступит вслед за последним искушением: «.Наступит время, в которое все находящиеся в гробах услышат глас Сына Божия, и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делающие зло в воскресение осуждения» (Ин. 5:28, 29).
В стихотворении «Наш век» Тютчев характеризует земной мир как мир «одичалый», катастрофичный, наполненный разрушительной энергией безверия:
Не плоть, а дух растлился в наши дни, И человек отчаянно тоскует... [17, т. 2, с 40].
В данном стихотворении со всей очевидностью противопоставлены вера и безверие. Как пишет Э.М. Афанасьева, «безверие выворачивает наизнанку само представление о вечных ценностях,. поэтому возникает осознание погибели и жажда веры и тут же обостряется трагическая невозможность обращение к просительному слову» [2, с. 181].
Лирический герой видит растление духа в современном ему обществе, заключающееся, по мнению поэта, в потере истинной православной веры и стремлении подражать Западу. Также встречаются традиционные для Тютчева образы света и тени, которые в этом стихотворении связы-
ваются с образами веры и безверия соответственно. Посредством световых образов у Тютчева передается сфера сакрального. Как указывает Т.А. Воробец, «предельной трансформацией горнего света-огня в дольнем мире становится влажный огонь» [5, с. 8.], что также связано с символикой воды как очищающей субстанции. А последующие изменения огня в дольнем пространстве связаны с постепенным «иссушением» «влажного огня» и постепенным затуханием жизненной энергии. Подобное иссушение приводит к тому, что природный космос (и если понимать уже -душа человека) уничтожается огненной стихией.
У Тютчева «растлевающий огонь» выступает символом безверия, которое уничтожает человека и губит общество, в то время как свет есть истинная вера, которую человек рискует утратить. Стремясь к свету веры, человек, тем не менее, поглощен огнем безверия, так как он возомнил себя Богом на земле. Поэту остается лишь сокрушенно восклицать:
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит перед замкнутой дверью2:
«Впусти меня! - Я верю, боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..» [17, т. 2, с. 40].
Последняя молитва нередко трансформируется у Ф.И. Тютчева в молитву несостоявшуюся. Так, в стихотворении «Наш век» представлен доведенный до апокалиптического абсурда именно такой вариант молитвы. Здесь возможная искупительная молитва вводится в лирический текст через собственное отрицание.
Две финальные строки стихотворения являются перефразированной цитатой из Евангелия от Марка. Человек, пришедший к Христу, просил об исцелении своего сына, на что получил ответ: «Если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему». Отец отрока воскликнул со слезами: «Верую, Господи! Помоги моему неверию» (Марк. 9:24). Видя искреннее желание человека, Христос помог ему: даровал веру, а вместе с ней и исцеление сына.
Однако Ф.И. Тютчев констатирует, что в нынешний век человек «и жаждет веры. но о ней не просит» [17, т. 2, с. 40]. Ведь только тем, кто молит о вере, будет дано спасение. Таким образом, стихотворение рисует обреченность на гибель и Страшный суд современного Тютчеву века и человечества, разучившегося молиться и смиряться.
Безверие, по Ф.И. Тютчеву, - это уход от истинной христианской веры, нарушение божественных заповедей, ложь, духовная раздвоенность, вседозволенность, гордыня, скептицизм. В таких характеристиках репрезентирован у поэта древний Рим и современный Запад.
В стихотворении «Цицерон» важно не просто представление образа великого политика и оратора, важен также образ Западной Римской империи, падшей многими столетиями позже описываемых исторических событий. Пафос этого обращения заключается в том, что империя умирает не потому, что разлагается общество, а потому, что конфликты разди-
2 О реализации в апокалиптической лирике Ф.И. Тютчева мотива закрытой / открытой двери как символической вариации Врат Царствия Небесного и «входа» в человеческое сердце см.: [4, с. 20].
рают ee и со временем уничтожают. Любая совершенная система, будь то выдающийся человек, или великое государство, или высокоразвитая цивилизация, со временем, достигнув своего апогея, неизменно должна погибнуть (как известно, подобные мысли содержатся в концепциях Н.А. Бердяева, Н.Я. Данилевского и др.). Но на место старого придeт новое. Так было и с Цицероном, который оставил преемников - Децима, Юния Силана, Луция Лициния Мурена.
Преемницей Западной Римской империи некоторое время считалась Восточная Римская империя, или Византия, до своего распада. А после, в Московском государстве, во времена правления Ивана III, зарождается теория митрополита Филофея «Москва - Третий Рим». Данная концепция возрождается и становится наиболее востребованной в русском обществе во второй половине XIX века, на фоне знаменитой «ува-ровской тройки»: «православие, самодержавие, народность». Однако вслед за Н.В. Синицыной заметим, что историософия Ф. И. Тютчева вдохновлялась другой - более древней теорией, которая «объясняла мировой исторический процесс, прошлые и конечные судьбы человечества как смену великих мировых монархий: Вавилонская (или Ассиро-Вавилонская), Персидская (или Мидо-Персидская), Эллинская, или Греческая, Римская. Согласно этой концепции, последняя империя непосредственно предшествует концу мира, призвана завершить историческое время, земную историю человечества» [11, с. 16] . Данная теория основывалась на различных интерпретациях 2-й и 7-й глав Книги пророка Даниила с истолкованием сна царя Навуходоносора и описанием видения чeтырeх зверей самому пророку [11, с. 17] . Таким образом, в основе историософских построений Ф.И. Тютчева лежала Теория мировых монархий, а не более поздняя теория Филофея о Москве как Третьем Риме.
Бесспорно, что особая роль и в политических статьях Ф.И. Тютчева, и в данном стихотворении приписывается Российской державе. Но можно увидеть здесь не только стремление поэта подчеркнуть величие страны. В лирическом тексте со всей очевидностью слышится предостережение мира о приближающемся Страшном Суде.
Исследователь П.Н Толстогузов обращает внимание на неслучайный выбор Тютчевым ночного времени для стихотворения: «Ночь - обстановка эпитафии (история как величественное зрелище, как зрелище богов)» [15, с. 102]. Причем ключевая фраза в стихотворении следующая: «Счастлив, кто посетил сей мир / В его минуты роковые» [17, т. 2, c. 122]. Таким образом, поэт снова сближается с провидцем, а роковые минуты олицетворяют собой приближение Страшного Суда и наказания, суждeн-ного человечеству.
Другое стихотворение - «Encyclica» - содержит мотив предречения «божьего суда» миру, захваченному Антихристом: «Свершится казнь в отступническом Риме / Над лженаместником Христа» [17, т. 2, c. 122]. Как известно, стихотворение было написано в ответ на энциклику (Послание папы Римского всем католикам) папы Пия IX, осуждавшего помимо прочего свободу совести. «Господней правды молот» в стихотворении - олицетворение наказания. Лженаместника Христа погубит его собственное слово, считает поэт: «Его погубит роковое слово: / "Свобода совести есть бред!"» [17, т. 2, c. 123].
Личность папы Римского Пия IX в центре внимания поэта и в другом стихотворении - «Свершается заслуженная кара», который Э.М. Афанасьева называет «пиковой точкой пробуждения к религиозному самосознанию в поэзии Ф.И. Тютчева» [2, с. 183].
Мотив Страшного Суда в данном поэтическом тексте ведущий. Об этом свидетельствуют такие ключевые фразы стихотворения, как «свершается заслуженная кара», «праведная кара», «свершится суд». Причем в подобных пессимистических красках и суровом предзнаменовании репрезентирован современный поэту мир и, прежде всего, Европа (речь идет о «папской тиаре», то есть о знаке папского владычества, одного из атрибутов папской власти). То есть скрытое противопоставление России как мира Горнего на земле и Запада как места, где попраны истинные религиозные ценности и где царствует лжепророк, сохраняется.
В данном стихотворении также звучит мотив последней молитвы, но теперь она осознается как поступок в высшем онтологическом значении. Молитва воспринимается как событие, отражающее нравственно-этическую доминанту века.
Таким образом, Страшный Суд, наступление которого предрекает поэт-провидец, приближает сам человек, считает Ф.И. Тютчев. «Безверием палим и иссушен», он все же не торопится покаяться. И последняя молитва, призванная освободить душу и обратить в истинную веру, может быть произнесена слишком поздно. Поэт берет на себя функцию оценки современной политической жизни, исторических событий, происходящих «здесь и сейчас», с наивысшей нравственно-этической позиции.
Мотив явления Христа миру наиболее ярко представлен в таких текстах, как «Последний катаклизм» (1829 г.), «О вещая душа моя» (1855 г.) и др.
Мотивы встречи с Христом и явления Сына Божьего миру связаны в сознании Ф.И. Тютчева с мыслями о Втором пришествии Спасителя на Землю, которое должно произойти после многочисленных испытаний, предназначенных роду человеческому за все его грехи. Как известно, подобные предзнаменования содержатся не только в Откровении Иоанна Богослова, но и во всех частях Евангелия и в книгах Ветхого Завета. «Перед ним потрясется земля, поколеблется небо, солнце и луна помрачатся и звезды потеряют свой свет. И Господь даст глас Свой пред воинством Своим, ибо весьма многочисленно полчище Его и могуществен исполнитель слова Его; ибо велик день Господень и весьма страшен, и кто выдержит его?» (Иоил. 2:10-11). В Евангелии от Матфея, первой книге Нового Завета, также читаем: «Ибо придет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими, и тогда воздаст каждому по делам его» (Мф. 16:27).
В «Последнем катаклизме» у Тютчева встреча с Христом вписана в эсхатологический пейзаж. При этом поэт подробно структурирует этапы возникновения эсхатологической картины, которая устанавливается в финале: сначала «все зримое» покрывают воды, играющие роль своего рода фона, а затем в почти иконописной стилистике лик Христов отображается в водной глади: «Все зримое опять покроют воды. / И божий лик изобразится в них» [17, т. 1, с. 174].
Ключевые слова «лик» и «изобразится», а также порядок появления составных частей эсхатологического пейзажа указывают на то, что одним из источников образа выступает иконопись. Как пишет Б.В. Орехов, «у Тютчева здесь воспроизведен значимый порядок появления фона и лика при создании иконы» [10, с. 17].
В цитируемых выше строчках тютчевского стихотворения отражена и другая сторона конца света - не только гибель мира, но и его спасение: Второе пришествие Христа и его Царствование (т.н. хилиазм, или миленаризм, - религиозное учение о приходе Спасителя (в иудаизме) или втором пришествии Христа (в христианстве) и его тысячелетнем Царствии).
В стихотворении «О вещая душа моя» встреча происходит в метафизическом вневременном мире, это встреча раскаявшейся в своих грехах человеческой души и Христа: «Душа готова, как Мария, / К ногам Христа навек прильнуть» [17, т. 2, с. 75]. Так, по Тютчеву, спасение возможно только при условии возвращения к истокам и приобщения к истинной вере.
К другим предзнаменованиям, предшествующим явлению Христа миру, относится появление лжепророков. Указание на это можно встретить в речи Иисуса Христа, обращенной к своим ученикам: «И многие лжепророки восстанут, и прельстят многих; и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь; претерпевший же до конца спасется» (Мф. 24:11-13). Мотив лжепророчества реализован в уже упомянутых нами тютчевских стихах «Encyclica» (1864 г.) и «Свершается заслуженная кара» (1867 г.), а также в «Ватиканской годовщине» (1871 г.) -ярчайшем примере преломления подобных мыслей в лирике поэта:
Был день суда и осужденья -Тот роковой, бесповоротный день, Когда для вящего паденья
На высшую вознесся он ступень. [17, т. 2, с. 232].
Данное стихотворение является откликом на дату первой годовщины со дня провозглашения догмата о непогрешимости Папы Римского, принятого Ватиканским собором 18 июля 1870 года. Звучит неприятие и осуждение подобного возвышения человека и уподобления его Богу:
О новом бого-человеке
Вдруг притча создалась - и в мир вошла,
И святотатственной опеке
Христова церковь предана была [17, т. 2, с. 232].
В то же время иронично звучащая финальная строфа восстанавливает паритет, отклоняющий любое сравнение человека земного с Сыном Божьим:
Но нет, как ни борись упрямо, Уступит ложь, рассеется мечта, И ватиканский далай-лама
Не призван быть наместником Христа [17, т. 2, с. 233].
Таким образом, мотив явления Христа миру в тютчевской апокалиптической лирике представлен довольно широко и разнопланово. Поэт может ограничиться лишь упоминанием скорого прихода Христа или описанием его незримого образа. В ряде текстов он, вслед за библейскими апокалиптиками (откровениями), развертывает целый сюжет о приходе лжепророка и наказаниях человечества за грехи, предваряющих Второе пришествие Христа. При этом, как замечает И.Ю. Барышникова, «предвосхищением грозных событий Апокалипсиса является описание реальных исторических событий» [4, с. 22].
В соответствии с библейским сюжетом в апокалиптической лирике Ф.И. Тютчева выделяется мотив устроения Царства Божьего на земле, которое следует за приходом Спасителя на землю.
Вслед за русскими славянофилами поэт призывает уберечь Россию от губительного влияния западного мира. Это связано с верой Тютчева в то, что именно объединившей свои народы и достигшей свободы «Славянской земле» предназначена великая миссия стать грядущим Градом Божьим на земле после Второго пришествия. Подобные настроения отражены в следующих поэтических текстах: «Русская география» (1949 г.), «Так провидение судило.» (1860-е гг.), «11 мая 1869» (1869 г.).
Владимир Соловьев обращал внимание на подобные взгляды Ф.И. Тютчева. Так, философ писал: «Его вера в Россию ... была делом сознательного убеждения <...> Эта вера в высокое призвание России возвышает самого поэта над мелкими и злобными чувствами национального соперничества и грубого торжества победителей <...> Позднее - вера Тютчева в Россию высказывалась в пророчествах более определенных. Сущность их в том, что Россия сделается всемирною христианскою монархией <...> Одно время условием для этого великого события он считал соединение Восточной церкви с Западною чрез соглашение Царя с Папой, но потом отказался от этой мысли, находя, что папство несовместимо со свободой совести, т.е. с самою существенною принадлежностью христианства. Отказавшись от надежды мирного соединения с Западом, наш поэт продолжал предсказывать превращение России во всемирную монархию, простирающуюся, по крайней мере, до Нила и до Ганга с Царьградом как столицей. Но <...> ее единство не будет держаться насилием <...> Великое призвание России предписывает ей держаться единства, основанного на духовных началах; не гнилою тяжестью земного оружия должна она облечься, а "чистою ризою Христовою"» [12, с. 124-126].
Мы позволили себе такую обширную цитату, потому что она со всей очевидностью демонстрирует особую «философию» Ф.И. Тютчева, его представления о миссии России. Особенно ярко подобные взгляды поэта выражены в стихотворении «Русская география»:
Москва и Град Петров, и Константинов Град -
Вот царства Русского заветные Столицы <...>
Вот царство русское. и не пройдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек [17, т. 1, с. 200].
Как отмечает Борис Тарасов, в данном поэтическом тексте речь идет о духовной географии и глубинной историософской ретроспективе и перспективе [14]. Здесь чаяния поэта о великой Славянской земле отражены в полной мере.
В финале стихотворения содержится перефразированная цитата, связанная с пророчеством Даниила о последнем царстве: «И во дни тех царств Бог Небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Дан. 2:44). Очевидно, что мысли Ф.И. Тютчева о греко-славянской православной державе встроены в глубокую историческую перспективу, а именно, связаны с теорией мировых монархий, основанной на ветхозаветных пророчествах.
Тютчев последовательно проводит мысль о России как грядущей великой христианской империи, тем самым предрекая ей великую миссию стать Царством Божьим на земле. Подобными настроениями проникнуты и такие стихотворения, как «11-е мая 1869» и «Так провидение судило». Последнее особенно показательно, так как несмотря на свой небольшой объем, оно, тем не менее, заключает в себе основную мысль о великой миссии России:
Так провидение судило,
Чтоб о величии грядущем
Великого славянского царя
Возвещено вселенной было. [17, т. 2, с. 214].
Монархист и славянофил Ф.И. Тютчев объясняет грядущее величие державы и царя волей провидения. Очевидно, что в этом стихотворении по-прежнему звучат мысли об особенной роли России в объединении других государств и создании общего Славянского православного мира.
Очевидно, что эти идеи были навеяны Тютчеву Откровением Иоанна Богослова, в котором так описывается новый, очищенный мир: «Спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою» (Откр. 21:24).
Таким образом, в поэтическом мире Тютчева мысли о благодатной и высокодуховной жизни в новом мире, наступление которого произойдет после Второго пришествия Христа, оказываются связанными именно с Россией. Они отражают твердую уверенность поэта в том, что мир Горний воплотится на Славянской земле и что России суждена особая роль в укреплении православной веры.
Выводы
«Поэтический мир Тютчева - катастрофическое сочетание всевозможных стихий, преломляющихся в архетипах его кода, и во власти поэта, если уж нельзя быть заклинателем и властелином этих стихий, остаются креативные усилия по их сдерживанию. Вот откуда берутся тютчевские лирические композиции, сверхупорядоченные и гиперкомпенсированные, эти избыточно-жесткие построения, эти плотины, защищающие порядок от хаоса и хаос от порядка» [18, с. 363], - так Ю.Н. Чумаков объяснил особую тютчевскую строфику. Но эти слова применимы и к выделенным нами апокалипсическим мотивам, которые в совокупности составляют довольно большой пласт лирики Ф.И. Тютчева и являются знаковыми в аспекте осмысления наследия поэта в религиозном ключе. Каждый из указанных мотивов содержит в себе отсылку к книгам Ветхого и Ново-
го Завета о конце времен, но сам момент Апокалипсиса поэту видится в исторических событиях современности и аллегорически совершается в душе каждого человека.
Представленный и изученный нами апокалиптический мотивный комплекс в поэзии Ф.И. Тютчева включает в себя мотив пророчества, мотивы Страшного Суда и последней молитвы, мотив скорой гибели мира, мотив явления Христа миру и мотив утроения Царства Божия на земле. Расположение и рассмотрение нами мотивов именно в такой последовательности позволяет увидеть в их совокупности единый «апокалиптический сюжет» (от предвидения поэтом-пророком Страшного Суда и его свершения до явления Спасителя миру и устроения Града Божьего на земле).
Исследование имеет несколько перспективных направлений. Во-первых, список апокалиптических мотивов, предложенных нами, не является исчерпывающим и может быть расширен. Во-вторых, необходима систематизация и анализ представлений Ф.И. Тютчева о Конце Света и судьбах мира на материале публицистики и эпистолярного наследия поэта. В-третьих, интересным кажется сравнительный анализ апокалиптической лирики Ф.И. Тютчева с декадентской поэзией начала XX века (идея В. Пумпянского, не нашедшая своего полноценного развития в отечественном литературоведении). Перечисленные нами возможности -лишь малая часть научных перспектив в изучении темы «Тютчев и Апокалипсис».
Литература
1. Абрамс М.Г. Апокалипсис: тема и вариации (Пер. с англ. С. Силаковой) // Новое литературное обозрение. 2000. № 6. URL: https://magazines.gorky. media/nlo/2000/6/apokalipsis-tema-i-variaczii.html (дата обращения: 01.02.2022).
2. Афанасьева Э.М. Молитвенная лирика Ф.И. Тютчева // Духовные начала русского искусства и образования: Материалы V Всероссийской научной конференции с международным участием («Никитские чтения»). Великий Новгород: Новгородский гос. ун-т, 2005. С. 180-189.
3. Барышникова И. Ю. Апокалипсис Св. Иоанна Богослова в русской поэзии XIX-XX веков // Проблемы истории, филологии, культуры. 2010. № 3 (29). С. 171-176.
4. Барышникова И.Ю. Новый Завет и Псалтирь в русской поэзии: автореф. дисс... д-ра филол. наук. М., 2013. 36 с.
5. Воробец Т.А. Метасюжет преображения как единый семантический код лирики Ф.И. Тютчева: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Омск, 2007. 24 с.
6. Есаулов И.А. Россия и революция: вокруг наследия Ф.И. Тютчева // Вестник Литературного института. 2007. №1. С. 112-122.
7. Кантор В. «..в Хаосе он понимал больше». Бесконечная природа и конечный человек в поэзии Тютчева // Октябрь. 2004. №7. URL: magazines.russ.ru/ october/ 2004/7/kant11.html (дата обращения: 15.02.2022).
8. Кожинов В.В. Пророк в своeм отечестве: Федор Тютчев - история России, век XIX-ый. М.: Алгоритм, 2001. 411 с.
9. Колягина Т.Ю., Ничипорук С.М. «Тютчев и Апокалипсис»: к изученности проблемы // Вестник Омского университета. 2013. № 1. С. 144-148.
10. Орехов Б.В. Принципы организации мотивной структуры в лирике Ф.И. Тютчева: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Воронеж, 2008. 24 с.
11. Синицына Н.В. Теория мировых монархий; Ф.И. Тютчев // Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции. (XV-XVI вв.) М.: Издательство «Индрик», 1998. С. 16-21.
12. Соловьев Вл. Ф.И. Тютчев // Соловьев Вл. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика [Сост., ст., коммент. Н. В. Котрелева]. М.: Книга, 1990. С. 294-296.
13. Тарасов Б.Н. Тютчевская историософия: Бог, человек и история, Россия, Европа, революция // Новый мир. 2005. №11. С. 12-18.
14. Тарасов Б.Н. Христианство и политика в историософии Ф.И. Тютчева // Москва. 2001. № 8. С. 180-200.
15. Толстогузов П.Н «Цицерон» Тютчева: идеологический контекст и поэтика учительного жанра // Интерпретация литературного и культурного текста: традиции и современность: Межвузовский сборник научных статей. Биробиджан: [б.и.], 2005. С. 99-107.
16. Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка: Статьи / Вступ. статья Н.Л. Степанова. М.: Советский писатель, 1965. 301 с.
17. Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений и письма: В 6 т. / Сост., подгот. текстов, коммент. В.Н. Касаткина; Рос. акад. наук. Ин-т мировой лит. им. М. Горького, Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). М.: Классика, 2002-2004.
18. Чумаков Ю.Н. Пушкин. Тютчев: Опыт имманентных рассмотрений. М.: Языки славянской культуры, 2008. 416 с.
References
1. Abrams, M.G. (2000). Apokalipsis: tema i variacii [Apocalypse: theme and varia-
tions], (Translated from the English by S. Silakova). Novoe Uteraturnoe obozrenie [New Literary Review], no. 6. Available at: https://magazines.gorky.media/ nlo/2000/6/apokalipsis-tema-i-variaczii.html (accessed: 01.02.2022). (In Russian).
2. Afanasyeva, E.M. (2005). Molitvennaya lirika F.I. Tyutcheva [Prayer lyrics by F.I. Tyutchev]. In Duxovny'e nachala russkogo iskusstva i obrazovaniya [Spiritual principles of Russian art and education], Materials of the V All-Russian Scientific Conference with international participation ("Nikitsky Readings"). Veliky Novgorod, Novgorod State University Publ., pp. 180-189. (In Russian).
3. Baryshnikova, I.Y. (2010). Apokalipsis Sv. Ioanna Bogoslova v russkoj poe'zii XIX-XX vekov [The Apocalypse of St. John the Theologian in Russian poetry of the XIX-XX centuries]. Problemy' istorii, filologii, kuFtury' - Journal of Historical, Philological and Cultural Studies, no. 3 (29), pp. 171-176. (In Russian).
4. Baryshnikova, I.Y. (2013). Novy'j Zavet i Psaltir v russkoj poe'zii [The New Testa-
ment and the Psalter in Russian Poetry], Author's abstract, Moscow, 36 p. (In Russian).
5. Vorobets, T.A. (2007). Metasyuzhet preobrazheniya kak edinyj semanticheskij kod
liriki F.I. Tyutcheva [Metasyuzhet transfiguration as a single semantic code of F.I. Tyutchev's lyrics], Author's abstract, Omsk, 24 p. (In Russian).
6. Esaulov, I.A. (2007). Rossiya i revolyuciya: vokrug naslediya F.I. Tyutcheva [Rus-
sia and the Revolution: around the legacy of F.I. Tyutchev]. Vestnik Literaturnogo instituta - Vestnik of Gorky Literary Institute, no. 1, pp. 112-122. (In Russian).
7. Kantor, V. (2004). «..v Xaose on ponimal boFshe». Beskonechnaya priroda i konech-
ny'j chelovek v poe'zii Tyutcheva ["...in Chaos he understood more". Infinite Nature and Finite Man in Tyutchev's Poetry]. Oktjabr [October], no. 7. Available at: maga-zines.russ.ru/october/2004/7/kant11.html (accessed: 01.02.2022). (In Russian).
8. Kozhinov, V.V. (2001). Prorok v svoyom otechestve: Fedor Tyutchev - istoriya Ros-
sii, vek XIX-yj [A prophet in his fatherland: Fyodor Tyutchev - the history of Russia, the XIX century]. Moscow, Algorithm Publ., 411 p. (In Russian).
9. Kolyagina, T.Yu., Nichiporuk, S.M. (2013). «Tyutchev i Apokalipsis»: k izuchennosti problemy' ["Tyutchev and the Apocalypse": towards the study of the problem]. Vestnik Omskogo universiteta - Herald of Omsk University, no. 1, pp. 144-148. (In Russian).
10. Orekhov, B.V. (2008). Principy' organizacii motivnoj struktury' v lirike F.I. Tyutcheva [Principles of the motif structure organization in the lyrics by F.I. Tyutchev], Author's abstract, Voronezh, 24 p. (In Russian).
11. Sinitsyna, N.V. (1998). Teoriya mirovy'x monarxij; F.I. Tyutchev [Theory of world monarchies; F.I. Tyutchev]. In Sinitsyna, N.V. (1998) Tretij Rim. Istoki i e'volyuciya russkoj srednevekovoj koncepcii. (XV-XVI vv.) [The Third Rome. Origins and evolution of the Russian medieval concept. (XV-XVI centuries]. Moscow, "Indrik" Publ., pp. 16-21. (In Russian).
12. Solovyov, Vl. (1990). F.I. Tyutchev. In Solovyov, Vl. (1990) Stixotvoreniya. E'stetika. Literaturnaya kritika [Poems. Aesthetics. Literary cri-ticism]. Moscow, "Kniga" Publ., pp. 294-296. (In Russian).
13. Tarasov, B.N. (2005). Tyutchevskaya istoriosofiya: Bog, chelovek i istoriya, Ros-siya, Evropa, revolyuciya [Tyutchev's philosophy of history: God, man and history, Russia, Europe, the revolution]. Novyi mir [New world], no. 11, pp. 12-18. (In Russian).
14. Tarasov, B.N. (2001). Xristianstvo i politika v istoriosofii F.I. Tyutcheva [Christianity and politics in Tyutchev's philosophy of history]. Moskva [Moscow], no. 8, pp. 180-200. (In Russian).
15. Tolstoguzov, P.N. (2005). "Ciceron" Tyutcheva: ideologicheskij kontekst i poe'tika uchitel'nogo zhanra [Cicero" Tyutchev: ideological context and poetics of the teaching genre]. In Interpretaciya Uteraturnogo i kuFturnogo teksta: tradicii i sovremennost' [Interpretation of literary and cultural text: Traditions and modernity], Interuniversity collection of scientific articles. Birobidzhan, without a publisher, pp. 99-107. (In Russian).
16. Tynyanov, Yu.N. (1965). Problema stixotvornogo yazy'ka: Statl [The problem of poetic language: Articles]. Moscow, "Sovetskij pisateF" Publ., 301 p. (In Russian).
17. Tyutchev, F.I. (2002-2004). Polnoe sobranie sochinenij i pis'ma: V 6 t. [Complete works and letters: In 6 vols.]. Moscow, "Classics" Publ. (Pushkin House). (In Russian).
18. Chumakov, Yu.N. (2008). Pushkin. Tyutchev: Opy't immanentny'x rassmotrenij [Pushkin. Tyutchev: The experience of immanent considerations]. Moscow, Languages of Slavic culture Publ., 416 p. (In Russian).
Статья поступила в редакцию 04.02.2022; одобрена после рецензирования 14.02.2022;
принята к публикации 20.02.2022.
The article was submitted 02.04.2022; approved after reviewing 02.14.2022; accepted for publication 02.20.2022.
