CC BY
60
разоблачает рачительная хозяйка; заблудившихся путников и разбившихся на две партии в поисках выхода из болота, колючек, валежника и т. д. наставляет на путь истинный - остановиться, обдумать и по солнцу и звездам отыскать верное направление - один из путешественников, который не согласился ни с одним из предложений этих двух групп. Сам автор поддерживает ищущих общечеловеческую истину.
Лексика каждой притчи соответствует содержанию и четко выражает идейный замысел. В каждой притче есть лексические повторы, которые выделяют действующих лиц и их характерные качества. Так, например, в первой притче словосочетание добрый мудрый хозяин повторяется десять раз (всего на трех страницах - десять раз).
Интересен синтаксис произведения. Начало каждой притчи характеризуется наличием небольших по объему синтаксических единиц. По мере развития сюжетной линии, синтаксические конструкции увеличиваются, в кульминационных моментах они «вырастают» в многочисленные синтаксические конструкции, насчитывающие более десятка грамматических основ.
«Три притчи» Л.Н. Толстого полны глубокого философского смысла. Это произведение очень современно, создается впечатление, что Л.Н. Толстой описал нашу настоящую жизнь. Классик есть классик: он творит на века...
Поступила в редакцию 30.09.2005 г.
АНТОНИМИЯ И ЭНАНТИОСЕМИЯ В ЛЕКСИКЕ, ЭКСПЛИЦИРУЮЩЕЙ СФЕРУ ХРИСТИАНСТВА В РУССКОМ ЯЗЫКЕ
С.Ю. Дубровина
Dubrovina, S.Y. Antonymy and enantiosemy (internal antonymy) in lexis explicating the sphere of Christianity in the Russian language. The article contains a detailed analysis of the issue.
Под христианской лексикой (лексикой веры и церкви, лексикой православия) мы подразумеваем лексику, выражающую идею христианства и вероучения в русском языке. Репрезентация идей христианства возможна с двух позиций: с позиций семантики, когда слово отражает идею христианства, или с формальных позиций, когда об отношении к теме религии свидетельствует лексический состав. Эти позиции являются основанием для включения номинаций в состав христианской лексики.
Как и во всякой тематической группе лексики, внутри христианской лексики имеются межсловные отношения, выражающиеся в специфике парадигматических, ассоциативно-деривационных и синтагматических связей. Рассмотрению межсловных связей в такой важной для парадигматики лексики области, как антонимия и энантиосемия, посвящена настоящая статья.
1. АНТОНИМИЯ
Антонимию мы рассматриваем как «тип семантических отношений лексических единиц, имеющих противоположные значения» [1]. Антонимия обусловлена тем, что «в значениях слов представлено членение различных отрезков действительности и соотношение выделяемых в них признаков» [2].
Противопоставленность слов по самому существенному для их значений признаку действует и в кругу христианской лексики («ангел» и «враг», «крещеный» и «нехристь», «старовер» и «никонианец», «рай» и «бездна» и т. п.). Формально противоположение может быть выражено прибавлением отрицательного префикса («крещеный» - «не-кристь», «верующий» - «безвер») или различными корнями («рай» - «ад», «ангел» -«враг»). Пары антиномий могут иметь общий член оппозиции, ср. «верный - неверный»,
«вера - неверие» и «православный - неверный», «правоверный - неверный», «православие - неверие». На последние антонимы указывает О.Г. Порохова [3]). Денотативный аспект антонимии лексики веры и церкви (ЛВЦ) будут определять аксиология христианства и сформированные веками ценностные ориентиры этноса.
Рассмотрим антонимию как универсальную категорию лексико-семантической системы языка, обнаруживающую определенную структуру противоположных значений. Членение семантического пространства лексики веры и церкви напрямую связано с поляризацией ценностных ориентиров, общую оппозицию которых представляет пара «добро // зло». Появление признаков антонимич-ности между единицами конкретной лексики всегда сопровождается проявлением этой оппозиции. Мыслительная и познавательная деятельность человека развивается в рамках направленной когнитивной модели от общего к частному или от «гипонимов» к «гиперонимам»: от общего представления о неуничтожимой ценности добра и действия зла до экстраполяции этих понятий в реальной жизненной и языковой ситуации. В процессе такой логической операции носитель культуры (языка) действует в силу личного убеждения и наработанных религиозной традицией представлений. Универсальность общеценностных понятий накладывает на антонимию лексики веры и церкви свой отпечаток в том отношении, что в сферу христианской лексики включаются «обычные», «нецерковные» понятия - абстракции и реалии (люди, семья, любовь, слово, земля, небо, жизнь, смерть, грех, смирный, смирение, милость и др.), имеющие значимость в контексте христианства. Не являясь специально созданными или заимствованными языковыми отражателями вероучения (ср. колорит ветхозаветной и новозаветной географии, именослова, лексические новообразования в народной речи), эти слова переосмысляются и становятся ключевыми для речевой ситуации и коммуникации в целом.
Таким образом, оказывается, что христианская лексика может быть выражена эксплицитно (посредством «специальных», те-матичных слов) и имплицитно (посредством «обычных» слов, экстраполирующихся в языковой системе на любой материал).
Определим основные контуры амбивалентных оппозиций, на основе которых строится противопоставленность христианской лексики. Итак, мы определяем, что основную полярную оппозицию определяет пара противопоставлений добро // зло. Далее семантическое пространство лексики веры и церкви членится на основе менее универсальных, но очень значимых для аксиологической шкалы оппозиций. Это членение тесно связано с общей семиотической направленностью категорий народной культуры, однако проще всего проследить его на основе тематического деления.
Для определяющей «ядерную» зону семантического макрополя христианской лексики группы концептов это будут дуальные полярные модели вера // безверие, рай // ад, жизнь // смерть, грех // покаяние, тот свет // этот свет, правый // левый, силы небесные // нечистая сила, небо // земля и др. На основе этих оппозиций, развитых народной традицией, будут строиться языковые антитезы слов-концептов. Амбивалентность языкового пространства «праведный // грешный» ярко проявится в тематической группе «силы небесные» и далее, в тематической группе «люди», так как в душах людей разворачивается поле борьбы добра и зла. На примере тематической группы «люди» актуализируется экспрессивно представленная негативная модальность, ср. тамб. «боговерующая», «моленная» и бранное «аспид»; бранное башк., псков. «анчихрист», подм. «ахид» ‘скряга’. Градуальные антонимические противопоставления «чистый // нечистый» свойственны тематической группе «животные»; «растения»: лекарственные свойства и магия фауны и флоры используются в акциях превентивного (противодействия нежелательным действиям) и провокативного (вызывающего) свойства. Группе «локусы» присущи противопоставления «опасное место // святое место» («баня» и «церковь»); «цифрам» - «чет // нечет»; в прецедентных текстах противопоставлены даже отдельные имена (Каин // Авель; святитель Николай Угодник - святой Касьян).
На основе антитезы строятся, как известно, многие малые жанры фольклора [4, 5]. Семантическая амбивалентность проявляется в таком жанре устного народного творчества, как народная молитва. В большинстве своем
народные молитвы строятся как «заговорные», обережные формулы (например, молитвы-обереги в дорогу), но лейтмотивом большинства народных молитв является просьба о помиловании.
К таким «покаянным» молитвам относятся, к примеру, следующие, записанные нами в Тамбовской области: «Ня упивай, ня упивай душа моя, Ня унывай, ня унывай на Господа. Я твоя, Господи, овца заблудшая. Ты прими-ка, Господи, к свому стаду» (записано в Инжавинском районе). Молитва в дорогу: «Господе, Иисусе Христе! Помилуй мене!» (Ржаксинский район).
«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божьему. Помилуй мя, спаси мя, прости мя» (с. Сукмановка Жердевского района). Ср. также убеждение в том, что «если каждый грешный будет поминать Господа в пути, он может простить» (записано в с. Донское Тамбовского района).
На другом полюсе семантических отношений находятся молитвы, основанные на силе молитвенного призыва креста и святых сил: «Печать Христова; Спаситель, составитель; Спаси и сохрани меня от бед-напастей. Избавь от всех врагов-супостатов, злых людей, изъянов и язычников». «Ангел мой, будь со мной, у кровати моей. А ты, сатана, уйди за дьверя» (дер. Марьевка ржакс.). Перед дальней дорогой: «Я в путь иду, тебя с собой беру. Святые ангелы, святые архангелы, Вперед забегайте, врагов от мине отгоняйте»; «Господи, я в путь пошла, тебе Господи с собой взяла. Ангел господний душу спасал, тело защищал. Благослови меня, Господи. Аминь» (р.п. Токаревка токар.). Перед всяким делом: «Господи, благослави меня
грешную» (с. Покрово-Пригородное тамб.). Перед сном: «Ложусь я спать, божья матушка в ногах, Иисус Христос в головах, ангелы по бокам, апостолы по углам, Иисус Христос в дверях крестом окрещает рабу... охраняет» (Токаревский район).
Разносемантические полюса покаяния и силы убеждения создают содержательную противопоставленность молитвенных текстов.
Бинарные противоположения структурируют модели мироустройства, отражаясь в антонимии понятий народного календаря, «шагающего» за церковным, но являющегося «органическим компонентом народной традиции» [6]. Весь календарный год восприни-
мается как круг годового цикла, а противопоставленные на этом круге даты как полярные. «Согласно языковым и этнографическим данным, - отмечает С.М. Толстая, -изначально год у славян делился не на четыре, а на два сезона: лето и зиму. Во всех славянских языках для обозначения лета и зимы служат одни и те же слова - *1в1о и *ята, тогда как в обозначениях весны и осени такого единства нет, и часто используются производные от названий лета и зимы.» [6, с. 13].
Подробно фазы христианского земледельческого года были рассмотрены Н.И. Толстым в широко известной статье «Жизни магический круг» [7]. Год распадался на две половины: лето и зиму, летний солнцеворот и зимний солнцеворот, как сутки распадаются на день и ночь.
Наступление весны и осени определяло второе календарное деление и связывалось у всех славян с пробуждением земли и ее отдыхом. В христианском календаре эти периоды соответствовали празднованию Благовещенья и Воздвижения Креста Господня: на Воздвижение «земля засыпает», а на Благовещение «земля просыпается».
Промежуточные даты находили свое место при ориентации на основные: «Масленица» связывалась с переходом от святок к Великому посту и «прощеным» днем; «Благовещенье» - с наступлением весны и пробуждением земли; «сердохрестье» - с серединой Великого поста и «переломом» зимы [Там же].
Как писал А.Н. Афанасьев, «поселянин непонятные для него, по их чужеземному лингвистическому образованию, имена месяцев и святых угодников сближает с разными выражениями отечественного языка, насколько эти последние могут определить характер данного времени» [8]. Таким же образом выстраиваются и схемы народных примет и поговорок на тот или иной день. В их создании участвуют принципы народной этимологии - сближение по тождеству имен и функций, скрытое (нулевое) созвучие, семантическая аттракция, параллелизм фразы и т. п. Эти приметы служат, по сути дела, вторым, развернутым наименованием календарного дня и воспринимаются как необходимое его описание.
«Обычные» слова, не относящиеся в рядовом сознании к области религии (такие, как небо, земля, жизнь, сила и др.), могут
приобретать позиционно обусловленную ан-тонимичность, которая возникает вследствие столкновения их в речевой ситуации или в контексте. Условием появления признаков антонимии между «обычными» единицами конкретной лексики является обобщенное значение, сопровождающее слова в их парадигматическом ряду ('пространство’: «сё-мое» небо - небо - земля - ад - подадник; 'силы’: Бог - силы небесные - люди - нечистая сила).
2. ЭНАНТИОСЕМИЯ
Под энантиосемией в научной практике утвердилось понимание особой непродуктивной разновидности антонимии, которую «образуют слова, совмещающие в себе противоположные значения: «одолжить» - 1) 'дать в долг’ и 2) 'взять в долг’, «наверно» -
1) 'может быть’ и 2) 'несомненно, точно’» [1]. Мы рассматриваем энантиосемию в рамках междиалектного сопоставления русского языка.
При рассмотрении мы исходим из того положения, что энантиосемия («внутрисловная антонимия») не развивается в пределах одного говора. Этот факт отмечал Н.И. Толстой в своих опытах типологического исследования славянского словарного состава в практических выводах для исторической семасиологии и этимологии. Н. И. Толстой писал: «С этим связано и третье положение: невозможность энантиосемии в пределах одного диалекта, одной системы. В тех диалектах, где суффикс -ина означает единичность, он нигде не распространяется на клетки, идущие ниже второй горизонтали, т. е. не приобретает ДП множественности [9].
При анализе такого лексического явления, как энантиосемия в диалектном языке, следует учитывать постоянную направленность сознания диалектоносителя на ценно-стность тех или иных культурных параметров и аксиологию культурных традиций. Народное восприятие мыслит в категории «век-торности» («извне» - «вовнутрь», «своё» -«чужое»), что позволяет прочнее удерживать свои традиционные приоритеты и правильно осмысливать новые. Именно с заданной направленностью («векторностью») мышления связано расхождение многих значений слов и их производных по разным семантическим
парадигмам и областям употребления. Религиозно ориентированная аксиология является главной причиной энантиосемии в христианской лексике. Дальнейшее упрочение процесса внутрисловных противопоставлений сем происходит в обнаружении стилевых или хронологических различий одного слова.
В христианской лексике возможно развитие полярных значений в пределах одного этимологического корня. Такое явление обнаруживается при диахроническом рассмотрении многозначных слов с корнем благ- и морфонологическими его вариантами (благ-, блаж-, блазн-). Если первоначальная этимология слов с корнем благ-, происходящая из старославянского языка, имела исключительно положительную высокостилевую семантику, то в дальнейшем развитии в живом разговорном языке значение этого корня приобретает другие, сниженные, смыслы, и на первый план выходят вторичные значения, развивающиеся в противоположном направлении. В итоге утвердилась следующая семантика родственных корней: производные от благ- с исходной положительной семантикой воспринимаются исключительно как книжные, церковные; диалектные же деривации от корня благ- , чаще всего, занимают место в ряду негативных понятий. Ср., например, в говорах Подмосковья: «Благой -неблагоприятный (по суеверным понятиям). Знать, в благой час ушип (ногу, сильно разболевшуюся)» [10]. В современном русском «Благо, 1. только ед. Добро, благополучие;
2. обычно мн. То, что дает достаток, благополучие». В словаре С.И. Ожегова положительная семантика с корнем благ- представлена 73-мя корневыми образованиями [11].
Стилистическая деривация приводит к тому, что оценочные значения этимологически родственных корней расходятся: сблаго-вестить, твер. 'украсть’ [12]. Еще более сниженный характер имеют в диалектах слова, производные от корней блаж- и блазн-. Производные от корня блазн- имеют ярко выраженную пренебрежительную коннотацию. Словарь В.И. Даля содержит 16 производных с корнем блазн-, но уже совсем с другим значением: «соблазн, блазнить ’искушать’,
блазнеть, волог. 'представляться, чудиться, казаться’» [12, т. I, с. 234]; «сблазнить пск. твер., выпросить хитростью и уловками» [12]. С корнем блаж- в истории языка связыва-
лось, прежде всего слово «блаженный» 'юродивый’. В говорах этот корень утверждает дериваты с ироничным оттенком: «Сблажить, пск. твер., сделать что-нибудь на'блажь, сдурить; // сойти с ума. Сблажеть, пск. твер., сделаться блажным» [12]. «Блажить, башк. 1. Дурить, вести себя ненормально, безобразничать (о человеке)» [13]. На синхронном уровне языка возможно несколько корневых образований): «блаженный
1. ’в высшей степени счастливый’, 2. ’глуповатый’ (разг.); блажить, поступать своенравно, дурить; блажь, -и, ж, нелепая причуда, дурь. Выкинуть б. из головы» [11, с. 45].
Итогом внутренней антонимии изначального корня *Ьо^- (древнер. *Ьо^-) является стилистическая разность дериватов: одно слово осмысляется как элемент книжного или устаревшего языкового употребления, а другое, напротив, включается в сферу просторечия или диалекта. Этимологические версии слова «благо» показывают склонность семантики в сторону развития положительных и отрицательных коннотаций еще в праславянский период. Отрицательные значения, по некоторым предположениям, могли возникнуть «в порядке описательного та-буистического употребления» [14]. (Подробно о развитии диалектных значений с корнями благ-, блаж- [15, 16]).
Столкновение в имени нарицательном дополнительных смыслов, в случае их разновекторного развития, приводит к осмыслению слова в разных семантических полях. Так, паремии, строение которых зачастую базируется на антитезе, выявляют разные семемы одной лексемы. Сравним три поговорки Умри, коли стыда нет! Стыд не дым, глаз не ест. Стыд в мешок, а сам за него скок [12, т. IV, с. 286, 603]. В первом случае слово «стыд» имеет исходное значение, сохраняющееся в современном русском языке, -«чувство сильного смущения от сознания предосудительности поступка» [11, с. 674]. Человеку, не имеющему стыда, как свидетельствует пословица, лучше умереть, чем жить на свете. Во второй поговорке значение стыда, синонимичное представлениям о совести, нивелируется в случаях, когда речь идет о людях, не смущающихся своими поступками, у которых стыд как таковой отсутствует (глаза не ест). В третьей поговорке слово «стыд» уже теряет свою этическую
значимость, материализуется (его, как вещь, можно убрать в мешок) и превращается в средство манипуляции, с которым можно обращаться пренебрежительно. Такой сдвиг значений, при условии дальнейшего его развития, сближает противоположные семантики, совмещая их в одном слове. В различных контекстах противоположные значения слова «стыд» аннигилируются и развиваются в противоположное.
Примером энантиосемии может служить развитие полярных смыслов в производных словах от «Бог»: Бог ^ «божиться»
'клясться’, «божба» 'клятва’ (ср.: «Москва божбе не верит» [12, т. I, с. 263]). Безусловно положительное «Бог» (всех благ податель) и канонически нежелательное «божба» (слова Иисуса Христа «не клянитесь, не клянитесь вовсе!») расставляют в потенциальном религиозном контексте на полярные семантические полюса соотношение исходного «Бог» с его просторечными (диалектными) дериватами. Энантиосемия поддерживается стилевой оппозицией литературного «клятва», «клясться» и диалектного «божба», «божиться».
Яркие образцы энантиосемии представляют народные пословицы: «Смиренник м., -ница ж. или смирёна об. смиренный, тихий, кроткий человек, но более тихоня, притворно смиренный. Эти смиренники, при'людях, по-тупя очи, а позаглазью, козлы козлами» [12, т. IV, ст. «Смирёна»]. На примере значений слова «смиренник» мы наблюдаем развитие двух взаимоисключающих психологических характеристик: 1) 'смирный, кроткий’ и
2) 'притворно кроткий’. Однокоренными антонимами являются структурно близкие слову «смиренник» номинации «смертоносец» и «смертельник»: «Смертоносец, смертоносцы 'люди вообще’. Смертельник, -ница’ - непримиримый враг» [12, т. IV, с. 286].
По наблюдениям Е. Сморгуновой, «явление «противоположных значений» внутри семантического поля одного и того же слова, называемое в современной лингвистике энантиосемией, может быть прослежено в русском языке в истории развития слов «грех» и «покаяние» и производных от этих корней» [17]. Одним из признаков развивающейся энантиосемии является соположение разных по значению слов в тексте. Так, в предложениях одного текста «и мнози бо от них воспомянут грехи своя и хотят притти на
покаяние», «В покаяние придут и не станут творити сих грехов», «Раздражают утробу мою всещедрую своими их окаянными и студными делами» («Повесть о чудном видении» XVII в.) «снова мы видим соединение слов «грех» и «покаяние» внутри одного предложения, конструкции или просто рядом в тексте» [17, с. 60]. Приставочно-суффиксальная деривация способствует трансформации значения. Так, «прибавление приставки «о» к глаголу «каять» и производным от него расширяет семантическое поле значений, приводя их к резко отрицательной окраске» [17, с. 58].
Энантиосемия характерна для слов-заимствований, воспринятых носителями народного языка из языка службы и трансформированных вхождением в диалект. Такие слова способны развивать дезитератив-ные мотивировки, уводящие от истинных свойств называемого явления и часто приобретающие в речи семантику, полярную первоначальному смыслу. Ср. диалектное существительное алала', алалу'я ( у Даля с пометой тмб., пен.), употребляемое в значении 'вздор, бред, чепуха, бессмыслица’ - «Несет такую алала с маслом, что уши вянут» [12, т. I, с. 25] из греческого возгласа а^л^ота, восходящего к др.-евр. Ьа11е1й jah! 'хвалите Господа!’.
1. Языкознание. Большой энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. М., 1998. С. 35-36.
2. Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика: учеб. пособие. М., 1977. С. 203.
3. Порохова О.Г. Лексика сибирских летописей XVII века: дис. ... канд. филол. наук. М., 1952. С. 398.
4. Николаева Т.М. // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст. 1. М., 1994. С. 143-178.
5. Познанский Н. Заговоры: опыт исследования происхождения и развития заговорных формул. М., 1995.
6. Толстая С.М. Полесский народный календарь. М., 2005. С. 10, 13.
7. Толстой Н.И. // Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995. С. 223-234.
8. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Т. 1-3. Репринт. М., 1994. Т. 3. С. 216.
9. Толстой Н.И. // Вопр. языкознания. 1963. № 1. С. 29-46. См. также: Толстой Н.И. Избранные труды. Т. 1. Славянская лексикология и семасиология. М., 1997. С. 44-101, 99.
10. Иванова А. Ф. Словарь говоров Подмосковья. М., 1968. С. 557.
11. Ожегов С. И. Словарь русского языка / под ред. Н.Ю. Шведовой. М., 1987. С. 44-46.
12. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Репринтное воспроизведение издания 1903-1909 гг. М., 1994. Т. 4. С. 41.
13. Словарь русских говоров Башкирии / под ред.
З.П. Здобновой. Уфа, 1992. Вып. 1. С. 32.
14. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / под ред. Б.А. Ларина. М., 1986-1987. Т. 1. С. 171.
15. Порохова О.Г. Полногласие и неполногласие в русском литературном языке и народных говорах / отв. ред. Р.П. Рогожникова. Л., 1988.
16. Толстой Н.И. // Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995. С. 347-359.
17. Сморгунова Е.М. // Концепт греха в славянской и еврейской культурной традиции: сб. ст. М., 2000. С. 45.
Поступила в редакцию 5.09.2005 г.
