CC BY
60
РАЗДЕЛ IV. ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ, ИСТОРИЯ, ОБРАЗОВАНИЕ
УДК 165
АНТИРЕПРЕЗЕНТАТИВИЗМ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ
В.В. Агафонов
Камчатский государственный технический университет, Петропавловск-Камчатский, 683003
e-mail: vladislavagafnv@mail. ru
В статье рассматривается проблема современных антирепрезентационистских стратегий в эпистемологии истории. Автор предпринимает попытку проанализировать основные допущения и главные последствия нарративного антиреализма в историческом познании. Особое внимание уделено теории нарративной логики Ф.Р. Анкерсмита.
Ключевые слова: философия истории, эпистемология истории, репрезентация, нарратив, новая интеллектуальная история.
Antirepresentativism in historical knowledge. V.V. Agafonov (Kamchatka State Technical University, Petropavlovsk-Kamchatski, 683003; e-mail: [email protected])
This article is devoted to the problem of the modern antirepresentation strategies in historical epistemology. The author makes an attempt to analyze basic presuppositions and main consequence of narrativists antirealism in historical knowledge. Special attention is paid to the theory of narrative logic of F.R. Ankersmit.
Key words: philosophy of history, epistemology of history, representation, narrative, new intellectual history
Введение
Термин «репрезентация» прочно вошел в словарь современной философии истории. Произошло это в результате тех перемен, которые произошли в эпистемологии истории. Начиная с момента своего дисциплинарного становления история мыслилась как исключительно рациональное и научное знание, как система объективных знаний, отражающих историческую реальность. Такой идеал исто-риописания базировался на идеалах классической научной рациональности.
Научная рациональность в ее классическом варианте предполагала критицизм (недоверие к традиции), фундаментализм (обоснованность знания), объективизм и реализм (понимание познания как «отражения»), субъект-объектное понимание сущности познания и многое другое [24, с. 103-114]. Однако в последние десятилетия произошел существенный пересмотр традиционных постулатов эпистемологии. Связано это с той трансформацией, которую переживает современное научное знание. Безусловно, рассмотреть все перипетии, связанные с трансформацией научного знания, в рамках одной статьи не представляется возможным. В силу этого мы полагаем необходимым остановиться на вопросе о влиянии современных антирепрезентативист-ских (антиреалистических) тенденций в эпистемологии истории.
Спор реалистов и антиреалистов идет вокруг вопроса: имеет ли познание дело с существующей независимо от него реальностью или же с фактами собственного сознания [23, с. 6]. Исторически то или иное предлагавшееся решение этого спора было связано с философским обоснованием специфического отношения человека к миру. Решение определяло программу познавательной деятельности: какие вопросы может ставить познание, какая стратегия познавательной деятельности является предпочтительной.
Корнями современного антиреализма являются многие философские концепции прошлого. Еще Д. Вико [5] утверждал, что нельзя хорошо знать природные процессы, так как человек не может их создать, но все то, что является результатом человеческой деятельности, может быть адекватно познано. И. Кант [16] считал, что наше познание имеет дело не с не зависимой от субъекта реальностью, не с вещами в себе, а с теми предметами, которые произведены самим субъектом.
Антиреалистическая тенденция в философии познания была весьма заметна с начала XX в. Так, согласно Э. Маху, знание является простым описанием отношений между ощущениями, и
на основании этой эпистемологической концепции им были сделаны следующие выводы, имеющие практическое значение для философии познания в целом. Так, предполагается, что чем более экономным является описание, тем лучше. Как следствие, в науке следует предпочитать такие теории, которые не предполагают существования объектов за пределами опыта [26].
Среди представителей антиреализма в современной философии науки можно, прежде всего, выделить Т. Куна, который полагал, что происходящая в истории науки радикальная смена парадигм свидетельствует о невозможности рассматривать теоретическое знание как постижение реальности [21]. Еще более крайней точки зрения придерживались представители постструктурализма и постмодернизма. Так, Ж. Деррида считает, что бессмысленно говорить о существовании чего-либо, к чему относятся знаки, то есть о существовании референтов, денотатов. Язык замкнут сам на себе [11].
В современной эпистемологии, в рамках радикального конструктивизма (Э. фон Глазерс-фельд, Х. фон Фёрстер, У. Матурана, Ф. Варела, Г. Рот и др.), развивающего идеи Ж. Пиаже, вообще утверждается, что человек учится видеть себя частью того мира, который он наблюдает и который сконструирован им самим. И даже, более того, что мы «конструируем» реальность. Некоторые представители данного направления открыто заявляют о своем солипсизме.
В философии истории подобные тенденции также стали заметным явлением. И здесь необходимо усвоить особенности исторического познания, которые сделали его особенно благодатной почвой для распространения антиреализма и скептицизма.
Особенности исторического познания
Исследовательская ситуация играет огромную роль в историческом познании: определяет логику и методологию исторического исследования. Действительно, в исторической науке присутствует полисемантизм понятий. История не создала своего языка описания действительности. Выводы историка, с точки зрения их аргументативной силы, носят зачастую недемонстративный характер, так как историк (и в этом наррративизм прав) основывает свои теоретические концепции на аналогиях и метафорах. В.К. Финн так характеризует исследовательскую ситуацию в исторической науке: «Формирование исследовательской ситуации определяется... посредством эвристического выбора вводимых в ситуацию компонентов. Данный выбор является результатом индивидуального усвоения предпосылочного внеисточникового знания, присутствующего в исследовании неявно.. Прежде всего, к предпосылочному знанию относятся теория и философия истории, существующие на момент времени проведения конкретного исследования. Они, естественно, восходят к общему философско-мировоззренческому и научно-теоретическому климату, картинам мира соответствующего периода. Далее предпосылочное знание включает состояние исторической науки.» [40, с. 97]. Особое внимание В.К. Финн уделяет личности историка, через посредство которой картины мира и философско-теоретические концепции входят в исследовательскую ситуацию. Историк отделен от изучаемого им объекта значительным промежутком времени. Кроме того, историк использует источники, также имеющие определенное оценочное содержание, которое невозможно устранить. Все эти факторы, безусловно, определяют эвристику исторического исследования. Исследовательская ситуация формируется посредством введения некоторых исходных условий, которые всегда носят «предпосылочный» характер - это внеисточниковое знание.
В качестве аргумента против реалистической позиции используется ставшее уже классическим конструктивистское утверждение о принципиальной неверифицируемости суждения с временной модальностью.
Становление антирепрезентативистских концепций в историческом познании во второй половине XX века
На завершающем этапе дискуссий вокруг модели К.Г. Гемпеля [6] в работах А. Данто нашел отражение скепсис, испытывавшийся аналитической философией относительно эпистемологической основы исторической науки. Так, во-первых, он утверждал, что суждения историка не всегда могут быть верифицированы, так как для верификации его суждений требуется наличие референта. Однако объект историка - прошлое, в силу чего полная верификация суждения невозможна. Прошлое является существенно неполным - это один из основных тезисов А. Данто. Во-вторых, суждения историка всегда привязаны к настоящим событиям. Так или иначе, эти обстоятельства приводят к скептицизму относительно познаваемости событий прошлого.
С точки зрения А. Данто история - это дисциплина, в которой нарратив, то есть повествование, а не объяснение, имеют особое значение. Однако его метод остается вполне «аналитическим». Он выделяет в историческом тексте особый тип суждений - нарративное предложение -и на его основе строит свою концепцию исторического нарратива.
Исследователь указывает на то, что историк использует вместо понятия «объяснение» понятие «интерпретация». Интерпретация понимается своеобразно, не свойственным для науки образом как особое понятие значения. События обладают значением, если они являются компонентами более широкой временной структуры. Допустим, мы имеем временную структуру следующего типа:
ОД - ОД - од.
В данном случае С - это то или иное событие, а t - момент времени. Предположим, что события причинным образом связаны. Тогда структура обладает значением ретроспективно, то есть первое событие имеет значение в том смысле, что было причиной последующих. Но история, в широком смысле, - структура открытая в будущее и принимает вид:
ОД - од - од - ...
Появление следующего в цепи событий спровоцирует автоматическую переоценку предыдущих событий. Так, появление события C(t4) приведет к тому, что значение предыдущих событий изменится. Нам представляется интересным данное утверждение, так как оно объясняет практику постоянного «переписывания» истории. В данном случае это оказывается необходимой процедурой в силу увеличения временного ряда.
Рассказ, или, более точно, наррация, - естественный, с точки зрения А. Данто, контекст, в котором события приобретают значение. Таким образом, оказывается, что «значение события в истории»
- это принятие определенного контекста, в рамках которого событие значимо. Разница между историей и субстантивной философией истории заключается в том, что для историка история - рассказ о прошлом, то есть последнее в ряду упоминаемых событий расположено в прошлом. Все это приводит к неустранимой конвенциональности исторического текста. А. Данто делает вывод о том, что не может быть одного-единственного рассказа о прошлом. Но А. Данто отнюдь не является сторонником релятивизма в области исторического познания. Релятивизм в историческом познании допускает свободное манипулирование и тенденциозный отбор фактов. По его мнению, за историческим рассказом всегда стоит реальность прошлого, а значит, и в построении нарратива историк руководствуется определенными правилами проекции или, более точно, правилами перевода.
А. Данто пытается проанализировать исторический нарратив, двигаясь от частного к общему, уподобляя нарратив когерентной системе нарративных предложений. Развивая свою теорию, он выделил атомарный и молекулярный нарративы. В данном случае это было вполне в духе аналитической философии в целом, которая испытывала сильное влияние Л. Витгенштейна и Б. Рассела, а также в духе идей Венского кружка. Атомарный нарратив представляет собой следующую структуру [10, с. 224]:
1) х есть F в момент времени t\.
2) Н происходит с х в момент времени t2.
3) х есть G в момент времени
В более упрощенном схематическом виде эта модель нарратива будет выглядеть следующим образом [10, с. 238]:
F G / . /
F и G соединены определенным эпизодом, который вовсе не может являться законом. Опосредующее Н является неким причинным эпизодом, в то время как закон требует наличия универсальности. Молекулярный нарратив содержит в себе несколько атомарных. Каркас повествования
будет, по мнению А. Данто, представлен цепью: /././././.../. Причем каждая ячейка может быть
представлена определенным, свойственным только для нее, причинным эпизодом. Таким образом, историк оказывается избавленным от того, чтобы использовать некие всеобщие законы, которые управляют всей историей; он нуждается в закономерностях иного типа. Эти закономерности будут «действительны» только в пределах ячейки. Но возникает вопрос: если существуют правила построения атомарных нарративов, то почему в исторической литературе царит такой разброд в отношении оценки событий прошлого? А. Данто указывает: историк не обладает полнотой данных относительно прошлого, любая картина прошлого основывается не только на изучении докумен-
тов, но и на воображении, которое позволяет историку заместить недостающие частицы мозаики. Все это сближает позиции Данто и Гемпеля по вопросу исторического объяснения.
У. Гэлли полагал, что объяснения играют в работе историка второстепенную роль. Он сделал важный шаг навстречу литературной теории исторического нарратива, так как сравнил его с литературным нарративом, выявив практически только одно различие между ними. Литературный нарратив, по мнению У. Гэлли, принципиально не является верифицируемым, в то время как исторический нарратив верифицируем, хотя верификация и не может быть полной. Аналитическая теория нарратива, сформированная А. Данто и У. Гэлли, получила достаточно широкое распространение среди представителей философии истории и оказала значительное влияние на последующие концепции. Важнейшим следствием аналитической теории исторического нарратива является формулирование проблематики для последующих концепций нарративноидеалистической философии истории. Правда, аналитический нарративизм не ставил под сомнение статус истории как науки, просто постулировалось, что описание в истории несет гораздо большую нагрузку, чем в естественных науках. История оказывалась наукой, но со значительным элементом литературности.
Определенное влияние на лингвистический поворот оказали фундаментальные изменения, произошедшие в философии науки в 60-е гг. А. Данто придает особое значение работам Т. Куна и, прежде всего, «Структуре научных революций», которая была впервые опубликована в 1962 г. [21]. С точки зрения Т. Куна, научное сообщество на определенном этапе объединяется в рамках парадигмы. Она представляет собой «совокупность убеждений, ценностей, технических средств и т. д., которая характерна для членов данного сообщества» [10, с. 259]. Однако в этом определении содержится логический круг: парадигма понимается как то, что объединяет представителей научного сообщества, и, наоборот, научное сообщество состоит из людей, признающих парадигму [10, с. 261]. В целом же можно использовать характеристику теории парадигм, которую дал И. Лакатос: «.По Куну, рост науки неиндуктивен и иррационален. С точки зрения Куна, не может быть никакой логики открытия - существует только психология открытия» [22, с. 143-144]. Наука всегда изобилует аномалиями, однако, перейдя в постпарадигмальное состояние, наука жестко следует определенному образцу, который может быть отброшен в результате кризиса. Последний приводит к утверждению новой парадигмы, принципиально не совместимой с предыдущей. Выходит, что каждая парадигма имеет свои критерии научной рациональности, более того, каждая новая парадигма наполняет слово «наука» новым содержанием. Эти идеи во многом инспирировали появление первых нарративно-идеалистических концепций. Концепция научных парадигм, в сущности, является следствием крушения позитивистского идеала научной рациональности. И. Лакатос так характеризует эту ситуацию: «Многие видели в джастификационизме единственную возможную форму рационализма: конец джастификационизма означал, казалось, конец рациональности вообще» [22, с. 144]. Крах попыток аналитической философии истории построить рациональную модель исторического познания на эссенциалистском основании был воспринят не просто как крах одной из возможных концепций философии истории, а как крах любых потенциальных попыток рациональной реконструкции исторического познания.
Значение лингвистического поворота в историческом познании
Первой попыткой рассмотреть уникальные характеристики исторического повествования (репрезентации) была попытка «психологического» истолкования нарратива. По мнению У. Гэлли, специфика исторического познания лучше всего раскрывается тогда, когда мы проследим за развитием фабулы рассказа. Внимание читателя, как правило, сосредоточено на ожидаемом результате. Объяснения в этой ситуации играют подчиненную роль [45]. Похожей точки зрения придерживался другой представитель психологического направления - А. Лоч. Историк выступает в роли «доверенного лица», достаточно компетентного и авторитетного для читателя, обладающего определенными знаниями [49]. В психологизме нарратив рассматривается в качестве эмоционального, выразительного художественного средства, с помощью которого историк доносит до читателя объективную, научную истину об истории.
Л. Мин [50] понимал повествование как особый когнитивный элемент исторического исследования и выделил три способа упорядочения опыта: 1) категориальный; 2) теоретический;
3) конфигурационный. Категориальный способ задает концептуальный каркас, приводя разные предметы к одной категории; теоретический - подводит несочетающиеся явления под одну и ту
же теорию; конфигурационный способ более характерен для историографии, так как сводит отдельные кусочки к единой мозаике, он радикально отличается от предыдущих двух. Идеален тот текст, в котором кусочки мозаики лучше всего подогнаны.
Идея риторизации исторического познания была развита Хекстером [46]. Он пришел к идее правил историописания, причем эти правила лежат не в моделях объяснения, используемых историком. Первое правило - это правило реальности. Историки сообщают о прошлом наиболее вероятные истории, которые могут быть поддержаны релевантным внешним свидетельством. Ссылки на источники, включающиеся в исторические работы, по сути, подчиняются двум следующим правилам - максимального воздействия на читателя и экономии цитаты. Историк время от времени отказывает читателю в полноте свидетельства. Идеи Хекстера инспирировали многочисленные исследования в области риторики исторического текста.
Итогом этих исследований стало убеждение, что история не является полноценной наукой. Идея исторического нарратива в ее аналитическом варианте вызвала много возражений, при этом критиковался не столько аналитический подход к историческому познанию, сколько сама история, за ее подчиненность этическим и идеологическим императивам. Так, указывалось, что текст включает субъективную упорядоченность фактов, зависящую от воли конкретного историка. К историческому объяснению прибегают в случае отсутствия других аргументов, то есть историческое объяснение является своего рода паллиативом. Историк обращается к читателю через эмоции, а не через логику, он использует нарратив как средство внушения, а не убеждения, к тому же историк всегда экстраполирует в прошлое свои ценностные установки.
К началу 70-х гг. дискуссия о природе исторического познания сконцентрировалась вокруг двух ключевых моментов: во-первых, было проблематизировано соотношение текста как целого и роли в нарративе отдельных высказываний и, во-вторых, произошла замена «словаря» описания/объяснения на «словарь» репрезентации. Второй аспект становится наиболее значимым в рамках новой интеллектуальной истории. Именно второй вопрос и послужил начальной точкой для развития нарративно-идеалистических и антирепрезентационистских стратегий в историческом познании.
Так, представитель современной философии истории Ф.Р. Анкерсмит проводит определенные параллели с тем поворотом, который, на его взгляд, произошел в философии науки. Этот поворот, по его мнению, связан с творчеством У. Куайна, Н. Гудмена и Р. Рорти. Заслуга У. Куайна и Н. Гудмена состоит в том, что они подвергли критике традиционную дистинкцию: аналитическое/синтетическое в языке. Отказ от этой дистинкции приводит к стиранию границы между наукой и спекулятивной философией. «Попытка установить природу аналитичности предполагает существование такого уровня исследования, на котором определяются критерии или даются дефиниции аналитичности, а также более низкого уровня, на котором эти определения или критерии могут быть применимы» [2, с. 157]. Обращаясь к Р. Рорти, Ф. Анкерсмит пишет: «.Историография есть в особой степени та дисциплина, где «принуждение языка» имеет тенденцию быть перепутанным с «требованием опыта» и где то, что, казалось бы, является дискуссией о событиях реальности, в действительности является дискуссией о том, какой язык мы используем» [2, с. 159]. В своей последней работе Ф.Р. Анкер-смит напрямую выводит антирепрезентационизм из работ Р. Рорти: «Ни за реальностью, ни за познанием ничего не стоит, и потому нам надо прекратить поиски нейтрального основания, которое было бы общим для знания и реальности» [1, с. 47].
Именно лингвистический трансцендентализм позволяет, по мнению Ф.Р. Анкерсмита, преодолеть химеру репрезентационизма: «Язык историка не есть прозрачная пассивная среда, через которую мы можем видеть прошлое так же, как мы видим то, что написано в письме через стеклянное пресс-папье, лежащее на листе бумаги» [2, с. 163]. И, во-вторых, язык историка - язык метафорический или тропологический, в том смысле как это понимал Х. Уайт [35]. Следовательно, исторический нарратив референциально непрозрачен, а точнее, самореферентен в той же степени, как и метафора.
Ф. Анкерсмит подходит к проблеме истинности нарративов. Проблема формулируется следующим образом: если возможно установить истинностное значение отдельных сингулярных утверждений, входящих в нарратив, то почему нельзя на основании оценки их логической связанности составить впечатление об истинности нарратива: «Если содержание нарратива нельзя свести к значению входящих в него высказываний, следует ожидать, что отношения между «истинностью нарратива» и «истинностью входящих в него высказываний» менее ясны, чем мы могли предположить» [3, с. 96].
Анкерсмит последовательно отвергает четыре основные концепции истины: корреспондент-ную, когерентную, прагматистскую и перформативную. При этом наиболее остро им критикуется классическое понимание истины. Он придерживается формулировки Дж. Остина: «.Об утвер-
ждении говорится, что оно является истинным, когда историческое положение дел, соответствующее ему с помощью демонстративных конвенций (на которое оно «указывает»), относится к тому типу, которому с помощью дескриптивных конвенций соответствует предложение, использованное для производства утверждения» [28, с. 295]. Дескриптивные конвенции при этом ставят предложения в соответствие с типами ситуаций, вещей, событий и т. д., которые могут быть обнаружены в мире. Демонстративные конвенции ставят в соответствие предложения с историческими ситуациями, которые могут быть обнаружены в мире. Анкерсмит так поясняет концепцию Остина: «Высказывание является истинным, когда историческое положение дел, с которым оно связано посредством указательных конвенций, достаточно похоже на это «стандартное» положение дел, которое задается посредством дескриптивных конвенций в отношении предложения» [3, с. 105]. Но, во-первых, по отношению к нарративу невозможно провести различие, аналогичное различию между высказыванием и предложением. Нарратив, таким образом, не может отсылать к различным историческим обстоятельствам. Во-вторых, невозможно говорить о наличии каких-либо дескриптивных конвенций, которые были бы связаны с определенным нарративом. «В известном смысле нарратив подобен слову, которое произносится только однажды» [3, с. 106].
Таким образом, любые тексты, создаваемые в исторической науке, с эпистемологической точки зрения оказываются весьма уязвимыми. Они всегда неоднозначны, что невозможно в отношении отдельных суждений: «В нарративе высказывания, очевидно, «делают больше», чем просто соединяют свои отдельные значения. Они сообщают нарративу познавательную ценность, которую следует отличать от суммы значений отдельных высказываний» [3, с. 109]. Историческое повествование выполняет, с точки зрения Ф.Р. Анкерсмита, две основные функции: 1) описывает прошлое с помощью совокупности высказываний; 2) предлагает метафорическую точку зрения на реальность. Наличие этих функций и делает историю неустойчивой по отношению к исторической реальности. Наиболее сильным возражением против корреспондентной теории истины становится возражение против самой возможности сопоставлять текст с действительным положением дел, то есть с исторической реальностью. В ситуации выбора из двух конкурирующих нарративов Ni и N2 о предмете S невозможно выбрать один, обратившись к S, поскольку S не существует помимо этих нарративов.
Отрицание права сообщать истину о релевантном отрезке прошлого и служит для Ф. Анкер-смита фундаментом антирепрезентационизма в историческом познании. Отрицание права за исторической наукой на поиск истины влечет за собой отрицание и права нарратива на воспроизведение исторической реальности. Нарративный идеализм (или, более точно, антирепрезентационизм), отстаиваемый Анкерсмитом, заставляет постоянно помнить о структурном разрыве между прошлым и нарративом. Мы видим прошлое только сквозь текст. За повествованием нет ничего, что бы обладало нарративной структурой. Никакое «видение как ...» не дано в качестве исходного пункта исторического исследования, хотя это присутствует, по мнению Анкерсмита, в точных науках, где знакомые нам повседневности и регулярности образуют наше исходное «видение как.». Эволюцию точных наук можно было бы описать как непрерывный процесс разработки новых и совершенствования прежних способов «видения как.». В историографии «видение как.» появляется как результат исторического исследования, поэтому историография в своем развитии носит некумулятивный характер. В отличие от естественных наук в историографии всеобщим признанием пользуются не «видения как.», а подробности. Результаты исследования не могут определяться тем, что утверждали другие историки.
Анкерсмит допускает возможность аналогии между обычным развитием в историографии и тем, что происходит в периоды «научных революций». Здесь исследователь затрагивает проблему парадигм Т. Куна. Парадигма - это совокупность базисных научных теорий, принимаемых научным сообществом в определенный момент развития научного знания. Парадигма является не просто совокупностью базовых теорий, она проводит демаркационную линию между наукой и ненау-кой. Ф. Анкерсмит разделяет теорию Т. Куна, когда речь идет о естественных науках. Его противопоставление «видения как.» в естественных науках и «видения как.» в истории всецело построено на сопоставлении историографической практики и теории научных революций Т. Куна.
Историография в каком-то смысле напоминает науку в допарадигмальный период. Возможно говорить об историографической моде, но эта мода не есть эквивалент парадигм Т. Куна. В пределах одной парадигмы в историографии невозможно обнаружить «неразрешимые проблемы» и предлагаемые для них «решения ad hoc», а значит, и невозможно «парадигмально» объяснить смену парадигм. Вопросы, которые историк ставит перед собой, до такой степени
неоднозначны, что оставляют возможность для всех подходов. То, что является простой эвристикой в точных науках, исчерпывает собой всю историографию. У историка нет моделей, с помощью которых он мог бы переформулировать свою проблему, его цель - построить такую модель, и на этом исследование завершается.
Итак, по мнению Анкерсмита, сопоставление нарративного реализма и нарративного идеализма приводит нас к однозначному выводу: нет прошлого, которое могло бы быть твердым фундаментом для нарративов, и нет правил перевода, которые были бы нерушимыми сваями, подпирающими исторический текст.
Заключение
Нарративизм является следствием скептической установки в историческом познании и основывается на отрицании самой возможности говорить об исторической реальности. В умеренной форме нарративная философия истории утверждает непознаваемость прошлого таким, каким оно было на самом деле. Таким образом, возникает своеобразный вариант агностицизма. Отсюда стремление многих исследователей-нарративистов открыть лежащую в основе исторических текстов своеобразную систему трансцендентальных правил, которые сообщают единство нашему образу прошлого. Само же прошлое становится кантовской вещью-в-себе. Историк способен корреспондировать лишь с миром феноменов, но ему не дано дойти до подлинных причин исторических событий.
В радикальной форме нарративизм, отрицая историческую реальность, провозглашает реальность лишь конструкцией историка, которая более не зависит даже от мира феноменов. Так вырабатывается то, что можно назвать историческим солипсизмом. Попав в водоворот солипсизма, иссле-дователь-нарративист более не в состоянии не только осуществлять прогрессивный сдвиг тех или иных проблем, он оказывается пораженным интеллектуальной слепоглухотой. Это проявляется в тезисе, что каждый историк является автором собственного языкового протокола (языкового каркаса), пленником которого он оказывается. Как результат, взаимопонимание невозможно, так как нар-ративизм отрицает существование какой-либо возможности перевода с одного языка на другой.
Таким образом, в умеренном варианте нарративизм отрицает за историей право именоваться наукой, в радикальном же варианте нарративизм берет на вооружение тотальный антисциентизм, что роднит его с эпистемологическим анархизмом П. Фейерабенда [36] и неопрагматизмом Р. Рорти [31].
Литература
1. Анкерсмит Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. - М.: Европа, 2007. - 608 с.
2. Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры / Пер. с англ. М. Ку-карцева, Е.Коломоец, В. Кашаева. - М., 2003. - 496 с.
3. Анкерсмит Ф.Р. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков / Пер. с англ. О. Гавришиной, А. Олейников; Под науч. ред. Л.Б. Макеевой. - М.: Идея-пресс, 2003. - 360 с.
4. Барт Р. Дискурс истории // Система моды. Статьи по семиотике культуры / Сост., пер. с франц. и вступит. ст. С. Зенкина. - М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2004. - С. 427-441.
5. Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций / Пер. и коммент. А.А. Губер; Под общ. ред. и со вступит. ст. М.А. Лифшица. - М.: Художественная литература, 1940. - 620 с.
6. Гемпель К.Г. Функция общих законов в истории // Логика объяснения / Составление, перевод, вступит. ст., приложение О.А. Назаровой. - М.,1998. - С. 16-31.
7. Гносеологический анализ представлений о реальности: Сб. науч. ст. / Ред.-сост. Л.С. Сычева. - Новосибирск: НГУ, 2004. - 232 с.
8. Гудмен Н. Способы создания миров / Пер. с англ. А. Л. Никифорова, Е.Е. Ледникова, М.В. Лебедева, Т. А. Дмитриева. - М.: Идея-Пресс, Логос, Праксис, 2001. - 376 с.
9. Даммит М. Истина // Аналитическая философия. Становление и развитие (антология): Пер. с англ., нем. - М.: Дом интеллектуальной книги, Прогресс-Традиция, 1998. - С. 191-212.
10. Данто А. Аналитическая философия истории / Пер. с англ. А.Л. Никифорова, О.В. Гавришиной. - М.: Идея-Пресс, 2002. - 292 с.
11. Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. и вступит. ст. Н. Автономовой. - М.: Ad Ма^1-пет, 2000. - 511 с.
12.Дрей У. Еще раз к вопросу об объяснении действий людей в исторической науке // Философия и методология истории. - М.: Прогресс, 1977. - С. 37-71.
13. Дэвидсон Д. Метод истины в метафизике // Аналитическая философия: Становление и развитие (антология): Пер. с англ., нем. - М.: Дом интеллектуальной книги, Прогресс-Традиция, 1998.- С. 343-359.
14. Зверева Г.И. Онтология новой интеллектуальной истории / Вестник РГГУ. - 1996. - № 3. -С.183-199.
15. Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: Проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей. Человек в истории = Odysseus. L'Homme dans l'histore: Исследования по социальной истории и истории культуры. - М.: Coda, 1996. - C. 11-24.
16. Кант И. Критика чистого разума // Собрание сочинений. В 8 т.: Пер. с нем. / Под общ. ред. А.В. Гулыги. - Т. 3.: Критика чистого разума. - М.: ЧОРО, 1994. - 740 с.
17. Кизюков С. Типы и структура исторического повествования / С. Кизюков. - М.: Мануфактура, 2000. - 143 с.
18. Куайн У.О. Слово и объект: Пер. с англ. - М.: Логос; Праксис, 2000. - 386 с.
19. КукарцеваМ.А. Современная философия истории США. - Иваново: Иван. гос. ун-т, 1998. - 215 с.
20. Кукуарцева М.А. Лингвистический поворот в историописании: эволюция, сущность и основные принципы // Вопросы философии. - 2006. - № 4. - С. 44-55.
21. Кун Т. Структура научных революций: Сб./ Пер. с англ. И.З. Налетов, О.А. Балла. - М.: Изд-во АСТ; Ермак, 2003. - 365 с.
22. Лакатос И. Методология исследовательских программ / Пер с англ. В.Н. Порус,
A.Л. Никифоров. - М.: Изд-во АСТ; Ермак, 2003. - 380 с.
23. Лекторский В.А. Реализм, антиреализм, конструктивизм и конструктивный реализм в современной эпистемологии и науке // Конструктивисткий подход в эпистемологии и науках о человеке / Отв. ред. акад. РАН В.А. Лекторский. - М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация, 2009. - С. 5-40.
24. Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. - М.: УРСС, 2001. - 255 с.
25.Матурана У.,Варела Ф. Древо познания / Пер. с англ. Ю.А. Данилова. - М.: Прогресс-Традиция, 2001. - 224 с.
26.Мах Э. Познание и заблуждение. Очерки по психологии исследования. - М.: БИНОМ. Лаборатория знаний, 2009. - 456 с.
27.Метлицкая З.Ю. Историческая наука и «лингвистический поворот». «Возможна ли объективность в истории?» (Обзор рецензий) // XX век: Методологические проблемы исторического познания: Сб. обзоров и рефератов. В 2 ч. / Редкол.: А.Л. Ястребицкая (отв. ред.) и др. - М.: ИНИОН, 2001. - (Сер.: Социальные и гуманитарные науки в XX веке). - С. 152-159.
28. Остин Д. Избранное: Сб. / Пер. с англ. Л.Б. Макеевой, В.П. Руднева. - М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999. - 332 с.
29. Пиаже Ж. Психология интеллекта: Пер. с фр. - СПб.: Питер, 2003. - 191 с.
30. Поппер К.Р. Объективное знание. Эволюционный подход: Пер. с англ. / Отв. ред.
B.Н. Садовский. - М.: Эдиториал УРСС, 2002. - 384 с.
31. Рорти Р. Философия и зеркало природы: Пер. с англ. / Науч. ред. и авт. предисл.
B.В. Целищев. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1997. - 296 с.
32. Рузанкина Е.А. Выявление представлений о реальности в исторической науке в рамках философского анализа проблемы исторической истины // Гносеологический анализ представлений о реальности в науке: Сб. ст. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2004. - С. 56-78.
33. Стрелков В.И. К онтологии исторического текста: некоторые аспекты философии истории Ф.Р. Анкерсмита // Одиссей. Человек в истории. 2000. - М.: Наука, 2000. - С.139-151.
34. Трубина Е.Г. Повествование и наука: от альтернативности к симбиозу // Альтернативные миры знания / Под ред. В.Н. Поруса и Е.Л. Чертковой. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 142-170.
35. Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века: Пер. с англ. / Под ред. Е.Г. Трубиной и В.В. Харитонова. - Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002. - 528 с.
36. Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки / Пер. с англ. и нем. А.Л. Никифорова; Общ. ред. и вступит. ст. И.С. Нарского. - М.: Прогресс, 1986. - 543 с.
37. Фуко М. Археология знания / Пер. с фр. М.Б. Раковой, А.Ю. Серебрянниковой; Вступит. ст. А.С. Колесникова. - СПб.: Гуманитарная академия; Университетская книга, 2004. - 416 с.
38.Хвостова К.В. История: проблемы познания // Вопросы философии. - 1997. - № 4. -
C. 61-71.
39.Хвостова К.В. Гносеологические и логические проблемы исторической науки / К.В. Хвостова, В.К. Финн. - М.: Наука, 1995. - 176 с.
40.Хвостова К.В. Проблемы исторического познания в свете современных междисциплинарных исследований / К.В. Хвостова, В.К. Финн. - М.: Изд-во РГГУ, 1997. - 256 с.
41. Цоколов С. Дискурс радикального конструктивизма: Традиции скептицизма в современной философии и теории познания / С. Доколов (с переводами оригинальных работ П. Ватцла-вика, Э. фон Глазерсфельда, Х. Фон Фёрстера и др.). - Munchen: PHREN, 2000. - 332 с.
42. AnkersmitF.R. Invitation to Historian // Rethinking history. - 2003. - Vol.7, № 3. - P. 413-437.
43. Danto A. Narrative sentences // History and theory: Studies in the philosophy of history. -1962. - Vol. 2, № 2. - P. 146-179.
44. Gelly W. Philosophy and Historical Understanding. - Cambridge, 1964.
45. Gelly W. The Historical Understanding// History and Theory. - Vol. III. - 1964.
46. Hexter J.H. The Rhetoric of History // History and Theory. - Vol.VI. - 1967.
47. Jenkins K. Why history?: Ethic and postmodernity. - London; N.Y.: Routledge, 1999. - X, 232 p.
48. Kellner H. Narrativity in history: Post-Structuralism and since // The representation of historical events. - Middletown: Wesleyan univ. press, 1987. - P.1-29.
49. Louch A.R. History as Narrative // History and Theory. - Vol. VIII. - 1969.
50.Mink L.O. Narrative Form as a Cognitive Instrument // The Writing of History. Literary Form and historical Understanding / Ed. by. R.H. Canary and H. Kozicki. - Madison, 1978. - P. 129-149.
51. Rusen J. Historical narration: Foundation, types, reason // The representation of historical evets.
- Middletown: Wesleyan univ. press, 1987. - P. 87-97.
52. Topolski J. Historical narrative: Towards a coherent structure // The representation of historical events. - Middletown: Wesleyan univ. press, 1987. - P. 75-86.
53. White H. The Burden of History // History and Theory. - 1966. - Vol. V, № 2.
54. White H. The Content of the Form. Narrative Discourse and Historical Representation / H. White. - Baltimore, 1987. - 238 p.
55. WhiteH. Tropics of Discourse. Essays on Cultural Criticism. - Baltimore, 1978. - 287 p.
