CC BY
48
Литературоведение
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2013, № 4 (2), с. 40-44
УДК 82
АНТИЧНЫЕ ИСТОКИ КОМИЧЕСКОГО В РОМАНЕ К. РЕЙТЕРА «ШЕЛЬМУФСКИЙ»
© 2013 г. С.В. Гусева
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
guseva-2002@bk.ru
Поступила в редакцию 23.03.2013
Анализируются античные истоки комического в романе К. Рейтера «Шельмуфский». Описываются карнавальные мотивы, рожденные из римских Сатурналий и используемые автором в своем произведении. Особое значение уделяется мотивам «пищевой чрезмерности», «перевоплощения» и «избрания - увенчания - развенчания - умерщвления карнавального короля».
Ключевые слова: карнавал, римские Сатурналии
Античная (греко-римская) культура является одной из важнейших основ мирового искусства и литературы постантичного периода. Она содержит в себе духовные и эстетические ценности, которые проверены временем, воплощаются вновь и вновь, стали архетипами, вечными идеями и проблемами. Античная культура была колыбелью множества литературных жанров, в ней зарождались обычаи, связанные с культовыми шествиями, давшими начало карнавальным традициям и образам.
Так, римские Сатурналии стали одним из «прародителей» карнавала, на них торжествовала комическая стихия, проявлялась народная смеховая культура. Это была своего рода параллель к греческим празднествам в честь бога Диониса. Праздник приходился на последнюю половину декабря - время, когда приходили к концу земледельческие работы и все стремились к отдыху и веселью в связи с окончанием жатвы. Общественное празднество начиналось жертвоприношением перед храмом Сатурна; затем устраивалось религиозное пиршество, в котором принимали участие сенаторы и всадники, одетые в особые костюмы. Люди веселились на улицах, ходили в гости, устраивали пиршества для богов и людей. Рабы в это время получали временную свободу, и на шутливых застольях рабам прислуживали хозяева. В праздничные дни били разрешены и пьянство, и оргии, и азартные игры, и свободный выбор одежды. Наряжались все: меняли тогу на комфортную тунику, а некоторые солдаты переодевались в одежды блудниц, накладывали на лицо косметику и в таком виде ходили по казармам, улицам. Шутовски наряжали и возили по городу некоторых заключенных. Кроме того, это
мотив, карнавальный комизм, шут.
время принесения в жертву старого царя или замещающего его животного, символизирующих истощающееся плодородие, и призывов к возведению на престол в качестве оплодотворяющей силы нового царя. Двенадцать дней хаоса символически предвосхищают двенадцать месяцев предстоящего года. Этим периодом правит Повелитель Беспорядка, или Бобовый Король и Гороховая Королева, которые выбирались на время праздника и в конце Сатурналий либо совершали самоубийство, либо погибали от ножа, огня или петли. Таким образом, античные Сатурналии, несомненно, стали основой для карнавальных празднеств средневековой Европы. Карнавал наследовал от античной культуры образ тела: внимание средневекового человека сосредотачивается на отверстиях и выпуклостях тела, на том, что в него входит (еда и питье) и что из него выходит (испражнения, пот, слюна), на его половых функциях. Средневековый менталитет воспринимал как норму моменты, кажущиеся грубыми, пошлыми и постыдными человеку современному.
К. Рейтер не был первым писателем, обратившимся к античным и средневековым традициям. Интерпретация античной и карнавальной культуры в романах европейских авторов - явление частое. Об этом упоминали многие отечественные ученые. Например, М.М. Бахтин рассмотрел связь карнавального мира и художественного своеобразия романа Ф. Рабле «Гар-гантюа и Пантагрюэль» [1]; М.Ю. Реутин использовал карнавальные праздники, мотивы и образы для анализа немецкой литературы XV-XVI вв. [2].
Таким образом, карнавал был связан не просто с праздничной жизнью средневекового че-
ловека, а, прежде всего, с его ритмом жизни, с мировоззрением. Карнавальные традиции - это не просто праздник, а часть бытия средневекового человека, отраженная в литературе, поэтому мы можем говорить о преемственности литературы и карнавала.
Бесспорно, роман К. Рейтера не является полным воплощением карнавальных традиций, но повторяемость карнавальных мотивов, унаследованных из римских Сатурналий, очевидна.
Так, человеческое тело и карнавальный комизм физиологического свойства описываются К. Рейтером в романе очень волнительно, данный факт интересует писателя не меньше, чем средневекового европейца в период праздника. Писатель часто в своем произведении заостряет внимание на обнаженном теле героя (его органах, функциях) и описывает его с физиологических позиций: «Едва хозяин удалился, я тотчас же снял обувь и чулки, свистнул слуге, чтобы он принес таз свежей воды вымыть лапы, ибо они воняли отвратительно. У брата же моего господина графа порвались в промежности его черные бархатные штаны и, решив их заштопать сам, он свистнул молодой служанке, чтобы она принесла ему иголку с белой ниткой. Так мы оба и сидели: я мыл свои вонючие ноги, а брат мой граф весьма искусно чинил свои порванные бархатные штаны» [3, с. 24]; «я и брат мой господин граф разделись донага и начали разглядывать, что творится в наших рубахах. О проклятие! В какую живность в них превратился наш пот! Понадобилось, черт возьми, больше трех часов, чтобы всю ее прикончить» [3, с. 27].
Говоря о карнавальном мире, нужно отметить связь природы и человеческого тела с мотивом «пищевой чрезмерности»: с едой, испражнениями и другими телесными аспектами человеческого бытия. Именно из традиций «мира навыворот» - пьянства, обжорства, чревоугодия - появился мотив «пищевой чрезмерности» (термин М. Реутина) [2].
Следуя карнавальным традициям, К. Рейтер «обязывает» своего героя быть завсегдатаем «пирушек». Анализируя образ Шельмуфского, можно привести слова М.М. Бахтина о «средневековом грубом, харкающем, пукающем, зевающем, плюющем, икающем, громко сморкающемся, без меры жующем и пьющем теле» [1], в полной мере характеризующие героя. Автор «Шельмуфского» отводит в романе достаточно много места физиологическим непристойностям (без этого не обходится ни один эпизод); герой, следуя средневековой карнавальной эстетике, «мочится в постель», «блюет», испражняется и т.д.: «О проклятие! Как меня начало
рвать, казалось, черт возьми, что вывалятся все мои потроха, и я беспрерывно перегибался три дня и три ночи за борт судна. Все удивлялись, откуда все это берется» [3, с. 45]; «Ну и проклятие! Как кусали друг друга червяки и личинки в моем животе, словно происходила травля зайцев и они истекали кровью, как свиньи! После того как доброе время они повоевали внутри, мне стало ужасно плохо и меня начало рвать. Надо было видеть эту рвоту, черт возьми, меня чистило, черт возьми, и спереди и сзади, целых четыре часа подряд <...> я лежал, черт меня побери, по уши в сплошном дерьме <...> такая рвота продолжалась у меня каждую ночь целых четыре недели» [3, с. 116-117].
К. Рейтер язвительно подчеркивает «изобилие» богатства Шельмуфского. Исходя из карнавальной логики, герой вовсе не так богат, как бы ему этого хотелось: испражнения и рвота (символ богатства) героя были съедены «червяками и личинками». Несмотря на это, на протяжении всего текста романа герой неоднократно повествует о своем знатном происхождении и весомом материальном положении.
Одним из самых важных мотивов, используемых еще в Сатурналиях, стал мотив «перевоплощения» и «избрания - увенчания - развенчания - умерщвления карнавального короля». «Пир на весь мир» как в Сатурналиях, так и в карнавальных празднествах завершается выбором шутовского короля. Герой романа К. Рейтера «Шельмуфский» проходит те же этапы, что шутовской карнавальный король. В тексте романа множество примеров, говорящих об «увенчании», «коронации» шута Шельмуфско-го: «Посреди зала, неподалеку от лестницы, стоял стол из венецианского стекла. Мне со своим сундуком пришлось сесть на самое почетное место <...> А далее за столом пониже расположились прочие советники, с величайшим удивлением следившие за тем, с каким аппетитом я ел <...> Они титуловали меня “ваше преподобие”, и все разом начали пить за мое здоровье <... > Посоветовавшись таким образом втайне между собой, они все разом обратились ко мне: “Мы хотели бы, ваше преподобие, сделать Вас нашим инспектором Совета, не изъясните ли Вы Ваше согласие?”» [3, с. 131-132].
Необходимо отметить, что «увенчание» короля по законам карнавального мира заканчивается его превращением в глупого шута. Смерть в образе «короля» и возрождение в шутовском обличье - это свидетельство круговорота человеческой жизни, отношений жизни и смерти. Мотив избрания - увенчания - развенчания -умерщвления карнавального короля составляет
важный структурный элемент карнавального празднества.
В контексте «коронации шута» можно говорить о карнавальном мотиве «переодевания», который связан с мотивом «увенчания - развенчания» карнавального короля. Если шута первоначально обряжали королем, то теперь, когда его царство прошло, его переодевают, «траве-стируют» в шутовской наряд.
Такие метаморфозы происходят и с героем К. Рейтера. Шельмуфский, являясь на пиру знатным господином, пьет и ест в свою честь, а позже, по мотиву «развенчания - умерщвления», раздетый, босой, избитый и ограбленный возвращается домой: «Едва я углубился в Шварцвальд на расстоянии ружейного выстрела, как на меня неожиданно напали два разбойника, раздели, черт возьми, до нитки и прогнали в одной рубашке, хорошо накостыляв по шее» [3, с. 159].
Мотив «избрания - увенчания - развенчания - умерщвления» и превращение «короля» Шельмуфского в шута - это еще и своеобразный композиционный прием. Роман состоит из двух частей, в каждой из которых герой участвует в пире, где его «коронуют» (советником, рейхсканцлером, принцем) или просто принимают за очень знатного господина, «в глазах которого светится нечто необыкновенное». Финал первой и второй частей разоблачает шутовского короля, и Шельмуфский полуголый и босой возвращается домой.
Карнавальный мотив «перевоплощения», берущий свое начало из римских Сатурналий, напрямую связан с описанием одежды и ее ролью в художественном тексте. Так, карнавальный костюм шута включал два или три цвета. Одна половина наряда была желтой, другая -красной. Цвета эти обладали определенной символикой: были знаками позора, глумления и издевательства, указывая на цвета платьев проституток. Кроме того, существовал трехцветный костюм шута: впереди красный, сзади желтый и голубой (иногда - зеленый) и одноцветный - серый (цвет ослиной кожи).
Кроме специфического одеяния карнавальный шут обладал и характерными реквизитами, также имеющими свою символику: зеркало (символ роскоши и грех самолюбования), зеркало без пятен - символ чистоты девы Марии и справедливости); канат (символ чёрта, ведущего души грешников в ад, или дороги на небеса); колпак (ассоциировался с ослом как олицетворением лености и упрямства; в мирской жизни осёл символизировал библейского осла, на котором Иисус въехал в Иерусалим, а в «изнаноч-
ном мире» был символом глупости и похотливости); лисий хвост (грехопадение и лукавство шута: образ лисы наделялся хитростью сатаны); колбаса (символ обжорства); деревянный жезл/скипетр - ключевой атрибут шута (скипетр с ослиной головой или портрет самого шута с ослиными ушами; он позволял шуту любоваться своим изображением - это абсурдный разговор с самим собой и крайняя степень самолюбования).
На протяжении всех своих «путешествий» Шельмуфский К. Рейтера приобретает специфические атрибуты шутовского наряда и шутовские реквизиты. Основной шутовской реквизит Шельмуфского - это сабля (в карнавальном мире - жезл/скипетр), с которой герой не расстается. Саблей он хвастался, «помахивал», пугая и устрашая других персонажей, пока «в Испанском море <...> превосходную кривую саблю грабительски похитил Ганс Барт» [3, с. 111].
В Амстердаме на свадьбе дочки бургомистра героя наряжают в черный плащ с символичным красным цветом воротника и «островерхую» шутовскую шляпу: «.я весьма пристойно выступал рядом с невестой в длинном шелковом плаще с красным бархатным воротником. Такова мода в Амстердаме, - люди благородного звания носят там черные плащи с красными бархатными воротниками и высокие островерхие шляпы» [3, с. 66].
В Индии в гостях у великого Могола Шель-муфский тоже получает символичные подарки, достойные одеяния шута: «Один побежал и притащил мне пару затканных золотом домашних туфель, другой - прекрасный вышитый золотом ночной колпак [на наш взгляд, К. Рейтер намекает на шутовской колпак, в котором шута Шельмуфского проводят спать на шутовскую постель, где герой обмочится в штаны и постель - С.Г. ], третий - бесподобно красивый халат, четвертый стягивал с меня башмаки, пятый - чулки, шестой принес ночной горшок из чистого золота, а седьмой отпер мне спальню» [3, с. 84].
Великий Могол подарил Шельмуфскому «портрет на золотой цепи», который герой демонстрировал в Лондоне, «разъезжая в карете с девицами» и «выставив из окна золотую вещицу на цепи, а толпа мальчишек бежала рядом с каретой и разглядывала это украшение» [3, с. 102]. Под подарком Великого Могола немецкий писатель подразумевает шутовской портрет (символ самолюбования), которым хвастается и любуется шут Шельмуфский.
В Италии добрые и хмельные монахи подарили герою К. Рейтера еще один шутовской атрибут
- «длиннейшую колбасу», что в карнавальном мире символизировало чревоугодие шута: «На прощание они дали мне в дорогу кучу съестных припасов, чтобы я не помер с голоду во время своих преопасных странствий; дело в том, что милосердные братья как раз за день до этого (в монастырскую пятницу) забили шесть свиней, и я получил длиннейшую колбасу и громадный кусок сала. Черт меня побери, могу заверить, что подобного сала, как у милосердных братьев, я никогда не видывал на свете. И если в нем не было шести локтей толщины, то не быть мне, черт возьми, славным малым!» [3, с. 123-124].
В карнавальных шествиях существовала «адова повозка», в которой размещались персонажи, материализующие все земные пороки, в том числе и глупость. Впоследствии образ повозки был заменен «адовым кораблем»: «В шутовском доме, стоящем на полозьях “адовой повозки” 1520 г., находились, по свидетельству летописца, танцующий чёрт, шуты, женщины (согласно другому свидетельству, чёрт, турок-нехристь, шут и голая женщина)» [4, с. 149].
Кроме «адовой повозки», по законам карнавального мира шутовской король, сопровождаемый процессией ряженых, был обязан верхом на осле объехать город: «Согласно канону вначале избирался шутовской папа, или шутовской епископ. Затем низший сановный чин, сидя на осле, провожал его в церковь, где звучала хвалебная песнь и отправлялось богослужение на старинный манер. Шутовская церемония сопровождалась плясками и пиршеством» [4, с. 101].
Данный же сюжетный ход повторяет и К. Рейтер, высмеивая шутовскую процессию Шельмуфского. Главный герой с большим сундуком, обвешанным золотыми четками-дукатами, ездит с процессией ряженых по городу на хромой лошади, которую он выиграл в лотерею. По-нашему мнению, хромая лошадь у К. Рейтера
- аналог шутовского осла: «Мне пришлось тут же сесть на выигранную мною лошадь, а всю тысячу дукатов, нанизанную в виде четок и полученную вместо жены лотерейщика, я вынужден был повесить на свой большой сундук и объехать весь город, дабы люди полюбовались на мой выигрыш. Впереди моей лошади должны были ступать 99 барабанщиков, 98 флейтистов и трое музыкантов с лютнями и цитрой; две лютни и цитра в сопровождении барабанов и флейтистов звучали так прелестно, что невозможно было, черт возьми, расслышать ни слова, даже собственного. А я при этом ловко восседал на лошади <.. .> ведь вся моя фигура дышала счастьем, и каждый мог тотчас же сообразить, что вряд ли найдется на всем белом свете другой такой молодец, как я. Во время
объезда города не меньше чем З0 вельмож осведомилось обо мне на улице, нижайше приветствовали меня и любезно просили, не соизволю ли я сообщить им, кто я такой и какого звания, дабы они засвидетельствовали мне должное почтение» [З, с. 128].
Герой К. Рейтера в начале своих «путешествий» собирал шутовские реквизиты и прятал их в свой сундук, чтобы в финале романа выступить шутовским королем в городских шествиях с ряжеными, а затем, следуя мотиву «умерщвления карнавального короля», «траве-стироваться» в нищего глупого шута, потерявшего свои шутовские атрибуты (костюм, сундук с «добром» и хромую лошадь): «О проклятие! Каково было мне, когда моя лошадь, мое платье, моя тысяча дукатов и мой большой сундук со всем мои добром - все пропало! Тут уже было, черт меня побери, не до смеха!» [З, с. 159].
Таким образом, можно говорить о том, что роман К. Рейтера испытал на себе влияние традиций карнавального мира. В нем прослеживается тесная связь с карнавальными образами и мотивами, взявшими начало еще из Сатурналий. Терминологически «мир наизнанку» уже подразумевает связь с мотивами переодевания, увенчания, игрой и т.д.
К. Рейтер интерпретировал карнавальный мотив «пищевой чрезмерности», обращая внимание на чревоугодие шута Шельмуфского и другие пороки героя, связанные с материальнотелесными аспектами человеческого жизни. Писатель использовал в своем произведении мотивы агрессивности, «избрания - увенчания -развенчания - умерщвления карнавального короля», перевоплощения, указывающие на шутовское поведение главного героя.
Но главное новаторство К. Рейтера в том, что, опираясь в своем произведении на карнавальные мотивы, он отходит от античной и карнавальной эстетики. В романе «Шельмуфский» карнавальные традиции не указывают на связь людей с природным циклом бытия, с естеством человека, не предполагают «смех над смехом», а решают иные задачи. Шельмуфский - носитель шутовского характера, раскрывающегося в романе с помощью карнавальных мотивов, особенностей речи героя.
С помощью традиций карнавального мира автор не только показывал шутовскую сущность героя, но и реконструировал последовательность карнавальных шествий, зародившихся еще в Античности. Шельмуфский частично повторял этапы карнавального обряда, которые появились еще в период римских Сатурналий: шествие шута во главе процессии ряженых вер-
хом на хромой лошади (в карнавальном мире осле - символе глупости), «травестирование» из шутовского короля в нищего.
Список литературы
1. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Худож. лит., 1965. 525 с.
2. Реутин М.Ю. Народная культура Германии: Позднее Средневековье и Возрождение. М.: Рос-сийск. гос. гуманит. ун-т, 1996. 217 с.
3. Рейтер К. Шельмуфский / изд. подгот. Г.С. Сло-бодкин. М.: Наука, 1972. 212 с.
4. Колязин В.Ф. От мистерии к карнавалу: театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и позднего средневековья. М.: Наука, 2002. 208 с.
ANCIENT ORIGINS OF THE COMIC IN THE NOVEL «SHELMUFSKY» BY K. REITER
S. V. Guseva
Ancient origins of the comic in the novel «Shelmufsky» by K. Reiter are examined. The carnival motifs bom from the Roman Saturnalia and used by the author in his work are described. Particular attention is paid to the motifs of «gluttony», «transformation» and «election - coronation - debunking - killing the carnival king».
Keywords: carnival, Roman Saturnalia, motif, carnival comic, jester.
