CC BY
37
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2012. № 2
Михаэль фон Альбрехт
АНТИЧНАЯ ЛИРИКА В РУССКИХ ПЕРЕВОДАХ
Статья представляет критический разбор "Антологии античной лирики в русских переводах", составленной писателем и философом Я.Э. Голо-совкером полвека назад и увидевшей свет лишь недавно. В статье затрагиваются историко-культурные и лингвистические принципы, которые должны реализоваться при составлении такого рода изданий, проблемы практики поэтического перевода, дается научная оценка труда Я.Э. Голо-совкера, в частности третьего тома, посвященного латинской лирике.
Ключевые слова: сравнительные исследования, художественный перевод, забытые страницы культуры XX в., античная поэзия на русском языке, объем понятия "лирика", критерии художественного вкуса, словомузыка, глубинные значения подтекстов.
The present article is a critical review of A.E. Golosovker's recently published Anthology of classical lyric poetry in Russian translation. Cultural and linguistic principles of poetic translation are discussed, together with a scholarly appraisal of Golosovker's Anthology, with special regard to its Latin section.
Key words: comparative studies, literary translation, forgotten Russian poets of the 20th century, ancient poetry in Russian translation, the notion of "lyric", criteria of literary quality, word-music, the meaning of literary subtexts.
"Антология античной лирики в русских переводах", составленная писателем и философом Я.Э. Голосовкером (1890—1967), вышла из печати сравнительно недавно1. Эта публикация заслуживает внимания не только русскоязычных читателей. Во-первых, в этих трех томах представлена общая картина античной лирики — 2000 текстов на почти 1600 страницах. Опыты столь широкого размаха редки и в других странах. Во-вторых, этот труд — сокровищница ценных материалов для сравнительных исследований
Альбрехт Михаэль фон — докт. филол. наук, проф. Университета Гейдельберга (Германия), Почетный доктор Фессалоникийского университета им. Аристотеля (Греция), действительный член Международной академии изучения латинского языка (Academia Latinitatis fovendae); в 2004 г. за выдающиеся достижения в области перевода удостоен литературной премии им. Иоганна Генриха Фосса; тел.: 0049-622-154-22-65, e-mail: [email protected]
1 См.: Голосовкер Я.Э. Антология античной лирики в русских переводах. Лирика Эллады. Т. 1—3. M., 2004—2006 (далее в скобках даются ссылки на страницы данного издания). О Голосовкере см. также интересную статью: Шмидт С.О. О Якобе Голосовкере // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2012. № 1. Настоящая статья вышла впервые в журнале "Ари-стей" (2011. № 3. С. 128—138). Рецензент благодарит Н.В. Брагинскую и Е.С. Федорову за полезные критические замечания.
проблем художественного перевода. В-третьих, предлагаемые переводы ХУШ—ХХ вв. освещают исторические перемены эстетических и общественных критериев в рецепции античных текстов. В этом отношении показательно, что рукопись, оконченная в 1955 г., была напечатана с полувековым опозданием. Таким образом, она для нас является ценным документом забытых страниц культуры XX в. Казалось бы, содержание книги было политически безопасно. Даже если непосредственные причины задержки публикации были не политические, сама невозможность опубликовать столь важную книгу, охватывающую большую часть античного наследия русской культуры, характеризует ту эпоху, в которую на Руси не осталось ни одного независимого издательства и ни одной классической гимназии. Бесспорно, антология носит печать своего времени и относительно выбора текстов и переводчиков. Среди последних было много преследуемых (сколько талантливых поэтов, которым не разрешалось публиковать свои собственные тексты, стали писать переводы!). Таким образом, личное несчастье подчас способствовало возрождению античной поэзии на русском языке XX в. Да и особое внимание, оказанное Голосовкером ссыльному Овидию, — многие элегии которого он переложил мастерски, — не могло ускользнуть от читателей того времени. Приведем также стихи Алкея о Питтаке, свергнувшем тирана, но только для того, чтоб самому стать тираном. Красноречив перевод Голосовкера (т. 1, с. 96): как удары молота, повторяются одни и те же корни слов (свергнут, низвергнут, низвергатель), образуя четкую архитектуру, которая подчеркивается ассонансами (-им, -ам, -аном, -адом). В самом конце архаизм град неминуемо напоминает о современных названиях городов (оканчивающихся на этот слог). Не случайно и выбран глагол царевать, косвенно указывающий на превращение освободителя в нового "царя":
Пусть злорадетель родины свергнут им:
Меланхр низвергнут! Но низвергатель сам Попрал тирана, чтоб тираном
Сесть царевать над печальным градом.
Первые два тома дают читателю яркую и богатую картину греческой лирики от первых памятников до эпохи императоров. Переводчики — первоклассные поэты и ученые, например Вяч. Иванов, И. Анненский, Ф.Ф. Зелинский, причем в данном случае ученые в них соревнуются, часто удачно, с поэтами, и нельзя сказать — за редким исключением, — чтобы здесь напрашивался блестящий стих Остроумова: "лебедь в ученых устах здесь уступил гусаку" (т. 3, с. 461). Вообще в томах, посвященных греческой лирике, критику редко приходится жаловаться на что-либо, кроме как на
отсутствие важных новых отрывков древней лирики, открытых недавно на папирусах, о которых, разумеется, составитель в свое время знать еще не мог. Поскольку в краткой рецензии невозможно охватить все грани столь обширного труда, ограничимся детальным разбором третьего тома, посвященного римским поэтам.
Выбор текстов
Построение антологии в целом нередко придерживается практики античных издателей (например, Гимны богам, героям...). Что касается понятия "лирика", оно сегодняшнему читателю может показаться очень — кто-то скажет слишком — широким. Возможно, что это напугает или даже рассердит друзей литературной теории. Однако этот подход позволяет составителю открывать во многих случаях связи и параллели между различными жанрами литературы. Не довольствуясь лирикой в узком смысле слова, Го-лосовкер, например, справедливо приводит и хоровые пассажи из греческих трагедий и комедий. Этот широкоохватный взгляд позволил ему сделать важное открытие в латинской литературе: он оценил лирические качества хоровых песен в драмах Сенеки — пьесах, которые латинисты чаще ругают, чем читают (с. 329—368). За это профессиональный цех должен поблагодарить его, а также переводчика С. Соловьева. Возьмем, например, строфу об Орфее (с. 357 из "Медеи", ст. 625 и след. — в антологии этот источник не указан). Глубокомысленной игрою слов С. Соловьев устанавливает этимологическую связь между замедлением течения рек и движением птиц и дерев, стекающихся слушать певца. Эта параллель подчеркивает внутреннее единство всей строфы, которая и в русском переложении может служить хрестоматийным примером словому-зыки: переводчик понял значение гармонии гласных (которое Голо-совкер подчеркивает в принципе: с. 472), ср. отмену гласных о, е, а в первом стихе, а и е в третьем (замедлял теченье, смолкали ветры), а также значение аллитераций (птицы песни позабывали; слушать его стекаясь) и ассонансов (чьим — ручей; песни — вместе).
Кто рожден Каменою сладкогласной, Тот, чьим струнам внемля, ручей бегущий Замедлял теченье, смолкали ветры, Птицы песни позабывали, вместе С деревами слушать его стекаясь, Он давно растерзан в полях фракийских; Гебр главу в кровавых волнах лелеял; Отошел к знакомому Стиксу, в Тартар Он без возврата.
Ille vocali genitus Camena, cuius ad chordas modulante plectro restitit torrens, siluere venti, cum suo cantu volucris relicto adfuit tota comitante silva, Thracios sparsus iacuit per agros, et caput tristi fluitavit Hebro: contigit notam Styga Tartarumque non rediturus.
Порядок слов, ритм и даже звуковые качества гласных и согласных удивительно близки оригиналу: siluere venti — смолкали ветры; sparsus — растерзан; Tartarumque / non rediturus — в Тартар / он без возврата. Опущен только плектр — палочка, которой ударяли по струнам кифары или лиры, — техническая деталь, которая не слишком касается русского читателя. "Печаль" (ср. tristis) реки Ге-бра в переводе передается читателю путем наслоения двух образов, так что он ее ощущает остро и непосредственно: он как бы "видит" кровь в воде и как бы осязает волны, лелеющие главу Орфея. В этом переложении суть оригинала воссоздана с живостью.
Ввиду широкого использования хоров Сенеки возникает вопрос: почему в антологии отсутствуют "кантики" Плавта2, ранние и обильные источники древнелатинской лирики? Исключены и отрывки древнеримской трагедии, а также древнейшие римские молитвы, сохранившиеся у Катона и в надписях, как и первые латинские эпиграммы. В греческих томах находятся отделы "фрагменты и сентенции" (1, 107 и след., 117—120), в латинском их нет, несмотря на наличие обильного материала всех эпох.
Следуя примеру издателей греческой лирики, Голосовкер включил и множество элегий: они занимают среднюю треть латинского отдела (с. 167—321). Музыкальный Тибулл ему особенно дорог (вместе с Лигдамом и Сульпицией), тогда как он, хоть и справедливо хвалит мастерство Проперция, может быть, недооценивает иногда его эмоциональную выразительность. Овидий ему близок.
Эпиграмма представлена обильно, что объясняется и традицией греческих антологий и тем фактом, что и элегия и эпиграмма пользуются одной и той же формой — дистихом. Первое место в антологии занимает Катулл (Голосовкер уделил ему 63 страницы, только Горацию еще больше — 98). Приводятся полиметрические стихи, элегии и эпиграммы, в том числе не только "лирические", но и изрядно грубые. И на долю Марциала тоже выпало немало страниц (26).
2 См.: Плавт Тит Макций. Избранные комедии: В 3 т. / Пер. А.В. Артюшкова. М., 1933—1937; после многих переизд.: М., 1997.
Разумеется, столь объемистый труд в каких-то местах может вызвать критические замечания. Было бы трудно ожидать от творческой личности, независимого мыслителя и писателя, наделенного художественным видением, каким является Голосовкер, чтобы его выбор текстов иногда не оказывался произвольным. Читатель, бесспорно, рад тому, что буколический жанр, подчас близкий поэтическому чувству Нового времени, представлен двумя эклогами Кальпурния и двумя Немесиана (в отличных переложениях Н. Зе-рова, С. Шервинского и некоего блестящего, но не идентифицированного Анонима). Но тем удивительнее, что в антологии нет ни единой эклоги Вергилия, родоначальника этого жанра в Риме (хотя сам Голосовкер (с. 479) указывает на то, что Кальпурний и Немесиан — подражатели не очень высокого поэтического уровня). Вообще Вергилию уделяется всего только 6 страниц с выдержками из "Энеиды" и "Георгик", более чуждых лирике, чем его "Буколики". В защиту того, что вообще помещаются эпические отрывки, можно, наверное, привести тот факт, что повествование Вергилия в самом деле исполнено столь насыщенным эмоциональным участием, которое способно произвести либо "драматическое", либо "лирическое" впечатление. Но трудно понять, почему в предисловии на страницах, посвященных введению и в римскую поэзию (т. 1, с. 46—50), Вергилий вовсе не упомянут ("Список больших поэтов Эллады не мал. Список больших поэтов Рима весьма короток" (с. 46)).
Можно было бы долго рассуждать о том, следовало ли целиком включить в антологию лирики эпос ("эпиллий") Катулла о Пелее. Некоторым обоснованием такого включения является жалоба Ариадны, а также песня Парок: мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите! [65 Г.]; изящный, нередко высокопарный стиль перевода Б. Никольского иногда прикрывает отсутствие регулярных цезур расточением аллитераций: лживые бросив обеты в жертву бушующей буре (с. 58). Можно задуматься и о том, справедливо ли включены отрывки из других эпических поэм, кажущиеся составителю лирическими, например миф о Дедале из "Метаморфоз" Овидия. Характерно, что в данном случае опущен конец рассказа. Там Овидий нарочно нарушает "лирическое" или, скорее, трагическое участие слушателей, сообщая нам, что Дедал наказан за то, что он в свое время из зависти убил своего лучшего ученика. Читателю антологии таким образом не сообщается трезвое, ироническое видение Овидия-рассказчика.
Удивляет отсутствие в сборнике лирики "Сильв" Стация. Ведь Стаций — единственный крупный языческий лирик Рима после Горация. Пусть лирика Стация, часто связанная с описаниями вилл или памятников, была еще недооценена в 50-е гг., но мастер-
ское его обращение к богу сна (Silv. V, 4), стихотворение, высокие поэтические качества которого бесспорны, должно было бы обязательно войти в антологию римской лирики3. Ввиду того что в сборнике приводится много элегий, остро чувствуется отсутствие "De reditu suo" Рутилия Намациана — стихотворения, может быть подчас переоцененного, но, однако, справедливо считающегося лебединой песней античного Рима. Существует оно и в русском переводе О.Ф. Базинера4.
Христианской лирики в книге нет, хоть она и является новой вершиной латинской поэзии. Объясняется это либо тем, что сборник составлен, когда пытались превратить атеизм в государственную религию, либо тем, что в тогдашнем поколении и в других странах многие филологи занимались исключительно так называемой классической Античностью — подход, который сохранился еще в наше время у авторов "Oxford Latin Dictionary"5. Рим воспринимается и Голосовкером преимущественно как "отзвук Эллады" (в этом отношении римляне — предшественники всех европейских литератур). Но ведь и христианская Эллада повлияла на римлян.
Зато языческие поэты императорских времен превосходно представлены в "Антологии..." (в переводах В. Брюсова). Этим последним примером, может быть, и объясняются некоторые неровности в выборе текстов. Пытаясь дать русскому читателю адекватное представление о поэтических качествах античной лирики, составитель не был совершенно свободным. Приходилось ему нередко — и даже в первую очередь — считаться с наличием первоклассных русских переводов.
Что касается самих переводов, придется ограничиться немногими примерами и заметками.
Художественные переводы: шансы и риски
Голосовкер убежден в том, что хороший перевод обязан передавать не все слова подлинника, а его дух. Русский перевод — в первую очередь русский текст. Следовательно, он должен иметь художественную форму и быть способным "отвечать за себя" как часть
3 В переводе на русский до сих пор опубликованы только: I, 1 и IV, 6 "Сильвы" Стация Публия Папиния (см.: Стаций Публий Папиний. Сильвы // Античные поэты об искусстве. 2-е изд. СПб., 1996. С. 123—132); I, 5 в прил. к кн.: Марциал. Эпиграммы. 2-е изд. СПб., 1994. С. 391-392.
4 Об этом упомянул А.А. Белецкий в приложении к третьему тому (с. 521); см. также: Поэма Клавдия Рутилия Намациана о возвращении своем (из Рима в Галлию) / Пер. О.Ф. Базинера // Журнал Министерства народного просвещения. 1895. № 8, 9. С. 58-93.
5 Glare P.G.W. Oxford Latin Dictionary. Oxford University Press, 1983.
русской литературы. Каждый новый перевод — не копия, а вариация на тему, ценный документ встречи нового писателя с древним. "Окончательного" перевода быть не может. Эти принципы отнюдь не облегчают задачи переводчика, а делают ее почти невозможной. Замечательно, что в нередких случаях поэты-переводчики достигают утопической цели, соединяя "русскость" текста даже с дословностью перевода.
Строгость художественных критериев составителя подтверждается включением "Аттиса" Катулла (с. 63) — стихотворения, которому ученые уделили сравнительно мало внимания. Высоко ценя этот текст, Голосовкер оказывается в отличном обществе6. Наряду с переложением А. Пиотровского (с. 58—60) — высокоодаренного сына знаменитого филолога Ф.Ф. Зелинского — в настоящее время существует второй отличный перевод С. Шервинского7. Нередко Пиотровский захватывает читателя яркими образами и красочными оборотами. Однако в целом ряде мест рецензент предпочитает версию Шервинского.
П. Нам туда помчаться надо! Нас туда желанья зовут!
Ш. Нет иной для нас дороги. В путь скорее! Ног не жалеть!
П. в исступленьи...
Ш. себя не помня...
П. ослепленный, я убежал.
Ш. свой направил горестный путь.
Правда, в последних двух строках читателю трудно сделать выбор:
П. Пусть пребуду в отдаленьи от твоих чудовищных тайн!
Пусть других пленит твой ужас! Твой соблазн безумит других!
Ш. Пусть мой дом обходят дальше, госпожа, раденья твои!
Возбуждай других к безумству, подстрекай на буйство других!
В иных случаях Голосовкер предлагает читателю два равноценных перевода, например старый, рифмованный, и современный, метрический. В принципе Голосовкер — сторонник подражания античной метрике, несмотря на отсутствие различия долгих и кратких слогов в русском языке.
Можно ли в русских стихах заменять дактили спондеями? Некоторые переводчики допускают спондеи, точнее, двусложные стопы (подчас даже там, где они в античных текстах не встречаются, — во второй половине пентаметра!), иные ограничиваются одними дактилями (точнее, стопами из трех слогов). Так поступает И. Аралов
6 См.: Блок А.А. Катилина. СПб., 1919.
7 См.: Катулл. Книга стихотворений / Подг. С.В. Шервинский, М.Л. Гаспаров. М., 1986.
в переводе автобиографической элегии Овидия (с. 252—255), и часто весьма успешно:
То, что я прозой писал, в стих выливалось само.
<...>
Нежное сердце имел я; противиться стрелам Эрота Долго не мог, и меня повод пустой распалял.
Однако совершенный отказ от двусложных стоп (спондеев) приводит к обеднению ритмической выразительности текста. Да и оказывается невозможным обойтись без лишних словечек, заполняющих пустые места, вроде то, лишь, уж (удивится читатель, находя столько "ужей" в античной лирике):
Рим от него отстоит на девяносто лишь миль.
<... >
Первенцем не был в семье и родился я после уж брата.
Необходимость заполнить стих способствует плеоназмам, которые отдают прозой:
Тихий досуг коротать очень всегда я любил.
Дактилический размер принуждает переводчика подчас неестественно переставлять слова (не говоря уже о неприятных уху столкновениях звуков), выворачивая фразу, как перчатку, наизнанку:
Дружбе то дань он платил, коей был связан с ним я.
Иногда приверженец "чистых" дактилей поневоле помещает ударяемые, даже важные слова в неударяемых местах, что сугубо усложняет чтение вслух. В следующем примере приходится произносить слова "мой брат" менее "веско", чем следует, "редуцированно":
Только удвоить успел своих лет мой брат первый десяток.
Чаша терпения переполняется, когда нагромождения согласных отягощают произношение неударяемых слогов (с. 58, стих 6):
Отрасль, привет мой вам.
Трудно представить в гекзаметре, каким образом второй слог этого текста может считаться "кратким" или "легким", когда на его гласную следует 4/ согласных... Вдобавок, когда это читается вслух, уже слово "отрасль" воспринимается почти как дактиль. Но нет, переводчик принуждает несчастного декламатора втиснуть в этот дактиль дальнейший слог, да еще начинающийся с двух согласных. В обращении с русским языком, столь богатым гласны-
ми, такие накопления согласных отнюдь не необходимы, скорее, непростительны.
В текстах, написанных в иных размерах, встречаются подобные же затруднения. Поэтому рецензент в некоторых случаях, в которых составитель предлагает две версии, склонен предпочесть рифмованную, свежую и менее принужденную. В метрических переводах стиль подчас менее естественный. Кроме того, ввиду метрических законов трудно обойтись без лишних украшений.
Показательны переводы одной оды Горация, вышедшие из-под пера Крешева (с. 138—140) и Церетели (с. 140—142). Слова Quid leges sine moribus vanaeproficiunt?.. Крешев переводит коротко и ясно: К чему ведет закон без нравов?.. Однако Церетели: Что без нравов, без дедовских, / Значит тщетный8 закон? Такие имена прилагательные, которые — увы! — уже римляне охотно вставляли в свои переводы с греческого, лишают слова поэта свойственной им трезвости и монументальности. Правда, Голосовкер иногда даже рекомендует такой прием (с. 472), стремясь подчеркнуть "аффективный" элемент, который в оригинале выражался словомузыкой. На практике в каждом отдельном случае такие вопросы решает хороший вкус, свойственный составителю в высокой мере.
Не умолчим, однако, о том, что на самом хребте Парнаса справа и слева грозит опасность: того и гляди упадешь в плоскую долину прозы или избитых метафор. И чем более возвышен слог, тем горестнее пробуждение. Даже у С. Соловьева, мастера стиля, встречается следующая строфа (с. 356):
Никакая сила огня, и ветра, И стрелы летящей не так ужасна, Как когда отвергнутая супруга Гневом пылает.
После удачных первых двух строк предпоследняя неожиданно отдает прозой (Как когда... супруга), а последняя — напыщенностью, так что читателю мнится, будто он вдруг из трагедии попал в комедию.
Переводя, как известно, непереводимого Горация, риск "падения в прозаичность" особенно велик в тех местах, в которых идет речь о праве и гражданских доблестях (с. 449):
Немногим каждый лично владел тогда, Но процветала общая собственность.
8 В другом месте слово тщетно некстати вставлено переводчиком: ardorem cu-piens dissimulare meum (Sulpicia, Corp. Tib. 4, 12) жаркое пламя любви тщетно стараясь сокрыть. Не "тщетно", потому что ей тогда вполне удалось сокрыть свою любовь (о чем она теперь сожалеет).
Для римлян такие пассажи дышали святостью и возвышенностью, а нынешний читатель — нехотя и, разумеется, несправедливо — воспринимает их почти как газетную статью.
Как выражать юридические соображения изящно и достойно, показывают следующие отрывки из Овидия в переводе Н. Воль-пин (с. 305):
Жизни я не лишен, ни наследья, ни прав гражданина...
Не преступленье, проступок свершил я...
И не изгнанником он меня называет, а ссыльным...
Голосовкер подчеркивает значение аллитераций и ассонансов в поэтическом слоге. В этом нельзя не согласиться с ним. Однако такие приемы наиболее приятны, когда они читателю не слишком бросаются в глаза. Очень легко переборщить, дав "хорошенького" не "понемножку". Возьмем, например, следующую строку Горация в переводе Крешева (в антологии с. 135):
На высях вязов висли рыбы.
Тройная аллитерация, быть может, еще сносна, но, по-моему, более подходит к пестроватому стилю Энния, чем к горацианскому слогу. И явно неудачна попытка (к счастью, единичная) рифмовать в целых элегиях две половины пентаметра (с. 256—259). Такие "гомео-телевты" (так греки называли рифмы) на латинском языке получаются почти сами собою благодаря сходству окончаний имен существительных и соответствующих прилагательных. Бесспорно, поэты могут пользоваться этим явлением сознательно, но когда переводчик беспрестанно ищет рифмы в пентаметре, читатель чувствует нарочитость, и это не только расстраивает его, но и отвлекает от содержания.
Большинство переводчиков обращает внимание на главные цезуры в гекзаметре, что русский язык позволяет без затруднений. Однако некоторые менее тщательны (например, с. 58): лживые бросив обеты в жертву будущей буре. Несмотря на отсутствие цезуры, этот стих звучит неплохо благодаря аллитерациям и ассонансам. Небрежная трактовка цезур наблюдается и в переводах В. Брю-сова, но и там поэтичность слога вознаграждает слушателя.
Очень часто в "Антологии..." встречаются блестящие сентенции (с. 304, А. Артюшков, из Овидия): Кроме того, здесь мечом неправое право диктуют. Подчас перемещение римских представлений в мир русского языка удается совершенно, например когда fas nefasque смело передается архаическим сочетанием правда — кривда (с. 145, Ф. Петровский).
Имена переводчиков (которые, к сожалению, приводятся только в оглавлении) и в латинском отделе книги в основном обеспечива-
ют высокий литературный уровень: Пушкин, Анненский, Блок, Брюсов, Гинзбург, Пиотровский, Шервинский. Остроумову (заслуженному переводчику и Лукана) мы обязаны многими изящными строками: ты в колеснице летишь на белоснежных конях (с. 175); вьющей в песке, как змею, тихой лазури струю (там же); спрятавший в оползне туч темя небесных вершин (с. 176); сладчайший напиток, / выжатый грубой пятой из виноградных кистей (там же); близится долгая ночь, твой не воротится день (с. 222); тава таланта и блеск вечным бессмертьем горят (с. 230). К упомянутым мастерам достойно присоединяется Я. Голосовкер (с. 212):
Там благозвучие струн, там Кибелы гремящие диски,
В митрах колеблется хор — плектром лидийским звенит.
Или (с. 220):
Плакали, но разлучить сам бог не мог бы влюбленных Сердцу наперекор — необорима любовь.
Его переложения Горация, Овидия, Проперция и других вполне оправдывают строгие критерии художественного вкуса, изложенные в его вступительных статьях и послесловиях. Эти переводы останутся, они переживут бесконечные споры о том, что это такое — лирика. Ибо статьи автора являются не теоретическими очерками, а исповеданиями его задушевных убеждений, не боятся субъективности, не стремятся докучать читателю пространными рассуждениями и доказательствами. Зато они своими блестящими сентенциями манят его следовать ходу мыслей поэта. Пусть изречения Голосовкера фрагментарны: с одной стороны, он в духе поэтики XIX в. ссылается на непосредственность, аутентичность переживания, подчас противопоставляя поэзию риторике (почти как Б. Кро-че), хотя для римлян поэзия и риторика нераздельны. С другой стороны, он знает (как англичане со времен Колриджа), что задача писателя — заботиться о том, чтобы правильное слово попало на правильное место. В то же время хорошо известны и многоплановость поэзии, и глубинное значение подтекстов (с. 471). Противоречия (может быть, мнимые?) между этими подходами он здесь не разрешает теоретически (что, вероятно, никому еще не удалось). Но принципы художественного перевода, изложенные там же, заслуживают общего внимания. Главное: своей убедительной практикой перевода, непосредственно захватывающей читателя, он оказал и античной и русской поэзии громадную услугу, подтверждая убеждение Пушкина, что только поэт может понять поэта. Кроме того, он представил друзьям литературы широкую панораму античной лирики в достойной форме. Греческая и латинская лирика нашли столь богатое эхо в России, что само собой здесь на-
прашивается высказывание Э.Г. Шмидта о "приобретенном", вполне усвоенном наследии9. Хотелось бы, чтобы этот труд нашел самый обширный круг читателей, побуждая и другие нации к составлению подобных сборников, а молодых писателей всех стран к живому состязанию с древними лириками. Каждый народ и каждое поколение имеет право, идя по стопам отечественных поэтов, питаться вечно свежими античными источниками и в поисках точного слова открывать дремлющие сокровища родного языка10.
Список литературы
Блок А.А. Катилина. СПб., 1919.
Голосовкер Я.Э. Антология античной лирики в русских переводах. Лирика Эллады. Т. 1-3. М., 2004-2006. Катулл. Книга стихотворений / Подг. С.В. Шервинский, М.Л. Гаспа-ров. М., 1986.
Любжин А.И. Римская литература в России в XVIII — начале ХХ века. М., 2007.
Марциал. Эпиграммы. 2-е изд. СПб., 1994 (I, 5 в прил. к кн.). Плавт Тит Макций. Избранные комедии: В 3 т. / Пер. А.В. Артюшко-ва. М., 1997.
Поэма Клавдия Рутилия Намациана о возвращении своем (из Рима в Галлию) / Пер. О.Ф. Базинера // Журнал Министерства народного просвещения. 1895. № 8, 9. Стаций Публий Папиний. Сильвы // Античные поэты об искусстве.
2-е изд. СПб., 1996 (I, 1 и IV, 6). AlbrechtM.v. Römische Poesie. 2. Aufl. Tübingen, 1995. Glare P.G.W. Oxford Latin Dictionary. Oxford University Press, 1983. Goethe J.W. Faust. Leipzig, S.a. (Reclams Universal Bibliothek. N 2/2a). Schmidt E.G. Erworbenes Erbe. Leipzig, 1960.
9 Дополнением может служить: Любжин А.И. Римская литература в России в XVIII — начале ХХ века. М., 2007. "Приобретенное наследие": Schmidt E.G. Erworbenes Erbe. Leipzig, 1960; Goethe. Faust I, Nacht: Was du ererbt von deinen Vätern hast, / erwirb es, um es zu besitzen (Leipzig, S.a.).
10 Недосмотры редки:
c. 142 (Hor. carm. IV 3, 9) не "средства", а средств; c. 225 не "пролет", а прольет;
с. 273 не "Что же?" а Что ж? (метрически необходимо);
с. 280 "Дом": Залива нет;
с. 291, строка 9 читать: Или пусть кара моя;
с. 299 не "Читатель", а Чтитель (так);
c. 300, строка 5 опустить второе прибавь;
с. 322, строка 11 не "подходит", а подходят;
с. 357 не "Этна", а Эта. (Обеих гор нет в списке имен);
с. 425 дважды не "Мирон" а Марон (т.е . Вергилий);
с. 459, стих 7 не "кровь" а кров;
с. 499 не "Аттол", а Аттал;
с. 549 не "882", а 382.
