CC BY
49
УДК 93/94
Анонимные донесения в Московское охранное отделение
в 1909-1911 гг.
Медведев С. В.
кандидат исторических наук, доцент кафедры политологии, истории и социальных технологий, Московский государственный университет путей сообщения. 127994, г. Москва, ул. Новосущевская, 22. E-mail: speransky1809@yandex.ru
Аннотация: В статье, на основе архивных материалов из Государственного архива Российской Федерации, анализируются анонимные донесения, отправленные в Московское охранное отделение и Канцелярию московского обер-полицмейстера в течение 1909-1911 гг. В центре внимания автора письма с угрозами в адрес руководителей московской полиции, послания, разоблачающие революционеров, а также наветы обывателей друг на друга. Как показано в статье, наибольшую обеспокоенность жалобщиков вызывали евреи, поляки и китайцы. В качестве подозрительных лиц зачастую фигурируют студенты и околоточные надзиратели. Отдельный корпус анонимок составляют жалобы на граждан, допускающих словесные выпады против монархии, монарха, императорской семьи и чиновников. Автор приходит к выводу о недостаточном внимании полиции к анонимным донесениям.
Ключевые слова: полиция, политическая полиция, анонимные доносы, Московское охранное отделение, социалисты-революционеры, нелегальная литература.
Anonymous reports in the Moscow security Department in 1909-1911
Medvedev S. V.
candidate of historical sciences, associate porfessor of the Department of political science, history and social technologies, Moscow State University of Communications. 22 Novosuschevskaya str., Moscow.
E-mail: speransky1809@yandex.ru
Abstract: The article, based on archival materials from the State archive of the Russian Federation, analyzed the anonymous reports sent to Moscow security Department and the Moscow Office of the chief of police during the years 1909-1911. The focus of the author of threatening letters to the heads of the Moscow police, the Epistles, revealing the revolutionaries, and the slander of the townsfolk at each other. As shown in the article, the greatest concern of the Complainants was caused by foreigners - the Jews, the poles and the Chinese. As suspicious persons often are the students and the police officer supervisors. Separate letters are complaints to citizens that allow verbal attacks against the monarchy, the monarch, the Imperial family and officials. The author comes to the conclusion about the lack of police attention to anonymous reports.
Keywords: police, political police, anonymous denunciations, the Moscow security Department, the socialists-revolutionaries, illegal literature.
Анонимные обращения в московскую политическую полицию - важный исторический источник, позволяющий проанализировать общественные настроения, страхи, ожидания. Начиная с начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова (1901-1902), творчески преобразовавшего политический сыск Российской империи, руководство столичной полиции проявляло неизменный интерес к информации добровольных осведомителей. Реакция сотрудников Московского охранного отделения на анонимки 1900-1907 гг. была разнообразной: с одной стороны, зафиксированы случаи расследования доносов, написанных откровенно нездоровыми людьми [1], с другой - равнодушие к более содержательным и аргументированным посланиям. Объяснить логику подобной работы затруднительно - в нашем распоряжении пока нет аналитических записок или должностных инструкций, раскрывающих механизм обработки данных, содержащихся в доносах обывателей. Изучение хранящихся в фонде Московского охранного отделения анонимок показало: с 1908 г. практически ни одно подобное сообщение не было проигнорировано полицией.
Алгоритм проверки информации был единым: после ознакомления с письмом заместитель начальника охранного отделения (чаще всего эти документы визировались его подписью) рассылал на имя полицейских надзирателей или участковых приставов телеграммы, составленные
© Медведев С. В., 2017
по определенной форме. «Выяснить негласно и донести подробно о проживающем...» - данное распоряжение было напечатано на всех бланках, после чего следовал написанный от руки текст о подозреваемом. В 1908-1909 гг. нижние чины полиции зачастую саботировали исполнение дополнительных обязанностей, связанных с проверкой тех или иных жителей Москвы. Их отчеты, направляемые в Московское охранное отделение, пестрели формальными отписками: «Они уходят в рощу, может быть там и занимаются раздачей литературы. Этого выяснить не представилось возможным» [2], «...по поводу есть ли у него нелегальная литература выяснить не представилось возможным» [3], «.что же касается круга его знакомства, то таковое выяснить не представилось возможности» [4]. Бессодержательные отчеты нижних чинов полиции вынуждали заместителя начальника Московского охранного отделения подполковника Пастрюлина требовать большей информативности: «Прошу телеграфировать, в каком из домов дешевых квартир имени Солодовникова служит коридорным Василий Пивнев. Отрицательно не отвечать» [5]. Через год-два после окончания Первой революции в России полицейскими надзирателями и приставами, осуществлявшими контроль за различными частями и участками Москвы, служили полуграмотные люди, часть из которых не горели желанием выполнять распоряжения политической полиции.
Отдельной проблемой для сотрудников охранного отделения являлся разбор содержания анонимных писем. Традиционно часть анонимок была посвящена фобиям, связанным с еврейской антиправительственной активностью. Так, 29 января 1909 г. охранкой было получено письмо нецензурного содержания: «У жидов Брумберга и Гаркави находятся тайные канцелярии. Актер Брумберг живет на Чистых прудах; у этого жида находится масса нелегальной литературы-прокламации, и вообще у него собираются жиденята, и вы убедитесь, что это не выдумка, а правда. И у Гаркави на Арбате тоже находятся прокламации, поэтому я думаю, что вы не затруднитесь произвести обыски у этих п...ых жидов» [6]. Четырехкратное упоминание слово «жид» в лаконичном послании явно свидетельствовало о ненависти автора к евреям и заведомо тенденциозных обвинениях, однако на имя полицейского надзирателя Ораткина последовало распоряжение выяснить, хранит ли Брумберг «массы нелегальной литературы». Судя по отчету Оратки-на, Брумберг был членом общества вспомоществования бедным евреям, снимая при этом не самую дешевую квартиру. При квартире имелся оборудованный кабинет «по внутренним и детским болезням». Никакой информации, помимо этой, Ораткин выяснить не смог, уточнив, «имеет ли канцелярию - выяснить не представилось возможным». Похожее письмо было получено Московским охранным отделением в этот же день, что косвенно свидетельствует о возможной кампании, направленной против подозрительных лиц еврейской национальности. «Сообщаю Вашему Высокоблагородию, что надо следить за еврейской аптекой, что на углу Тверской площади - там под этой фирмой орудует еврей Фишбейн - у него служит революционный агент поляк Фадей Дорантович: он развозит по России нелегальную литературу и взрывчатые вещества» [7]. На этот раз отчет полицейского надзирателя Варламова отличался обилием подробностей: сообщалось о владельцах аптеки до Фишбейна, приводились заверения о том, что «при упомянутой аптеке, как из служащих, никого из евреев нет и не было, сам упомянутый выше содержатель аптеки не желает иметь евреев у себя и никаким партиям не принадлежит. Относительно Фиш-бейн не представилось возможности выяснить» [8]. Интересно, что отчет полицейского надзирателя во многом схож с донесением анонима - то же повышенное внимание к евреям, то же опасение за аптеку, в случае, если бы в числе ее служащих трудились представители этой национальности. Стоит напомнить, что в 1908-1909 гг. председатель Совета министров и министр внутренних дел П. А. Столыпин пытался добиться ликвидации целого ряда ограничительных мер для евреев [9]. Еще одной популярной темой анонимок, связанной с евреями, были их таинственные собрания по ночам в московских квартирах. В фонде Московского охранного отделения хранится несколько таких писем, схожих по стилистике и содержанию. «Имею честь заявить, что на Тургеневской площади, в доме Гурлянда, квартире Зискинд, собираются по ночам подозрительные личности, преимущественно евреи, не имеющие права проживания: очевидно, что они занимаются нелегальными делами, а может быть, даже какими-нибудь заговорами, а может быть, и хранением оружия» [10]. Наряду с письмами тривиального содержания, тиражирующими распространенные фобии общества, встречаются и более удивительные послания. Так, в январе 1909 г. корреспондент Московского охранного отделения, подписавшийся «Членом Русского Монархического Собрания», обвинил некоего князя Крапоткина в неблагонадежности и сочувствии революционно настроенным евреям. «Обращаю внимание начальника МОО на политическую неблагонадежность князя Михаила Григорьевича Крапоткина, проживающего в собственном доме по Большому Патриаршему переулку. Князь Крапоткин, живя еще в доме княжны Крапоткиной по Собачьей площади, укрывал в квартире своего квартиранта еврея Лихмановича, члена револю-
ционной партии, за что своевременно был подвергнут Московским градоначальником генералом Рейнботом штрафу в размере 500 рублей» [11]. Еще одно письмо антиеврейской направленности касалось «шантажиста-революционера Сперанского», который, «благодаря красоте своей», отбирал деньги у содержанок гимназии Сток и замужних женщин, третируя их содержанием любовных посланий. Анонимное послание ничем не отличалось бы от описания обычной уголовной истории, если бы не внезапные восклицания его автора о евреях: «Теперь хлопочет принять лютеранство и переехать в Москву... (далее неразборчиво. - С. М.), где евреи и поляки будут участвовать все (в пользу Синего Креста). Я слежу за многими и укажу вам многих, но сейчас мне некогда. Советую обыск: у некоторых евреев присяжно-поверенных револьверы, у всех евреев, живущих в Леонтьевском переулке в доме Шк. (неразборчиво. - С. М.) и на Садовой», далее текст помещался вверх ногами - «в меблированных комнатах Англия на Тверской» [12]. Не касаясь степени адекватности анонима, заметим, что направленность сознания на обнаружение «повсеместного распространения евреев с револьверами» отражает возможные коллективные фобии, связанные с инаковостью евреев, а также их участием в революции. Порой, как казалось чрезмерно впечатлительным, а возможно, и не совсем здоровым корреспондентам Московского охранного отделения, евреи организовывали на них гонения прямо на службе. В этом контексте примечательно письмо рабочего Московско-Брестской железной дороги, жалующегося полиции: «Меня всевозможно ругали, называли черносотенцем за то, что я обличал всех агентов станции Крупки в покровительстве евреев. Я попал в немилость агентов станции Крупки, участкового и населяющих поселок Крупки жидов, не исключая и жандарма, который вместе с дорожным мастером станции Крупки взяли плацы в Староборисовском имении великих князей Петра Николаевича и Николая Николаевича; первый взяз в плац размером одна десятина, выделил из него 25 саженей, на котором построился жид Лейба Аснин, второй взял полный плац для еврея Персица» [13]. В похожей антиеврейской тональности выдержано письмо, поступившее в МОО 6 декабря 1909 г.: «В конторе господина Нерославского, находящейся у Красных ворот, в доме Афрамова проживает не имеющий прав жительства в Москве некто еврей Копель Шайкин. Означенный Шайкин принят Нерославским в качестве. (неразборчиво. - С. М.) по торговле для разъезда по провинции, но мне известно, что он призван совершенно не к этой цели и человек крайне вредный русскому обществу. даже не значится отмеченным по домовой книге Афрамова. Действия Нерославского в укрывании Шайкина известны приставу 1 участка Мещанского, но по моиму то никаких мер им не принято: надо думать, что господин Нерославский не жалеет вознаграждения для укрытия подобной личности» [14]. На запрос Охранного отделения адресный стол ответил, что Капель Шайкин еще в августе 1909 г. выбыл в Витебск. В графе «семейной положение» Шайкина почему-то было указано «проездом». О Нерославском никакой информации охранное отделение не запрашивало.
Помимо евреев бдительную часть общества волновало присутствие в Москве китайцев. «Верноподданный» в апреле 1909 г. сообщал: «Приезд принца Японского, ухаживание за ним, братание с ним, награды ему бесспорно должны шокировать каждого русского патриота, но приезд китайцев, расхаживающих беспрепятственно по Московским улицам и дворам уж слишком должно бросаться в глаза своей произвольностью. Немедленно нужно принять меры к удалению китайцев из столицы: это не торговцы, а шпионы, как и было перед японской войной» [15]. Русско-японская война 1904-1905 гг. продолжала отзываться недоброй памятью в сознании россиян и в 1909-1911 гг. Нередко споры о ней велись в пивных, постепенно становящихся своеобразными политическими дискуссионными площадками. Летом 1911 г. подобный спор состоялся в пивной Беккера, «что в доме Кабанова у Мясницких ворот, где двое немцев, один по фамилии Цимер, а другой неизвестный, сидя за столом, грубо выражались и на его замечания нельзя ли потише, назвали его словами: ".ты русская свинья, твоему Николаю II морду в кровь разбили в Маньчжурии"» [16]. Справедливости ради отметим, что в контексте начинающейся неприязни к немцам этот случай рассматриваться не может, так как конфликтовавший с ними подданный Российской империи называл «Германского Императора дураком», - скорее, эта история напоминает бытовые разногласия, вызванные алкогольным опьянением. Данный тезис косвенно доказывают архивные документы: среди просмотренных нами анонимных донесений за 1909-1910 гг. это первое негативное упоминание о немцах. То же самое можно сказать о поляках: если сравнивать содержание анонимок 1909-1910 гг. с анонимками 1901-1904 гг., можно прийти к выводу о том, что количество тревожных сообщений о поляках значительно уменьшилось. Более похожи на свидетельства начинающихся антинемецких общественных настроений анонимки за 1911 г.: письмо от некоего «Григория Алексеева», отразившее сразу несколько коллективных фобий: «На днях выехал за границу проживающий в доме Сегал по Большому Сергиевскому переулку Михаил Моисеевич Аверьянов. Господин этот проживал по чужому паспорту, его настоящее звание (так в
43
тексте. - С. М.) Мордух Моисеев Дамант, он по происхождению еврей, не имеющий права проживать в Москве. Кроме того, он состоит, кажется, немецким шпионом, так как посылает часто какие-то сообщения в Германию. Говорит великолепно по-немецки. Человек довольно подозрительный» [17], а также анонимное послание о некоем разговорчивом финне: «Провизор Роберт Герасимович Петерс ругает нашего Государя, называя его глупым, а своего единоверца, Вильгельма Германского Императора, превозносит до небес, говоря, что наш Государь не стоит его подметки и что он им вертит как хочет. В силу этого я полагаю тем более, что он, как финляндец, находится в тесной связи с теми революционерами, которые идут против правительства и существующего строя, а к тому же я видел у него подпольные произведения, каковые он привозил из Финляндии» [18].
Еще одной группой анонимных посланий, сохранившихся в документах Московского охранного отделения, можно считать донесения о представителях тех или иных профессий. Чаще всего объектами подозрительности осведомителей становились служащие, мелкие лавочники, приказчики, однако в ряде случаев в анонимках фигурируют полицейские и юристы. Интересной особенностью их донесений является и то, что обвинения в противоправительственной деятельности зачастую направлялись в адрес служащих одних и тех же специальностей. В 1909 г. повышенного внимания обывателей удостоились швейцары. «Ваше ВысокоБлагородие, спешу Вам сообщить о том, что мы нашли неудобного человека против полиции, развратный человек, тот который развращает людей, даже раздает прокламации солдатам, которые проходят мимо его. (далее неразборчиво. - С. М.). Адрес его - Сретенка, Луков переулок, дом Домороцкого, первая парадная на право, еще раз прошу» [19]. Если верить анониму, в феврале 1909 г., через полтора года после окончания Первой революции в России, московский швейцар свободно раздавал революционные листовки проходящим мимо его дома прохожим. Подобная история могла произойти только при полном попустительстве нижних чинов полиции, обязанных осуществлять наблюдение за Сретенкой. Соответствие действительности данного предположения косвенно подтверждается отчетом полицейского надзирателя Разумова, оперативно собравшего информацию о швейцаре Захарове Николае Никифоровиче. Сообщая необходимые сведения о подозреваемом лице (возраст, место рождения, домочадцы - «при нем жена Мария Викторовна, 26 лет, дети.», -кем выдана паспортная книжка и ее номер, степень благонадежности - «под замечанием не был»), надзиратель Разумов обходит молчанием вопрос, поднятый анонимом: действительно ли швейцар раздавал прокламации. Из отчета совершенно не ясно, осуществлялось ли наблюдение за подозрительным швейцаром, необходимо ли проведение обыска в его в квартире. Прочитавший отписку полицейского надзирателя заместитель начальника Московского охранного отделения Пастрюлин не мог составить никакого мнения о швейцаре Захарове: в деле отсутствует описание его внешности, краткая характеристика круга общения, примерный маршрут прогулок.
14 февраля 1909 г. в полицию была отправлена еще одна анонимка, касающаяся неблагонадежности швейцара: «Всепокорнейше прошу у Господина Начальника сыскной полиции немедленно сделать обыск у служащего Лазаревского института Поликарпа Сокулина. Обыск после пяти часов нужно начать с квартиры, а потом специальные классы. (далее неразборчиво. - С. М.). У него много прокламаций. (неразборчиво. - С. М.), прятал оружие в колодезь» [20]. Как обычно, Московское охранное отделение затребовало «выяснить негласно и донести подробно», причем распоряжение имело грифы «срочно» и «секретно». «Подробности» от полицейского надзирателя Селезнева были получены охранкой через полторы недели: «Поликарп Тимофеевич Сокулин -39 лет, запасной фельдфебель Лейб-гвардии Литовского полка Владимирской губернии, Суздальского уезда, Гавриловой волости, села Шитово, при нем жена Прасковья Абрамовна, 38 лет. Служит в упомянутом Институте швейцаром, живет с 1908 года, а относительно литературы выяснить непредставилось возможности, что имеет или не имеет, об этом никому неизвестно» [21]. Последняя фраза Селезнева, объяснимая в устах случайного свидетеля на допросе, носит демонстративно-издевательский характер в отчете полицейского надзирателя. К сожалению, пока не удалось выяснить реакцию начальства Московского охранного отделения на столь оригинальные записки нижних чинов полиции.
Традиционно под подозрение попадали торговцы. Обилие анонимок на купцов могло быть вызвано происками конкурентов, завистью и недоброжелательностью покупателей, подозрениями в финансировании полиции или революционеров. Зачастую доносы писались хорошими знакомыми держателей торговых лавок, что обнаруживалось в описании убранства внутренних помещений. «Иван Акимович Капцов ведет крупную торговлю порнографией всякого содержания и политическими, снабжая множество торговцев-разнощиков. Он, Капцов, хранит такой товар, во-первых у себя в палатке, у Ильинских ворот, там этот товар можно найти во всякое время, обыкновенно он раскладывает его между других книг, по углам, во-вторых, товар этот он, Капцов, хранит у себя на
квартире. там он тщательно его прячет по уютным местам. Например: под матрац прислуги, в чемоданчик, который почти всегда лежит у двери в передней. Не покажется ли Вам несколько странным то отношение к упоминаемому Капцову, в каком он состоит с агентом сыскной полиции Орловым, который постоянно бывает там? Этот агент Орлов часто и часто принимает от Капцова угощения, Капцов его частенько поит чайком» [22]. Периодически о магазинах поступали сведения по телефону: «Телефонная депеша. Шмаков Николай Алексеевич /член Русского народа/ сообщил, что в магазине Семина в окне, на Никольской улице, выставлена картина, изображения коей порицает действия Правительства, собравшая большую толпу любопытных» [23].
Письма о неблагонадежных бывших и настоящих полицейских также отличаются своеобразием. 29 июня 1910 г. бдительный аноним представил свои подозрения о переодевающихся полицейских: «Я уведомляю охранное отделение о том, что трое наших надзирателей переодеваются и каждую неделю переносят из бутырской тюрьмы от каторжных политиков письма и другое что нужное за смоленский в псковский переулок, в дом Доброхотова к девушкам Авдаевой и другой сожительнице и отуда переносят политикам в тюрьму все что нужное» [24]. Переодевающиеся полицейские не первый раз становились темой посланий в охранку - никакой реакции на подобные сообщения обычно не следовало. Некто «Черносотенец» не пожалел времени для того, чтобы написать анонимное послание ровными печатными буквами: «Очень странно, почему вы не берете из Москвы Николива. Он в Александровской слободе черт знает что делает - это одна шайка с Лощинским. Это сеятели крамолы. Николив сейчас живет Бог ведает на что, а занимается пропагандой. Обыщите и кой-что найдете - он ихний главарь, думает, что околоточный -так никто не узнает. Плохи Ваши охранки. Убери его - у него есть списки и печать» [25]. Интересно, что предположение, высказанное в анонимке, оказалось верным: Всеволод Владимирович Николев действительно был связан с полицией. Отчет полицейского надзирателя Вознина носил откровенно апологетический характер: «Николев Всеволод Владимирович, 23 года, запасной младший унтер-офицер из вольноопределяющихся 4-го Невского полка из дворян. Находящийся в настоящее время в штате полиции, в этом году служил околоточным надзирателем 3-го участка Лефортовской части. По собранным сведениям, Николев часто ходит по трактирам. В Александровской слободке, видимо, кто-нибудь на него составил анонимное письмо. Кроме упомянутого Николева, в Александровской слободке нет и особенно подозрительных, как было сказано в анонимном письме, тоже нет. Уволился он в штат полиции добровольно, любитель употреблять много спиртных напиток, на язык болтливый, но думаю человек хороший. За время его службы околоточного надзирателя в 3 участке Лефортовской части, кроме вышеизложенного, ничего предосудительного замечено не было» [26]. Обращает на себя внимание довольно терпимое отношение полицейского надзирателя к пьянству околоточного - вероятно, в среде нижних чинов полиции это не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Подвыпившие околоточные вступали в конфликты с посетителями пивных, что становилось предметом интереса политической полиции. Околоточный в интерьере рюмочной неизменно обращал повышенное внимание со стороны бдительных посетителей. В декабре 1911 г. околоточный надзиратель 2-го участка Лефортовской части Троицкий, в ответ на анонимку, был вынужден составить протокол, объясняющий причины его нахождения в трактире: «Около 10 часов вечера я проходил по своему околотку, по левой стороне Измайловского шоссе, - в это время навстречу мне попался домовладелец моего околотка Иван Иванов Аронов, шедший от всенощной, при встрече я ему сказал, что пора заплатить недоимку земских сборов и при том же добавил, что Земская Управа уже жаловалась Господину Московскому Градоначальнику на бездействие полиции о взыскании земских сборов, на что господин Аронов ответил мне, что я могу заплатить сейчас и пригласил меня зайти в трактир 3 разряда Орловой. Я, не желая упустить момента получить вышеозначенные деньги, зайти в трактир согласился» [27]. Выпив «две чашки чаю», околоточный принял участие в обсуждении портрета графа Л. Н. Толстого, причем большая часть собеседников пришла к выводу о том, что из пивной его вынесли правильно. Как обычно бывает в подобных ситуациях, нашелся человек, решивший нарушить разговорную идиллию: «В это время тут же сидевший домовладелец местности Благуша Василий Афансьев Ермаков, оньже гласный Московской Земской Управы, ввязался в ихний разговор и между прочим сказал: Председатель сделал не правильно, что вынес портрет графа Толстого, а вот нашего Царя Николая давно бы надо послать к еб... матери, он такой гавно нам не нужен. и давно бы надо сделать республику, как в Китае и Персии» [28]. Перечисление в отчетном документе грубейших оскорблений в адрес императора со стороны нижнего чина полиции может свидетельствовать о скрытой симпатии подобной лексике, а также о десакрализа-ции венценосной особы в его сознании. Показательно, что подвыпившие посетители трактира обсуждали именно Льва Толстого. В фонде Московского охранного отделения сохранились анонимные послания с упоминанием прославленного при жизни писателя: «Как велик и силен Тол-
стой и как ничтожно, жалко русское правительство во главе с кровавым Николаем и его современным Малютой Скуратовым. Правительство боится Европы, а потому и не трогает Толстого. Нужны деньги, вот в чем вся суть. Статья Толстого произвела в Москве прямо ошеломляющее впечатление. Доживете вы скоро до чего-нибудь такого, что не снилось вам во сне. Николаю будет хуже, чем Султану и Шаху. Не забудьте это предсказание» [29]. «Предсказания» в адрес Николая II соседствуют с разгромными письмами в адрес глав местной администрации. Судя по внутренней переписке Московского охранного отделения, немало шума произвела анонимка с угрозами екатеринославскому губернатору, в которой также содержались оскорбительные для императора выпады. Имя Николая II обозначалось стилизованной под виселицу «Н», с нарисованными на трех сторонах буквы повешенными. «Бесовой Милостью, Мы, Николай Н, палач Ека-теринославский, великий обманьщик финляндский и пр и пр. Сим объявляем благодарность всем военным и гражданским мясникам города Екатеринослава за успешную заготовку восьми туш человечьего мяса для собственного Августейшей семьи Нашей употребления. Н. П. С. Е. И. В. Р. И. Н. » [30]. Нередко об оскорблениях императора и его семьи сообщали сотрудники общей полиции - в феврале 1911 г. ротмистр Турчанинов получил сообщение от пристава Мариинского участка города Москвы о том, что «в трактире Ионова по Ямской улице служащий трактира крестьянин Коринской волости, деревни Летуново, Петр Григорьев Поспелов, увидев в руках посетителей календарь, на обложке которого была изображена Августейшая Семья и, указывая на детей Его Величества сказал: "Вот посажены бл.и"» [31]. Похожая история произошла в 1911 г. на одном из московских рынков, где «торговка яблоками мещанка города Переяславля Владимирской губернии Анна Алексеева Ветрова, будучи ярой революционеркой, оскорбляет Государя Императора, понося Его всевозможными словами, например: сволочь, убили бы Его, чтобы Ему оторвало муде и т. д., всякими матерными словами, кроме того оскорбляет все правительство и Администрацию» [32]. Наряду с частыми оскорбительными анонимками и доносами, касающимися Николая II, нельзя не отметить равнодушие низов общества к участи его лучших министров. Убийство П. А. Столыпина Д. Богровым, ставшее сенсацией практически для всех российских газет, почти не получило отражения в анонимках, - удалось найти только одну телефонограмму на эту тему: «Полицейский надзиратель сыскной полиции Степашенко принял по телефону от неизвестного лица заявление, что по Газетному переулку в доме № 8 квартира 10 проживает Александр Тимофеевич Тимофеев и Дмитрий Тихонов - оба причастные к убийству Председателя Совета Министров» [33].
Император, его семья и чиновники - не единственные объекты анонимной ругани и угроз. В архиве сохранилось анонимное письмо, адресованное некоей состоятельной женщине, которое, по всей видимости, она отнесла в охранное отделение. По форме напоминающее ультиматум, письмо было отправлено людьми, выдающими себя за представителей партии эсеров, что, видимо, должно было продемонстрировать особую серьезность намерений: «Милостивая Государыня. Так как вы живете очень роскошно и слишком много денег тратите на ваши наряды, то мы, партия с-р, считаем, что вы обязаны дать нам две тысячи рублей в самом непродолжительном времени. Положить вы их должны на кружок направо около второй скамьи в сквере, ровно через неделю по получении этого письма. Не пытайтесь заявлять об этом в полицию или сыскную, это не поможет. В противном же случае, при малейшей вашей попытке отказаться дать нам эти деньги, вы будете убиты - и ничто тогда вас не спасет» [34]. Судя по тону письма, ранее женщина уже получала подобные письма или же встречалась с вымогателями, выдающими себя за террористов. Показательно, что охранное отделение не стало пересылать анонимку в уголовную полицию, причиной чему может являться убеждение, что к ее составлению действительно причастна ПСР. В похожем ультимативном письме неизвестные, называвшие себя «летучим боевым отрядом партии анархистов-революционеров», требовали уже пять тысяч рублей: «24 июля, в 2 часа дня, имея с собой означенную сумму, будьте в Верхних торговых рядах у фонтана и имейте в руках книгу, перевязанную красной лентой на крест. Вручите пакет с деньгами тому, кто назовет Вас Лобовым» [35].
К отдельной группе анонимных посланий можно отнести сообщения о подозрительных домах и помещениях. Так, перед упоминавшимся уже визитом Николая II в Москву в 1909 г. обеспокоенный гражданин сообщал: «Позвольте Вас уведомить по случаю приезда Государя в Москву - за домами и квартирами наблюдайте. Примите к сведению наше уведомление - боимся, чтобы не случилось какого несчастья. По Каланчевской улице близ Красных ворот в доме № 4 Са-пожникова совершаются какие-то собрания по ночам и продолжаются до 6 часов утра ежедневно - следует проверить, что там творится, кроме того у самого дома около переулка около 12 часов гасится городской фонарь» [36]. Похожее письмо отправил в полицию «Доброжелатель Монархии», добровольно наблюдавший за подозрительным домом: «В районе 3 Лефортовского участка по Курскому проезду есть дом Молодцова: в дни революции тут была дружина, происходили митинги. В своем доме он укрывал и давал приют им. Он ярый анархист. Уберите
его на время приезда Государя» [37]. Приезд Государя порой стимулировал впечатлительных москвичей видеть склады с оружием даже там, где их не было: «На Большой Серпуховской улице в доме Морозовой находится склад оружия, которое распродается нелегальным элементом в пони-дельник 23, вечером, под 24. Придет за оружием молодой человек, одет в осеннем пальто в шапки. И будет ночевать в этой квартире. Этот молодой человек выселенный из Москвы проживает по чужому поспорту». Ответ полицейского надзирателя Ромашова превзошел в безграмотности сообщение анонима: «23 ноября с. г. в квартире № 2 был обыск - склада оружия неоказалось. 22 ноября 1909 г. в кв. № 2 некакой молодой человек неначевал. В осеннем пальте в шапке некто неприходил» [38]. Внимание привлекали заброшенные таинственные дома, по мнению анонимов, априори подходящие под описание логова революционеров и склада оружия. Так, под наблюдение попал «одинокий дом за Серпуховской заставой», «в котором находится склад оружия разного калибра». Как видно из дальнейшего содержания письма, вывод о многообразии огнестрельного оружия не подкреплялся посещением самого дома. «Очевидец» сообщал: «Часто в этом доме собираются собрания, посторонних лиц вообще не пускают, пробовали туда ходить, но получали отказ, хотя около этого одинокого дома никого не видать, но Вы будьте добры навести следствие, там Вы все найдете, оружие, схороненное и в доме и внедалеке от него, в разных закоулках. Мы спрашивали, где этот дом находится из-за интересу и получали отказ, говорили: а Вам что нужно? Но мы все-таки узнали, где этот одинокий дом находится» [39]. Странный рассказ о навязчивых поисках неизвестного авторам письма дома заканчивался не менее удивительно: «Будьте добры, по саму получении письма действовать, а то нам и Вам придется вскоре быть убитыми. Когда все узнаете, то будьте добры пропечатать во всех газетах и я прийду к Вам за вознаграждением». Разоблачительный пафос и надежды на крупное финансовое вспомоществование разбились о прозаический отчет полицейского надзирателя Семашева: «Имеется домик огородника Купцова 1 участка Серпуховской части, в означенном доме склада оружия неимеется, а также собрания небываит» [40]. Более серьезная депеша описывала дом по Большому Успенскому переулку, сданный в аренду некоему Смирнову. Взволнованный аноним приводил интересные подробности: «В означенном доме живут все время без прописки, дом без дворника. В настоящее время живет 2 месяца какой-то Ананьин, вооруженный револьвером «парабеллум», который скрывается от суда» [41].
Обоснованные опасения за жизнь монарха подкреплялись не менее обоснованным недоверием дворцовой полиции, из-за чего обывателям приходилось в какой-то степени выполнять ее работу. Подтверждение серьезных сбоев в службе дворцовой полиции можно найти в переписке исполняющего должность ее начальника с Московским охранным отделением. В июне 1911 г. руководство дворцовой полиции внезапно озаботилось благонадежностью уже служащего нижнего чина Александра Михайловича Малахова. О Малахове, крестьянине из деревни Загредино Витебской губернии, был направлен запрос в Департамент полиции (видимо, в Особый отдел), однако в ответ пришло уведомление о том, что «по делам Департамента известен Малахов Александр, звание и отчество не указано, который по сообщению Начальника Нижегородского Охранного Отделения от 16 ноября 1908 года принадлежал в 1907 и 1908 годах в Нижнем Новгороде к местной организации партии социалистов-революционеров: но относятся ли эти сведения к нижнему чину Александру Михайловичу Малахову, о коем сделан запрос, Департамент удостоверить не может» [42]. Не выяснив необходимой информации, руководство дворцовой полиции было вынуждено обратиться в Московское охранное отделение с тем же запросом. Удивляет не только факт службы в дворцовой охране, в Петергофе, в непосредственной близости от императорской семьи человека, к биографии которого появились вопросы, но и очевидная некомпетентность Департамента полиции, база данных которого не позволяла идентифицировать подозреваемого по известной информации о революционере с полным совпадением имени и фамилии. Обязанность центрального ведомства политического сыска - Департамента полиции - выявлять неблагонадежных лиц, проводя необходимые следственные действия, дезавуировалась расписками в том, что «Департамент удостоверить не может». Стоит предположить, что нижние чины дворцовой полиции в период 19091911 гг. не проходили скрупулезной многоуровневой проверки при поступлении на службу, благодаря чему становились возможными случаи, подобные выше изложенному.
Исследование анонимных донесений в Московское охранное отделение в 1909-1911 гг. позволяет сделать несколько выводов как о проблемах общества, так и о проблемах сыскной полиции данного периода. Во-первых, и те, кто анонимки писали, и те, кто по ним отчитывались, были преимущественно людьми малограмотными. Речь идет не только о безграмотности орфографической (хотя о ней, конечно, тоже), а прежде всего о неумении обращать внимание на важные детали, проявлять внимательность и задумываться о последствиях. Анонимы, ретиво добивающиеся разоблачений революционеров, не стремились перепроверить слухи и предположения, яв-
ляющиеся основой многих их доносов; полицейские надзиратели, получая задание проверять большое количество тенденциозных и даже курьезных сообщений, переставали обращать внимание на здравые голоса серьезных информаторов. Во-вторых, полицейским нижнего звена, осуществляющим надзор за различными районами города Москвы, часто не хватало общей выучки и профессиональной грамотности. Одной из причин этого являлся кадровый голод и общая нехватка профессионалов практически во всех сыскных учреждениях Российской империи дореволюционного периода. Судя по документам фонда МОО, зачастую нижними чинами сыска служили армейские резервисты или бывшие матросы. Степень их благонадежности в Москве определяло охранное отделение, в которое поступали запросы начальника резерва Московской столичной полиции подобного содержания: «Запасной канонир 2 гренадерской Артиллерийской бригады, происходящий из крестьян Ковенского уезда, Батиголоской волости, Полипского Общества, Михаил Францевич Богданас, 26 лет, обратился ко мне с просьбой о приеме его на службу во вверенный мне Резерв, в городовые, вследствие чего прошу сделать надлежащее снощение с надлежащими властями о сообщении сведений благонадежности Богданас за время его службы матросом в городе Кельсе по реке Неман с 16-летнего возраста до 1907 года. Фамилии пароходовладельца не помнит» [43]. После подтверждения Московским охранным отделением благонадежности (состоящей из выявления возможных связей с революционными группами по запросу в Департамент полиции) кандидат мог приступить к службе. По документам не выявляются вступительные испытания, собеседования на предмет знания особенностей службы, описание характерных особенностей новых сотрудников. Также ничего неизвестно о прикреплении к новичкам более опытных сотрудников. Подобное попустительство в кадровой политике приводило к тому, что полицейские надзиратели порой сливались с тем обществом, за которым должны были наблюдать. Пьянство, бессодержательные отчеты, пренебрежение служебными обязанностями и откровенное нежелание осуществлять наблюдение за подозрительными личностями, прочитывающееся в формулировках «не представилось возможным выяснить», - было не только следствием формального набора нижних чинов полиции, но и причиной откровенного хаоса на вверенных их участках: неприкрытой раздачи революционных прокламаций, прилюдных оскорблений императорской семьи, повсеместного распространения оружейных складов (во всяком случае, в сознании анонимов). Увеличение количества анонимок на одни и те же темы свидетельствовало, с одной стороны о том, что их авторы не чувствовали себя в безопасности, а с другой - о схожих ощущениях полицейских надзирателей. В фонде МОО за 1910-1911 гг. мы находим неединичные сообщения о нападениях на приставов и полицейских надзирателей. Департамент полиции не мог обеспечить безопасность нижних чинов полиции: их по-прежнему было недостаточное количество, они по-прежнему мало чем отличались от малограмотных обывателей, их по-прежнему плохо контролировали.
Примечания и список литературы
1. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 1907. Д. 44. Л. 15-16.
2. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 29. Д. 44. Л. 256.
3. Ф. 63. Оп. 29. Д. 44. Л. 385-386.
4. Там же. Л. 292.
5. Там же. Л. 239.
6. Там же. Л. 53.
7. Там же. Л. 57.
8. Там же. Л. 59-60.
9. Могилевский К. Столыпин и модернизация России // Родина. 2012. № 4. С. 9.
10. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 29. Д. 44. Л. 121.
11. Там же. Л. 32.
12. Там же. Л. 478.
13. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 31. Д 44. Л. 289.
14. Там же. Оп. 29. Д. 44. Л. 454.
15. Там же. Л. 147.
16. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 31. Д. 57. Л. 76.
17. Там же. Д. 44. Л. 382.
18. Там же. Л. 223.
19. Там же. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 29. Д. 44. Л. 77.
20. Ф. 63. Оп. 30. Д. 44. Л. 92.
21. Там же. Л. 94.
22. Там же. Л. 138.
23. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 31. Д. 44. Л. 302.
24. Там же. Оп. 30. Д. 44. Л. 206.
25. Там же. Л. 483.
26. Там же. Л. 486.
27. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 31. Д. 57. Л. 129.
28. Там же.
29. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 29. Д. 44. Л. 327.
30. Там же. Л. 350.
31. Там же. Ф. 63. Оп. 31. Д. 57. Л. 49.
32. Там же. Оп. 31. Д. 44. Л. 305.
33. Там же. Л. 260.
34. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 30. Д. 44. Л. 5.
35. Там же. Оп. 29. Д. 44. Л. 290.
36. Там же. Л. 506.
37. Там же. Л. 356.
38. Там же. Л. 441-442.
39. Там же. Оп. 30. Д. 44. Л. 110.
40. Там же. Л. 111.
41. Там же. Л. 46.
42. Там же. Оп. 31. Д. 33. Л. 114.
43. ГАРФ. Ф. 63. Оп. 31. Д. 33. Л. 113.
Notes and References
1. GARF. F. 63. Inv. 1907. File 44. Sh. 15-16.
2. GARF. F. 63. Inv. 29. File 44. Sh. 256.
3. F. 63. Inv . 29. File 44. Sh 385-386.
4. Ibid. Sh. 292.
5. Ibid. Sh 239.
6. Ibid. Sh. 53.
7. Ibid. Sh. 57.
8. Ibid. Sh. 59-60.
9. Mogilevskij K. Stolypin i modernizatsiya Rossii [Stolypin and the modernization of Russia] // Homeland -Rodina. 2012, No. 4, p. 9.
10. GARF. F. 63. Inv. 29. File 44. Sh. 121.
11. Ibid. Sh. 32.
12. Ibid. Sh. 478.
13. GARF. F. 63. Inv. 31. File 44. Sh. 289.
14. Ibid. Inv. 29. File 44. Sh. 454.
15. Ibid. Sh. 147.
16. GARF. F. 63. Inv. 31. File 57. Sh. 76.
17. Ibid. File 44. Sh. 382.
18. Ibid. Sh. 223.
19. Ibid. GARF. F. 63. Inv. 29. File 44. Sh. 77.
20. F. 63. Inv. 30. File 44. Sh. 92.
21. Ibid. Sh. 94.
22. Ibid. Sh. 138.
23. GARF. F. 63. Inv. 31. File 44. Sh. 302.
24. Ibid. Inv. 30. File 44. Sh. 206.
25. Ibid. Sh. 483.
26. Ibid. Sh. 486.
27. GARF. F. 63. Inv. 31. File 57. Sh. 129.
28. Ibid.
29. GARF. F. 63. Inv. 29. File 44. Sh. 327.
30. Ibid. Sh. 350.
31. Ibid. F. 63. Inv. 31. File 57. Sh. 49.
32. Ibid. Inv. 31. File 44. Sh. 305.
33. Ibid. Sh. 260.
34. GARF. F. 63. Inv. 30. File 44. Sh. 5.
35. Ibid. Inv. 29. File 44. Sh. 290.
36. Ibid. Sh. 506.
37. Ibid. Sh. 356.
38. Ibid. Sh. 441-442 turn.
39. Ibid. Inv. 30. File 44. Sh. 110.
40. Ibid. Sh. 111.
41. Ibid. Sh. 46.
42. Ibid. Inv. 31. File 33. Sh. 114.
43. GARF. F. 63. Inv. 31. File 33. Sh. 113.
