CC BY
147
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 2
ЯЗЫК, ПОЗНАНИЕ, КУЛЬТУРА Ю.Б. Кузьменкова
АНГЛИЙСКАЯ И РУССКАЯ ВЕЖЛИВОСТЬ
В КОНТЕКСТЕ КУЛЬТУРНЫХ ТРАДИЦИЙ
В настоящее время наблюдается повышенное внимание со стороны самых различных слоев общества к проблемам англоязычного вежливого общения: они становятся предметом научных монографий и диссертационных исследований, интерес к ним проявляют бизнесмены и авторы школьных учебных пособий. И это вполне закономерно: знание правил речевого поведения во многом способствует возникновению взаимопонимания. В свете стратегической направленности британского общения1 становится понятным акцент на его внешней стороне, чем, в частности, объяснима и набирающая силу идеология политкорректности, которая облегчает успешное достижение коммуникативной цели. Манипуляция собеседником при помощи речеповеденческих стратегий, широко распространенное обращение к иносказательности, умение при необходимости завуалировать нелицеприятное содержание, не касаясь истинного состояния дел, призваны продемонстрировать стремление к социальной гармонии. Очевидно, что такое восприятие вежливости характерно для представителей индивидуалистических культур, с их заботой о сохранении privacy. Однако часто встречающиеся рассуждения отечественных авторов о том, что в указанных культурах развито более внимательное (по сравнению с русской) отношение к человеку, представляется не вполне обоснованным.
Как известно, трактовка вежливости отражает национальное своеобразие речевого поведения, и соответственно "кросскультур-ные вариации в системах вежливости могут свидетельствовать о глубоко заложенных различиях культур"2. Сами же "системы вежливости" в их современном понимании возникли относительно недавно, в период буржуазных революций на Западе. В России они начали интенсивно развиваться в Петровскую эпоху и последующие десятилетия, отражая необходимость в формировании новой, европеизированной элиты3. В более ранние времена существующие межличностные отношения регулировались посредством принципов, изложенных в "Домострое", и православное мировоззрение определяло этические нормы социального взаимодействия, основанные на христианских заповедях, которые сформировали в русском сознании "действенное" внимание, исходящее из принципов любви к ближнему, сочувствия, сострадания и взаимопомощи,
весьма далекое от прагматически ориентированного рационального поведения западного человека.
Для понимания глубинных различий, лежащих в основе русской и западноевропейской систем вежливости, необходим хотя бы беглый ретроспективный взгляд на характерное для рассматриваемых культур восприятие и формирование этикетных норм, в связи с чем следует обратиться к эпохе Средневековья, с ее традиционными "нравственными кодексами". Представляется возможным сослаться на результаты некоторых авторитетных исследователей русских литературных памятников4, которые могут раскрыть интересующий нас аспект проблемы.
Как известно, традиция средневековых "домостроев" перекликается с древнегреческими трактатами и наставлениями и с более поздней византийской традицией, восходящей к христианским поучениям "святых отец". Появившиеся в XIII в. в странах Западной Европы, к XVI в. (времени появления "Домостроя" на Руси) они имели уже широкое распространение, и даже простое сопоставление ключевых положений дает возможность выявить весьма существенные различия5. Так, М. Осовская6 к основным поведенческим требованиям относит способность "управлять собственным телом, своими страстями, своим имуществом, своим временем. Обращать в свою пользу дружбу. Уметь даже из общения с дурными людьми что-то извлечь для себя... Требование владеть собой сочетается с верой в возможность овладеть и своим окружением" (ср. манипулятивность). В русском "Домострое" подобной решительности нет, однако требование порядка, умеренности, спокойствия и кротости сближает его с упомянутыми памятниками.
По мнению В.В. Колесова, "Домострой" на фоне его западноевропейских аналогов — это "чин", т.е. свод, регламентирующий последовательность и этикетность всех, даже обычных, домашних дел, дробность описания которых и выражает потребность вникнуть в суть, увидеть сущность каждого дела, разглядеть за ним глубокий нравственный смысл. Показательно также различие в основополагающих установках: враждебность окружающего мира не является таковой для "Домостроя", в котором ощущается (нередко настороженная в силу возможных подстерегающих опасностей) доверчивость ко всему, что вокруг; возможность выйти за пределы своего "двора" всегда имеется в виду, поощряется и всемерно поддерживается.
В.П. Андрианова-Перетц, основываясь на изучении различных источников, выделяет следующие типичные требования к поведению средневекового русского человека: умение владеть своими чувствами, быть искренним, нелицеприятным в отношениях с окружающими, обращаться со словом с осторожностью, помня его силу (которая может быть и полезна и вредна человеку), помогать каждому нуждающемуся, не рассчитывая, "достоин" ли тот
помощи7. Различные исследователи "Домостроя" сходятся во мнении, что независимо от современных оценок все его разделы проникнуты нравственным чувством: совестливости — и осторожности, щедрости — и осмотрительности и т.д., но всегда — искренности, даже если речь заходит о вещах, которые современное ханжество предпочитает замалчивать.
Все это обусловливало особый характер "психической среды", в корне отличавшейся от западноевропейской, в первую очередь ориентированной на рациональное действие. "Язык и вера надолго остались той чертой, за которую нельзя было допустить никакого иноземного влияния, чтобы не стала на земле смута"8. Отсутствие лицемерных масок в представлении и при истолковании привычных норм жизни9 — особая черта "Домостроя", объяснимая, по мнению В.В. Колесова, убежденностью в вечности существующего порядка вещей. Место личности во всех социальных ее проявлениях занимает личина, т.е. маска, ритуально ограничивающая определенными функциями ту или иную ипостась личности, — не случайно здесь говорится об образе (внешнем сходстве), а не о подобии образцу10.
Таким образом, подчинение "от века" установленному порядку было для русского человека в определенной степени естественным следствием воспитания его внутренних качеств, и его поведение определялось прежде всего сущностными моментами, которыми диктовались те или иные формы приличия и этикетного общения. Неудивительно, что выбор критериев оценки общепринятых норм межличностного взаимодействия представляет разительный контраст с западноевропейскими.
В Европе на рубеже Нового времени поведение человека в обществе было обусловлено его социальным статусом (всем известным), и при дворе абсолютного монарха, где правила речевого общения вписывались в семиотику общественной иерархии, этикет и вежливость постепенно становились предметом обучения и кодификации и начинали играть двоякую роль, позволяя говорящему выразить уважение к собеседнику и одновременно подчеркнуть изысканность своего собственного воспитания11, обнаруживая "стратегическую" направленность и приоритетность внешних формальных компонентов.
В XVIII в. — веке "обезличенности" — появление нового среднего сословия привело к пересмотру сложившихся этикетных норм. По мнению одного из исследователей той эпохи, Р. Сеннета, поведение и внешний облик буржуа становятся весьма "театрализованными" и выход на улицу напоминает выход на сцену. Люди в те времена были в меньшей степени изолированы, более общительны (и, например, встречаясь на променадах и в кофейнях (за доступные для каждого деньги), могли часами обсуждать мелочи повседневной жизни с незнакомцами), при этом социальная принадлежность,
хотя и очевидная для взгляда, из соображений приличия тактично замалчивалась12. Общение городского буржуа в этот период напоминало некую разведку, целью которой было узнать побольше об окружающих, не выдавая себя. Как пишут об этом американские исследователи, "XVIII century urban dweller was preoccupied with the need to know who others were without giving away too much about the self"13.
Стиль речи также был манерным и вычурным14. Широкое использование "дежурных" выражений, пригодных на все случаи жизни, формул вежливости (предписывавших в числе прочего избегать "перехода на личности") также свидетельствовало о рациональной направленности этикетного поведения и соблюдения внешних приличий. Еще в 1747 г. лорд Честерфильд писал своему сыну: "Of all things banish egotism out of your conversation, and never think of entertaining people with your own personal concerns or private affairs; though they are interesting to you, they are tedious and impertinent to everybody else"15. Современные цели коммуникации, связанные с индивидуальным самовыражением и самораскрытием личности (как проявления эгоизма), в те времена еще не получили распространения. Представляется, что такой стиль поведения, с характерной для него высокой степенью обезличенности, отражавшейся как во внешнем виде, так и в манере речи (с целью замаскировать, усреднить и нивелировать остатки классовых различий), лег в основу того унифицированного подхода, на базе которого создавались правила этикетного обращения (или, иначе говоря, коммуникативной вежливости).
Что же касается России, то можно констатировать, что, "прорубив окно в Европу", Петр Первый открыл доступ вышеотмечен-ным "иноземным влияниям", сделав шаг к освобождению человеческой личности от "гнета и принуждения" религии. При этом, как подметил еще И.А. Крылов, русские помещики, в отличие от дворян, в большинстве своем предпочитали коротать время "в дружеской беседе", а не "ездить по этикету зевать в большие дома"16. В дальнейшем протест против "мертвящей схемы условной добродетели" (возникшей вследствие падения нравов и "принуждения к добру" на фоне возрастающего стремления к утехам мирской жизни) нередко выливался в уродливые формы пьянства и сплетен, а также в чрезмерную доверчивость как реакцию на ригоризм недоверия к посторонним17. Ослабление "нравственной узды" (сдерживавшей, например, своеволие как манифестацию "нравственной свободы человека"18) неизбежно требовало скрывать "естественные" проявления (эгоизма) под маской приличия, "хороших манер" и вежливого обхождения, постепенно усугубляя разрыв между сущностной и формальной сторонами поведения, в результате которого, по словам В.В. Колесова, "нравственность стала моралью, а нрав и обычай сгустились в тот самый закон, которому наши
предки не очень-то доверяли, предпочитая норме добрый старый обычай"19.
Любопытно в этой связи наблюдение Н.А. Ерофеева, отметившего, что если в XVIII в. в русском обществе (преимущественно под влиянием "моралистов", отразившимся в английской литературе) бытовало представление об англичанах как о "безупречно честных, порядочных и религиозных", то в XIX в. по мере пополнения сведений о представителях данной нации сложившееся мнение об их "высоком нравственном облике" существенно трансформируется. Стремлением как-то примирить противоречивость восприятия, "вероятно, и объясняется появление нового мотива в оценке англичан: их начинают обвинять в лицемерии. Ход мыслей был примерно таков: этому народу человеческие пороки свойственны не в меньшей степени, чем другим, но в отличие от остальных они умело их скрывают под личиной религиозности и благопристойности. В середине XIX в. мнение об английском ханжестве получило довольно широкое распространение, внося существенную поправку в этнический стереотип"20.
По мере социального развития и размывания традиционных основ — религиозных верований, представлений о незыблемой социальной иерархии — место речевого этикета подверглось коренному переосмыслению, и, по мнению многих исследователей, в современной (особенно городской) культуре индустриального и постиндустриального общества этикетные нормы вежливости рассматриваются в чисто прагматическом аспекте, как средство достижения коммуникативной цели — привлечь внимание собеседника, продемонстрировать ему свое уважение, вызвать симпатию, создать комфортабельный климат для общения21.
Понятие вежливости, получившее в настоящее время широкое распространение в научном обиходе, британцы трактуют как "преднамеренное стратегическое поведение индивида, направленное на удовлетворение собственных желаний и желаний другого лица в случае угрозы..."22, а саму систему вежливости — как совокупность коммуникативных стратегий (и более конкретных речеповеден-ческих тактик). В русле данного подхода Т.В. Ларина предлагает следующее определение вежливости: "национально-специфическая коммуникативная категория, содержанием которой является система ритуализованных стратегий коммуникативного поведения (языкового и неязыкового), направленных на гармоничное, бесконфликтное общение и соблюдение общественно-принятых норм при интеракциональной коммуникации (установлении, поддержании и завершении межличностного контакта) и определяющих выбор наиболее оптимальных коммуникативных средств; ...вежливость — это соблюдение баланса, равновесия между интимностью и дистантностью, асимметричностью отношений и равенством;
невежливость — это нарушение данного баланса"23 (курсив наш. — Ю.К.). Не вызывает сомнения, что содержание данной категории полностью реализуется в англоязычном общении. Интересно, однако, проследить, в какой мере эти определения могут быть приложимы к русской коммуникативной культуре.
Отечественные исследователи справедливо считают, что "существенные различия современного русского и английского вербального поведения касаются содержания и форм реализации коммуникативной категории вежливости, которая по-разному трактуется представителями разных культур"24. Следует, однако, отметить, что для понимания глубинного смысла вежливости в традициях рассматриваемых культур обращения к толковым словарям (на чем преимущественно основываются вышеупомянутые выводы) оказывается недостаточно. Анализ данных этимологий позволяет уточнить культурный компонент значения сопоставляемых понятий — англ. polite и рус. вежливый. Так, в словаре Вебстера25 отмечается, что слово polite (showing good manners toward others, as in behaviour, speech etc., refined or cultured от Lat. politus, ptp. polire = to polish) попало в английский язык в середине Xv в. через французский, в котором значение слова poli связывалось с блеском отполированной поверхности и затем стало использоваться в переносном смысле: qui observe les convenances sociales26; слово этикет (в современном его понимании) использовалось в английском языке уже в середине XvIII в. Таким образом, в основе "преднамеренного стратегического поведения" современного "индивида" была изначально заложена ориентация на внешнюю, формальную сторону поведения, предполагающую наличие хороших манер и соблюдение условностей, что и отразилось в старинной поговорке manners makyth man. Показательно при этом, что в повседневном общении (с близкими и знакомыми) британцы не столь часто обращаются к изысканным манерам (как склонны утверждать отечественные исследователи), "приберегая" показную любезность для общения "на публику". Как они сами об этом пишут, "the British are not routinely polite to each other — a habit that can be oppressive in other cultures; they are good 'on parade' when they have to be, though they might grumble"27.
Для носителя русской культуры в современном определении вежливости ("соблюдение правил приличия, воспитанность, учтивость"28) прежде всего акцентируется не показное внимание и забота (ср. англ. showing consideration for others), а уважение и более почтительные формы общения, распространенные в случаях возрастной и социальной асимметрии (ср. выше восприятие иерархии). Однако этимологический словарь29 позволяет также установить, что рус. вежливый, совесть и (более позднее) сознание восходят к единому корню — ßh^hm (знать), и исторически человеком вежливым был прежде всего человек сведущий, знающий, опытный
и в то же время совестливый. В определенном смысле это отражает синкретизм сознания средневекового русского человека, для которого мыслительная, морально-этическая и поведенческая стороны человеческой деятельности длительное время оставались нераздельны и "сам ритуал поведения человека в обществе совмещал в себе особенности церковного и светского отправления дел"30.
Какими же знаниями должен был обладать "воспитанный" и "вежливый" русский человек? В.О. Ключевский в своей работе "Два воспитания" подчеркивал, что для русских была характерна ориентация прежде всего на "воспитание души" (в отличие от позднейших типов школы с установкой на образование, т.е. получение знаний). По его мнению, «педагогия "Домостроя" выбивала автоматическую совесть, а педагогия XVIII в., говоря ее словами, сооружала... автоматическое сердце»; при этом неудивительно, что добродетель воспринималась "как автоматический моцион нравственного чувства"31. В свете этого становится еще более очевидным, почему для русского человека (на что позднее указывал Н.О. Лосский) чуждая автоматизма "жизнь по сердцу" предполагает общение "без условностей, без внешней привитой вежливости, но с теми достоинствами вежливости, которые вытекают из чуткой естественной деликатности"32.
Говоря о различии установок на воспитание, уместно еще раз вернуться к различиям ключевых понятий двух культур — русской и западной. Так, В.В. Колесов, в частности, уточняет, что две кальки с одного и того же греческого слова, заявленного в посланиях апостола Павла, попали к нам в разное время: непосредственно с греческого как совесть и через латинское посредство (в XVIII в.) как сознание. Означая по существу одно и то же, книжные термины, наполнившись новым смыслом, выражают то самое различие в установке на воспитанность души (т.е. совесть) или на простое знакомство с нею при акценте на интеллект. История хорошо показала, чем сознательный человек отличается от совестливого33. Таким образом, традиционно в русской коммуникативной культуре понятие вежливость относилось к сфере морально-этической, к воспитанию "внутреннего человека", что отчасти сохранилось и в более поздних, и в современных подходах к воспитанию (ср., например, как учили детей различать, что такое хорошо и что такое плохо, что в свою очередь отсылает нас к вопросу о различении добра и зла). И даже в наше время соблюдение правил вежливого общения (в отличие от англо-американской традиции) не рассматривается в чисто прагматическом аспекте (как средство достижения коммуникативной цели); именно поэтому в русскоязычном общении, несмотря на то что "показушная" сторона вежливости нередко демонстрируется "на людях", внешняя, "этикетная" сторона не акцентируется.
Представляется, что по мере ослабления "нравственных узд" в коммуникативном поведении россиян начали превалировать элементы естественности и получило распространение простое доверительное и сердечное общение среди равных (на фоне "дифференцированного" уважения к старшим). Этому вежливому общению чужд рациональный "стратегический" подход, основанный на всемерной защите прав личности и равенства, а также стремление к "соблюдению баланса, равновесия" (т.е. созданию бесконфликтной атмосферы на основе компромисса). К тому же нарушение этого баланса (например, обусловленное изменением коммуникативного контекста) не является непременным признаком отсутствия вежливости (в русском понимании этого слова); более того, как справедливо замечает Т.В. Ларина34, вежливость нередко ассоциируется в русском сознании с действенным вниманием (в отличие от демонстративного, западного). И в самом деле, выражая, например, сочувствие, россиянин, руководствуясь в первую очередь "велением сердца" и полагаясь на интуицию, вряд ли будет придерживаться какой-то заранее намеченной линии поведения. Думается, что используемый им в таких случаях набор речевых конструкций и формул, поддающихся обобщению и систематизации с лингвистической точки зрения, годится для обучения иностранцев, но не является "стратегическим" подспорьем, поскольку рационализм и тактика несовместимы с сердечностью и искренностью.
Что же остается приемлемым для россиян в вышеприведенном определении вежливости? Соблюдение ритуализованных общественно принятых норм безусловно, но в российской культуре это относится преимущественно к этикетному общению (а вежливость не ограничивается сферой этикета), что в целом дает основания усомниться в возможности трактовки категории вежливости в русскоязычной культуре как "чисто" коммуникативной, поскольку морально-этический "компонент" трудно вписать в рамки рационального подхода. В свете вышеуказанного становится очевидной невозможность выбора единого (одинаково приемлемого для россиян, британцев и американцев) критерия при определении этих норм.
Таким образом, предпринятый нами историко-этимологический экскурс — при всей его краткости и фрагментарности — позволяет тем не менее хотя бы пунктирно обозначить весьма существенные различия в стилях общения и в целом свидетельствует о динамическом характере самих систем вежливости в традициях рассматриваемых лингвокультур. Вежливое русскоязычное общение в его современной трактовке предполагает уважительность и тактичность, доверчивость к слову и сердечность — "регулируемые" в зависимости от контекста ситуации на основе интуиции и статусной дифференциации коммуникантов; "этикетная" вежливость ограничивается преимущественно сферой официального общения.
Вежливость в современных англоязычных культурах ориентирована на стремление сохранить лицо (и privacy), дистанцироваться от собеседника и найти компромисс, обеспечивающий необходимую комфортную атмосферу "гармоничного" бесконфликтного общения, "соблюдая баланс между интимностью и дистантностью, асимметричностью отношений и равенством" на основе "стратегического" подхода35.
В отношении самого "стратегического" подхода, в настоящее время приобретающего — не без влияния англоговорящих коллег — все большую популярность и у отечественных исследователей речевой коммуникации, следует отметить, что его границы по определению соотносятся с намерениями и целеустановками собеседников. Безусловно, в практике русскоязычного общения, особенно социального, широко (и осознанно) используются различные стратегии с целью речевого воздействия — убеждения, просьбы, поощрения и пр. Распространяется подобный подход и в другие сферы. Представляется, однако, что ставить во главу угла тезис о том, что вся речевая коммуникация — это стратегический процесс (как это делает, например, в своем исследовании О.С. Иссерс36), равнозначно тому, чтобы полностью перейти на позиции рационалистического подхода, лишая человеческое общение таких отнюдь не стратегических, но исключительно важных составляющих, как интуиция и тактичность, спонтанность выражения эмоций, непосредственное участие, неподдельный интерес. Иными словами, "загнать" в конечном счете процесс естественного реального общения в заранее планированные рамки, контролируемые с позиций рассудочности.
В качестве обобщения можно констатировать, что в основе англоязычной коммуникации лежит ритуализованность, а русскоязычной — естественность, что является очередным подтверждением наличия "глубоко заложенных кросс-культурных различий", обусловивших принятые в данных социумах нормы коммуникативного поведения, а рассмотрение вежливого общения в исторической и этнокультурной перспективе позволяет с большей очевидностью продемонстрировать его национальное своеобразие.
Примечания
1 Это отчетливо просматривается в работах авторов "универсальной теории вежливости" и их последователей, см., например: Brown P., Levinson S. Politeness: Some Universals in Language Usage. Cambridge: CUP, 1987; Iidem. Universals in Language Usage: Politeness Phenomena // Questions and Politeness Strategies in Social Interaction / Ed. E. Goody. N.Y.: Cambridge University Press, 1978.
2 Blum-Kulka S. Indirectness and Politeness in Requests: Same or Different? // Journal of Pragmatics. 1987. N 11(2). P. 131—146.
3 Ср. появление "пособий" по этикету, таких, как, например, "Юности честное зерцало", "Приклады, како пишут комплементы разные". Любопытно в этой связи, что подобные пособия прямо восходят к традиционным нравоучитель-
ным сборникам (ср., например, "Измарагд"); греческое слово смарагд означает "изумруд", который в древности выполнял роль увеличительного стекла, применяемого как очки; отсюда позднее еще один тип сборников, использующих в своих названиях слово "зерцало", чтобы дать возможность рассмотреть человеческие добродетели под увеличительным стеклом, взглянуть на себя в зеркало (см. подробнее: Колесов В.В. Домострой как памятник средневековой культуры // Домострой. Сер. "Литературные памятники" РАН. СПб., 1994. С. 316).
4 См., например: Колесов В.В. Указ. соч. С. 301—357; Андрианова-Перетц В.П. Человек в учительной литературе Древней Руси // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 27. Л., 1972; и др.
5 Западнославянские, особенно польские, домострои также перекликаются с западноевропейскими и, по мнению исследователей, отражают "общеевропейскую ренессансную моду, подчеркивая обостренный интерес к человеческой личности"; гуманистические тенденции хотя и прослеживались, однако ослаблялись по мере их распространения с юго-запада Европы на северо-восток. Так, например, в сочинении поляка Н. Рея "Жизнь хозяйственного человека" (1567) проявляются извиняющиеся интонации (например, по поводу радости от того, что нечто получено "даром") автора, "интеллигентного человека, вынужденного думать о прозаических вещах в их прагматическом смысле" (вынужденного также, сглаживая гуманистические идеи своих источников и постепенно внедряя их в национальное сознание, усиленно цитировать Писание, поскольку чрезмерное развитие рационализма угрожало вере и церкви).
6 См.: Осовская М. Рыцарь и буржуа // Исследование по истории морали. М., 1987. С. 373—396.
7 См.: Андрианова-Перетц В.П. Указ. соч. С. 45.
8 Ключевский В.О. Очерки и речи. М., 1913. С. 388.
9 Так, например, отмечают "двуединое" отношение к "скопидомству", в котором, с одной стороны, отражается эгоизм натурального хозяйства, а с другой — откровенность в проявлениях такого эгоизма, что "в известном смысле обезоруживало его злонамеренность" (Буслаев Ф.И. Русская народная поэзия. СПб., 1861. С. 475).
10 См.: Колесов В.В. Указ. соч. С. 336.
11 См.: Байбурин А.К., Топорков А..Л. У истоков этикета: Этнографические очерки. Л., 1990.
12 Sennett R. The Fall of Public Man. N.Y.: Random House, 1974.
13 Trenholm S., Jensen A. Interpersonal Communication. 2nd ed. Wadsworth Publishing Company, 1991. Р. 108.
14 Интересно, что истоки такой стилистики обнаруживаются уже в эпоху Средневековья, о чем свидетельствуют результаты сопоставительного анализа формы и изложения, характерные для домостроев. По контрасту с польским сборником, в котором уделяется немало внимания внешним атрибутам и стиль которого изобилует риторическими приемами, а иногда достигает предельных степеней манерности, русский "Домострой" написан серьезным и спокойным человеком, презирающим сложность выражения и стилистические ухищрения, в традициях средневековых измарагдов, язык которых восхищал таких стилистов, как Л.Н. Толстой и Н.С. Лесков. При этом показательно, что внешние атрибуты (например, застолья — сервировка, размещение гостей за столом) удостаиваются лишь краткой ссылки на Евангелие (напоминанием о том, что в гостях не следует самому садиться во главе стола, если не пригласят), поскольку такие привычные детали незачем писать "для памяти". В то же время, тщательно расписывая меню в зависимости от церковных праздников и служб, автор обращает внимание не на результат (готовое для потребления блюдо, ср. французскую традицию), а на саму последовательность ритуала, чтобы и в этом
отношении не ударить лицом в грязь. Сам же ритуал поведения совмещает в себе особенности церковного и светского отправления дел и определяет единство общества (см. подробнее: Колесов В.В. Указ. соч.).
15 Цит. по: Trenholm S., Jensen A. Op. cit.
16 Крылов И.А. Почта духов // Избр. соч. М., 1995. С. 17.
17 См.: Колесов В.В. Указ. соч. С. 333.
18 Забелин И.Е. Домашний быт русских цариц. М., 1869. С. 88.
19 Колесов В.В. Указ. соч. С. 356.
20 Ерофеев Н.А.. Туманный Альбион. М., 1982. С. 231.
21 См.: Байбурин А.К., Топорков А..Л. Указ. соч.
22 Blum-Kulka S. Op. cit.
23 Ларина Т.В. Категория вежливости в английской и русской коммуникативных культурах. М., 2003. С. 17.
24 Стернин И.А., Ларина Т.В, Стернина М.А. Очерк английского коммуникативного поведения. Воронеж, 2003. С. 144.
25 Webster's Encyclopaedic Unabridged Dictionary of the English Language. N.Y.: Random House Value Publishing Inc., 1996.
26 Petit Larousse Dictionnaire Encyclopedique pour tous. Librairie Larousse. Paris, 1972.
27 Norbury P. Culture Smart! Britain. L.: Kuperard, 2003. Р. 66.
28 Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. Аз. М., 1995.
29 См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. / Пер. с нем. О.Н. Трубачева. М., 1987.
30 Колесов В.В. Указ. соч. С. 327.
31 Ключевский В.О. Указ. соч. С. 243.
32 Лосский Н.О. Характер русского народа // Посев. 1957. Кн. 1. С. 25.
33 Там же. С. 340.
34 См.: Ларина Т.В. Указ. соч. С. 145.
35 Любопытно, что за рубежом нашли практическое применение стратегиям вежливости в... общении с преступниками. В настоящее время американскими полицейскими выдвинута современная коммуникативная философия, основанная на системе вербальных тактик, разработанной Дж. Томпсоном (бывшим полицейским, а ныне английским профессором). Названная вербальным дзюдо, она нацелена на достижение компромисса между правоохранительными органами и гражданами, что достигается посредством словесного убеждения и поддержания "профессионального лица". Стратегическая вежливость оказывается весьма действенной в общении с правонарушителями: так, например, фраза "Извините, но мне просто необходимо с вами переговорить" вместо "Ну-ка, подойди сюда" может изменить стереотипное развитие событий и позволяет держать ситуацию под контролем (см. подробнее: Скотт Б. Вербальное дзюдо — путь к победе // Police (USA). 2000. N 8. P. 54—56; Переводы материалов о практике деятельности правоохранительных органов зарубежных стран. № 16. Безопасность сотрудников полиции. М., 2001. С. 32—37).
36 См.: Иссерс О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. М., 2003. С. 10.
Résumé
The article highlights some most important distinctive features of Russian and British politeness. Considered in retrospective through the prism of cultural traditions those communicative dominants help to throw light on existing cross-cultural variations in approaches to polite verbal behaviour, the background knowledge assisting in effective social tinteraction.
2 ВМУ, лингвистика, № 2
