CC BY
38
https://www.diegesis.uni-wuppertal.de/index.php/diegesis/artide/view/84 (Date of access: 20.05.2020.)
22. Шпайдель К. Может ли единственная статическая картина рассказывать историю? Определения нарратива и ложная проблема времени в отношении одной статической картины.
Speidel K. Can a single still picture tell a story? Definitions of narrative and the alleged problem of time with single still pictures // Diegesis: Interdisziplinäres E-Journal für Erzählforschung = Diegesis: Interdisciplinary e-journal for narrative research. - Wuppertal, 2013. - N 1. - URL: https://www.diegesis.uni-wuppertal. de/index.php/diegesis/article/view/128 (Date of access: 20.05.2020.)
23. Эмпирические подходы к повествованию.
Empirical approaches to narrative / Ed. by Bortolussi M., Dixon P., Sommer R. // Diegesis: Interdisziplinäres E-Journal für Erzählforschung = Diegesis: Interdisciplinary e-journal for narrative research. - Wuppertal, 2016. - N 1. - URL: https://www.diegesis.uni-wuppertal.de/index.php/diegesis/issue/view/11 (Date of access: 20.05.2020.)
ЛИТЕРАТУРНЫЕ СВЯЗИ И ВЛИЯНИЯ, СРАВНИТЕЛЬНОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
2020.03.004. КРАСАВЧЕНКО Т.Н. АНГЛИЧАНЕ И ЧЕХОВ. КОММЕНТАРИЙ Д.П. МИРСКОГО. (Статья).
Ключевые слова: история критики; межкультурная коммуникация; английская и русская литература.
Русский литературовед и литературный критик Д.П. Свя-тополк-Мирский (1890-1939) с 1921 г. и до возвращения в Россию в 1932 г. жил в эмиграции в Лондоне, где вел курс русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета, публиковал на английском статьи в разных журналах и издал до сих пор пользующиеся авторитетом среди англоязычных русистов исследования: «Пушкин» («Pushkin», 1926), «Современная русская литература» («Contemporary Russian literature», 1926), «История русской литературы до смерти Достоевского» («History of Russian literature from the earliest times to the death of Dostoevsky», 1927); несколько антологий русской поэзии. Он печатался в английских журналах, в частности во влиятельном модернистском журнале «Критерион», который с 1922 по 1939 г. издавал Т.С. Элиот.
В 1927 г. Д. Мирский опубликовал в «Критерионе» статью «Чехов и англичане»1.
По мнению Мирского, культ Чехова в Великобритании создала интеллигенция - этим русским словом и понятием, фактически введя его в британский обиход, он назвал британских интеллектуалов 1910-1920-х годов.
«Культ Чехова» Мирский объясняет откликом на состояние умов в послевоенной Англии, порожденным отказом от «героических ценностей», и в этом Чехов понятен англичанам, ибо доводит до предела традицию английского «апостола негероического» Сэмюэля Батлера. В сущности, английское предпочтение негероического, воплотившееся для англичан в Чехове, оказалось на первом плане вскоре после начала Первой мировой войны (ее в Британии называют Великой войной) и усилилось после нее. Английских интеллектуалов, как поясняет Мирский, в фигуре Чехова привлекали прежде всего два начала - этическое и эстетическое. Этическое определяется отношением Чехова к цивилизации как к системе негативных ценностей, что наиболее очевидно в его письмах, в частности к брату Николаю. Эстетическое воплощается в его стиле, его повествовательном методе, свободном от всего острого и яркого, не позволяющем ничему «случаться», а только спокойно и неброско «становиться». Д. Мирский считает технику Чехова самым зрелым и поздним плодом русской реалистической школы XIX в.
На его взгляд, литературный феномен Чехова в Англии не с кем сравнить: в английской литературной традиции не мог возникнуть кто-либо, подобный Чехову, ибо в Англии даже в самых верных последователях Чехова сохраняется «елизаветинский Адам», тогда как в России Чехов никогда бы не появился, не будь ранее Тургенева и Гончарова. Для русских Чехов связан с определенной «ситуацией» 1880-х годов, и в основе его этики - отказ революционеров 1870-х от героической деятельности и погружение в рутину негероической жизни.
«Ситуация», в которой Чехов так «подошел» англичанам, была совершенно иной, чем в России. Однако культурный англи-
1 Mirsky D.S. Chekhov and the English // Monthly Criterion. - L., 1927. -Vol. 4, N 4. - P. 292-304.
чанин, по мнению Мирского, никогда не усвоит негативное отношение Чехова к культуре. Чехов жил в такие времена и в такой стране, где это негативное отношение было правилом, признавались утилитарные ценности, а все иные - игнорировались. Отличие его позиции от позиции революционеров-террористов до него и Ленина после него заключалось лишь в том, что он отвергал обязательный героический переход в «утилитарный Рай революционеров». Но английский интеллектуал, хочет он того или нет, не может избавиться от наследия С.Т. Кольриджа, М. Арнольда и У. Пейтера. Английский поклонник Чехова остается тем, кем Чехов не был, - «эпикурейцем Культуры». Место Чехова в «Пантеоне высоколобых божеств» покажется неуместным даже образованному, умудренному русскому.
Корни «негероических предпочтений» англичан 1910-1920-х годов Мирский находит в более глубоком прошлом - в викториан-стве, в неприятии его нормированности, утрированной светскости, подавления сильных чувств и в усталости от веков бурной творческой деятельности. Этика Чехова для англичан - это некий средний путь, это гармония и равновесие. Чеховская гармония видится Мирскому как баланс не подавляемых, а естественно неактивных сил - идеальное состояние максимальной энтропии. Таким образом, Чехов обладает качествами, импонирующими и неоклассицисту, и неоромантику модернистского периода: классицист восхитится сбалансированностью и мерой в его искусстве и сознании, а романтик - естественностью этой сбалансированности, которая не накладывает ограничений на непосредственный опыт.
Язык Чехова, на взгляд Мирского, не экспрессивен, не «выразителен», у писателя средний стиль, т.е. Чехов, в отличие от поэтов, не ощущал слово как символ или сущность. В его прозе нет ничего броского, ее ритм все затушевывает и смешивает. Язык становится у него «однородной пастой». Его «серость» и гладкость отражают однородность и неизменяемость чеховского мира, монотонную массу существования, в котором все еще существующие силы сохраняются на минимуме энергии.
Подверженность человеческой жизни бесконечным мелким неприятностям определяет ее повороты, это и есть «скелет» (если что-то столь ускользающее можно назвать скелетом) рассказов Чехова, и его умение проследить эти повороты поистине велико.
Неопределенный детерминизм правит в мире Чехова, и подчинение ему - стандарт поведения (совершенно бесстрастная и автономная мораль, ибо единственное вознаграждение за добро доброго человека - это его полное поражение).
В мире Чехова Д. Мирский не находит личности. Его человечество лишено всего, что составляет позитивную ценность индивидуальности, и во многом демонстрирует негативные стороны этого феномена: взаимную непроницаемость людей. Абсолютная непроницаемость переборок между людьми и соответственно невозможность сочувствия - одна из наиболее постоянных и характерных чеховских тем. Это находит выражение в его любимом приеме в пьесах - диалоге, где персонажи обмениваются не связанными между собой репликами, что придает пьесам особую нереальность. Невозможность сочувствия рождает и особую «драматическую иронию»: когда необходимо сочувствие, его нет, а когда оно есть, в нем не нуждаются и оно только раздражает того, кому сочувствуют. Яркий пример чеховской иронии - рассказ «Почта». Изолированные обитатели чеховского мира состоят из одной и той же материи, и форма не имеет значения, перед нами бесконечное «непреодолимое тождество существований».
Это на поверхности; а под нею Д. Мирский обнаруживает более глубокий и ужасный опыт. Этот опыт почти клинически описал Толстой во фрагменте прозы «Записки сумасшедшего» и с трагической силой - Достоевский в «Записках из подполья» и в «Преступлении и наказании»: в видении Свидригайловым «серого мрака», «вечности русской бани» с «паутиной по углам». В английской литературе Д. Мирский находит воссоздание подобного опыта с силой, достойной «великих русских», в романе Форстера «Поездка в Индию» («Passage to India», 1924): в сцене последнего отчаянного переживания - откровения миссис Мур. Тут, на взгляд Д. Мирского, наблюдается не просто пессимизм и отчаяние, а нечто абсолютное, окончательное и в то же время невыразимо низкое, лишенное масштаба и трагического величия. Толстой противостоял этому при помощи религии (кроме «Записок сумасшедшего», «Смерти Ивана Ильича» и «Хозяина и работника»); в большинстве его произведений «триумф червя» отступает перед конечной победой «мистического света».
Чехов, будучи нерелигиозен, не мог следовать за Толстым. Его единственным спасением было искусство. «Энтропическая ровность» чеховского творческого «я» исключала для него возможность борьбы «с червем», как боролся Достоевский. Его единственный выход - подчиниться и достигнуть «максимума комфорта».
Мирский допускает правомерность (с некоторыми оговорками) «героических» интерпретаций Чехова, хотя едва ли приятие жизни с ее безнадежностью можно признать героическим: у Чехова нет ни воли, ни сил быть бунтарем, более того, восстание, бунт для него абсурдны и, пусть иногда одерживают победу, - вульгарны, как всякий успех.
Мирский сравнивает Чехова как «персонаж» с Великим инквизитором Достоевского, который держал «человеческое стадо» в благословенном неведении и скрывал свое знание и свою боль.
Критик допускает, что в Англии есть поклонники Чехова -люди достаточно нечувствительные, чтобы быть защищенными от его «убаюкивающей музыки», и сконцентрированные либо на его мастерстве как рассказчика, либо на этической доктрине негативного совершенства. Первый из этих подходов с литературной точки зрения совершенно легитимен; хотя эстетическая специфика Чехова противоположна английской специфике, однако определенная доза «инъекции Чехова» в английскую литературу вполне уместна (тут Д. Мирский видит полезность воздействия Чехова на английскую литературу): если это «яд», то в английском организме достаточно противоядий, чтобы ему противостоять. В частности, Д. Мирский уверен, что такое противоядие содержится в гротескном ощущении англичанами диспропорции, возникающей при сравнении Чехова с Шекспиром, который никак не совмещается со «средним путем» Чехова. Принципиальное охранное начало английской литературы - ее неразрушимое чувство индивидуальности, личности, в чем русская литература была так сильна в дни Достоевского, Толстого, Лескова, но с тех пор это качество утратила.
Д. Мирский отводит Чехову в литературной иерархии место где-то в середине «пирамиды».
Современную Россию, т.е. Россию 1920-1930-х годов, Д. Мирский (который к 1927 г., видимо, вышел уже на путь принятия советской России) считает свободной от чеховской этики и не
предвидит возвращения к ней в ближайшем будущем. Но для интеллектуальной Англии с ее сильной релаксацией после веков индивидуализма чеховская этика - привлекательное кредо, особенно если не ощущать таящегося в ней «червя» и суметь бессознательно поддаться ее «сиренозавлекающему ритму». Однако Мирский, как уже отмечалось, уверен в том, что английский интеллектуал, по крайней мере в одном отношении, никогда не последует Чехову: не откажется от культурных ценностей - Поэзии и Искусства.
Модифицированный англочеховский тип распространился среди творческого слоя интеллигенции в Британии, особенно среди писателей. Однако интеллектуально наиболее мощные критики и писатели свободны от ослабляющего чеховского влияния, у них сохраняется подлинная традиция Шекспира.
Эссе Мирского с его очень «трезвым» взглядом на Чехова кажется необычным для Англии 1920-х годов. Как известно, Чехова высоко ценили Арнольд Беннет, Бернард Шоу, Кэтрин Мэнс-филд, Уильям Джехарди, критик Джон Миддлтон Марри и др. И, по словам более позднего поэта и критика Дональда Дейви, Мирский представил «крайне спорный взгляд меньшинства. Хотя несомненна характерная для Мирского энергетика»1. При этом Мирский был не одинок. Так, Д.Г. Лоуренс при встрече с английским «чеховианцем» - писателем Уильямом Джехарди - где-то в конце 1920-х годов сказал ему, что «клетки» чеховских произведений заключали в себе разрушение и, когда взрывались, испускали печальный звук, который оставался с читателем. «Клетки» Толстого, напротив, были восстанавливающими, «радующими сердце и укрепляющими нервы»2.
Позднее о Чехове вышло много литературоведческих исследований - Роналда Хингли, Дэвида Магаршака и др. авторов, которые стремились дать более сбалансированный взгляд на Чехова. Наиболее близка Мирскому книга известного британского литературоведа Дональда Рейфилда «Жизнь Антона Чехова» (Rayfield D. Anton Chekhov: A life, 1997)3. Д. Рейфилд на свой лад продолжил
1 Davie D. Russian literature and modern English fiction. A collection of critical essays / Ed. by Davie D. - Chicago; L., 1965. - P. 12.
2 Gerhardie W. Memoirs of a рolyglot. - L., 1990. - Р. 256.
3 См.: Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова / пер. с англ. О. Макаровой. - М.,
2005.
традицию Мирского, представив биографию Чехова главным образом на основе его писем - вне творчества - как жизнь в безвоздушном пространстве.
2020.03.005. КРАСАВЧЕНКО Т.Н. КЭТРИН МЭНСФИЛД И ЧЕХОВ. (Статья).
Ключевые слова: межкультурная коммуникация; английская и русская литература; жанр рассказа; творчество и биография.
Кэтрин Мэнсфилд (1888-1923) неизменно ассоциируется с Чеховым, порой ее даже называют «английским Чеховым»1. В какой мере это правомерно? По этому поводу существует довольно разнообразный спектр мнений. Как в 1931 г. вспоминал английский писатель Уильям Джехарди, Кэтрин Мэнсфилд обожала Че-хова2, и когда Джехарди поинтересовался мнением большого поклонника Чехова, маститого английского писателя Арнольда Беннета, о творчестве Мэнсфилд, тот ответил, что невысокого мнения о нем, а на вопрос «почему?» пояснил: «Это же все Чехов» 3. Однако известный критик Джон Миддлтон Марри, муж К. Мэнсфилд, утверждал, что, хотя она «восхищалась и понимала творчество Чехова, как мало кто из английских авторов», сходство между ними зачастую преувеличивается, ее «метод был целиком ее собственным, а творчество - таким, каким оно было, если бы Чехова не было»4. А вот английский поэт и критик 1950-1970-х Дональд Дейви, знавший русский язык, убежден, что едва ли рассказы Мэнсфилд были бы такими же, не будь переводов Чехова на английский5. В литературоведении мнения также расходятся, и по-
1 Об отношении Мэнсфилд к России в более широком контексте см. сб. статей: Katherine Mansfield and Russia / Ed. by Diment G., Kimber G., Martin T. -Edinburgh, 2017. - 240 p.
2 Gerhardie W. Memoirs of a Рolyglot. - L., 1990. - Р. 319.
3 Ibid.
4 Mansfield K. Journal of Katherine Mansfield / Ed. by Murry J.M. - N.Y., 1946. - P. XIV.
5 Davie D. Introduction // Russian literature and modern English fiction. A collection of critical essays / Ed. by Davie D. - Chicago; L., 1965. - Р. 8.
