Научная статья на тему 'Кэтрин Мэнсфилд и Чехов'

Кэтрин Мэнсфилд и Чехов Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
524
71
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
МЕЖКУЛЬТУРНАЯ КОММУНИКАЦИЯ / АНГЛИЙСКАЯ И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА / ЖАНР РАССКАЗА / ТВОРЧЕСТВО И БИОГРАФИЯ
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Кэтрин Мэнсфилд и Чехов»

традицию Мирского, представив биографию Чехова главным образом на основе его писем - вне творчества - как жизнь в безвоздушном пространстве.

2020.03.005. КРАСАВЧЕНКО Т.Н. КЭТРИН МЭНСФИЛД И ЧЕХОВ. (Статья).

Ключевые слова: межкультурная коммуникация; английская и русская литература; жанр рассказа; творчество и биография.

Кэтрин Мэнсфилд (1888-1923) неизменно ассоциируется с Чеховым, порой ее даже называют «английским Чеховым»1. В какой мере это правомерно? По этому поводу существует довольно разнообразный спектр мнений. Как в 1931 г. вспоминал английский писатель Уильям Джехарди, Кэтрин Мэнсфилд обожала Че-хова2, и когда Джехарди поинтересовался мнением большого поклонника Чехова, маститого английского писателя Арнольда Беннета, о творчестве Мэнсфилд, тот ответил, что невысокого мнения о нем, а на вопрос «почему?» пояснил: «Это же все Чехов» 3. Однако известный критик Джон Миддлтон Марри, муж К. Мэнсфилд, утверждал, что, хотя она «восхищалась и понимала творчество Чехова, как мало кто из английских авторов», сходство между ними зачастую преувеличивается, ее «метод был целиком ее собственным, а творчество - таким, каким оно было, если бы Чехова не было»4. А вот английский поэт и критик 1950-1970-х Дональд Дейви, знавший русский язык, убежден, что едва ли рассказы Мэнсфилд были бы такими же, не будь переводов Чехова на английский5. В литературоведении мнения также расходятся, и по-

1 Об отношении Мэнсфилд к России в более широком контексте см. сб. статей: Katherine Mansfield and Russia / Ed. by Diment G., Kimber G., Martin T. -Edinburgh, 2017. - 240 p.

2 Gerhardie W. Memoirs of a Рolyglot. - L., 1990. - Р. 319.

3 Ibid.

4 Mansfield K. Journal of Katherine Mansfield / Ed. by Murry J.M. - N.Y., 1946. - P. XIV.

5 Davie D. Introduction // Russian literature and modern English fiction. A collection of critical essays / Ed. by Davie D. - Chicago; L., 1965. - Р. 8.

рой пишут не просто о серьезном влиянии Чехова на Мэнсфилд, но и прямо обвиняют ее в плагиате1.

Какова же была реальная ситуация? Тут очень показателен ранний рассказ Мэнсфилд «Дитя-которое-устало» («The Child-Who-Was-Tired»), по сюжету идентичный рассказу Чехова «Спать хочется» (1888, опубл. под псевдонимом Чехонте). Рассказ Мэнсфилд был впервые опубликован 24 февраля 1910 г. в лондонском профабианском и промодернистском журнале «Нью Эйдж» и в 1911 г. вошел в сборник «В немецком пансионе» («In a German pansion»). Мэнсфилд написала рассказ после пребывания в 1909 г. в Баварии, где она, скорее всего, прочитала рассказы Чехова в немецком переводе. Было известно, что «Нью Эйдж» проявлял интерес к русским писателям, и едва ли она рискнула бы предложить редактору журнала Альфреду Р. Ораджу2 свою «адаптацию» рассказа Чехова, если бы знала, что существует его английский перевод, который сделал англо-ирландский журналист и переводчик Роберт Эдвард Лонг (1872-1938) под названием «Сонная голова» («Sleepyhead») и включил в 1903 г. в сборник Чехова «Черный монах и другие рассказы» («The Black monk and other stories», 1903)3. В 1903 г. Мэнсфилд училась в Лондоне в Квинз-колледж и, судя по всему, переводы Р.Э. Лонга не читала. Как считает биограф Мэнс-филд - Энтони Алперс, она была уверена, что оригинал еще не известен в Англии.

«Дитя-которое-устало» - рассказ о незаконнорожденной девочке, работающей в семье из шести человек и от переутомления периодически впадающей в полусонное состояние. Хозяева зовут ее «никчемное отродье» и обращаются с ней грубо. После долгого тяжелого дня девочка надеется поспать, но приходят гости - их надо обслужить. Рассказ завершается тем, что младенец, не умол-

1 Alpers A. Katherine Mansfield. A biography. - N.Y., 1953. - P. 130.

2 Он был последователем мистика, писателя Георгия Гурджиева и, вероятно, оказал в этом плане влияние на Мэнсфилд, которая в поисках нетрадиционных эффективных путей лечения туберкулеза приехала к Гурджиеву в Институт гармоничного развития человека в Фонтенбло, где умерла 9 января 1923 г. от легочного кровотечения, ей было 34 года.

3 Перевод К. Гарнет под названием «Невыспавшаяся» («Sleepy») появился гораздо позднее.

кая, кричит, хотя девочка его убаюкивает, и в конце концов она его душит.

Э. Алперс, находя признаки «явного плагиата», тем не менее далее доказывает, что это не плагиат. Он считает создание рассказа по мотивам рассказа Чехова художественно оправданным. Мэнсфилд следовала Чехову, но у нее был свой замысел, поэтому она не стремилась «уйти» от образов Чехова и не тревожилась по этому поводу1.

В обоих рассказах девочка-служанка впадает в полусознательное состояние и видит дорогу. В рассказе Мэнсфилд это «узкая белая дорога с высокими черными деревьями по сторонам» - субъективный символ освобождения и защиты для девочки. У Чехова «это широкая дорога, покрытая жидкой грязью», - более объективный символ в прошлом деревенской, крестьянской жизни маленькой служанки. Чехов пишет сначала: «Варька видит широкое шоссе, покрытое жидкою грязью; по шоссе тянутся обозы, плетутся люди с котомками на спинах, носятся взад и вперед какие-то тени»2, и позже: «...она видит шоссе, покрытое жидкою грязью. Люди с котомками на спинах и тени разлеглись и крепко спят. Глядя на них, Варьке страстно хочется спать; она легла бы с наслаждением, но мать Пелагея идет рядом и торопит ее»3. Шоссе в рассказе Чехова ассоциируется с прошлым Варьки, а не с тем, чего хочет девочка. Это доказывают и концовки обоих рассказов.

Рассказ Мэнсфилд завершается так: «Она тяжело вздохнула, затем откинулась на пол и пошла вдоль узкой белой дороги с высокими черными деревьями по сторонам, которая никуда не вела и по ней никто до сих пор не ходил - никто» (She heaved a long sigh, then fell back on the floor, and was walking along a little white road with tall black trees on either side, a little road led to nowhere, and where nobody walked at all - nobody at all)4. То есть девочку вдруг осеняет, что, убив ребенка, она достигнет своей цели - свободы и защиты: дорога - символ свободы, деревья - защиты. Отсутствие

1 Alpers A. Katherine Mansfield. - P. 129.

2 Чехов А.П. Полн. собр. соч.: в 30 т. - М., 1977. - Т. 7. - С. 8.

3 Там же. - С. 9-10.

4 Mansfield K. The Child-Who-Was-Tired // Collected stories of Katherine Mansfield. - L., 1945. - P. 766.

кого-либо на дороге - свидетельство того, что это ее личное видение, созданное ее сознанием.

А вот концовка чеховского рассказа: «Варька видит опять грязное шоссе, людей с котомками, Пелагею, отца Ефима. Она всё понимает, всех узнает, но сквозь полусон она не может только никак понять той силы, которая сковывает ее по рукам и по ногам, давит ее и мешает ей жить. Она оглядывается, ищет эту силу, чтобы избавиться от нее, но не находит. Наконец, измучившись, она напрягает все свои силы и зрение, глядит вверх на мигающее зеленое пятно и, прислушиваясь к крику, находит врага, мешающего ей жить.

Этот враг - ребенок.

Она смеется. Ей удивительно: как это раньше она не могла понять такого пустяка? <...> Смеясь, подмигивая и грозя зеленому пятну пальцами, Варька подкрадывается к колыбели и наклоняется к ребенку. Задушив его, она быстро ложится на пол, смеется от радости, что ей можно спать, и через минуту спит уже крепко, как мертвая...»1

У Варьки непосредственные желания, она хочет спать и жить. Ребенок - препятствие. Убив его, она наконец засыпает. Хотя в последнем предложении кроется ирония, ибо последствия ее поступка означают конец возможности жизни и сна для Варьки, как и для мертвого ребенка.

И в этом сходство героинь обоих рассказов. Желания Варьки осознанные - спать и жить. У «уставшего дитя» - подсознательные желания свободы и защиты. Для Варьки ребенок - враг, который порабощает ее. Для девочки ребенок - стена, отгораживающая ее от «белой дороги». Чехов объективно изобразил Варьку и объяснил ее чувства. Рассказ Мэнсфилд - психологическое «исследование», она передает, что думает девочка, и использует при этом символы, как и Чехов. Маленький фрагмент зеленого, постоянно упоминаемый в рассказе «Спать хочется», можно истолковать как Варькино стремление к здоровой жизни и мгновенность обретаемого ею счастья.

Есть и другие различия. В рассказе Чехова повествование ведется «всезнающим автором» - от третьего лица, девочка персо-

1 Чехов А.П. Собр. соч.: в 30 т. - Т. 7. - С. 11-12.

нифицирована, она имеет имя и прошлое. У Мэнсфилд девочка одновременно и рассказчик, и наблюдаемый персонаж; девочка не имеет имени, она утратила свое «я» и усваивает взгляд на себя в третьем лице, как на «she», окружающие называют ее даже «it», как безымянное существо среднего рода. О ее прошлой жизни ничего не говорится, только что она незаконнорожденная и ее родила официантка на вокзале, сама она прошлого не помнит. У Чехова смерть отца и вследствие этого ужасное положение матери произвели на Варьку глубокое впечатление. У Чехова более широкий охват ситуации и жизни. В этом и других рассказах он анализирует разные источники изображенной ситуации. Плач ребенка напоминает Варьке стоны умирающего отца. Чехов описывает сцены из Варькиной прошлой жизни именно из-за их психологической значимости для ситуации, в которой она оказалась. Ничего подобного в рассказе Мэнсфилд нет. Здесь, как и в большинстве своих рассказов, она фокусирует внимание на одном конкретном отрезке времени и на одном эпизоде. Акцент она делает на незаконнорожденности девочки, на том, что она «freeborn», - таков эвфемизм для понятия «внебрачная», таящий в себе неодобрение общества, для писательницы же она - «свободнорожденная». То есть Мэнсфилд на уровне языка обыгрывает расхождение взглядов на девочку -общества и своего.

Сходство двух произведений оттеняет различия в методе писателей. Очевидно, что в рассказе Мэнсфилд ее жизненный опыт, личные переживания играют большую роль, чем у Чехова. В его рассказе, несмотря на имперсональность и дистанционность по отношению к персонажу, трагедия, корни которой в прошлом (писатель искусно вводит сцены из прошлой жизни Варьки), ощутимее и впечатляет больше, чем у Мэнсфилд, атмосфера рассказа захватывает. Имперсональная техника Чехова, исключающая всякую сентиментальность, содействует созданию сильного впечатления.

Что касается настроений, то Чехов более последователен, чем Мэнсфилд. В ее рассказе настроение девочки меняется от депрессии к мечтательности, исполненной надежды. Такая смена настроения делает ее ситуацию менее трагической, чем ситуация Варьки, у которой нет даже мимолетных моментов иллюзорной надежды.

Э. Алперс полагает, что понять, чем Мэнсфилд обязана Чехову, а в чем она независима, позволяет ее более ранний, характерный для нее рассказ «Усталость Розабел» («The Tiredness of Rosabel»)1 - о молодой девушке, продавщице в шляпном магазине. Какой-то мужчина мимоходом сказал героине комплимент; уединившись позднее в своей комнатке, она мечтает о любви и замужестве. Девушка в магазине - это явно двадцатилетняя Кэтрин Мэнсфилд, которая, в конце 1908 г. вернувшись в Лондон из Новой Зеландии, снимала комнату. Рассказ не произвел большого впечатления на читателей, но в нем представлены приемы, которые Мэн-сфилд использует позднее: концентрация на одном моменте, тип героини с ее мечтательностью и идеализмом. Эти качества были характерны для Мэнсфилд до того, как она прочитала рассказы Чехова, и не характерны для него. Возможно, Мэнсфилд научилась у Чехова «эмоциональной насыщенности» и ощущению трагедии. «Дитя-которое-устало» - рассказ в духе Чехова, но это произведение художника, который «уже вполне сложился»2, т.е. в рассказе «Усталость Розабел» уже наметились некоторые эстетические особенности творческой манеры Мэнсфилд, развившиеся в ее более поздних рассказах.

Элизабет Шнейдер, сравнив рассказы Мэнсфилд и Чехова, заметила: сходство между рассказами слишком велико, чтобы считать их независимыми друг от друга. Э. Шнейдер выявляет сходство сюжетов, указывает на склонность Мэнсфилд, как более современного писателя, к «концентрации времени, сцены и внимания» и признает, что Мэнсфилд была слишком требовательна к себе, чтобы выдать чужое за свое. Она следовала за Чеховым неосознанно, оказавшись под впечатлением его рассказа3. Среди тех детей, которых Мэнсфилд включила в свой рассказ, одного мальчика звали Антон. Возможно, косвенным образом это была дань признания человеку, у которого она заимствовала зерно своего рассказа.

1 Alpers A. Katherine Mansfield. - P. 130.

2 Ibid. - P. 131-132.

3 Schneider E. Katherine Mansfield and Chekhov // Modern language notes. -Baltimore, 1935. - June. - P. 394-396.

Сходство рассказов - в деталях, связь между рассказами очевидна; однако не менее важны различия, свидетельствующие о том, что Мэнсфилд, заимствовав идею и сюжет Чехова, преобразила их, ее рассказ возник на основе ее собственного опыта, хотя Чехов ей созвучен. В результате рассказы выглядят как «репортажи» двух журналистов, использующих принципиально разную технику письма, об одном и том же событии. Чехов - повествователь, воспринимающий героиню с сочувствием, но дистанционно. Мэнсфилд идентифицирует себя с девочкой и, описывая ее чувства, передает свои переживания.

Теперь почитаем записные книжки, письма и дневники Мэнсфилд. Следует учитывать, что у нее в декабре 1917 г. диагностировали туберкулез и Чехов произвел на нее впечатление не только своим творчеством, но и тем, что тоже был болен чахоткой и в полной мере знал, что такое доставляемые ею страдания.

В 1916 г. Мэнсфилд привела в «Записной книжке» цитату из рассказа «Дуэль» - первое явное свидетельство, что именно у Чехова она читала: это был сборник «Дуэль и другие рассказы», второй том из тринадцати, переведенных Констанс Гарнет в 19161922 гг.1 Среди других упоминаний о Чехове, пожалуй, наиболее значительное - в письме мужу, известному литературному критику Джону М. Марри, в июне 1918 г. из прибрежного городка Лу в Корнуолле: «...Из-за одиночества и болезни я пережила такую агонию (здесь и далее подчеркнуто Мэнсфилд), что теперь уже никогда не буду прежней, целой. <...> Чехов бы понял, а Достоевский нет. Потому что он никогда не был в такой же ситуации. <.> А Чехов познал именно то, что познала я. Часто чувствую это в его творчестве»2. Мэнсфилд всё более вживается в творчество Чехова и идентифицирует себя с Чеховым-человеком.

5 июля 1918 г., переживая творческий кризис (она много читала, но не могла писать), Мэнсфилд заметила в дневнике: «Надо снова начинать писать.. Ах, Чехов! Почему тебя нет в живых? Почему я не могу поговорить с тобой в большой затененной ком-

1 Mansfield K. The Scrapbook of Katherine Mansfield. - N.Y, 1940. - P. 70; Chekhov A. The Duel and other stories / Transl. by C. Garnett. - L.: Macmillan, 1916. -323 p.

2 Mansfield K. Letters of Katherine Mansfield to J.M. Murry, 1913-1922 / Ed. by J.M. Murry. - L., 1951. - P. 293.

нате поздно вечером - свет зеленоват от раскачивающихся деревьев снаружи.»1 Осенью 1918 г. Мэнсфилд начала работать над переводами писем Чехова2. Она не знала русского и работала в сотрудничестве с Самуилом Котелянским: «переписывала» его черновой перевод. С Котелянским Мэнсфилд познакомил ее друг -Д.Г. Лоуренс.

Осенью 1919 г. Мэнсфилд процитировала в «Запиской книжке» отрывок из письма Чехова от 21 апреля 1894 г.: «.на днях едва не упал, и мне минуту казалось, что я умираю: хожу с соседом-князем, разговариваю - вдруг в груди что-то обрывается, чувство теплоты и тесноты, в ушах шум.»3 Мэнсфилд явно знакомы эти ощущения. Чехов настолько близок ей, что она пишет Марри: «Если бы только я могла передать <...> свое видение мира.! Чехов видел это так же»4.

Чехов и русская литература рождают у нее ощущение замкнутости британской литературы, отделенности ее от жизни; 13 декабря 1919 г. Мэнсфилд написала Марри: «Шоу - своего рода консьерж в доме литературы: сидит в стеклянном ящике, и я думаю: да, но кто же <. > живет в том, что мы называем жизнью? Достоевский, Чехов и Толстой. Не могу подумать ни о ком ином»5. А в октябре 1920 г. ему же она пишет о прозе Генри М. Томлинсона, популярного в 1920-е годы: «Рассказ Томлинсона очень хорош. Но концовка не его. С точки зрения Чехова»6. То есть воздействие Чехова на нее столь велико, что она оценивает произведения британских коллег по «чеховскому стандарту». В 1917 г. на форзаце томика переводов рассказов Чехова Мэнсфилд написала: «Я - английский Антон Ч.». Вероятно, позднее она обнаружила эту надпись, скопировала ее 12 декабря 1920 г. в «Записную книжку» и прокомментировала: «.уверена, вы согласитесь, Я - ан-

1 Mansfield K. Letters of Katherine Mansfield to J.M. Murry, 1913-1922 / Ed. by J.M. Murry. - L., 1951. - P. 309.

2 Ibid.

3 Mansfield K. The Scrapbook of Katherine Mansfield. - P. 144.

4 Mansfield K. Letters of Katherine Mansfield to J.M. Murry, 1913-1922. -

P. 352.

5 Ibid. - P. 447.

6 Ibid. - P. 491.

глийский Антон Ч. Чехов, да простит мне Бог мою дерзость»1. То есть, видимо, уже в 1917 г. Мэнсфилд чувствовала свою личную и творческую идентичность Чехову; возможно, ей казалось, что она делает на английском то же, что Чехов сделал на русском. И в 1920 г. явно осознает свою дерзость и превосходство Чехова.

А 16 декабря 1920 г. она прокомментировала пространную цитату - слова Лаевского из «Дуэли» о женщине-пауке: «О милый Чехов! Мне было так плохо сегодня - больная, несчастная, подавленная, а вы заставили меня засмеяться... и забыть, мой бесценный друг»2. 19 декабря 1920 г., чувствуя себя больной, она записала в «Дневнике»: «Мой простой добрый доктор чист душой, как чист душой был Чехов. ... Жизнь - тайна. <...> Жить - жить это всё. И оставить жизнь на земле, как оставили ее Чехов и Толстой»3.

В последние два года жизни Мэнсфилд особенно чувствовала близость Чехова. В 1921 г. вышел десятый том переводов Чехова К. Гарнет - «Конокрады и другие рассказы» («The horse stealers and other stories»). Судя по письму Мэнсфилд 25 мая 1921 г., Мар-ри послал ей книгу вскоре после ее выхода, и она откликнулась: «Я все более убеждаюсь, как правильно то, что стоит заниматься только чем-то трудным; именно трудное выбираешь намеренно. Не думаю, что Чехов сознавал это <...>. Некоторые рассказы в "Конокрадах" - просто шокируют»4. Это одно из немногих свидетельств ее недовольства Чеховым, вызванного, вероятно, его ранними юмористическими рассказами, представленными в десятом томе: видимо, лучшие его рассказы Гарнет включила в первые девять томов.

Чем больше Мэнсфилд страдала от боли, физически и психически, тем больше она ценила эпизоды рассказов Чехова, где речь шла о страдании. Так, в октябре 1921 г. она выписала в свою «Записную книжку» цитату из рассказа Чехова «Тоска» (в переводе К. Гарнет «Misery») и прокомментировала: «Я предпочту это любому французскому рассказу. Это один из мировых шедевров»5.

1 Mansfield K. The Scrapbook of Katherine Mansfield. - P. 189.

2 Ibid. The Scrapbook of Katherine Mansfield. - P. 190.

3 Mansfield K. Journal of Katherine Mansfield. - P. 168.

4 Mansfield K. Letters of Katherine Mansfield to J.M. Murry, 1913-1922. - P.

5 Mansfield K. The Scrapbook of Katherine Mansfield. - P. 223.

Возможно, французские писатели, на ее взгляд, недостаточно понимали, что такое страдание и боль. В августе 1921 г. Мэнсфилд выписала цитату из довольно точного перевода К. Гарнет «Рассказа неизвестного человека» («Anonymous Story»): «У меня тогда начиналась чахотка, а с нею еще кое-что, пожалуй, поважнее чахотки. Я становился мечтателем и, как мечтатель, не знал, что собственно мне нужно»1.

В 1922 г. Мэнсфилд упоминала Чехова еще чаще, чем прежде. По мере усугубления болезни и приближения смерти она всё больше отождествляла себя с ним и его словами описывала свои чувства.

12 января 1922 г. Мэнсфилд пишет: «.Хочу усыновить русского ребенка, назвать его Антон и вырастить как своего сына, а К. будет крестным отцом, госпожа Чехова - крестной матерью. Такова моя мечта»2. Так она, очень по-женски, выражает свое признание и даже любовь к Чехову, у него она находила поддержку, которой явно не хватало в ее жизни. Так, в июне 1922 г., будучи вновь в Швейцарии, она записала: «Кажется, я полностью утратила способность писать. Чехов, кстати, пережил такое же разочарование. А как может быть иначе, если живешь с пессимистом?»3 Пессимист - это ее муж Дж.М. Марри, который призывал ее, мечтавшую о чуде - избавлении от болезней, не предаваться иллюзиям и не одобрял ее лечения в Париже у доктора Манухина, а позднее в центре Гурджиева, где она поселилась для духовного возрождения.

Она делает выписки из писем Чехова всякий раз, когда замечает сходство между своими и его ощущениями.

В письме Дж. Миддлтону Марри от 15 октября 1922 г. - последнее упоминание о Чехове. Видимо, она отвечает на какое-то суждение, высказанное мужем о ней самой и о Чехове: «По поводу Чехова и его писем. Не забудь, что он умер, когда ему было 43. И он провел - сколько лет? - своей жизни в отчаянной погоне за здоровьем. И если прочитать "интуитивно" последние письма, они ужасны. <.> Конечно, у него бывали редкие счастливые момен-

1 Mansfield K. The Scrapbook of Katherine Mansfield. - P. 221; Чехов А. Полн. собр. соч.: в 30 т. - М., 1977. - Т. 8. - С. 139-140.

2 Mansfield K. Journal of Katherine Mansfield. - P. 218.

3 Mansfield K. The Scrapbook of Katherine Mansfield. - P. 277.

ты. Но в последние восемь лет никакого покоя, ощущения безопасности. Мы знаем - он чувствовал, что его рассказы и вполовину не то, что могли бы быть. Не нужно иметь богатого воображения, чтобы представить его себе на смертном одре, думающим: "У меня так и не было настоящего шанса. Все было не так"»1. В письмах, написанных вскоре после этого, Мэнсфилд упоминает, что пытается учить русский язык2 - видимо, она хотела читать Чехова в подлиннике.

Парадокс состоит в том, что Мэнсфилд и Чехов и по типу личности, и как писатели противоположны друг другу: Чехов -писатель аналитический, имперсональный, объективный, врач-диагност, тогда как Мэнсфилд - писатель идеалистический, романтический, субъективный. Она основывалась на своем личном опыте и не пыталась, как Чехов, установить общие истины, ее интересовали личные чувства ее самой и окружающих; она -писательница явно модернистского склада. И тем не менее ее «героем» в жизни и литературе стал именно Чехов.

2020.03.006. КРАСАВЧЕНКО Т.Н. ЧТО ЗНАЧИЛ БОРИС ПАСТЕРНАК ДЛЯ ДОНАЛЬДА ДЕЙВИ? (Статья).

Ключевые слова: межкультурная коммуникация; английская и русская поэзия; литературный перевод.

Пастернака переводили в Великобритании, возможно, чаще, чем других русских поэтов - его современников, чему способствовала прежде всего высокая оценка его жившим с 1921 по 1932 г. в Лондоне Д.П. Святополк-Мирским, а позднее - присуждение поэту Нобелевской премии в 1958 г.3 Среди тех, кто переводил Пастернака и писал о нем, особого внимания заслуживает Дональд Дейви (1922-1995) - один из самых влиятельных английских послевоенных поэтов, автор около 20 поэтических сборников, неокласси-

1 Mansfield K. Letters of Katherine Mansfield to J.M. Murry, 1913-1922. -

P. 674.

2 Ibid. - P. 685-686, 689.

3 Назовем: Pasternak B. An essay in autobiography / Transl. by Manya Harari. -L., 1959. - 160 p.; Pasternak B. Poems, 1955-1959 / Transl. by Michael Harari. - L., 1960. - 127 p.; Pasternak B. In the interlude: Poems, 1945-1960 / Foreword by Bowra M.; transl. by Kamen H.; Notes by Katkov G. - L.; N.Y.; Toronto, 1962. - 84 p.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.