CC BY
60
Эбзеев А. А.
АНАЦИОНАЛЬНЫЕ ДИСФУНКЦИИ КОНФЛИКТОВ И ИХ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ
Анализ деятельности элит субъектов Российской Федерации на Северном Кавказе1, дополненный экспертными оценками, позволил выявить их основные характеристики на разных этапах. Так, для региональных элит конца 1990-х и первой половины 2000-х гг. были характерны следующие качества:
- использование власти для защиты своих собственных политических и экономических интересов;
- концентрация финансовых потоков в руках одного лица;
- использование силового давления на «неугодных» людей;
- прямой или косвенный контроль над информационными потоками, СМИ, отсутствие аналитических программ, конструктивной критики, информационное дозирование;
- формирование неконкурентной политической среды;
- ведущее место номенклатурной политики в деятельности как исполнительной, так и законодательной власти;
- жесткий контроль над региональной политикой;
- создание сети неформальных иерархий;
- жесткие барьеры на пути вхождения во власть независимых профессионалов;
- замкнутость управленческой команды, которая пополнялась из числа «своих людей»;
- закрытие информационных потоков внутри структур;
- региональная политика из сферы публичности перешла в сферу невидимых договоренностей;
- использование населения в качестве ресурса и объекта манипулирования, а не как объекта для реальных преобразований;
- активное создание мифа о выполнении предвыборных обещаний для влияния на население.
1 Статья написана в рамках научно-исследовательской работы «Воздействие глобализации на этнополитическую трансформацию Северного Кавказа».
На конкретных примерах рассмотрим этнополитическую ситуацию во втором по многонациональности регионе Северного Кавказа - Карачаево-Черкесской республике (далее - КЧР). Основными субъектами политического конфликта в многонациональной республике обычно являются группы, выражающие мнение своего этноса или присваивающие себе это право. Групповые устремления в КЧР во время правления М. Бадтыева (2003 - 2008 гг.) были настолько сильны, что политическое поле превратилось в поле непримиримой борьбы. Доверенные лица многонационального региона, монополизировав права на институционализацию политических и этнических интересов, под видом интересов доверителей выставляли свои собственные. Главным направлением деятельности этих групп стала мобилизация наибольшей численности своих сторонников.
К чему привели общие усилия элиты и подконтрольного ей правительства можно выяснить по результатам социологического опроса, проведенного в 2005 г. отделом социологии и политологии Карачаево-Черкесским институтом гуманитарных исследований. Общественное мнение показало, что определяющим фактором массового сознания в это время оставалась крайне низкая степень удовлетворенности как жизнью в целом, так и ее составными элементами. Основная часть респондентов, как по республике в целом, так и отдельно по национальностям, отмечала, что большинству из них не удалось найти свое место в современной жизни. Лишь незначительная часть респондентов затруднилась найти ответ.
Запрос на стабильность в республике в исследовавшийся период оставался актуальным. Обещанная в период выборной кампании стабилизация экономической и политической жизни не состоялась. Не улучшилась и ситуация с правами и свободами граждан: наметился рост числа их нарушений, особенно при прописке, при открытии своего дела, при получении медицинской помощи, установлении пенсии, при столкновениях с правоохранительными органами, при контакте с чиновниками, получении образования и т. д.
Зоны напряженности в республике приобрели новые очертания. Ужесточились условия рынка труда. Структурные перестройки в КЧР привели к снижению численности людей, занятых в производстве, особенно в промышленности. И это при том, что в соседнем Ставропольском крае наблюдался рост промышленного производства (строительная индустрия, пищевая и т. д.). А в КЧР было полностью остановлено строительство социального жилья, пришло в упадок сельское хозяйство.
Напряженную ситуацию в республике создавала и молодежная безработица, порождая эмиграцию молодежи. Таким образом, республика ежегодно теряла высококвалифицированные кадры, хотя официальная статистка отмечала рост занятых в производстве, причем, неизвестно, в каких отраслях. Новые поля напряженности создали в последние годы и функционирующие промышленные производства, такие как химический и цементный заводы. Возникшие вокруг них группировки полукриминального и криминального характера в борьбе за владение этими предприятиями поставили республику в число криминальных регионов. Теневая экономика проникла и в медицинскую и образовательную сферы, в фискальные органы, государственную службу, и другие отрасли. Усугубила ситуацию и криминализация чиновничьего корпуса.
Не потеряло привычной конфигурации и поле межнационального напряжения. Но постепенно доминирующими факторами здесь стали притязания стремительно нарождавшейся бизнес-элиты, которая при потворстве властей быстро приобрела ведущую роль в экономике и политике республики, а затем беспрепятственно вошла и во властные структуры. Уже в первый год правления Президента М. Батдыева удельный вес выходцев из бизнеса в составе политической элиты вырос в 2,5 раза. Продвижение в политику по каналам бизнес-структур обрело статус второго по значению после административного. Эксперты констатируют, что вместе с Президентом, в политику пришла группа прагматичных бизнесменов и профессиональных менеджеров. Одновременно усилилась экспансия бизнес-элит и в региональный парламент. Кроме того, эксперты подтверждают, что бизнес многих из них носит криминальный характер, что особенно явно проявилось в октябре 2004 г. при переделе собственности. Политический конфликт, разыгравшийся тогда на фоне криминальных столкновений, приобрел характер уголовного терроризма внутри государства, корни которого могли уходить за рубеж. В республике множество фактов, свидетельствующих о вывозе капитала, «отмывании денег» за рубежом организованной преступностью.
Еще одну зону напряженности попытались организовать СМИ: на волне терроризма была сделана попытка обвинить КЧР в религиозном экстремизме. Радикальное крыло мусульманского движения «Джамагат», систематически дестабилизировавшее обстановку в республике, было обвинено в «подпольной карачаевской деятельности» и, в основном, потому, что один из организаторов терактов в Москве Ачимез Гочияев был карачаевцем по национальности [1]. А о том, что он являлся эмиссаром-террористом интернациональной экстремистской ор-
ганизации, существовавшей на средства зарубежных финансовых групп, умалчивалось.
В настоящее время, возможно, еще рано говорить о последствиях нового районирования Карачаево-Черкесии, но то, что в число активных этнических элит теперь вошли еще две (абазины и ногайцы), подтверждает нашу версию о локальной специфике политических и геополитических процессов в многонациональном регионе. Национальный конфликт здесь, дойдя до критической точки, со сменой этнополитической цели на социально-экономическую, становится анациональным, затем - вновь межнациональным. До военного разрешения противоречий между сторонами не доходит только потому, что в орбиту конфликта втягиваются 5 основных народа республики, где русские выступают как стабилизаторы, абазины примыкают к черкесам, а ногайцы участвуют открыто «вне», а скрытно «на» стороне победителей. Так они и добились возвращения им национального района в 2009 г.
Для традиционных этнических культур (коими и являются культуры народов Северного Кавказа) национальное является альфой и омегой самоидентификации как на этническом, так и на личностном уровне. Но растущие возможности удовлетворения потребностей все более отчетливо направляют процессы национального возрождения в русло анациональной прагматизации привычной жизни. Этнофорам все труднее совмещать свою этническую идентичность с космополитической направленностью межэтнических отношений, навязываемых глобализацией.
Современное общество характеризуется рационализацией всей системы общественных отношений. Но и традиционные культуры - не самоубийцы: вся их история - это история выживания в меняющемся мире с «приспособлением» традиционных институтов к условиям сохранения самоценности отдельного индивида. И анационализация этих общественных отношений - это гибель не только для культуры, но и для личности. Кто же тогда будет осуществлять цивилизационное развитие?
Как отмечают обществоведы, системный баланс культур, сложившийся на Северном Кавказе, после распада СССР оказался разрушен, что привело к всеобщему кризису не только советской идентичности, но и российской [См.: 2; 3]. Стремясь подтолкнуть Россию к модернизации на основе американизации или европеизации, смене социокультурного кода, культурная политика федеральных властей, деятельность электронных СМИ были направлены на дискредитацию
всего, что было связано с Российской империей и СССР. Такая политика углубляла кризис русского национального самосознания, создавала образ русской культуры как вторичной, якобы своего рода ретранслятора европейской, что в полиэтничном государстве не могло не иметь деструктивных последствий. Притягательность русской культуры, ее доминантная, интернациональная роль на Северном Кавказе стала утрачиваться, часть интеллигенции народов Северного Кавказа начала испытывать потребность дистанцироваться от «непрестижной», «суррогатной» и «тупиковой» российской социокультурной системы и ее «пагубного» влияния, считая это необходимым условием этнического самосохранения [См., напр.: 4].
В этих условиях переходного периода к современному открытому демократическому обществу модернизационные процессы наложились на этническую мобилизацию. В Северо-Кавказском регионе модернизационные процессы начались сравнительно позже других регионов России, и идут с несопоставимо большим напряжением. Здесь играет тормозящую роль и то, что Кавказ на протяжении столетий был (и, по-видимому, остается) геополитическим и этнокультурным изолятом. Северный Кавказ представлял собой своеобразную буферную зону между регионами восточнохристианской и исламской цивилизаций.
Многие вошедшие в пределы России народы Кавказа в своем стадиальном развитии двигались от уровня военной демократии. А это означает, что на «классическую модернизацию в регионе накладываются напряжения, связанные с ускоренной интеграцией в государственность и цивилизацию» [5, с. 165]. И это порождает, прежде всего, тенденции к деструкции навязываемых цивилизационных моделей. По мнению Э.Тоффлера, догоняющее развитие провоцирует устойчивое противостояние лидеру. Каждое из обществ, переживающих догоняющее развитие, хотя бы на каком-то этапе находится в остром конфликте с тем, кого оно стремится догнать. Однако с завершением модернизации этот конфликт полностью снимается. Причины такого парадоксального явления лежат в сфере культуры [См.: 6, с. 468]. Э.Т. Майборода справедливо полагает, что «по ряду причин противостояние оказывается самой оптимальной формой самоизменения и освоения иного. Надо сказать, что модернизация - чрезвычайно мучительный процесс, который сложно переживается на всех уровнях общества и откладывается в сознании. Любое социокультурное целое идет на самоизменение не по доброй воле, но под воздействием внешнего контекста. В конечном счете, общество само вступает в модернизацию, хотя и побуждает его к этому глобальный
исторический императив» [7, с. 479]. Из дальнейших рассуждений исследователя явствует, что противостояние оказывается наиболее комфортной формой заимствования иного. Оно позволяет снять ценностный конфликт, связанный с восприятием чужой культуры, регулировать поток инокультурной информации, осмысливать модернизацию (процесс, объективно ведущий к отказу от исторически устойчивых форм культуры), как дело утверждения и укрепления «устоев». Освоение иного несет в себе опасность разрушения исходной культурной целостности. В ситуации противостояния культура жестко фиксирует свои базовые основания и сохраняет их от размывания. Кроме того, противостояние оказывается мощным мобилизующим фактором, несет в себе мотивации и оправдания для крайне болезненных процессов самоизменения. По всему этому оно оказывается универсальным фактором модернизации.
Для народов Северного Кавказа проводником всего нового, модернизаци-онного, естественно, является Россия, потому именно к ней традиционные местные культуры и испытывают внутреннее сопротивление. Как считает Э.Т.Майборода, «этот процесс проявляется на разных уровнях и в различных формах. Актуализация традиционной культуры происходит для нынешнего поколения с того времени и состояния, как она пережила свою катастрофу, т.е. с XVIII - 1-й половины XIX в. (до окончания Кавказской войны). В связи с этим выросло внимание к формированию исторического сознания горских народов как фактора, определяющего этническое и панэтническое самосознание, а тем самым культурно-цивилизационную самоидентификацию» [7, с. 479].
Ценности традиционной культуры народов Северного Кавказа показали, на наш взгляд, способность этнической идентификации противостоять энтропийным процессам и стали каналом и средством адаптации к современным переходным условиям. В подтверждение сомоорганизационной сущности культуры отметим, что возрождается не весь комплекс традиционной культуры, а лишь те его сегменты и стороны, которые могут быть востребованы в современных условиях для приспособления к модернизационным процессам или, наоборот, обеспечивают защиту, сопротивление тем культурным инновациям, которые угрожают ментальной идентичности.
Но есть и опасения по поводу очевидной тенденции ослабления доминантной роли российской культуры на Северном Кавказе и замещения ее западной массовой культурой, а на некоторых территориях и различными исламскими течениями. И здесь мы не согласны с некоторыми исследователями, считающими,
что «Северный Кавказ постепенно приобретает в цивилизационно-культурном отношении все более сущностные восточные черты, восстанавливает восточную, исламизированную ментальность» [7, с. 481]. Напомним, что местные мусульманские народы, в частности, проживающие в КЧР, никогда не были подвержены строгому выполнению предписаний фундаментального ислама и не могли выработать на протяжении всего-то двух веков «восточную, исламизированную ментальность». Историческая память, например, карачаевского этноса сохранила воспоминания и о своем христианском прошлом. Оттого в республике, отказавшейся от политики прозелитизма, отношения между двумя ведущими конфессиями (православием и традиционным исламом) сохраняют толерантный характер, и не пустили глубокие корни нетрадиционные политизированные исламские течения, воспринимаемые как ваххабизм. И именно потому ни традиционный ислам (суфизм), ни экстремистский ваххабизм не смогли успешно взять на себя роль доминантного интегрирующего фактора, их противостояние скорее способствовало лишь некоторой дезинтеграции северокавказской культуры и вспышкам ксенофобии.
* * *
1. Московские теракты организовало карачаевское подполье // Коммерсант 2004. 7 сент.
2. Авксентьев В.А., Гриценко Г.Д., Дмитриев А.В. Региональная конфликтология: концепты и российская практика. М., 2008.
3. Мухаев Р.Т. Политология. М., 2002.
4. Черноус В.В. Северный Кавказ в поисках утраченной идентичности // Общество и социология: новые реалии и новые идеи. СПб., Ростов/н/Д., 2002.
5. Яковенко И.Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск, 1999.
6. Тоффлер Э. Шок будущего. Пер. с англ. М, 2002. С. 468.
7. Майборода Э.Т. Влияние модернизационных процессов на этническую идентичность в поликультурном пространстве Северного Кавказа // Этнические конфликты и их урегулирование: взаимодействие науки, власти и гражданского общества: Сборник научных статей. М., Ставрополь. 2002.
