CC BY
31СЕМЬЯ ГЕРЦЫК-ЖУКОВСКИХ В ЖИЗНИ И ЛИТЕРАТУРЕ
УДК 82-6
АНАСТАСИЯ ЦВЕТАЕВА В СУДАКЕ И РОЛЬ АРА Айдинян Станислав Артурович,
Литературно-художественный музей Марины и Анастасии Цветаевых (РФ, г. Александров) e-mail: [email protected]
Аннотация. В рассказывается о неизвестных и малоизвестных фактах пребывания А. И. Цветаевой в Судаке в 1919 году. Они почерпнуты большей частью из личных бесед автора статьи с А.И. Цветаевой. Публикация представляет собой расшифровку магнитофонной записи беседы о давних временах пребывания Анастасии Ивановны в Крыму с комментариями автора и фрагментами из мемуаров писательницы.
Ключевые слова: А.И. Цветаева, Крым, Судак, Герцыки, Капнист, Г. Петни-ков, М. Цветаева.
О пребывании сестер Марины и Анастасии и Марины Цветаевых в Крыму немало написано - писали о них, и сами они оставили о тех годах - 1911-1921 немало страниц. Однако нам хотелось бы вспомнить о неизвестных и малоизвестных фактах пребывания А. И. Цветаевой в Судаке. Особенно в 1919 году. Они почерпнуты большей частью из наших бесед за те девять лет непосредственного общения, когда автор был в период 1984-1993 годы литературным редактором и секретарем старейшей писательницы России, проза которой относится к классике российского мемуарного жанра. Такая оценка ее наследия стала особенно явственна, когда ее знаменитые «Воспоминания» нам удалось в 2008 году опубликовать в ныне уже не существующем издательстве Бослен, подразделении известного «Вагриуса» - в двух томах, первый
© С.А. Айдинян, 2017
- 816, второй - 800 страниц, с комментариями и предисловием.
Итак - расшифровка магнитофонной записи нашей беседы о давних временах пребывания Анастасии Ивановны в Крыму... Далее - по моим выпискам и заметкам, в которых звучит живая разговорная речь. И немного по тексту мемуарной прозы писательницы, и по страницам исследователей той эпохи.
«Вот когда я осенью 1919 года переезжала из Коктебеля в Судак, потому что мне сказала Пра (Елена Отто-бальдовна Киреенко-Волошина, мать М. А. Влошина): - Ты тут зиму не проживешь, мы с большим трудом, таким трудом достаем дрова зимой, ты, у которой ребенок на руках, - мы еще взрослые, - лет семь Андрею, - тебе Анастасия Цветаева у
же нужно тепло для него, а ты не смо- М. Волошина. Коктебель, 1919 год жешь это ему достать, никак - поговори лучше с Герцыками, может они найдут тебе помещение, поезжай в Судак на зиму. Я так и сделала. Герцык мне нашли две комнаты там, у соседей, Капнистов. Они тогда, естественно, не были еще расстреляны и жили себе спокойно, а рядом с ними жила старуха, Кржыжановс-кая...1 Дочь ее была в отъезде, где-то. Работала ближе к военным действиям, а старуха жила одна. У нее была дача в несколько комнат, вот она согласилась мне две сдать, Я решила туда приехать, - а мы с Пра уже в это время посолили на зиму капусту, а потом опомнились, что будет с дровами. Муки я достала, купила много бутылок подсолнечного масла на зиму и, кроме того, такой квадратный, как бывает, такая канистра, полная подсолнечного масла на один пуд, это было 16 килограмм. Когда я ее, между прочим, подняла, приехав в Судак, я ее подняла одним пальцем, потому что она стукнулась о какой-то болт на телеге и «улила» этот пуд на всю дорогу, я приехала - он был пустой, но у меня были еще бутылки. Дело было осенью, Со мной поехал молодой человек, так как он был не татарин и не еврей, то он начал пить
Анастасия Цветаева с сыном Андреем. 1919 год
с того времени, как мы тронулись и в каждом месте, где только была какая-нибудь там возможность, он пил, пил и пил. И вот когда мы до гор доехали, он был уже совершенно пьян. Дорога шла по шоссе.
И вот когда мы... Ночь была, мы выехали днем, но он все время так долго пил, бедняга, везде, мне приходилось ждать... А у меня мажара была вся нагружена, на целый год всего накуплено. Значит, я все это везла, например не ведерко, а корыто с накрошенной туда уже посоленной капустой, так ее и везли, но так как оно хлюпалось вот так, и потом, наверное, где-то просачивалось, я уже не сообразила, потому что лет мне было не очень много, в хозяйстве я не была очень опытна, и сок капусты проливался на муку. Потом картошка, один мешок картошки тоже где-то там разорвавшись, высыпался, может быть там не целиком, но много очень картошки высыпалось в осеннюю грязь, и так я не хотела оставить картошку в этой грязи, что пожертвовала подкладкой зимнего пальто, темной, и мы ходили из грязи ее собирали и клали в эту подкладку. Потом спасенную картошку мы завернули рукавами этой шубы, которая была бархатной и так везли. вот... Но когда мы доехали до Коз, было уже темно, а он полез, там, наверху, была еще какая-то таверна, и он полез наверх, а лез он очень плохо. потому что он был очень пьян, как он не свалился, не знаю, наверное от желания выпить и поэтому он все-таки шел, но там, когда он выпил, он, вероятно, уснул. Луна взошла, и мы с Андреем сидим, - а Андрей, - это, положим, уже позднее - у него были философические изречения в семь лет. Он держал судорожными лапками какую-то вещь, которая на него падала, а меня утешал, говорил:
- Но ведь это когда-нибудь же кончится! И вот в это время я мечтала, думаю, хоть бы зеленые появились. Они выпрягли бы коней, они нам все равно не нужны, они нас никуда не везут, пусть они возьмут коней, я бы сказала, берите коней, но как-то и куда-то нас довезите все-таки. Довезите, а потом берите за расплату коней, довезите нас до Судака и вообще я фантазировала, что я буду им говорить, когда они появятся, потому что было известно, что в Козах нападают зеленые. Но они от какого-то упорства почему-то не напали. Все-таки мы под утро, ну глубокой ночью, еще темной, увидали спускающуюся, качающуюся фигуру нашего этого (кучера)... И вот, не помню, тут или где в другом месте он мне сказал
- А как ты есть жидовка, то я тебя дальше не повезу! То что я человек этой национальности он, видимо, решил потому. что я одела в дорогу такой серый халат, теплый, который был немножко похож на пальто, тут были такие кисти, а у меня были кудри почти до плеч и такая ермолочка на голове... (...) И длинный рюш, и он решил, что я еврейка и никак не хотел везти дальше, так что мне пришлось вынуть крест. (...)
Тогда он понял, несмотря на пьянство, что крест - значит не еврейка, и повез нас дальше. Но когда мы приехали туда, мне пришлось вспомнить Мирабо2, который говорил, давал такие указания, что если на вас нападает собака, то ей надо глядеть прямо в глаза и она перестанет нападать. Я не очень верю в это, но все-таки подумала - попробую. А пришлось пробовать в таких, значит, условиях: мы доехали до Кржижановских, знаете, фамилия была такая - Кржижановские, но там было темно, уже в Судаке, мы повернули к Алчаку, это было недалеко от Алчака, к морю доехали и там ее последний дом, по-моему, к морю был Кржижановских, не у самого моря, но на подступах к Алчаку. И вот мы стучали, кричали ей, он стучал в окна, никакого движения. Я не знала, и никто не мог знать, что она в гостях у Капнист, у соседей, но к ним, почему-то наш стук не доносился. А он пошел стучать, постучал-постучал в окно, никто не отворяет, он лег под окном и уснул, а я их обнаружила позднее. Было, в конце концов холодно, Андрей у меня простудится, что я дальше буду делать и как мне стоять и как мне стоять дальше?.. А лошади уже копытами разбивали ледок, потому что это было уже в октябре, холодно было, или в ноябре... И вот когда мне пришлось вылезти, потому что я поняла, что он уснул, потому что я звала, как его там звали, он не отзывался, и я поняла, что мне придется мимо собаки проходить, а собака эта, будущий мой друг, я его называла в дальнейшем Марсик, порядочная такая собака, черная, очень агрессивная, она на него кидалась страшно, он ее ткнул чем-то и пошел и скрылся за поворотом, где были окна и там он начал спать и перестал стучать. А я... Мне нужно было идти мимо пса, у меня ничего не было, чем защищаться от собаки и, вообще, что делать с собакой, И вот я вспомнила Мирабо и стала вот так глядеть на эту собаку, боялась я смертельно, я чувствовала, что у меня уж ног нет, как говорил один человек, который увидел медведицу и сказал, что когда ее увидел, - он был честный, - не врал про себя, про храбрость, а сказал, что у меня от колен ног не стало, я когда увидал ее. Так и у меня, я чувствовала, что и у меня от колен ног нет, я иду сама не знаю как. и все на него гляжу и все никак... А он, пес, как-то удивился, видимо, и, представьте себе, действительно, перестал, а, может быть, презирал, что я женщина, не знаю. Перестал (по-собачьи) орать и как-то ворча, ушел вглубь. Тогда я уже расхрабрилась, дошла до этого окна, мне неведомого, разбудила его (возницу), растрясла, и подняла его и так под руки мы с ним, он меня валил, я чуть не падала... Так я довела его до нашей (мажары)... Вот тут Андрей вцепился в какой-то кофейник, который на него летел, и сказал мне успокаивающе: - Ведь это когда-нибудь кончится!
А когда дома, он мог ныть от любого, в 5-6-7 лет от всяких пустяков, а как только наступало какое-нибудь испытание, которых у нас было много, он вел себя совершенно мужественно. И вот он опять сел, этот возница, и повез нас через четыре километра этой долины, повез в сторону, где жили Герцыки. Я не хотела с вечера их будить, когда мы ехали. И потом, я же знала, что мне все равно ехать к Алчаку, так что я правильно сделала, но там ничего нет, значит пришлось... И мы ехали, чавкали по этим ледкам, доехали до Герцыков. Они жили как раз с противоположной стороны, близко от камней... Есть там такая Сахарная Голова, маленькая такая гора, крутая, как сахарная голова...Ну, проехали эту Сахарную голову, доехали до их двора3...Тут прямо под ноги он и свалился и уже не встал... Тогда их работник его отставил в сторону, распряг коней, повел их кормить, поить и так далее, ну а меня решили оставить на вещах. Тогда мне... Там была такая теософка, мачеха (Аделаиды и Евгении) и мать еще одного ее брата Владимира Ка-зимировича Герцыка. Она мне принесла свою ротонду, а ротонда, это надо вам объяснить, а «Ротонда» это есть в Париже такой ресторан, а эта ротонда - та, о которой мы говорим, - это такая особая была в прошлом веке одежда без рукавов. Она надевалась прямо на плечи, тут она застегивалась и обнимала плечи, грудь, бока, живот, мы были как вшитые и всегда это было самым низом обшито бархатом и на подкладке. Вот такую ротонду она мне принесла, я в нее закуталась и заснула до утра. Андрея взяли от меня в детскую. Видите ли... Вот такое приключение у меня было...»
«Помните, как говорил Станиславский: "Если не выстрелит ружье, то не надо о нем говорить"... Тут так было... Помните, я сказала, что дочь ее (Кржижановской) была в отъезде. Еще пока я у нее жила, потому что потом я переехала от нее, приехала ее дочь откуда-то из гущи событий, ну мы не спрашивали у нее ничего, рады, что она приехала. Я с ней очень подружились, веселая, милая девушка, кареглазая, невысокого роста, веселая, остроумная, очень приятная. И мы с ней начали соревноваться, кто лучше шьет кошек из кусочков бархата. Мы шили маленьких кошек, сидели у печки, разговаривали. Андрей в это время наверное, что-то рисовал или даже переписывал страницы... Так мирно шла жизнь. Она прошла, зима. Я от них уехала ближе к Герцыкам, они нашли мне там поближе, я часто с ними общалась - зиму провела там...».
(Скажем в скобках, что семейство Герцык, о дружбе с которым повествуется в «Воспоминаниях» Анастасии Цветаевой, было особенно Цветаевым близко. Стихи Аделаиды Казимировны Герцык читались самым тонким слоем российской интеллигенции. В ней, как свиде-
тельствовали сестры Цветаевы, были особая сердечность и тишина, устремленность в нечто высокое, ей одной видимое, что потом воплощалось в строфы ее задумчивых и тихих, как она сама, стихов. Младшая, Евгения Казимировна, переводчик, критик, мемуарист, осветившая многие крупные фигуры Серебряного века. Сестры Герцык дружили с Н. Бердяевым, Вяч. Ивановым, Л. Шестовым, К. Бальмонтом, М. Волошиным и множеством других замечательных личностей, которые бывали у них и в Москве и в Судаке.).
Наше отступление прерывает голос Анастасии Цветаевой:
«... Весной Марина прислала за мной человека с пудом белой муки - это была весна 1921 года. - муку на дорогу, чтобы я могла доехать до Москвы, и сборник стихов прислала, который она мне посвятила тогда... Уникальные такие стихи, которые сейчас мало известны: "Я эту книгу посвящаю ветру..."4 и т. д.
Я получила это, она была напечатана, но так как печатают теперь машинки по новой орфографии, а Марина по этой серой вязи красными чернилами везде вставляла ять, и с точкой, твердые знаки. Это было до такой степени трудно читать, почти невозможно, потому что все это рябило...И я уехала в Москву.
Девять дней мы ехали. Это описано, а потом уже в Москве будучи, я услыхала, что нашли среди бумаг при обыске у Кржижановских маленькую бумажку, которую забыла уничтожить Олечка Кржижановская и из которой значилось, что она работала в ОСВАГе, может быть машинисткой, вполне невинной, но ОСВАГ5 - осведомительное агентство, примерно что наше КГБ. И ее расстреляли. И заодно вывели мать, и мать тоже расстреляли.
А вскоре после этого, а может быть до этого, расстреляли их соседей, Капнистов6. Капнист был довольно надменный человек, этот самый Капнист Ростислав. Так ли он гордился своим графством или какими-то своими достижениями, не знаю, но когда он попал в тюрьму, недолго там его держали, не сразу расстреливали, то он через кого-то получил Евангелие, от него не отрывался, и когда его вызвали на расстрел, он вышел с ним. А брат его Никита, - Ростислава я не видела ни разу, а его брата Никиту один раз видела, то есть при свете луны мы с Евгенией Герцык шли вместе, куда-то торопились, а навстречу нам вышел такой статный высокий человек с бородой, он мне показался так похожим на романтического графа-разбойника, которые встречались в прежние годы. Я полюбовалась на него немножко, созерцательно. Больше я его не видела. И вот он, ошибившись, вот так обходил он (делает движение рукой, показывая подъем наверх, а затем спуск - Ст.
А.) гору, то есть если бы он так обходил гору вверх ему надо было идти, то, может быть, он избежал бы их, он бы сообразил. Но он по ракурсу стал идти и вышел на какую-то поляну, где, по его расчетам, должны были быть белые. Он вышел к ним, вынимая свой документ, и сказал: "Я граф Капнист!", - а ему ответили: - "Вот тебя-то, нам, голубчик, и надо!" Вот они его расстреляли, это были красные. Так вот эти два брата погибли».
В книге Алексея Тимиргазина «Судак. Хроника российского периода 1788-1917», изданной в Симферополе, автор среди прочих ценных исторических подробностей рассказывает о семействе графов Капнистов: «Граф Ростислав Ростиславович Капнист к 1917 году жил на даче своей тёши, Е. П. Байдак, в Судаке вместе с женой Анастасией Дмитриевной, сыновьями Василием, Григорием, Андреем и дочерями Елизаветой и Марией. В качестве уполномоченного Земского союза в период с сентября 1919 по апрель 1920 года, когда в Крыму находились части Добровольческой армии, Ростислав Ростиславович занимался устройством в Феодосии склада медикаментов для госпиталей. 23 декабря 1920 года Р. Р. Капнист был арестован большевиками, на следующий день на даче Байдак был произведён обыск в присутствии старшей дочери графа, пятнадцатилетней Елизаветы. 13 января 1921 года граф Р. Р. Капнист был расстрелян на горе Алчак. Перед расстрелом граф три недели провёл в подвале судакской ЧК одновременно с Аделаидой Герциык. «Графу К.» был посвяшён первый из пяти "Подвальных очерков" Аделаиды Казимировны, озаглавленный "То<1е8ге1£" (в переводе с немецкого - "Готовый к смерти"). Об этом упомянуто в книге С. Б. Филимонова, "Тайны крымских застенков" (2003). Граф оказался человеком с богатой внутренней жизнью, а его поведение, интерпретация Евангелия и рассуждения на тему соотношений между человеком и миром, человеком и временем, настолько контрастировали со схематичным образом надменного аристократа, что это вызвало констатацию Аделаиды: "Я забыла, потеряла прежний облик его, с которым так не вязалось то, что он делал теперь.."».
Старшая дочь графа, Елизавета, только на два дня пережила своего отца. Как писала Аделаида Герцык в тех же «Подвальных очерках»: «Тоненькая девочка с прозрачными глазами подвижницы не вынесла павшего на неё бремени. <...> И когда разнеслась весть о его гибели -ужас охватил её, ужас, что она не смогла спасти его, не сумела сделать того, что нужно. И странный нервный, внезапный паралич в два дня унёс её» [3].
Возвратимся к устному рассказу А. И. Цветаевой.
«.Как уцелела мать их, старуха, не знаю, куда она делась, а жена Ростислава с его дочкой маленькой, Машенькой ее звали, они несколько лет скрывались после расправы, и удалось им скрыться, а теперь жива эта Машенька; тогда это была маленькая девочка, когда я ее видела, лет пяти она была, теперь это очень высокая старуха, которая играет в кино ведьм, у нее такая наружность, резко выраженный нос длинный, худая, большие глаза, такие пламенные, и она действительно играет Наину (персонаж из поэмы А. С. Пушкина «Руслан и Людмила», имеется ввиду одноименный кинофильм режиссера А. Роу. - примеч. Ст. А.) и еще каких-то таких старух....
Ст. А.: - Тоже под фамилией Капнист.
А. Ц.: - Да, Капнист, да. И она, когда теперь ведь это все утихло, она, когда было столетие или двухстолетие. графа Капниста7, который был поэт и была память о нем, то вот, она выступала и читала о своем предке, ну она так очень артистична. Она шестнадцать лет была в лагерях....Она все пережила и осталась жива».
И о ней есть сведения в судакской хронике Алексея Тимиргазина: «Младшей дочери графа, Марии Капнист, в момент расстрела отца было около семи лет. Впоследствии она училась в Ленинградском театральном институте, но в 1934-м из-за дворянского происхождения была исключена из него с запрещением жить в Ленинграде. В 1941 году репрессирована "за антисоветскую агитацию и пропаганду' и освободилась только в 1956-м. В 1958 году ей удалось получить роль игуменьи в фильме "Таврия", после чего она снялась более чем в семидесяти фильмах, в том числе "Пропавшая грамота" (1972), "Старая крепость" (1973), "Табор уходит в небо" (1976), "Сердца трех" (1992) и др.» [2, с. 456].
Разговор с Анастасией Ивановной продолжается.
Ст. А.: - Все-таки с чего же началось (в Крыму) Ваше духовное христианское обращение?..
А. Ц. : — Оно давно было, оно давно шло, но я пришла к церкви, а до тех пор я бывала на собраниях теософских в 1919 году в Судаке. Там была мачеха Аделаиды и Евгении Герцык, она была теософка...
Ст. А.: — Как ее звали?
А. Ц.: — Ее звали Евгения Антоновна Лубны-Герцык.
Ст. А.: — А психологически какой она была человек?
А. Ц. : — Очень приятная женщина.
Ст. А.: — Волевая?..
А. Ц.: - Очень воспитанная, очень образованная, очень благожелательная.
Ст. А.: - Но твердая, утвержденная в себе?
А. Ц.: - Какие-то там тоже бывали у нее единомышленники.
Ст. А.: - То есть до обращения к (православному) христианству Вы просто как-то тянулись к теософии. То есть до обращения к церковному христианству Вы тянулись к теософии.
А. Ц.: - Да, я даже...Какой-то был Столяров, который возглавлял это общество в Москве. Где-то он жил там недалеко от папиного музея. Я один раз шла записаться к нему, но не застала его дома. Не застала дома. И потом как-то распалось это, а тут вскоре начались гонения - их стали выселять из Москвы. И я порадовалась, что не успела записаться, не попала в этот список, могло бы тоже меня коснуться.
Ст. А.: - Конечно.
А. Ц.: - А так как с перевоплощением (идеей реинкарнации - Ст. А.) я внутренне не соглашалась, то я легко... А теософы они... Это же их идеи... У меня были хорошие (с ними) отношения.
Ст. А.: - Но наверно речь там шла о духовных опытах личных лю -дей...
А. Ц.: - Нет. О личных нет. Нет, она говорила именно философские обоснования. Очень мягко так излагала.
Ст. А.: - А Макс Волошин, он тоже был близок к ней?
А. Ц.: - Он был не теософ, он был антропософ. В моей первой книге, «Королевские размышления», (1914 года), я доказывала небытие Божие, потому что старалась Его, Бога уложить в лоб, а он не укла -дывался! Так вот там есть, наметано, несколько страниц моего спора на философские темы с Волошиным...».
Теперь же пришло время открыть судакскую страницу романа Анастасии Ивановны - «Amor»: «Сегодня утром - отчего? - ей все вспоминалось, как сын её Сережа лет семи, в один жаркий час, в Судаке, в начинавшийся голод, пришел к ней с расширенными, чему-то ужаснувшимися глазами. "Мама! Как это может быть?" - сказал он, оста-новясь от бега, тяжело дыша. Она прервала его: "Что с тобой?" (и рукой - о лоб). Но он нетерпеливо отмахнулся. "Слушайте! Как это может быть? Бесконечность. Не было начала - и нет конца! Мама! Вы -понимаете?" Она чувствовала: ему, всем существом его, хотелось, чтобы она сказала: "Да, понимаю, и ты поймешь, потом, когда вырастешь". Его глаза молили об этом. Она никогда не могла лгать ему. Она ответила, что этого никто не может понять, что это... - и хотела прижать к себе и погладить родную головку, но он в каком-то негодовании уклонился от ласки - и пошел от нее, не побежал, а пошел. Ей и сейчас было больно от этого его движения.» [4, с. 113].
И все же жизнь брала свое. В 1919 году в Крыму развились взаимная привязанность и творческое сотрудничество с Георгием Цапок8. Живя в Судаке, они вместе создают две модернистские рукописные книги: «Начало и конец» и «L'eau» («Вода» - фр.). Эти книжки не сохранились, но может быть придет день, и они все же будут найдены. Георгий Антонович Цапок родился 2 мая 1896 г. в Харькове. Закончил Харьковское художественное училище (1914"1918), где обучался у М. Пестрикова, О. Любимова, Г. Горелова. Жил на Семинарской улице. Ко времени встречи с молодой Анастасией Цветаевой он уже был признанный в своем кругу театральный художник-практик. Среди множества спектаклей, которые он оформил, критика считает лучшей его раннюю театральную разработку - спектакль «Перикола» по оперетте Жоржа Оффенбаха, поставленный в 1917 году в Харьковском театре оперетты. То есть он ко времени постановки, был еще студентом. И совсем уж знаменательно, что Цапок слыл на родине провозвестником «нового», левого искусства. Он - член группы харьковских кубофутуристов «Союз Семи». С другими участниками «Семёрки», куда входил и художник Б. Цибис, - конкретно с Бобрицким и Косаревым9 расписал открывшееся осенью в подвале дома «Саламандры» кабаре «Дом артиста» на харьковской Сумской улице. Надо сказать, что ныне авторские работы кубофутуристов того времени весьма высоко ценятся. Они выставляются в музеях и на аукционах. Из той плеяды широко известно имя Бориса Косарева, признанного «одним из крупнейших сценографов Украины 1920-х - 40-х годов». Судя по сохранившимся работам, Георгий Цапок был совсем не лишен таланта. Он оформлял книги, рисовал плакаты. Однако с Анастасией Ивановной, человеком в те времена подчеркнуто не авангардным, не принимавшим легко и оптимистично «новую линию» жизни, отношения сначала сложились, а потом стали расстраиваться, пока окончательно и трагично не разорвались. С голоса Анастасии Ивановны мы узнаем, как это было:
«.Ст. А.: - Это Цапок...
А. Ц.: - И вот о нем просто упоминание есть, что она (Ника в романе «Амор») говорит в разговоре с Андреем, что "у меня была встреча такая с художником, но потом это распалось" - я так и догадался, что это Цапок.
А. Ц.: - Через много лет я читала о нем статью, видела его фотографию, по-моему он был ненормальный, все что он говорил, он врал. Он мне рассказывал про свою жену-балерину. Была ли у него жена, - неизвестно... С которой он расстался, видимо. Чуть ли не подарил ей черный бриллиант... По-моему, все они распадались, все эти рассказы...
Ст. А.: - Вы говорили, что вы написали как-то книгу - "L'eau", кажется она называлась... Как она называлась?
А. Ц.: - "L'eau" - "Вода". Ироническая такая книга, что все течет как вода... Еще одну тоже... Еще книгу мы с ним вместе написали, она называлась "Начало", а на последней странице так же крупно было написано "Конец"... На каждой странице было по несколько фраз... И так нисхождение... их расхождение ... все так и прошло...
Ст. А.: - А скажите, он... В какой мере он участвовал в этой книге, он писал какие-то фрагменты туда?
А. Ц.: - Нет... Я писала (и записывала фразы со слов Г. Цапок - Ст. А) конечно. Не он. Я помню, что когда я ему дарила... Он мне... (он театральный художник был...) - когда мы еще дружили - он мне сказал: "... напишите Георгию Цапоку: Анастасия Цветаева — Навсегда!". Он понимал, уже чувствовал, что я... отойду... Он оставил мне экземпляр. Это рукописные книги были - но все же пропало у меня...
"L'eau" - Г. Цапок, мой соавтор, с юмором относился к нашим отношениям. Когда что-то их поколебало, мы. медленно наблюдали, как они распадались. Струйка юмора заключалась в том, что в одном отрывке говорилось о том, что. мы брали из жизни, не выдумывали. Контраст был в том, что мы очень просто отнеслись к воде . Строки были как напевы. То же самое люди. Один спрашивает - Сельтерская вода, она кипяченая?..
Самое ошибочное, недоброкачественное из моей жизни - как я могла в нем, в основе не разобраться - ласковость принять за нежность, вообще все - " за"!».
И еще из другого разговора с Анастасией Ивановной:
«Ст. А.: - Чем отличаются "Королевские размышления, 1914" ваши от других, тем, что они стилистически строги. Это философская книга, "Дым, дым и дым 1916"10 это свободная, развернутая, дневниковая.
А. Ц.: -Как я говорю, там мысли, а это чувства!
Ст. А. : - Да. Но далее в вашем творчестве эта свобода, она не иссякает. Правда, не знаю, как, насколько она была выражена в вашем "Начало и конец" о котором вы мне рассказывали?
А. Ц.: - Ну это - пустячок, это фокус . Там изгибом тайного зла, там тот в котором я разочаровываюсь, участвует в моем лаконическом описании разочарования. Так что там цинизм его.
Ст. А.: - Да, да.
А. Ц.: - Он врал, вероятно, про красавицу жену, которая где-то была. про черный бриллиант который он имеет, все врал. а обаяние, нежность в нем были, но это же ничего не стоит, если нет основы.
Ст. А.: - Это Цапок.
А. Ц.: - Да, я легко перенесла это. Он доходил до такого цинизма, что зная, что я вся в нарывах от недоедания, мне нужно за водой для питья идти туда двадцать минут по дорогам горным и оттуда нести это ведро. Я его попросила мне принести ведро. Он как бы обещал, поцеловал руку, подарил розочку, проходя, и не принес этого ведра, ну что ж, это уже простой цинизм, не интересно даже.
Ст. А.: - А в книге что еще было?
А. Ц.: - Я пошла потом, я пошла за этим ведром, и притащила его, с дикой болью, и когда поставила его, получился такой приступ в виде истерического плача и тут вышло не меньше стакана гноя, гной прорвался от напряжения.
Ст. А.: - В груди? А. Ц.: - Да.
Ст. А.: - А скажите, в книге что еще было?
А. Ц.: - Отдельные изящные страницы, очарования и разочарования.
Ст. А.: - Не большая она была?
А. Ц.: - Нет, маленькая. В палец толщиной, на каждой странице по несколько слов.
Ст. А.: - А " Вода "?
А. Ц.: - "L'eau" - называлось. Там были взяты всякие сцены, и любовь, когда впервые вместе что-то. Там вода, а не вино. И через все сцены, где упоминается о воде, показано как рушатся их отношения.
Ст. А. : - Это была другая книга?
А. Ц.: - Другая, маленькая. Несколько страничек. На таком горьком остроумии построено.
Ст. А.: - А в каком году это было?
А. Ц.: - В 1919-ом.. Это первый человек, с которым я разминулась . Когда я ночевала у четы (Петниковых). они похоронены в Старом Крыму.
Ст. А.: - Григорий Николаевич Петников. А какого качества его поэзия?
А. Ц.: - Величавое чудачество такое».
(Тут следует напомнить, что у поэта Г. Н. Петникова, жившего последние годы и похороненного в городке Старый Крым, есть стихотворение «Мы, видно, погостим ещё», посвященное Анастасии Цветаевой. Виделись они и в сентябре 1968 года, сохранилась фотография, на которой изображены Г. Н. Петников, А. Цветаева, ее внучка Рита Тру-хачева и певица М. Изергина, жившая в Коктебеле).
В романе «Amor» читаем: «За последние полгода в Судаке они с
сыном испытали голод, лежали в больнице Красного Креста. Их оттуда свели под руки. В результате того, что Андрей, приславший ей достаточно денег, получил их назад, вместе с приветом и благодарностью. Теперь, поправившись, она решила искать работу — частные уроки у неуспевающих.»
И еще обратим внимание и на мемуарное свидетельство о жизни в Крыму, в Судаке из второго тома «Воспоминаний» Анастасии Ивановны:
«- Ну, а потом что было? - спросила Марина, шевельнув головой у моей, и ее волосы легли мне на щеку, точно мои, - ты осталась на зиму в Коктебеле?
- Нет, там было трудно с едой Андрюше и с дровами. И не было зимних комнат. Мы зимовали в Судаке, где нападали зеленые. Там они на нас не напали, а позднее на Судак, когда мы лежали, в голод, в Красном Кресте.
Город защищал чехословацкий отряд, им руководил русский. Их было двадцать семь человек, кажется; они отбили нападение трехсот зеленых. Те перерезали провода, овладели банком, почтой. Красный Крест, где мы лежали с Андрюшей, был в самой зоне огня.
Пули свистели. Это было так сразу - в палатах захлопнули ставни, но мне надо было идти через двор, и я ощутила страх. Трусость. Я боялась идти мимо пуль.
Было много убитых за больницей. Во дворе был убит молодой отец двух детей, приехавший навестить их и больную жену; только выбежал во двор - наповал. Сколько я видела горя за эти годы! В нем притупилось мое.
- Чем ты жила в Судаке?
- Вещи уж ничего не стоили (да их уж и не было) - сказали мы, как встарь, в унисон - и тихонечко, в унисон, рассмеялись - унисону ли или концу вещей?)
- Продала последние кофты с шитьем и ночные рубашки, нижние юбки, мамины - носила их под окнами в немецкой колонии, выпрашивая Андрюше молоко. Так мало давали!.. А когда кончилось, и ничего не было кроме кулька проросшей картошки, мы слегли. Соседка носила нам каждый день чайник воды - пресной! на вес золота - колодцы были только в колонии. Двадцать минут по горной тропинке - я уже не могла, фурункулез замучил, вся в нарывах, не могла дотащить ведра. Екатерина Николаевна (Калецкая - Ст. А) - упоительная женщина, умница и красавица, из Петербурга, как и мы из-за войны в Крыму застрявшая, у самой больные мать, дядя и девочка, а носила нам с пита-
тельного пункта суп (лук и мука; остаток жижи мы оставляли в тарелке, чтоб в нее окунать компрессные тряпки - у Андрюши началось желудочное, у меня боли справа - помнишь, тоже были в детстве? Друг другу ставили компрессы, приподымаясь, кровати стояли рядом. Жара... Питье из чайника (кипяченого!) Екатерина Николаевна цедила по крошке, как серебро - она же свое нам отдавала, тащила воду семье, и не всегда ей давали в колонии...
- Вы ели один этот суп?
- Были еще сухари, кончились. Картошка (мелкая, зеленая, старая, ушла в хвосты, отростки как змеи, там уж нечего было есть). Лежали двенадцать дней. Были на очереди в Красный крест. И вот - (о тех праведниках, которыми уцелевал город в Библии!) послушай: лежим, и вдруг, на лиловом фоне совершенно генуэзского неба - рука, коричневая, шорох за окном и на подоконнике что-то зеленое. И рука исчезла. Я кое-как слезла, дотащилась до окна: просто ослепнуть - на лопухе (и где она лопух-то русский, тарусский нашла на раскаленном морском берегу?) аккуратный овал, как их продают, фунт сливочного масла, толстый и свежий. Розоватый. Глаза - не поверили: масло! Этим маслом мы и спаслись, с сухарями - дожили до Красного Креста, нас туда потом свели под руки, и мы там пролежали около двух месяцев. Что же оказалось? - Старушка, чья-то няня (мальчика, с которым до болезни играл Андрюша) узнала, что мы оба лежим больные и без еды. Она связала носки, понесла их в колонию (наши, русские немцы), продала носки за фунт масла и поставила его нам на окно.
- Какой такт! Не зашла! Не смутила! - сказала Марина.
- И хоть бы знакомая! И в глаза ее не видала!
- Совершенно святой поступок! - упоенно и строго сказала Марина.
- Нет, знаешь, это так: два типа людей (я в Судаке шутила): виноторговец, богач, про бутылку (пустую) — "О, бутылка стоит 300 рублей!" А обнищавшая старуха с горьким смехом мне: "А что теперь деньги стоют? Что такое 300 рублей? Это ж одна пустая бутылка!" -Ох, как разно люди живут в нужде, и как она показывает человека...
- А Герцыки? — спросила Марина.
- Герцыки нам помогали сколько могли, без них мы бы умерли. Но у них самих было трое детей, Аделаида, Евгения, их мачеха, старая няня детей и не встающая с постели много лет Люба Жуковская. Мы обедали у них каждый раз как бывали, они нам давали сухих груш, сухих яблок... И был еще один человек, в Судаке застрявший - профессор Кудрявцев11, геолог. Его статьи - в энциклопедии, петербур-жанин, старик. Стал совсем нищий, спал где-то на стульях. Голод-
ный... Иногда приходил к Герцыкам, ко мне, я, пока еда была, его угощала. Большой чудак, атеист, Мне бы встретить его лет за пять до того, восхитилась бы! Теперь я его очень жалела (и за эту атеистическую непримиримость еще больше...). И вот, он пришел проводить меня на пристань, вечером, в жуткий ветер. И принес мне последнее, что имел: новую, тонкую, прежних своих времен, мужскую рубашку! Чтобы я ее в Феодосии продала: "Вам с ребенком на первое время!" Я еле его умолила взять рубашку назад и беречь на свой черный день. Обиделся, совал мне ее... Но как я могла взять! Я над этой рубашкой ревела.
- У тебя какие-то другие люди были, - сказала Марина с задумчивой горечью, а у меня - ублюдки. И петухивы. Я от такого совсем отвыкла. Глотку друг другу рвали!..» [5, с. 115-118].
Анастасия Ивановна рассказывала, и не раз повторяла, что они дожили «до Красного Креста, нас туда потом свели под руки», - но она и конкретно называла имя той организации, которая спасала голодающих и умирающих от бескормицы и безработицы в Крыму. Этим «Красным Крестом» была американская миссия помощи, имевшая название АРА. Вот что узнаем о ней из исследования Рашита Латыпова:
«В 1921-1923 гг. в Советской России произошла одна из самых страшных катастроф двадцатого столетия - разразившийся голод унес жизни миллионов людей (по некоторым оценкам, погибло более 5 млн. чел.). Трагедия могла приобрести еще более устрашающие размеры, если бы не помощь Американской Администрации Помощи (American Relief Administration - ARA, русское написание АРА) во главе с Гербертом Гувером, доставившей тысячи тонн продовольствия, медикаментов и одежды. Это был уникальный эксперимент взаимодействия двух противоположных систем.
Правительство США проводило политику дипломатического непризнания советского правительства, враждебно относилось к "красной диктатуре". Тем не менее, на призыв о помощи откликнулись многие как в Америке, так и в Европе, но только один человек мог осуществить гран -диозную операцию по спасению огромной страны. Имя Герберта Гувера было известно всей Европе в связи спасением многих стран от голода. До первой мировой войны Гувер был успешным инженером-предпринимателем в горнорудном деле. Его отличала колоссальная энергия, изобретательность, прекрасные управленческие качества, а также скромность и трудолюбие. Его имя стало широко известно в Европе и США летом 1914 в связи с оказанием помощи около 100 тысяч американских туристов, которые застряли в Европе без средств существования и возможности уехать домой из-за начавшейся первой мировой войны. Гувер за
короткий срок организовал в Лондоне комитет помощи, нашел средства и организовал транспортировку своих сограждан за океан.
Гуверу удалось убедить правительство и общественное мнение, что надо помочь не большевикам, а голодающим. За годы войны в США накопились огромные запасы зерна, оно затоваривалось из-за невозможности вывоза на европейские рынки в связи с войной и экономическими разрушениями. Это грозило падению цен на сельхозпродукцию, кризисом в сельском хозяйстве. "Выброс" в Европу, в том числе и в Россию, позволял сохранять стабильность цен и доходы для фермеров. Помимо гуманитарных и экономических причин была и политическая - решимость, по выражению Гувера, "остановить волну большевизма." [1, с. 250-279].
Гувер считал "глупостью" посылать войска в Россию, т.к. это сделало бы большевиков мучениками и героями в глазах населения, а, с другой стороны, помогло бы им свалить все свои просчеты на внешних и внутренних врагов. Гувер был против экономической блокады России, установленной союзниками весной 1918 г. в качестве превентивной меры против сближения между Германией и Россией после Брестского мира, а затем в виде " санитарного кордона». Он был убежден в том, что деятельность АРА продемонстрирует эффективность "американской модели" послужит катализатором неизбежных процессов эрозии ее социальной основы. В свою очередь, отношение советского правительства к АРА и другим гуманитарным иностранным миссиям строилось на опасении возможного вмешательства западных стран, прежде всего США, во внутренние дела России. Например, было неясно, почему Гувер, ярый противник Советского режима и непризнания РСФСР, пошел на этот шаг. Было известно, что Гувер относился к большевикам не иначе как "банде международных преступников", а к советской власти - "так называемая Советская Республика". С другой стороны, наряду с опасениями, большевистское руководство связывало с АРА надежду, по словам Троцкого, на «продвижение экономического сближения между двумя странами».
На этом мы пока что закроем судакские страницы долгой трагической и творческой жизни Анастасии Ивановны Цветаевой. Но это не значит, что эти страницы дочитаны и исчерпаны...
Примечания
1 В «Подвальных очерках» А. Герцык описана судьба Эмилии и ее дочери Ольги в очерке «Мать и дочь» [Также см. 3].
2 Мирабо Оноре Габриэль Рикетти, граф де Мирабо (фр. Honora Gabriel Riqueti,
comte de Mirabeau; 1749 — 1791) — деятель Великой Французской революции, знаменитый оратор и политический деятель Франции, масон. У Александра Дюма, в его произведении «Графиня Де Шарни» (части 2) в главе XXXIII, названной «Четыре ступени - предел родства», есть эпизод, в котором фигурирует Мирабо. В этом эпизоде Мирабо применяет магнетизм взгляда против пса. При этом говорится следующее: « - Сударь, - сказал он, - и собаки, и люди лаяли на меня достаточно часто; люди подчас кусали, собаки никогда. Кстати, говорят, что над животными имеет непреодолимую власть человеческий взгляд; прошу вас, позвольте мне произвести опыт. - Сударь, - поспешно возразил молодой человек, - предупреждаю вас, Картуш очень свиреп».
3 Неточные воспоминания, т.к. Герцыки жили все же в части города ближе к Алчаку, чем к Сахарной голове, но дальше от моря.
4 Стихи М. Цветаевой, собранные в цикл «Лебединый стан», посвященные белому движению, в котором участвовал ее муж С.Я. Эфрон.
5 ОСВАГ -информационно (осведомительно)-пропагандистский орган Добровольческой армии, а в дальнейшем — Вооруженных Сил Юга России во время Гражданской войны.
6 Капнисты - графская семья.
7 Капнист Василий Васильевич (1756-1823), поэт/
8 Цапок Георгий Антонович (1896-1971), украинский, советский художник.
9 Болеслав Цибис, Борис Васильевич Косарев (1897-1994), входившие вместе с Цапоком в объединение «Семерка» в Харькове в 1818 году.
10 Цветаева А. Королевские размышления» (1914) и «Дым, дым, дым...» (1916) - ранние книги юной Аси Цветаевой.
11 Кудрявцев Константин Дмитриевич (1869-?), в начале ХХ века был учредителем Российского Теософского Общества и его первым секретарем.
Список литературы
1. Латыпов, Р. Помощь АРА Советской России в период «великого голода» 1921-1923 гг. / Р. Латыпов // журнал «История». - 2013. - № 13 (269). - С. 250-279.
2. Тимиргазин, А. Судак. Хроника российского периода 1788-1917 / А. Тимиргазин. -Симферополь : СГТ, 2015. - С. 457.
3. Филимонов, С. Б. Тайны крымских застенков / С. Б. Филимонов. - Симферополь : Бизнес-Информ, 2003.
4. Цветаева, А. Amor / А. Цветаева. - М. : Современник, 1991. - С.
113.
5. Цветаева, А. И. Воспоминания : в 2 т., т. 2. 1911-1922 годы / А. И. Цветаева. - М. : Бослен, 2008. - С. 515-518.
Aidinyan Stanislav Arturovich.
The Literary and Art Museum of Marina and Anastasia Tsvetaeva (Russian Federation, Alexandrov) e-mail: [email protected]
ANASTASIA TSVETAEVA IN SUDAK AND THE ROLE OF ARA
Abstract. In it is told about unknown and little-known facts of AI Tsvetaeva s stay in Sudak in 1919. They are drawn mostly from the personal conversations of the author of the article with AI. Tsvetaeva. The publication is a transcript of the tape recording of a conversation about the long times of Anastasia Ivanovna's stay in the Crimea with the author's comments and fragments from the writer's memoirs.
Keywords: A.I. Tsvetaeva, Crimea, Sudak, Gertsyk, Kapnist, G. Petnikov, M. Tsvetaeva.
References
1. Latypov, R. Pomoshch' ARA Sovetskoy Rossii v Period «Velikogo Goloda» 1921-1923 gg. / R. Latypov // zhurnal «Istoriya». - 2013. - № 13 (269). - S. 250-279.
2. Timirgazin, A. Sudak. Khronika Rossiyskogo Perioda 1788-1917 / A. Timirgazin. -Simferopol' : SGT, 2015. - S. 457.
3. Filimonov, S. B. Tayny Krymskikh Zastenkov / S. B. Filimonov. -Simferopol' : Biznes-Inform, 2003.
4. Tsvetayeva, A. Amor / A. Tsvetayeva. - M. : Sovremennik, 1991. -S. 113.
5. Tsvetayeva, A. I. Vospominaniya : v 2 t., t. 2. 1911-1922 Gody / A. I. Tsvetayeva. - M. : Boslen, 2008. - S. 515-518.
