CC BY
77
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2018. № 4
В.Н. Расторгуев*
АНАЛИТИКА И ЭКСПЕРТИЗА В СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИКЕ И НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ОБЛАСТИ СТРАТЕГИЧЕСКОГО ПЛАНИРОВАНИЯ
В статье раскрываются методологические аспекты научно-аналитической и экспертной деятельности, включенной в процесс подготовки политических решений. Предметом изучения являются специфика аналитической и экспертной работы в сфере публичной и отраслевой политики, мотивация ученых, исполняющих функции политических аналитиков, и особые требования, предъявляемые к организации экспертизы в области политического планирования и прогностики.
Ключевые слова: политическая экспертиза, прогностика, функции аналитика, типология аналитиков и экспертов, стратегическое и оперативное планирование, экспертократия.
V.N. R a s t o r g u e v. Analytics and expertise in modern politics and new trends in the field of strategic planning
The article reveals the methodological aspects of scientific and analytical and expert activities included in the process of preparing political decisions. The subject of the study is the specificity of analytical and expert work in the field of public and industrial policy and the motivation of scientists performing the functions of political analysts and the special requirements for the organization of expertise in the field of political planning and forecasting.
Key words: political expertise, forecasting, analyst functions, typology of analysts and experts, strategic and operational planning, expertocracy.
«Вы кто — советник? Ну, так посоветуйте морю угомониться. Прикажите ему — и мы больше не притронемся к канатам. А коли не можете, благодарите небо, что дожили до седых волос, молитесь и будьте готовы к тому, чего не миновать».
У. Шекспир. «Король Лир»
Что представляют собой аналитика и экспертиза и как они сосуществуют в мире политики и науки? Кого мы называем аналитиками и экспертами (кроме самих себя, естественно)? Труднее всего ответы на эти вопросы даются тем представителям научного сообщества, которые непосредственно вовлечены в аналитическую
* Расторгуев Валерий Николаевич — доктор философских наук, профессор, профессор кафедры философии политики и права философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: +7 (495) 939-24-42; e-mail: valeriy1913@gmail.com
и экспертную работу во властных структурах. Причина понятна: они занимаются и тем и другим, оставаясь при этом самими собой и постоянно совмещая функции политического аналитика и эксперта с собственно научной или преподавательской деятельностью, где также на каждом шагу требуется похожая «смена ролей и функций».
Поэтому опытные эксперты и аналитики обычно не замечают сколько-нибудь существенных затруднений при смене органично связанных видов работы — ни в выборе способов аргументации, ни в авторском стиле изложения, который сохраняется с учетом жанровых отличий, конечно: одно дело аналитическая записка или заключение и совсем другое — публичное выступление, публицистика или научное сообщение. Но такое жанровое многообразие характерно в большей или меньшей степени для любой специализированной интеллектуальной деятельности.
Принципиальные отличия, которые отчетливо фиксируются, связаны с выбором адресата и/или заказчика, а соответственно, и способов адаптации и «упаковки» экспертных знаний. А адресатом или заказчиком аналитики и экспертизы может быть кто угодно. В этом качестве может выступать, к примеру, условный и безымянный читатель или слушатель, какая-либо организация или орган власти, а также вполне реальный человек, готовый к сотрудничеству или спору, ориентированный на механическое усвоение информации или оппонирование, нуждающийся в хорошем совете или в авторитетных советниках и консультантах. Причем нужда в советниках не обязательно связана с потребностью в компетентной подсказке и помощи: статусные советники и эксперты будут полезны при любом исходе — и в случае, если совет оказался полезным (мудрый выбор начинается с выбора достойного эксперта), и в ситуации, когда он привел к неудаче (наука подвела).
Другое дело — аналитика и экспертиза, ставшие уделом профанов и дилетантов. Впрочем, в положение профана легко может попасть не только неуч и самозванец, но и любой специалист, поскольку крайне редко политическая задача вписывается в прокрустово ложе какой-либо дисциплины или специализированной практики. То же можно сказать и о самих политиках, демонстрирующих свои аналитические способности и выступающих в роли экспертов. Даже при наличии блестящего образования, опыта и заслуженных в прошлом научных степеней (степени, полученные «по совместительству» со службой вызывают законные вопросы) они почти всегда оказываются недостаточно компетентными в профессиональном плане, поскольку круг решаемых вопросов потребовал бы от них феноменального энциклопедизма, но даже это достоинство вряд ли способно помочь. Кроме того, политики вынуждены по характеру
деятельности каждый раз учитывать риски, самостоятельно прогнозировать возможные последствия принимаемых решений и сценарии (т.е. выступать в роли аналитиков и экспертов даже при подборе советников). На них ложится и выбор между взаимоисключающими оценками и конкурирующими предложениями, поступающими от специалистов.
Ю. Хабермас, говоря об этой коллизии, обращается к традиционной трактовке, восходящей к Т. Гоббсу и усвоенной М. Вебером, согласно которой существуют достаточно прозрачные отношения между специальными знаниями и политической практикой: «Известная конфронтация бюрократического господства и политического вождизма совершенно точно распределяет функции специалистов и политиков. Последние пользуются техническими знаниями, но их практика самоутверждения и господства реализуется на основе интересов и воли. В окончательной инстанции политическое действие не поддается рациональному обоснованию так, как оно осуществляется в условиях выбора между конкурирующими системами ценностей верований, которые предопределяют аргументацию и, следовательно, делают невозможным проведение рациональной дискуссии» [Ю. Хабермас, 2007, с. 136].
Взаимодействие аналитиков и экспертов — сложноорганизо-ванный процесс. Он может быть описан и как обмен, в том числе «обмен дарами», и как модель разделения труда или экспансии на рынке труда, и как обращение и накопление символического капитала, связанного с легитимацией власти, включая сюда и так называемую «власть экспертов». Экспертократия — любимая тема самих экспертов, почти никогда не участвующих в принятии решений. Как замечает П. Бурдье, «крайне редко удается избежать такой стратегии экспертизы, как навязывание легитимности, подготавливающее завоевание рынка. Следовательно, научный авторитет является особым типом капитала, который может — при соблюдении некоторых условий — накапливаться, передаваться и даже реконвертироваться в другие типы капитала» [П. Бурдье, 2005, с. 483].
В эпоху общедоступных информационных технологий и тотальной политизации общественной жизни незаметно стирается грань между множеством профессий, в том числе имеющих непосредственное отношение к специализированной аналитической и экспертной деятельности в области публичной и непубличной политики. Граница между этими «полушариями» политики, несмотря на всю ее условность, служит основанием для выделения и противопоставления различных типов аналитики и экспертизы, что остается незамеченным даже самими специалистами, вовлеченными в эту деятельность.
На первый взгляд, политика становится все более открытой и демократичной, хотя эта открытость носит чаще всего демонстрационный, а иногда и откровенно пропагандистский характер. Такая открытость не распространяется, конечно, на особые сферы деятельности, которые относят к «политической кухне» и, в частности, ко многим областям политического планирования — и стратегического, и оперативного. Такое разделение столь же условно, как и водораздел между публичной и непубличной сферами, поскольку стратегическая проблематика, как правило, пронизывает именно оперативные планы, где цели и средства, причины и следствия могут свободно меняться местами. Общая картина усугубляется тем обстоятельством, что именно в этой сфере мы наблюдаем сцепление взаимоисключающих тенденций — от усиления планового начала в деятельности государств и межгосударственных союзов до их полного самоустранения от синхронизированного планирования в разных временных горизонтах и в самых различных специализированных отраслях политики (см.: [В.Н. Расторгуев, 2017]).
Как писал в своей книге с говорящим названием «Шок будущего» А. Тоффлер — один из немногих известных теоретиков, попытавшихся осмыслить масштабы катастрофы по имени государственное непланирование, «мы слышим усиливающиеся призывы к антипланированию или непланированию. <...> Прославляется бесплановость. Утверждая, что планирование навязывает будущему ценности, антипланировщики упускают из виду тот факт, что непланирование тоже это делает, часто с гораздо худшими последствиями. <...> Хотим ли мы предотвратить шок будущего или контролировать численность населения, препятствовать загрязнению или ослабить гонку вооружений, мы не можем позволить, чтобы глобальные решения принимались невнимательно, неразумно, бес-планово. Выпустить ситуацию из рук — значит совершить коллективное самоубийство» [5. Тоффлер, 2002, с. 492].
В России о «стратегии непланирования» пишут и говорят неохотно, поскольку из истории не вычеркнуть эпоху великого планового строительства, когда почти до основания разрушенная страна встала перед войной вровень с промышленными гигантами, а после великой и жертвенной войны восстановила и нарастила фантастический потенциал — промышленный и военный, научный и человеческий. И произошло это во многом благодаря искусству аналитики, встроенной в процесс системного средне- и долгосрочного планирования, а также блестяще налаженной системы контроля, основанной на многоуровневой государственной экспертизе.
Как говорил В.В. Путин на заседании Государственного совета 2006 г., когда только начинался поворот к долгосрочному планиро-
ванию, «копирование моделей работы советского Госплана в условиях рыночной экономики нецелесообразно и невозможно, однако формирование планов и программ вполне совместимо с рыночными условиями хозяйствования» [В.В. Путин, 2006]. Именно этот поворот (11 известных указов Президента, которые «определяли параметры развития, сроки, персональную ответственность») позволил, как подытожил Путин результаты проделанной работы на заседании Госсовета в 2017 г., решить сложнейшие задачи, связанные с безопасностью и обороной, что изменило расстановку сил на мировой арене. Об этом говорилось уже с демонстрацией достижений в Послании Президента Федеральному Собранию в 2018 г.
Как видим, акцент в стратегическом планировании делается на методах управления стратегическим развитием отдельных сегментов отраслевой политики. И это не случайно: когда мы говорим об открытости политики, то имеем в виду прежде всего не отраслевую, а публичную политику. Но именно она, как это ни парадоксально, всегда была и остается самой закрытой областью политической жизни. Это происходит уже по той причине, что в ее основе лежат глубинные и зачастую разнонаправленные групповые интересы, в том числе сословные и классовые, партийные и личные, стратегические и конъюнктурные, ускользающие от самих политиков и требующие от них постоянной готовности к борьбе и компромиссам. А отраслевая политика, которая на первый взгляд кажется совершенно закрытой, в действительности является прозрачной для специалистов, поскольку понимание ее целей и функций требует должной квалификации. Она закрыта только для профанов и, в отличие от публичной, поддается достаточно точному измерению, например, с точки зрения эффективности или неэффективности тех или иных решений. По этой простой причине она открыта для посвященных — за исключением отдельных зон, что связано обычно с коммерческой или государственной тайной.
Применительно к любой отраслевой политике не должно быть места «двухслойным» проектам, а также интригам и провокациям. Во всяком случае, они уходят на десятый план, ибо включаются объективные критерии, в том числе оценка на безопасность, ре-сурсоемкость и т.д. В публичной политике главное требование — вовсе не эффективность, которую чаще всего невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, а эффектность иного рода — ставка на эффект, который производят политики и их действия, что, разумеется, также важно.
Именно поэтому экспертная работа и проведение экспертиз в «непубличной сфере» приобретают совершенно иной характер, который недоступен массовому сознанию, полностью сосредото-
ченному на перипетиях публичной политики — внешней и внутренней, где формируется совершенно иное отношение и к аналитике, и к экспертизе, а также к самим аналитикам и экспертам. Здесь сказывается феномен сопричастности к политической жизни, возникающий у многих людей, действительно вовлеченных в политические кампании, проводимые различными партиями и движениями, в том числе и оппозиционными. Все это создает видимость доступности знаний о планах и целях, о «властных технологиях» и функционировании властных институтов на национальном и даже на «наднациональном» уровне. Такие иллюзии возникают как у рядовых граждан, так и у самих публичных политиков, которые не обязаны, как правило, соответствовать требованиям профессиональной компетентности в какой-либо конкретной области знаний (во многих странах для депутатов, к примеру, не предусмотрен даже минимальный образовательный ценз). Этот известный и неустранимый парадокс демократии воспринимается как данность, что, в свою очередь, также существенно снижает критичность мышления.
Вопрос о реальных функциях и типах экспертной и аналитической деятельности осложняется и тем фактом, что публичная политика стоит на трех китах. Первый — это «классические» формы планирования, в рамках которых проекты служат также «витриной» для лоббирования интересов реальных акторов политики. Второй «кит» — это интриги, т.е. все те же интересы, но уже не прикрытые проектами, а предстающие в голом, если можно так сказать, виде. Здесь мы сталкиваемся с широким спектром методов «параллельного» политического планирования и «инопланирования» (внешнего планирования), которые не бросаются в глаза. Для основных «игроков» эти интриги-интересы связаны, естественно, с борьбой за власть и ресурсы или участие во власти, а для публики, для тех же избирателей — это интересы другого рода, которые издревле определялись формулой «хлеба и зрелищ». Третий «кит» — это провокации. В их числе и провокации «в хорошем смысле» слова, например, провоцирование, без которого невозможно прощупать реакцию общества на те или иные реформы. Однако к провокациям относится и провокаторство, целью которого может быть и разрушение устоев государственной системы. А это, согласитесь, далеко не однородные явления, требующие разных оценок — как политических и моральных, так и правовых.
В результате политическая аналитика и экспертиза рассматриваются как деятельность, доступная едва ли не каждому, а принципиальные различия между работой аналитика и эксперта вообще ускользают из поля зрения. Не случайно среди тех, кого так называют, все реже упоминают представителей научного сообщества и
все чаще — так называемых медийных персон, среди которых доминируют журналисты и обозреватели, раскрученные в электронных СМИ комментаторы, которые, как уже говорилось, непосредственно не участвуют в подготовке, а тем более в принятии политических решений. Но основную и большую часть так называемого экспертного сообщества сегодня составляют блогеры, зарабатывающие авторитет (иногда вполне заслуженный) в сетях.
И только иногда в публичном пространстве появляются узкие профессионалы, работающие в закрытых или полузакрытых аналитических центрах и «фабриках мысли» — как независимых, так и «встроенных» в структуры власти или оппозиции. Именно здесь просчитываются сценарии развития политических отношений между странами и регионами, идет подготовка судьбоносных решений, затрагивающих жизненные интересы многих миллионов людей. Среди аналитиков и экспертов, работающих в таких центрах, можно встретить и серьезных ученых, занятых политической или военной проблематикой, и большое число политтехнологов, способных разыграть любую «политическую партию» — под заказ.
Но «для порядка» следует хотя бы бегло разобраться в том, что мы вообще понимаем под аналитикой. Во-первых, аналитическое мышление — это дар, который дается немногим. О человеке, обладающем таким даром, так и говорят: у него аналитический ум. Такой ум востребован во многих профессиях, хотя он не всегда сочетается с другими способностями — творческим талантом, глубиной мышления, человечностью, ответственностью. Во-вторых, аналитика — это искусство, которому можно учить и при желании можно научиться. Но для того, чтобы стать мастером в этом деле, надо развивать и шлифовать свой дар, а еще важнее — найти своих учителей, не обязательно из тех, кто жив и доступен для непосредственного общения, ибо искусство лучших мастеров аналитики заключено в их текстах и осуществленных проектах. В-третьих, аналитика — это сложнейшая социальная технология, требующая от общества высокого уровня зрелости. Хорошая аналитика базируется на профессиональных знаниях, она должна быть востребована, включена в процесс управления на всех его уровнях. Более того, она нуждается в наличии высокой политической культуры как у аналитиков, так и у граждан. Мы живем в обществе, далеком от этих идеалов, а потому должны иметь навык не только потреблять аналитику, но и защищаться от ее воздействия, для чего также нужны соответствующая подготовка и дополнительное образование или самообразование.
Так что же отличает политическую аналитику и экспертную работу в отраслевом секторе от той же по названию деятельности, которую мы видим в публичной сфере? Прежде всего, ответствен-
ность и наукоемкость как две стороны одной медали [В.Н. Расторгуев, 2006]. Особого внимания заслуживает политическая ангажированность, которая явно преобладает именно в аналитике, связанной с публичной сферой. В нашей стране у аналитиков не принято в этом признаваться, поскольку, с их точки зрения, превыше всего ценятся беспристрастность и независимость, хотя во многих западных странах со сложившейся многопартийной системой предпочтение отдается открытой и прямой ангажированности, которая публично демонстрируется. Ее не стыдятся, ее отстаивают. Да и скрыть ее там сложнее. Совершенно иное дело — требования к экспертизе, где политическая ангажированность совершенно недопустима, крайне опасна и, что важно отметить, может быть выявлена. Вероятный результат — полная дискредитация экспертной структуры и конкретных экспертов. В науке политическая ангажированность противоестественна и противопоказана.
Особая проблема, требующая специального анализа, — типология экспертов, которая, как отмечают П. Бергер и Т. Лукман, «является частью общедоступного, релевантного для всех запаса знания, тогда как знание, необходимое для экспертизы, таковым не является». Здесь мы сталкиваемся с практическими трудностями, возникающими «в определенных обществах (например, когда есть конкурирующие группы экспертов или когда специализация становится настолько сложной, что неспециалист оказывается в тупике). Следовательно, анализировать взаимосвязь между ролями и знанием можно с двух одинаково важных точек зрения. Если рассматривать ее в перспективе институционального порядка, роли оказываются институциональными репрезентациями и звеньями, опосредующими институционально объективированные системы знания. Если рассматривать ее в перспективе различных ролей, каждая роль несет в себе часть социально определенного знания» [П. Бергер, Т. Лукман, 2006, с. 39].
Не меньший интерес представляет личностное измерение проблемы. Когда речь идет об аналитической работе в области публичной политики, то во всех этих случаях абсолютно доминирует личностное начало и так называемое мозаичное «личностное знание» (в интерпретации М. Полани [М. Полани, 1985]). Даже высокий профессионал ничего не стоит как аналитик, если не может продемонстрировать совершенно новый и неординарный срез проблемы, который до него никто не демонстрировал. Если же речь идет об экспертизе, то мы видим прямо противоположную установку: здесь желательно убрать человеческий фактор вообще и ограничиться при первой возможности «весами или пробирками», т.е. до предела зачистить результат экспертизы от «субъектного на-
чала». Именно по этой причине экспертиза — это чаще всего не индивидуальное дело, а коллективное, которым занимаются отдельные организации, дорожащие лицензией.
Если провести сопоставительный анализ с точки зрения уникальности и универсальности, то аналитика — это, бесспорно, «штучное производство», тогда как экспертиза — по преимуществу поточное дело, налаженное и многократно повторяющееся. Эти отличия бросаются в глаза, когда мы говорим о персонификации ответственности. Здесь разброс предельный. «Абсолютная безответственность» характерна для аналитиков в области публичной политики: будучи аналитиком, я могу говорить все что угодно (в прчеделах закона, конечно) и никто не может меня остановить. Более того, чем острее и оригинальнее, пусть и безответственнее, будет мое суждение, тем выше будет интерес к моим анализам и тем предпочтительнее окажутся мои конкурентные возможности. Если же я выступаю как «отраслевой аналитик» или член экспертного сообщества, то здесь картина противоположная, поскольку в основе деятельности заложен принцип стопроцентной персональной и коллективной ответственности.
Следует отметить также, что именно аналитиков, как правило, приглашают на обсуждения законопроектов или на заседания экспертных советов при органах исполнительной власти, называя их при этом экспертами. Почему это делается? Ответ лежит на поверхности: сколько аналитиков пригласите, столько вариантов решений получите. А выбрать «нужные рекомендации», соответствующие незаявленным интересам, — это дело политиков. Главное сделано: экспертиза якобы прошла (хотя на самом деле было состязание аналитиков), решение легализовано с научной точки зрения. Совсем другое дело — настоящая, а не бутафорская экспертиза, поскольку в этом случае эксперты не только включаются в процесс подготовки решения, но и получают особые права, так как могут остановить процесс на любой стадии. Наука лишена такой возможности, но именно она делает экспертизу более или менее надежной.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания. М., 1995.
Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.; СПб., 2005.
Полани М. Личностное знание. М., 1985.
Путин В.В. Выступление на заседании Государственного совета «О механизмах взаимодействия федеральных и региональных органов испол-
нительной власти при разработке программ комплексного социально-экономического развития регионов». 21 июля 2006 года // URL: http:// www.kremlin.ru/events/president/news/35972
Расторгуев В.Н. Наукоемкая политика и культура природосбережения // Вестн. Российской академии естественных наук. 2005. Т. 5. № 2.
Расторгуев В.Н. Наукоемкая политика: экологическое измерение // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 12. Политические науки. 2006. № 2, 3.
Расторгуев В.Н. Философия политики: Методология политического планирования. М., 2017.
Стенограмма заседания Государственного совета на тему «Инвестиционная привлекательность регионов — основа экономического развития Российской Федерации». 27 декабря 2017 года // URL: http://www kremlin.ru/events/president/news/56511
Тоффлер Э. Шок будущего / Пер. с англ. М., 2002. Хабермас Ю. Техника и наука как «идеология». М., 2007.
