CC BY
66
Т. А. Орлова
АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА
Заглавие данной статьи объединило названия одной из основных философских традиций ХХ в. и феномена, ставшего для многих политологов чем-то вроде универсального объяснительного концепта. Объединение это, конечно, предполагает, что в основе представленного исследования лежит гипотеза о фундаментальной осмысленности феномена политической культуры в рамках аналитической традиции. Точнее, речь идет о том, что в аналитической традиции создана масса концепций, объектом которых является онтология социального.
Тому, кто начинает задумываться над сущностью феномена политической культуры, не чужда интуиция, что большая часть исследований тех или иных политических феноменов являются в то же время исследованиями феномена политической культуры. Отчетливое и однозначное определение таким фундаментальным категориям дать достаточно сложно (скорее, определение понятия рождается из смыслового контекста всего исследования). Если вспомнить предложенное Г. Алмондом определение политической культуры как совокупности ориентаций относительно социальных объектов и процессов, то становится очевидным тот факт, что исследование любого объекта политологического анализа (политическое лидерство, политические режимы, партии и т. д.) возможно только относительно того или иного типа ориентации на социальные объекты или процессы.
Существуют два пути исследования социальных феноменов. Во введении в «Философию права» Гегель обозначил эти две возможности (применительно к исследованию понятия права): философский метод, который исследует понятие права и его осуществление, и исторический, который описывает разнообразные формы реализованного в историческом контексте права. Иными словами, прежде чем приступать к изучению феномена, необходимо указать предпочтение среди известных методологических установок. В данной работе будет сделана попытка рассмотреть феномен политической культуры не дескриптивно, но сквозь призму социальной онтологии, разработанной, в частности, Дж. Серлем. Задача данной статьи не анализ существующих типологий политической культуры, многочисленных политологических исследований, носящих более или менее дескриптивный характер, а исследование тех достижений аналитической традиции, которые могут быть небесполезны для понимания фундаментальных политико-философских проблем. А политическая культура, без всякого сомнения, должна быть предметом социальной и политической философии, где могут быть поставлены проблемы универсализма и мультикультурализма (наиболее актуальной проблемы, обсуждение которой составляет антропологическое введение в социальнополитическую проблематику вообще).
В этой статье рассуждение будет обращено к тому этапу развития аналитической традиции, который ознаменован выходом поздних работ Л. Витгенштейна, Дж. Остина, Дж. Серля. В сущности с переходом от так называемой «парадигмы реальности» к «парадигме языка» в аналитической философии происходит возрождение «метафи-
© Т. А. Орлова, 2010
зической проблематики». Вновь становятся возможными исследования этической и политико-философской проблематики.
Социальная и политическая наука, следуя советам М. Вебера, Э. Дюркгейма, в сущности ограничилась дескриптивным анализом общественных феноменов, рассматривая социальные факты как что-то реальное, как вещи. Этому способствовала ситуация, сложившаяся в философии начала ХХ в., которая и спровоцировала так называемую бихевиоральную революцию. Несмотря на то что метод и особенно терминология Серля могут быть в определенном смысле названы «материалистическими», его работы были направлены на ниспровержение бихевиоризма и доказательство того положения, еще не до конца очевидного для многих, что изучение сознания не исчерпывается изучением поведения. Разумеется, ментальные феномены часто являются причиной определенного поведения, но зачастую такого соответствия усмотреть нельзя. Тем более надо отказаться от желания установить строгие закономерности в соответствии ментальных феноменов и поведения.
Начиная с позднего Витгенштейна философия все в большей степени ориентируется на исследование в области социально-политической проблематики, поскольку язык, обыденный язык, является принципиально социальным феноменом. В период между выходом «Философских исследований» Витгенштейна и появлением универсальной прагматики Ю. Хабермаса аналитическая традиция создала фундаментальную базу для исследований в том числе таких феноменов, как политическая культура, политическое образование. Оставаясь в перспективе, заданной некогда М. Вебером, «мы упускаем существенный вопрос о том, что же, помимо производства и воспроизводства навыков, «нормативной рациональности», на поддержание которой якобы направлено социальное поведение, действует в социуме, каковы эти факторы?» [1, с. 13]. На раскрытие этих факторов и направлен анализ Дж. Остина, Дж. Серля. Во введении к своей работе «Конструирование социальной реальности» Серль отмечает, что проблемы, которые он намерен исследовать, так и не получили должного внимания в социальных науках. «Поскольку эти вопросы включают то, что должно быть названо проблемами основания социальных наук вообще, правильно предположить, что должны были существовать попытки их решения в разных социальных дисциплинах, и особенно ответы нужно искать у основателей социальных дисциплин XIX в. Мы многим обязаны философам-социологам девятнадцатого и начала двадцатого века, особенно Веберу, Зиммелю и Дюркгейму, но когда я внимательно познакомился с их работами, мне показалось, что они не искали ответов на те вопросы, которые волновали меня, потому что они не имели необходимых инструментальных средств. То есть они не создали адекватной теории речевых действий, индивидуальной и коллективной интенциональности, поведения, регулируемого правилами и т.д.» [2, с. хш]. Поэтому главной задачей своей книги Серль объявляет создание общей теории онтологии социальных фактов и социальных институтов. Речь должна идти о тех глубинных онтологических основаниях социального, которые предшествуют всем доступным дескриптивному подходу социальным явлениям. Причем философия, как и в начале века, остается строго в рамках анализа языка, не ставя под сомнение свою «методологическую честность».
Лингвистическая философия начинается с радикального пересмотра проблемы значения. Философия логического анализа, опираясь на доводы здравого смысла, утверждала, что значением знака является предметное значение, или факт. Истинность или ложность высказывания зависели от возможности соотнесения факта и знака. Возникший в этот период эмотивизм (главным представителем которого в социальных науках по справедливому мнению А. Макинтаира был М. Вебер) все вопросы, занимавшие фи-
лософов еще со времен Сократа, объявил бессмысленными. Ведь оценочные суждения, которыми по преимуществу интересовались этика и политическая философия, невозможно определить как истинные или ложные, но только как бессмысленные. В поздних работах Витгенштейна значение впервые поставлено в зависимость от употребления. Различные социальные практики задавали значение выражениям языка.
Серль, продолжая линию рассуждения Остина, отмечает, что в понимание «фактов» объективного мира необходимо внести важное различение. Есть факты о мире, но есть факты, существующие только в соответствии с человеческим соглашением. Эти последние отличаются от таких фактов, как, например «вершина Эвереста покрыта снегом». «Центральным моментом, конструирующим мост между физической реальностью и обществом, является коллективная интенциональность, и решающим элементом в создании социальной реальности является наложение коллективной интенционально-стью функций на сущности, которые не могут обладать этими функциями без подобного наложения» [3, с. 285]. Существуют и другие факты: правительства, собственность, деньги, браки. Все они существуют лишь постольку, поскольку мы полагаем, что они существуют. Серль называет эти факты, или социальные феномены, институциональными фактами. Главный вопрос заключается в том, чтобы выяснить структуру этих фактов, их природу. Можно рассмотреть простой пример социального факта, который приводит Серль: человек заходит в кафе, говорит несколько фраз официанту, официант приносит пиво, и посетитель, выпив его, оставляет на столе деньги и уходит. Серль прав, когда говорит, что метафизическая сложность этой наивной сцены просто потрясает, и удивила бы даже Канта, если бы он когда-нибудь задумался об этом. Вся описанная сцена имеет невидимую онтологию (официант не владелец пива, но нанят рестораном; ресторан устанавливает список цен, который посетитель может и вовсе не знать, но платить установленную цену). Ребенок, рождаясь в культуре, учится пользоваться ресторанами, банками, деньгами, не задумываясь о природе онтологии этой социальной реальности. Подобные структуры нельзя описывать с внешней поведенческой точки зрения, поскольку при подобном описании упускается то, что делает возможным поведение людей как участников социального действия. Стремление увидеть онтологию социальных фактов, то, как они существуют, совершенно несовместимо с удобной, претендующей на научность бихевиористской установкой, продолжающей вдохновлять большую часть социологов и политологов.
Итак, лингвистическая философия, преодолев в теории значения узкие границы логического позитивизма и укоренив феномен значения в практиках употребления, совершенно ясно показала различие между двумя типами фактов: присущих объектам по природе, и тех, что обретают свою природу, наделяются свойствами только в зависимости от интенциональности наблюдателя. Ткань социального вообще может быть понята только после осознания этого различения. Именно поэтому вместе с лингвистической философией в аналитической традиции возрождается интерес к этической и социальной проблематике. Свою задачу Серль видит в том, чтобы понять, «как вообще возможен объективный мир денег, собственности, браков, правительств, выборов, футбольных матчей, коктельных вечеринок и судов в мире, состоящем из физических элементов... » [2, р. х1].
Чтобы представить онтологию социальной реальности, Серль вводит три понятия: назначение функции, коллективная интенциональность, конструктивные правила. Функция предполагает определенную телеологию, существует всегда относительно известного набора ценностей. Цель может иметь практическую в обыденном словоупотреблении природу, когда агентами накладываются функции на объекты в соот-
ветствии с практическим интересом («Этот объект — карандаш»). Функции, возникающие в результате приписывания объекту использования, Серль называет агентивными. Функции объектов объективного мира, не зависящие от интенций, но усматриваемые теоретически, Серль называет неагентивными.
Помимо индивидуальной интенциональности существует коллективная интенцио-нальность. Она описывает природу общих состояний — таких, где намерение субъекта существует как часть общих намерений. Очевидно, что любой факт, конструирующийся на основе коллективной интенциональности, — социальный факт. Третье условие, описывающее феномен социального факта, — конструктивные правила. Конструктивные правила создают возможность социального действия (например, правила игры в шахматы создают саму возможность игры в шахматы). И институциональные факты возможны только при условии существования системы таких конструктивных правил. В качестве примеров можно привести институт денег, институт президентства: они существуют только при условии, что все используют и признают бумаги, печатающиеся правительством, деньгами, а человека, прошедшего определенную процедуру выборов и принесшего клятву, — президентом. Большинство институциональных фактов создается перформативными высказываниями, получает бытие посредством определенного характера речевого действия. Существование институциональных фактов предполагает постоянную процедуру их подтверждения.
Если делать шаг в направлении исследования структуры конвенций, логической структуры институциональных фактов, совершенно ясным окажется тот факт, что существование таких институциональных фактов, как государство, право, собственность, не поддерживается силой или военной мощью.
Переход от «грубых» фактов к институциональным может быть описан формулой: X считать как У в С. Любой социальный факт есть результат назначения коллективной интенциональностью новой функции некоторому явлению. Когда наложение функции согласно этой формуле становится всеобщим, возникает нормативный уровень содержания данной формулы. Главным здесь представляется то, что социального философа должна в большей степени интересовать проблема социального действия, нежели задача описания социальных объектов.
Рассмотрим подробнее учение Серля о структуре сознания, ведь именно с разрешения вопроса о природе сознания должен начинаться всякий сколь-нибудь серьезный разговор о социальных и политических феноменах. По Серлю, сама философия языка должна рассматриваться в более значительном контексте философии действия, а философия действия, в свою очередь, есть часть философии сознания. Таким образом, теория речевых актов, которую Серль развивал ранее, в некотором смысле вторична по отношению к философии сознания. Речевые акты тоже интенциональны, но их интенциональность вторична по сравнению с внутренними интенциональными состояниями. Идея Дж. Остина о создании в рамках аналитической традиции новой теории — «лингвистической феноменологии» [см.: 4] —была воплощена Дж. Серлем в работах по философии сознания. Конечно, из феноменологической традиции заимствовано было только учение об интенциональности, но это позволило переосмыслить ряд трудностей, которые сопровождали аналитическую философию на первых этапах ее существования. Учение об интенциональности, развитое сначала Ф. Брентано, а затем Гуссерлем, перенимает и Серль, утверждая, что сознание, хоть и не полностью, интенционально. Можно, конечно, находиться в состоянии радости, не переживая при этом радость в отношении чего-либо, но в основном сознание всегда является сознанием чего-то и в этом смысле интенционально. «Сознательные состояния всегда обладают содержани-
ем. Никогда нельзя быть просто сознательным, скорее, когда некто сознателен, должен иметься ответ на вопрос “Что он осознает?”» [5, с. 94]. Иными словами, интенциональ-ным будет любое состояние, если оно направлено на что-либо, лежащее вне его пределов.
Основной характеристикой интенциональности является аспектуальность. Это, пожалуй, главное свойство сознания. В описании аспектуальности Серль в сущности воспроизводит линию рассужденя Гуссерля. Думая о чем-либо, что-либо воспринимая, мы делаем это именно в определенных аспектах. Совершенно очевидно, что этот факт должен быть принципом исследования поведения, желания, убеждений, ориентаций и ценностей. Поэтому отметим этот принцип как первое методологическое правило исследования социальных феноменов. Восприятие человеком любого объекта — не просто результат регистрации этого объекта посредством перцептуального аппарата, воспринятый объект обладает собственной аспектуальной формой. «Всегда будет существовать пропасть для логических выводов между поведенческими эпистемическими основаниями присутствия аспекта и онтологией самого данного аспекта. Никакое количество поведенческих актов не устанавливает того факта, что человек представляет желаемое в одном аспекте, а не в другом» [5, с. 153]. Всякий объект воспринимается индивидами особенным образом; видение объекта всегда видение «как». Гуссерль показал, что в результате осуществления некого опыт каждый индивид приобретает свой собственный мир интенциональных объектов. Чтобы сделать шаг в направлении создания аподиктической основы всякого знания, Гуссерль предложил метод феноменологической редукции, а затем в завершение системы трансцендентального идеализма была создана «трансцендентальная теория опыта другого». Серль выстраивает рассуждение иначе. В его философии сознания главное место отводится учению о «Фоне»: «Сознательные восприятия поступают к нам структурированными, и эти структуры дают возможность воспринимать вещи в соответствии с определенными аспектами, но эти аспекты определяются нашим владением набором категорий, и категории, будучи нам знакомыми, создают для нас возможность в той или иной степени приспосабливать свои восприятия, какими бы новыми они ни были, к уже знакомым восприятиям» [5, с. 135].
Структуру интенциональности описать довольно сложно, но можно утверждать, что сознание предполагает категоризацию: если человек видит вещи как машины, дома, деревья и т. д., то сами эти категории должны существовать еще до всякого опыта, поскольку они являются условиями возможности иметь именно эти восприятия. «Чтобы сознавать что-то, вы должны сознавать это как что-то (опять же за исключением патологии и тому подобного), однако, “восприятие как” и другие формы “сознания как” требуют категорий» [6, с. 135]. В качестве примера такого «аспекта знакомства» Серль предлагает рассмотреть ландшафты художников-сюрреалистов, в которых при первом приближении нет знакомых объектов. На самом деле провисшие часы или трехголовая женщина остаются часами и женщиной благодаря этому «аспекту знакомства», который не позволяет, по выражению Серля, сознательному состоянию быть расплывчатой путаницей. Серль вводит понятие Фона с целью описать возможность функционирования ментальных состояний. «Тезис Фона есть буквально следующее: интенциональные феномены вроде значений, объяснений, интерпретаций, убеждений, желаний и восприятий функционируют только в пределах Фона способностей, которые сами не являются интенциональными. Другой путь утверждать данный тезис — это сказать, что всякая репрезентация, будь то в языке, мышлении или чувственном опыте, достигает своей цели в репрезентации только при наличии совокупности нерепрезентативных способ-
ностей» [5, с. 166]. Интуиция заключается в том, что, конечно, значение интенцио-нального переживания должно быть встроено в Сеть других интенциональных переживаний. Но помимо такой Сети, придающей смысл определенному интенциональному действию, должен существовать некий неинтенциональный уровень причинности, способный придать содержание интенциональности. Проблема в том, что «содержание ин-тенциональности не является, так сказать, самоинтерпретирующим. Оно по-прежнему служит объектом бесконечного ряда различных употреблений» [5, с. 167]. Это значит, что интенциональные состояния существуют автономно, но для их функционирования необходимо:
1) существование Сети других интенциональных состояний;
2) фоновые способности, относительно которых функционирует сама Сеть;
3) фоновые способности не могут рассматриваться как интенциональные.
«Если упрощенно рассматривать Фон, то следует задуматься над витгенштейнов-ским примером с картиной, изображающей идущего в гору человека. Ее ведь можно интерпретировать и как картину человека, спускающегося назад с горы. И ничто, внутренне присущее самой картине, даже истолкованное как живописное отображение человека в данной ситуации, не навязывает нам ту интерпретацию, которую мы находим наиболее естественной. Идея Фона как раз и заключается в том, что характерное для картины характерно и для интенциональности в целом» [5, с. 168]. Примечательно, что, по мнению Серля, работы позднего Витгенштейна были по большей части посвящены именно этой проблематике.
Простейший путь поиска аргументов в пользу Фона — исследование понимания предложений (достигнутые при этом результаты будут применимы и к другим интен-циональным феноменам). Всякое предложение интерпретируется только по отношению к фону. Серль предлагает рассмотреть предложение, в котором отсутствуют структурные и логические двусмысленности. Человек заходит в ресторан и говорит: «Принесите мне отбивную с жареной картошкой». «Даже несмотря на то что данное высказывание подразумевается и понимается буквально, количество его возможных неправильных толкований, строго говоря, беспредельно. Я, к примеру, предполагаю, что мне не принесут еду домой или на мое рабочее место» [6, с. 170]. Для того чтобы исключить количество возможных неверных толкований, мне необходимо сделать бесконечное число добавлений, но каждое добавление также подвержено интерпретациям. Безотносительно фоновых способностей любая лингвистическая интерпретация всегда будет неполной. Это положение, пожалуй, и будет центральным в учении Серля. Буквальные значения и определения становятся более полными при условии существования набора укоренившихся в рамках данной практики дополнительных ожиданий. «Далее, важно понять, что Фон касается не только таких довольно сложных проблем, как интерпретация предложений, но и таких фундаментальных свойств, как те, что конституируют формальный базис всего языка» [5, с. 174]. Значит, условием достоверности (суждения, действия) является факт его функционирования относительно фоновых способностей. Разумеется, надо отметить, что понятие Фона не выводит нас на уровень метафизики, ведь Фон — не свойство реальности, но только свойство нашего представления. Этот момент должны ясно осознавать возможные критики теории, которые, как полагал Серль, могут увидеть в понятии Фона опасность для самой интенциональности, значения, рациональности. Понятие Фона нельзя представлять в виде системы правил, коль скоро сама система правил конституируется относительно фоновых способностей.
Серль выделяет ряд законов, которыми определяется работа Фона. В частности, он утверждает, что интенциональность имеет свойство дорастать до уровня Фоновой
способности. Но «хотя интенциональность поднимается до уровня Фоновой способности, она охватывает все аспекты вплоть до оснований способности. Это другой способ сказать, что все произвольные дополнительные действия, произведенные в пределах интенционального действия высшего уровня, остаются, несмотря на это, интенциональ-ными» [5, с. 182]. Значит, сам Фон возникает только при условии наличия интенцио-нального содержания. Фоном можно назвать совокупность установок, манер поведения, диспозиций, возникающих тогда, когда есть определенное интенциональное явление. При этом ни одна Сеть (понимаемая как упорядоченная структура убеждений и знаний) не может полностью исчерпать фоновые способности. Понятие ФОНА предполагает, что все интенциональные факты должны быть укоренены в неинтенциональных структурах (в числе которых Серль называет, в частности, деятельность мозга).
Если мы запишем на листе бумаги имеющиеся у нас намерения, полагания, цели, то безотносительно Фона они останутся лишенными интенциональности, значения. Однако проблема значения теперь может быть поставлена только относительно фоновых допущений участников той или иной языковой практики. Толковать это положение как радикальный релятивизм неверно. Но при этом совершенно явным становится тот факт, что понятия смысла и значения более нельзя разводить.
Введение категории Фона не только не ведет к релятивизму, но, напротив, есть шаг к априоризму. Пожалуй, для понятия Фона, наиболее важного для социальной онтологии Серля, можно проследить довольно длительную традицию. Во многом данную проблематику можно усмотреть в работах по теории значения Г. Фреге, Л. Витгенштейна. Серль в своей трактовке Фона шел по пути привлечения биологических и эволюционных теорий, но вместе с тем понятие Фона в сущности можно свести к правилам аргументации.
Сущность понятия Фона можно дополнительно прояснить, если обратиться к пониманию Серлем безсознательного в его отношении к сознанию. Классическим стало мнение, что понятие безсознательного достаточно проблематично и загадочно, хотя бы по сравнению с сознанием. Серль полагает, что это отношение необходимо перевернуть. И делать это нужно, осознавая тот момент, что «понятие безсознательного ментального состояния предполагает его доступность сознанию. У нас не может быть никакого иного понятия безсознательного кроме того, которое потенциально сознательно» [5, с. 148].
Как можно воспринимать тот факт, что Серль от теории речевых актов обращается к исследованию структуры интенциональности, к философии сознания? Как отмечал К.-О. Апель в статье «Лингвистическое значение и интенциональность», этот факт поставил необходимость разрешить вопрос о том, что же является основой для создания теории значения [см.: 7]. Можно ли говорить о теории значения исходя из лингвистических конвенций или интенционального содержания сознания? Иными словами, это вопрос о том, является ли философия сознания основой для философии языка.
Феномен коллективной интенциональности позволяет понять, что лежит в основе любой формы социального поведения (что, по убеждению Серля, в равной степени справедливо для исследования не только человеческого поведения, но и поведения животных). Факт коллективной интенциональности в строгом смысле не предполагает необходимости использовать язык (Серль приводит пример, когда, увидев человека, иностранца, толкающего машину, дабы она завелась, он помог водителю без использования слов или даже жестов).
По Серлю, исследование социальных феноменов начинается с создания «двухуровневой» онтологии, описывающей уровень существования «грубых» фактов и уровень институциональной реальности. «Интенциональность в этой связи рассматривается как
“нормативное” понятие, определяющее субъективное познание как вид познавательной деятельности, но не определяющей его сущность, которая материальна для всех видов познания» [6, с. 300]. А вопрос о значении может быть поставлен только в том случае, если существует различие между интенциональным объектом и его внешней формой реализации. По Серлю, «любой предмет выглядит так, как мы научились его видеть в практике осуществления интенций языковой коммуникации» [6, с. 300].
В противоположность убеждению некоторых лингвистических философов о существовании множества критериев истины, Серль утверждает, что язык укоренен в сфере активности сознания. Структура мышления — «нулевой контекст», универсальный критерий истинности, задающий значение языковым выражениям (действиям, убеждениям, желаниям, ориентациям). Исследование речевых актов и интенциональности подготовило возможность трансцендентально-прагматической интерпретации теории речевых актов, которую осуществили К.-О.Апель и Ю. Хабермас [7; 8]. В сущности, дальнейшие исследования шли по линии разработки концепции фоновых способностей.
Со времен Аристотеля известно, что, когда темой рассуждения становится основание практического поступка, действия, мы вступаем в область практической философии. В философии Нового времени в рамках практической философии (моральной философии) исследовались все феномены — социального, политического, зачастую и экономического характера. На определенном этапе основания этой традиции пошатнулись в результате успехов позитивизма. Но в философии второй половины ХХ в. появились концепции, восстанавливающие традицию европейской философии в исследовании духовных явлений: исследование практического поступка (поведения) должно начинаться с разрешения вопроса о природе рациональности. А значит, политическая философия должна иметь в основании определенную философию сознания. Этот момент постоянно подчеркивает Дж. Серль, который в основу своей онтологии социальных фактов кладет теорию рациональности, центральным моментом которой выступает понятие интенциональности. Для методологии социальных наук это значит, что теория сознания полностью основывается на учении о структуре интенциональности, а она, в свою очередь, показывает, как вообще возможны обязательства, договоренности и другие практические действия. Поэтому теория рациональности должна рассматривать прежде всего деятельность, так же, как и философия языка, которая должна не оставаться в рамках исследования предложений и суждений, а выйти на уровень прагматики, т. е. изучать речевую деятельность.
Сделаем еще один шаг в понимании природы практического поступка. Вопрос можно сформулировать так: что вообще является основанием для поступка? Строго говоря, если перед нами некий интенциональный феномен (например политическая культура), то интересовать нас будет не дескриптивное его описание и не каузальное объяснение, которое всегда можно обнаружить, а те основания, в силу которых человек действует (почему существуют интенциональные состояния вообще). Главным своим противником Серль называет «классическую теорию», а именно — концепцию рациональности, созданную в традиции британского эмпиризма. Дж. Локк, а затем Д. Юм показали, что разум — это не какая-то особенная способность индивида, а всего лишь «слабый аффект», который призван ранжировать желания для достижения максимального их удовлетворения. «Слабым» разум называется в силу того обстоятельства, что нейтрализовать влияние аффекта возможно только с помощью более сильного аффекта. В своем «Трактате» Юм проанализировал основания всякого человеческого поступка и показал, что основанием для поступка может быть только желание. Юмовский тип рациональности, как считает Серль, предполагает у человека те же основания поступков,
что и у животных, но лишь чуть более усложненные по структуре. Ведь с позиций классического эмпиризма о человеческой личности можно утверждать лишь то, что она не более чем «пучок» различных восприятий. Для Серля сущность человеческой рациональности заключается в том, что у нас есть независимые от желания основания действия. «Уникальное и замечательное качество человеческой рациональности, единственное что отличает ее от рациональности обезьян, — это способность творить и действовать в соответствии с независимыми от желания основаниями» [5, с. 147]. Теперь нужно показать логическую структуру таких независимых от желания интенциональ-ных фактов, и объяснение это должно быть полностью натуралистическим (т. е. без использования ноуменальных и сверхъестественных сущностей).
Серль ставит вопрос, который по праву является центральным для этики и политической философии: что позволяет нам создавать независимые от желаний основания для действия? «Мне нужно объяснить, как рациональность сама по себе связывает субъекта с этими основаниями. На каком рациональном основании должен субъект принимать в расчет свои обещания и обязательства?» [5, с. 197].
Предельным уровнем исследования поведения (социального факта) становится анализ рациональности. По Серлю, исследование рациональности должно начинаться прежде всего с отрицания классической модели. А собственный анализ рациональности возможно осуществить в контексте исследования языка. «Мне представляется, что мы создаем независимые от желания основания почти всегда, когда начинаем говорить» [5, с. 195].
Анализ рациональности Серля, конечно, напоминает путь, проделанный К.-О. Апелем и Ю. Хабермасом. Серль часто пишет, что в конечном счете все институциональные структуры предполагают существование определенной формы языка в «некотором сверхъестественном смысле», т. е. по отношению ко всем институциональным фактам язык логически первичен. Определенные параллели обнаруживаются, например, между знаменитым перформативным парадоксом Апеля и анализом обязательства Серля. Обязательство относительно утверждения связывает субъекта в силу самой внутренней природы языка. «Аппарат, используемый нами для создания независимых от желания оснований для действия, — это набор основополагающих правил речи и их реализация в семантической структуре живых языков. Здесь пригоден любой язык, достаточно богатый для утверждений, распоряжений или обещаний, чтобы справиться с поставленной задачей» [5, с. 207].
Другими словами, то, что создает основу существования социальных фактов вообще (на микроуровне это обещания и обязательства), вовсе не требует наличия некого внешнего морального принципа, но основания эти встроены в структуру утверждения, имеющего в свою очередь интенциональную природу.
Любой институциональный факт создается коллективной интенциональностью посредством публичных речевых актов. Причем нормативное содержание имеют в данном случае как «содержание» социального факта, так и сама процедура его создания. Известно, что Хабермас в «Теории коммуникативного действия» описал правила функционирования дискурса и их нормативную составляющую. В своих работах Хабермас показывал важность привлечения достижений ряда близких к философии дисциплин. В частности, для доказательства основных положений «универсальной прагматики» он привлекает результаты исследования Л. Кольберга. Своими знаменитыми исследованиями Кольберг подтвердил центральные положения когнитивистской этики дискурса Хабермаса и Серля. Он выделил шесть ступеней морального развития, а переход от одной ступени к другой возможен только с помощью обучения. Конечно, Кольберг
проводил это исследование длительный период, ставя перед моральными дилеммами одних и тех же индивидов в разном возрасте. По мере обучения, которое возможно при условии включенности в интерсубъективно расширенное дискурсивное пространство, индивиды перестраивают имеющиеся у них когнитивные структуры. С каждой ступенью происходит перемена установки относительно социальных феноменов. Подобное обучение возможно только в условиях существования пространства для проведения практических дискурсов. Тип ориентации относительно социального объекта или действия, а значит, и основание для практического поступка, зависит от степени реализации аргументативных способностей.
Работы многих философов-аналитиков, в частности Серля и Хабермаса, по праву продолжают классическую традицию практической философии. В новоевропейской философии вопросы политической культуры имели немалое значение. Философия Просвещения, которую почти повсеместно критикуют за «опасный» универсализм, понимала политическую культуру как часть культуры вообще, как реализацию свободы человека. У Канта, Юма, Гегеля политическая культура — это подлинно правовое существование, где право рассматривается как осуществленная свобода. Конечно, обладая знаниями об аффективной природе индивидов, возможно, как писал Кант, создать внешне правовое государство даже для народа, состоящего из дьяволов. Такой результат достигается путем умелого столкновения эгоистических устремлений индивидов таким образом, чтобы они взаимно друг друга ограничивали. Но такое существование не будет правовым в полном смысле. И только там где, по Гегелю, каждый каждому будет не инобытием, а единобытием, возможна подлинная политическая культура и правовое существование.
Литература
1. Кирющенко В., Колопотин М. Джон Остин, аналитическая философия и язык как социальное явление // Остин Дж. Три способа пролить чернила. СПб.: Алетейя, 2006.
2. Searle J. R. The construction of social reality. New York: Free Press, 1995.
3. Smith B. The construction of social reality: an exchange. American Journal of Economics and Sociology Vol. 62. Issue 1. 2003. Р. 285-309.
4. Остин Дж. Три способа пролить чернила. СПб.: Алетейя, 2006.
5. Серль Дж. Открывая сознание заново. М.: Идея-Пресс, 2002.
6. Серль Дж. Рациональность в действии. М.: Прогресс-Традиция, 2004.
6. Апель К. О. Лингвистическое значение и интенциональность: Соотношение априорности языка и априорности сознания в свете трансцендентальной семиотики и лингвистической прагматики // Язык, истина, существование. Томск, 2002.
7. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2006.
8. Никоненко С. В. Аналитическая философия. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007.
Статья поступила в редакцию 17 июня 2010 г.
