An asymmetric language sign in speech: towards the question of interaction of meanings under different conditions of their realization Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2012. № 2

СТАТЬИ Л.О. Чернейко

АСИММЕТРИЧНЫЙ ЯЗЫКОВОЙ ЗНАК В РЕЧИ: К ВОПРОСУ О ВЗАИМОДЕЙСТВИИ СМЫСЛОВ В РАЗНЫХ УСЛОВИЯХ ИХ РЕАЛИЗАЦИИ

Непреложная реальность конкретных коммуникативных обстоятельств решающим образом влияет на семиотический универсум культуры.

У. Эко

В статье на фоне синтагматических ассоциативных связей слова рассматривается функционирование многозначных слов как в монологической, так и в диалогической речи в аспекте их смыслосозидающего и смыслоразрушающего потенциала, устанавливаются разные типы смысловых взаимодействий их значений (наложение, столкновение, неопределенность), предлагается типология коммуникативных ситуаций в рамках диалога («герметическая», «коммуникативная интервенция», «герменевтический узел»).

Ключевые слова: полисемия, текстовая омонимия, диффузность значений, наложение значений, двусмысленность, «семантическая бифуркация», семантический контекст, позиция, речевая ситуация, непонимание.

The article considers the functioning of polysemous words both in monologic and dialogic speech against the background of the syntagmatic associative links such words have. This functioning is viewed in terms of its meaning-generating and meaning-destroying potential. Different types of semantic interactions of word meanings are established (overlapping, collision, indeterminacy). A typology of communicative situations within the framework of dialogue is suggested ('hermeneutic', 'a communicative intervention', 'a hermeneutic node').

Key words: polysemy, textual homonymy, diffuseness of meanings, overlapping of meanings, ambiguity, 'semantic bifurcation', semantic context, position, speech situation, communication breakdown.

1.1.1. Каким бы лексически богатым ни был язык, его словарь количественно не сопоставим с бесконечностью смыслов, передаваемых в речи, что главным образом и обусловливает отсутствие симметричных отношений между означающим и означаемым в виртуальной системе языка. Как известно, асимметричный дуализм [Карцевский, 1965] проявляет себя двояко: в полисемии и синонимии, которые являются не чем иным, как парадигматическими моделями

7

синтагматических отношений единиц языка. При этом полисемия представляет собой «декодирующую» модель, которая ориентирована на слушающего, способного осуществить правильный выбор означаемого из контекста и разрешить тем самым асимметрию означающего и означаемого, присущую знаку в системе языка. Модель синонимических отношений воспроизводит системные возможности кодирования смыслов и как таковая ориентирована на говорящего, способного осуществить правильный выбор означающего из заданной кодируемым смыслом лексико-семантической парадигмы системы языка и снять асимметрию означаемого и означающего.

Полисемия опирается на материальное тождество знака, на неизменность означающего при изменении семантико-прагматических функций знака, предопределенном естественной асимметрией, существующей между системой языка и внеязыковой действительностью. Полисемия и синонимия являются двумя базовыми типами отношений между единицами лексико-семантической системы языка, но противоположными друг другу, поскольку полисемия обусловлена денотативной, собственно семантической, недостаточностью системы языка, тогда как синонимия — прагматической.

1.1.2. Положение, согласно которому контекст снимает асимметрию означающего и означаемого и устраняет неоднозначность полисемантического слова, основано на наличии семантического согласования между компонентами высказывания. Оно задает слушающему такой вектор соотношения высказывания и ситуации (положения дел), который достаточно четко определяет референцию как высказывания в целом, так и его частей.

В контекстах (1) На поля опустился туман и (2) Поля засыпал снег речь может идти о сельскохозяйственном и/или о спортивном объектах, но не о шляпе, с которой поля соотносятся партонимически, и тем более не о тетради или книге. Следует отметить, что между этими синтаксически сходными предложениями существует семантическое различие: если в (2) поля шляпы при особом стечении обстоятельств (нетипичном, нестандартном положении дел) могут стать участником ситуации, например, Шляпу она закрыла газетой, но поля все-таки засыпал снег, то в (1) такая возможность представляется логически исключенной.

Разные означаемые означающего ПОЛЕ получили лексикографический статус лексико-семантических вариантов одного слова как в классических толковых словарях (9 ЛСВ — С.И. Ожегов; 8 ЛСВ — Д.Н. Ушаков), так и в толковом словаре нового типа — «Русском семантическом словаре» Н.Ю. Шведовой, где они представлены в полном соответствии с авторской концепцией: 8 «словозначений» (ЛСВ) разнесены по трем томам.

8

1.1.3. Следует отметить, что при семантической деривации, происходящей внутри содержания конкретных, предметных существительных — того полюса лексико-семантической системы языка, которая у С. Карцевского демонстрируется именем РЫБА и которой присущ такой вид асимметричных отношений, как полисемия (названная ученым «омонимией»), т.е. при возникновении у прямого значения слова его внутрисловных дериватов, или производных значений, в том числе переносных, меняется означающее производного означаемого — им становится либо синтагма, воплощающая это означаемое (весна как время года = ВЕСНА и весна как молодость = ВЕСНА ЖИЗНИ), либо синтаксическая позиция (Он рыба). Именно поэтому производные (по В.В. Виноградову, номинативно-производные) и переносные (по В.В. Виноградову, косвенно-производные) значения не являются свободными значениями слова.

«В языке, состоящем из знаков, значение языковой единицы заключается в том, что она имеет смысл, что она значима» [Бенвенист, 1974: 137]. Смысл сказанного извлекается говорящим при его декодировании не пословно, а из целого: тема, предтекст, макроконтекст ограждают слово от ненужных ассоциаций, двусмысленностей и других речевых неудач. И если так велика разрешающая (а точнее, запрещающая) сила контекста, что отношения между означающим и означаемым выстраиваются в речи симметрично, то почему вообще возникает вопрос об асимметрии знака? Потому что есть пространство, сотканное из нитей ассоциативных связей означающих и их означаемых. Этим пространством является языковое сознание носителей культуры. Оно отражено в таких лексикографических трудах, как толковые словари.

1.2.1. Д.Н. Шмелев, предложивший методику моделирования внутрисловных связей ЛСВ полисемантического слова — его эпи-дигматику, представляющую собой частный случай парадигматических отношений смыслов, взятых в статике, разработал также концепцию взаимодействия ЛСВ в синтагматической цепи, в речевой динамике, охватывающую нейтрализацию семантических противопоставлений идеографических синонимов и диффузность значений многозначного слова. Суть диффузности, по Д.Н. Шмелеву, состоит в том, что «отдельные значения, отчетливо отграничиваемые друг от друга в определенных позициях, в других позициях оказываются совместимыми, выступающими нераздельно» [Шмелев, 2008: 77], при обязательном логическом условии, что разные ЛСВ одного слова тематически объединены («совместимость, диффузность значений может проявиться, конечно, только в случае их тематической общности» [там же]).

Диффузность значений можно определить как закономерное, системно обусловленное наложение смыслов в речи, характеризующее-

9

ся их нераздельностью и неслиянностью в системе языка. Но что это за «другие позиции», в которых происходит диффузность значений слова, в каких речевых ситуациях возможно такое явление и сколь широко такое взаимодействие смыслов представлено в речи?

ЛСВ слова ЗЕМЛЯ, которое анализирует Д.Н. Шмелев и приводит в качестве примера диффузности значений, находятся в партоними-ческих отношениях, представляющих частный случай отношений пространственной смежности, т.е. метонимии. Референтом локатива в изолированном устном высказывании типа Он упал на землю могут быть и планета (ср.: упал на Луну), и суша (ср.: а не на воду), но не почва, поскольку почва мыслится в русском языке не как поверхность, а как контейнер, как вместилище, что требует своего грамматического оформления: зерно падает в почву, но не *на почву, однако переносное значение ПОЧВА-'причина' оформляется в проекции на почву-поверхность, а не на почву-контейнер, например, на почве ревности, ненависти, социальных разногласий. При этом сочетание на почве приобретает функцию предлога.

Референтом всего высказывания (антецедентом личного местоимения в его анафорической функции) могут быть как любое космическое тело, так и любой летательный аппарат. Но макроконтекст, или просто текст с его определенной тематической направленностью, делает диффузность всех трех ЛСВ, соответствующих означенным референтам, маловероятной, по крайней мере в текстах, воплощающих такую базовую функцию языка, как информативная (в системе функций языка Р. Якобсона ей соответствует функция, обозначенная трояко: «референтивная», «денотативная», «когнитивная» [Якобсон, 1975: 200]).

1.2.2. Рассматриваемое явление присуще текстам иной направленности, тем, которые связаны с поэтической функцией языка и воплощены в художественных текстах. Семантический анализ многозначного слова ПУТЬ в стихотворении Е. Пастернака показывает, что в поэтическом тексте имеет место такое взаимодействие присущих системе языка значений, к которому в полной мере применимо понятие «диффузность значений». Именно этот тип семантического взаимодействия системных ЛСВ создает внутритекстовую перекличку смыслов, в частности их совмещение, в основе которого лежит, если переиначить слова Б. Шкловского, «сходство сходного». Словарь С.И. Ожегова разграничивает восемь самостоятельных ЛСВ этого слова. В контексте Виден еще, еще виден/ Берег, еще не без пятен/ Путь, — но уже необыден/ И, как беда, необъятен (Б. Пастернак. Отплытие) совмещены не только номинативные значения 'место, линия в пространстве, где происходит передвижение', и 'направление, маршрут', но и образное, экспрессивное 'жизнь, судьба', которое актуализируется на фоне последнего четверостишия: Вот оно!

10

И, в предвкушенье/ Сладко бушующих новшеств,/Камнем в пучину крушений/ Падает чайка, как ковшик.

Нельзя не согласиться с замечанием Д.Н. Шмелева о том, что в поэзии совмещение разных значений слова (их диффузность в определенных контекстах) «создает эффект "смысловой емкости"» [Шмелев, 2008: 77]. Представляется, что суть поэтической функции языка, которую Р. Якобсон назвал проекцией «принципа эквивалентности с оси селекции на ось комбинации» [Якобсон, 1975: 2004], состоит в выборе слушающим означаемых (смыслов) из уже выбранных и скомбинированных говорящим знаков, демонстрирующих, «как творческий акт посягает на код» [Эко, 1998: 96].

Из следующих друг за другом элементов высказывания, каждый из которых представляет актуализированную словоформу означающего определенного знака системы, слушающий выбирает (осуществляет селекцию) те означаемые (смыслы), которые заданы линейно организованным текстом (осью комбинации), складывающимися в нем синтагматическими отношениями, а не теми лексико-семантическими парадигмами системы, из которых говорящий произвел тематически (референционально) обусловленный отбор знаков. Но парадигматические отношения элементов виртуальной системы постоянно присутствуют в сознании носителей языка в объеме разрешающей способности языковой личности и, как проекционный экран, очерчивают ее интерпретационное поле, определяющее для слушающего амплитуду семантических колебаний актуализированного говорящим языкового знака.

2.1.1. Повседневный язык с его вполне практическими целями ориентирован на семантическую определенность знака, обусловленную одно-однозначным соответствием знака (означающего и означаемого) и обозначаемого им в речи объекта. Однако семантические проблемы, связанные с асимметрией языкового знака, проявляются и в обыденной речи. Так, фраза Он сказал, что нас развезет, вырванная из контекста, может быть истолкована по-разному и при одинаковой интонации: как информация об обещании, данном, например, таксистом группе людей, и как информация о дружеском предупреждении за праздничным столом, поскольку со словоформой РАЗВЕЗЕТ связаны по крайней мере два смысла, которые в словаре С.И. Ожегова представлены как разные значения разных слов-омонимов: личный глагол действия РАЗВЕЗТИ 1 'везя многое (многих), доставить в разные места' и безличный глагол состояния РАЗВЕЗТИ 2 'привести в состояние слабости, изнеможения'.

Такая лексикографическая интерпретация формально-содержательной асимметрии глагола оправдана и грамматически, и семантически. Между тем включение в словарную статью глагола РАЗВЕЗТИ 2 значения 'сделать грязным, мало пригодным для езды

11

(о пути)' представляется сомнительным по крайней мере на фоне тех формулировок значений, которые даны в словаре. И вовсе семантически не оправдано включение значения 'излагая, рассказывая, слишком затянуть' (развезти доклад) в статью этого же глагола, тем более что аналогичный смысл при именах разговоры, канитель передается, согласно словарю, омофоничным глаголом РАЗВЕСТИ 3: разговоры, канитель, философию разводят (омоним РАЗВЕСТИ 3), а доклад развозят (отдельный ЛСВ РАЗВЕЗТИ 2).

Это не имеющее прямого отношения к теме небольшое отступление подтверждает теоретическую силу сложившегося лексикографического канона, в котором приоритет имеет означающее, а не означаемое, материальное, а не идеальное, что и позволяет квалифицировать отношения разных смыслов одной формы как полисемию, а не омонимию. Д.Н. Шмелев справедливо полагал, что «материальное (звуковое) тождество слова является основой его семантического тождества», тогда как омонимия требует доказательства [Шмелев, 1977: 88]. Другие исследователи (например, С. Карцевский и Л.В. Щерба) не считали вопрос о разграничении полисемии и омонимии лингвистически существенным, не считали его таковым и авторы «Общей риторики» [Дюбуа, 1986: 222].

Приведенный в качестве примера контекст, где представлена диффузность глагольных значений означающего РАЗВЕЗТИ, в такой же степени искусственный, как и уже рассмотренный выше контекст Он упал на землю. Однако есть такие асимметричные слова и такие ситуации их употребления, когда контекст не обладает необходимой для правильного понимания дистинктивной силой, но это не имеет ничего общего с диффузностью значений слова.

Ведущий программы так прокомментировал эффект «плацебо», продемонстрированный доктором несведущей публике: Таких стаканчиков (чай+соль) доктор развел 40 штук, а потом он развел зал (НТВ 19.02.10). Глагол РАЗВЕСТИ такой же асимметричный, как и глагол РАЗВЕЗТИ. Он входит в общую часть сочетаемостной зоны двух имен в их метонимическом значении, занимающих при глаголе позицию объекта, — СТАКАНЧИКИ в синтагме развести стаканчики и ЗАЛ в синтагме развести зал.

Такой глагол является основой соединения несоединимых вещей в одном контексте, в частности в вопросах-шутках Что общего между X и Y?, описанных Е.Д. Поливановым применительно к японским загадкам [Поливанов, 1968] и исследованных в диссертации Е.А. Денисовой на материале русского языка [Денисова, 2008]. Наглядным примером является шутка-вопрос Орудие для закапывания? — Лопата! — Пипетка, в котором асимметричный глагол, обладающий по причине этой своей знаковой особенности текстопорождающей силой, способен объединять в пределах одной коммуникативной

12

ситуации (диалога) два разных субстантива, заполняющих одинаковые валентности при одном означающем, за которым стоят разные означаемые. При этом совершенно не важна теоретическая интерпретация глагола — как одного полисемантического слова или как двух слов-омонимов. Особенность этой шутки состоит в «эффекте обманутого ожидания», прочно стоящего на собственно языковой, системной основе. В одном контексте сополагаются (а в данном случае противопоставляются) два разных значения глагола, актуализированные двумя разными субстантивами, в зону сочетаемости которых этот глагол входит.

Суть ассоциации имен, базирующейся не на парадигматической, а на синтагматической основе, приводящей к «соединению несоединимого», т.е. к объединению в пределах одного контекста (чаще текста-диалога) семантически не совместимых имен, состоит в том, что входящий в зону их сочетаемости асимметричный глагол («синтагматический ассоциат» [Чернейко, 2007а]) становится основой их аттракции в речи (В этом доме снова накалилась стена, а вместе с нею — и атмосфера. ТВ 04.09.2011). В риторике такое соединение относится к разряду метасемем и определяется термином «наложение» («силлепсис») [Дюбуа, 1986: 221-222].

Факты, извлекаемые из анализа контекстов употребления асимметричных знаков (многозначных слов), доказывают правоту утверждения Д.Н. Шмелева о том, что «материальное тождество лексической единицы, как правило, становится основой сближения даже относительно далеких смыслов» [Шмелев, 2008: 71]. Речь идет не только о «текстовой омонимии, базирующейся на языковой форме, но возникающей только в тексте» [Лаптева, 2009: 6], но и о той, которая проявляется в тексте, будучи лексико-семантической категорией (полисемией или омонимией — не важно), отражающей уже сложившиеся в системе языка отношения.

В анализируемом контексте с глаголом РАЗВЕСТИ различие в референционной направленности имен стало причиной совмещения в одном контексте двух пропозиций, а условием их совмещения является многозначность глагола, способного обозначать разные положения дел.

Первое, «физическое» значение слова, которое, как писал Ф.И. Буслаев, «древнее нравственного» [Буслаев, 1941: 171], т.е. предшествует ему во времени, остается «предшествующим» и при синхронном аспекте анализа его семантики как мотивирующее его производные значения (простейший случай — радиальная полисемия). Буквальное значение глагола РАЗВЕСТИ 2 (омонима к глаголу движения РАЗВЕСТИ 1 и к «сельскохозяйственному» РАЗВЕСТИ 3 в соответствии с лексикографической интерпретацией словаря С.И. Ожегова в отличие от полисемантической интерпретации озна-

13

чаемых этого глагола в «Толковом словаре русского языка» Д.Н. Ушакова или «Современном толковом словаре русского языка» С.А. Кузнецова) — «химическое», эквивалентное глаголу РАСТВОРИТЬСЯ: 'разойдясь в жидкости, образовать с ней однородную смесь'.

Что касается значения, реализованного в контексте развести зал, то оно, будучи достаточно новым для среднестатистического носителя современного русского языка, имеет явно выраженный жаргонный оттенок и потому фиксируется в словарях жаргона. Как представляется, это значение восходит к устойчивому сочетанию, отмеченному в «Словаре тюремно-лагерно-блатного жаргона», развести лоха, что означает 'ввести намеченную жертву в картежную игру', т.е. обмануть (ср.:разводной 'шулер, раздающий подтасованные карты') [СТЛБЖ]. Вторая часть сложносочиненного предложения могла бы быть и репликой в диалоге, т.е. принадлежать другому участнику коммуникативной ситуации, если бы он был.

2.1.2. Рассмотрим следующую речевую ситуацию. Академик В.Л. Гинзбург, отвечая на вопросы ведущих программы «Школа злословия», сказал фразу Президент специально нас не принимал (ТВ. Школа злословия. 12.04.2004) и, осознав возникшую двусмысленность, попытался ее устранить следующим автокомментарием: Не в смысле не хотел, а не готовился.

Такие два смысла наречия СПЕЦИАЛЬНО, как 'создавая особые условия и ставя целью, чтобы не-Р' (в данном случае: 'готовясь не принять', т.е. препятствуя встрече) и 'не создавая особых условий, чтобы Р' ('принять не готовясь', т.е. встретившись между делом), случайно соединившиеся в приведенном контексте, в словаре МАС представлены как два ЛСВ одного слова: 1. Наречие к «специальный» ('предназначенный исключительно для'); 2. Намеренно, с целью.

Конечно, разграничителем смыслов в речевой ситуации может выступить интонация, но фраза была произнесена в режиме констатации. Двусмысленность высказывания исчезает и остается только ЛСВ 2 наречия в его сочетании с глаголом совершенного вида (Президент специально нас не принял), что определяется их семантическим согласованием, поскольку инвариантное грамматическое значение формы совершенного вида глагола включает идею цели («Грамматика-80», трактующая это значение как «достигаемый действием предел», эксплицитно связывает идею предела с идеей цели: «Предел в большинстве случаев достигается как определенная цель с сохранившимся после ее достижения результатом действия» [Русская грамматика, 1980/1: 583]), которая дублируется в соответствующем лексическом значении наречия.

В современной разговорной речи такой тип осознаваемого говорящим взаимодействия языковых значений, который подводится под категорию «смысловых оговорок» [Петрунина, 2006], снимается не

14

союзом ТО ЕСТЬ, совмещающим с функцией союза функцию вводного метатекстового слова, а его аналогом В СМЫСЛЕ (с возможными уточнениями, например, В ВЫСОКОМ, В ХОРОШЕМ СМЫСЛЕ: Есть надежда, что после посещения музея космонавтики кто-то из школьников заразится космосом, в хорошем смысле слова. ТВ 11.04.2011), сигнализирующем и о двусмысленности предтекста, и о снятии ее в разворачивающемся тексте.

Спонтанно возникшее наложение значений в речи, ведущее к ее двусмысленности, свидетельствует о характере контекста, а именно о его семантической индифферентности по отношению к языковым значениям актуализированного асимметричного знака, тогда как разрешение этой двусмысленности раскрывает тип языковой личности говорящего, обнаруживая его внимание к собственному слову. А это одно из проявлений метатекстовой функции языка в обыденной, повседневной речи.

Как стилистический прием развертывания диалога метатекстовое вводное слово В СМЫСЛЕ используется в современных художественных текстах, например, у Е. Гришковца («Рубашка», «Планка», «Следы на мне», «Зима»). Разговор главного героя с водителем такси: Здравствуйте! Мне до... За сколько доедем? — Минут за пятнадцать. — (Усмехается) Не... я не в этом смысле. — Тогда за полтинник (Е. Гришковец. «Зима»).

2.1.3. Если в рассмотренном контексте сопряжение двух взаимоисключающих значений слова произошло случайно, но осознается говорящим, что подтверждается метатекстовым уточнением, то в высказывании Хотя сам Семён Могилевич (криминальный элемент. — Л.Ч.) камер не любит, в том числе телевизионных, интервью он дал (НТВ 27.01.08) происходит совершенно сознательное наложение двух смыслов слова КАМЕРА, контролируемое говорящим. Это не диффуз-ность, а именно наложение смыслов в семантически обеспеченной языковой игре, «наплыв планов», если говорить языком кино. И создает его, как ни парадоксально, такой сегмент текста, как уточнение, приводящее к расширению контекстного значения рассматриваемого асимметричного субстантива.

Языковая игра-шутка может осуществляться и через введение прецедентных текстов, таких, например, как пословицы, поговорки, присловья. Когда интервьюер спросил известного артиста о его очередной роли, было ли ему трудно и на этот раз, тот ответил: Как говорят на складе, нам трудно, но мы всё вынесем (HELLO № 39 2010). Вместо прямого ответа на вопрос был дан избыточный с точки зрения информации текст, перлокутивная функция которого очевидна. Наложение смыслов в контексте, определяемое языковой неоднозначностью глагола ВЫНЕСТИ (ЛСВ «физического» действия и ЛСВ «психического состояния преодоления») в качестве условия, имеет

15

в качестве текстопорождающей причины общий знаменатель — наречие ТРУДНО, входящее в зону сочетаемости глагола в обоих ЛСВ (в качестве предикативного наречия в Ему трудно и Трудно вынести испытания) и являющееся синтагматической ассоциативной основой, породившей ответ артиста. От этого неоднозначного с семантико-грамматической точки зрения наречия спонтанно оттолкнулся отвечающий, породив намеренное (осознаваемое и контролируемое) столкновение смыслов, известное под названием «каламбур».

В контексте Во всех странах всегда есть толстый-толстый слой, нет, не шоколада, а мелких собственников (ТВ 11.04.2011) так же, как и в предшествующем тексте, условием наложения смыслов является языковая неоднозначность существительного СЛОЙ, содержание которого включает ЛСВ, отображающий «гастрономические» референты, и ЛСВ, за которым стоят референты «социальные». Но, в отличие от предыдущего текста, причина наложения смыслов в существительном определяется не лексической общностью зоны сочетаемости, а только смысловой, семной, которая и порождает синонимическое взаимодействие прилагательных БОЛЬШОЙ и ТОЛСТЫЙ.

Если зона референции первого широка и задается его интенсио-налом, то второе в одном из своих значений относится к гастрономической сфере. При этом слой гастрономический в обыденной речи может быть только ТОЛСТЫМ, тогда как кусок может быть и ТОЛСТЫМ (толстый кусок хлеба, колбасы, масла), и БОЛЬШИМ (большой кусок хлеба, колбасы, масла) с тем семантико-прагматическим различием, что в прилагательном БОЛЬШОЙ содержится рациональная оценка объекта относительно нормы, стандарта, задающая режим констатации факта, тогда как в прилагательном ТОЛСТЫЙ к ней добавлена коннотативная сема негативной оценки превышения нормы.

Синтагма толстый слой уже задает гастрономическую направленность последующему тексту, а синтагма с удвоенным прилагательным толстый-толстый слой является цитатой из рекламного текста, входящего в состав прецедентных текстов, которая заканчивается словоформой шоколада, имеющая в пресуппозиции идею, что такого хорошего вещества, как шоколад, чрезмерно много не бывает (что вписывается в систему гедонистических ценностей рекламного дискурса, пропагандирующего удовольствие как основу бытия и ориентирующего потребителя в поиске его источников). Но ожидаемый говорящим гастрономический смысл, заданный синтагмой толстый-толстый слой, отвергается отрицанием нет, выполняющим метатекстовую функцию относительно семантических, «денотативных» ожиданий слушателя, тогда как прагматический, идущий от положительной оценки слоя шоколада, распространяется на социаль-16

ный слой собственников, обнаруживая свою «суперсегментность». Весь смысл этой короткой фразы сводится через достаточно сложную языковую игру к оценочному утверждению, что много мелких собственников — это хорошо.

Идея Дж. Остина о том, что язык в своей основе перформативен, а не пропозиционален [Остин, 2006: 17], находит подтверждение в большом количестве речевых действий, гораздо большем, чем те высказывания, которые грамматически оформлены как перформатив-ные (уместно вспомнить, что Е.М. Вольф считала перформативным любое оценочное суждение-мнение, которое представляет собой речевое действие [Вольф, 2002]).

2.2.1. В статье «О третьем измерении лексики» Д.Н. Шмелев пишет: «Каждое слово, помимо парадигматических и синтагматических связей, характеризующих его лексическое значение, находится и в деривационных отношениях с другими словами как по линии смысловых ассоциаций, так и по линии словообразовательных (и шире — вообще фонетических) сближений» [Шмелев, 1971: 27], что перекликается с «законами ассоциаций слов по сходству и по смежности», о которых в своей главной работе «Очерк науки о языке» (1883) писал Н.В. Крушевский [Крушевский, 1998]. В сложившейся лингвистической традиции анализа из обозначенных Д.Н. Шмелевым связей на первом месте по интенсивности лингвистического освоения стоит внутрисловная деривация (эпидигматика). Если же принять весь спектр возможных «деривационных отношений» слова по линиям его ассоциаций, его сближений с другими словами в качестве предлагаемых лингвистических стратегий, то начать необходимо с «ассоциаций по линии фонетических сближений», т.е. с означающего как речевой материи (означаемое знака и в речи, и в системе языка — феномен идеальный), затем идут деривационные, или смыслопорождающие, ассоциации, затрагивающие словообразовательную структуру слова либо ориентированные на нее, и, наконец, те смысловые ассоциации, которые основаны на языковой асимметрии знака и которые являются текстопорождающими.

2.2.2. Если в поэтической речи фонетические ассоциации, в основе которых лежит паронимическая аттракция знаков, являются ее фундаментом [Григорьев, 1979], то в речи обыденной они выполняют наряду с конструктивной, текстопорождающей функцией (языковая игра) функцию деструктивную — искажают восприятие смысла сказанного, что приводит к таким достаточно хорошо изученным ошибкам восприятия, как ослышки. Несмотря на существующие в лингвистической литературе подробные описания ослышек [Лот-ман, 1998; Сиротинина, 1981; Ермакова, Земская, 2004], представляется, что причины их возникновения не исчерпываются отдельно взятыми характером психологического состояния слушающего («се-

17

2 ВМУ, филология, № 2

мантическим торможением или прогнозированием» [Сиротинина, 1981]) и параметрами его словаря.

Фактор словаря обусловливает такое искажение восприятия устного текста, вызывающего сдвиг в понимании, как неверное вычленение слова. Один из запомнившихся примеров ошибочного членения текста учеником, приводимый М.В. Пановым на его лекциях по фонетике и в опубликованных трудах, — слово ФЛЮГЕРАНЕ, возникшее в сознании воспринимающего из стихотворной строки На нём флюгера не шумят по грамматической аналогии с формой множественного числа имен существительных на -анин (крестьянин-крестьяне), чему способствовал контекст, в частности местоимение на нем, антецедентом которого является в тексте имя КОРАБЛЬ, и глагол ШУМЕТЬ, сочетаемость которого с именами лица во множественном числе не имеет семантических ограничений. Как отмечал Ю.М. Лотман, «лексическая непонятность» приводит к «невозможности осмыслить грамматическую форму» и обусловливает проекцию «услышанного на имеющееся в сознании» [Лотман, 1998: 144].

Еще пример. Мальчик шести лет спрашивает родителей: Кто такая «сикутна»? Ну, которая в котлете? В песне было: «Сикут-на в котлете» (из разговора). «Сикутна в котлете» — результат восприятия ребенком фрагмента услышанного текста Секут нас, как плетью. В этом случае вероятна и другая причина неверного восприятия текста. «Лексическая непонятность» текста может быть обусловлена невозможностью связать услышанное с ситуацией, прототип которой отсутствует в опыте перцепта (в данном случае ситуация «сечь плетью»), а не «лексической недостаточностью» его индивидуальной системы. В лексиконе шестилетнего ребенка существительное ПЛЕТЬ и глагол СЕЧЬ могут как наличествовать, так и отсутствовать. В любом случае за синтагмой сечь плетью стоит нетипичное для современной жизни положение дел.

Ослышка АДЖИКА вместо ОТЖИВШАЯ (при просмотре спектакля «Пиковая дама» семиклассница, услышав со сцены реплику Они смотрели на нее как на отжившую, спрашивает свою соседку: Почему они смотрели на нее как на аджику?) возникла из такой совокупности причин, которую исследователи связывают с «перцептивным словарем» личности.

Обозначенных особенностей восприятия услышанного текста особенно много в речи детей, еще не в полной мере овладевших лексическим запасом языка, однако их много и в речи взрослых. Как показывают результаты современных исследований восприятия звучащей речи, идентификация фонетического слова слушающим опирается на его «перцептивный словарь» [Ягунова, 2009], на его индивидуальную базу данных, которая не сводится к характеристике лексикона, а учитывает тип языковой личности, что в большей

18

степени соответствует когнитивным устремлениям современной лингвистики.

В обыденной речи паронимическая аттракция является и причиной неконтролируемых «действий» слушающего — его ослышек, и целью таких спонтанных, но контролируемых действий говорящего, как языковая игра, например: Не люблю, когда ты говоришь таким высоким и пафосным слогом. — Слогом пакостным. Ассоциация слова ПАФОСНЫЙсо словом ПАКОСТНЫЙ, возникшая спонтанно в сознании слушающего как результат его реакции на оценку говорящего, шла по линии фонетического сближения, по линии означающего, однако вектор этому сближению задала аксиологическая составляющая содержания двух прилагательных: отрицательная оценка, являющаяся коннотативной семой в содержании первого и денотативной — в содержании второго, что обусловило семантическое согласование слова-реакции со словом-стимулом, которое только и позволяет считать удавшейся любую языковую игру подобного рода.

На игровой функции паронимической аттракции построен роман Е. Клюева «Между двух стульев», в котором ошибки восприятия, ослышки взяты под полный авторский контроль и обусловливают как эстетическую составляющую текста, так и его композицию. Поскольку автор романа — лингвист, хорошо знакомый с вынесенной в заглавие настоящей статьи проблемой, он не мог не отнестись к этой проблеме с эстетических позиций. В его исполнении терминологическое сочетание «асимметричный дуализм языкового знака» выглядит так: А Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно.

2.2.3. С паронимической аттракцией связаны и такие известные науке под названием «народная этимология» сближения слова, которые затрагивают его словообразовательную структуру. Приводимое Н.В. Крушевским в пример слово МУРАВЕЙ как вошедшее в литературный русский язык в результате ложной этимологизации [Крушевский, 1998], случаи «семасиологической ассимиляции», перечисленные И.А. Бодуэном де Куртенэ (ДИРИЖАБА — дирижабль, НЕКРУТ — рекрут, ПРИЖИМ — режим и под. [Бодуэн де Куртенэ, 1963]), а также многие другие языковые факты свидетельствуют о превращении малопонятных, немотивированных слов, названных И.А. Бодуэном де Куртенэ «семантическими сиротами», в осмысленные, опирающиеся на другие слова и потому членимые на морфемы единицы языка.

Как и восприятия детей или инофонов, эти факты имеют своей причиной недостаточное владение нормами литературного языка и могут быть подведены под модель неконтролируемого наложения смыслов только исследователем, т.е. включаются в категорию ошибок восприятия при их сопоставлении с нормой. Если производители семасиологической ассимиляции (народной, ложной этимологии) ни

19

о каком наложении смыслов не догадывались, то создатели «Энти-мологического словаря» во главе с Б.Ю. Норманом [Норман, 1987] всё подчинили этой цели, обозначив и широту диапазона хорошо известной в лингвистических кругах языковой игры «Почему не говорят...» [Красильникова, 1972] (Почему не говорят пёс зимы? — Потому что говорят котлета), и тонкости ее механизма1.

Ю. Олеше принадлежит много шуток, основанных на спонтанно возникшем, но осознаваемом совмещении смыслов семантически мало или вовсе не совместимых слов, являющихся паронимами, например, ИМЯ — ВЫМЯ: Она была знатная доярка и знала всех своих коров по вымени-отчеству. Можно сказать, что и в этом случае, как и в рассмотренной выше сугубо фонетической аттракции ПАФОСНЫЙ — ПАКОСТНЫЙ, шутка (игра) удалась, потому что произошло семантически мотивированное наложение антропоцентрического смысла, связанного с сугубо человеческим этикетным обращением к лицу по имени-отчеству, на зооцентрический предмет вымя, профессионально «профильный» только для доярки, что привело к актуализации в игровом контексте социальной коннотации 'уважительно' принятого в русской культуре обращения по имени отчеству, отсутствующего во многих других культурах.

Этому способствовала омоформия существительных в единственном числе: ВЫМЕНИ (словоформа родительного падежа) и В ИМЕНИ (словоформа предложного падежа в локативном значении). Для сравнения можно привести такое взаимодействие смыслов, которое также возможно при особом стечении обстоятельств, особой речевой конситуации: Сегодня на полигоне Кубинки звезды блистали не только на погонах (ТВ 07.07.2011) — в этот день к военным летчикам (у них звезды на погонах как знаки отличия в воинской иерархии) по сложившейся традиции приехали известные телеведущие и артисты (звезды).

Кроме того, в анализируемом контексте есть и другой знак, выступающий как «арена борьбы» смыслов. Это отглагольное прилагательное ЗНАТНЫЙ. Однако в отличие от языковой игры вокруг существительных, основанной на системных отношениях паронимов-омоформов, узуальное значение прилагательного 'тот, кого многие знают' выступает лишь как присущий системе фон, на котором высвечивается семантически мотивированное (глагол ЗНАТЬ двухвалентный, субъектно-объектный), но окказиональное значение 'тот, кто много знает'.

В ряду не только контролируемых, но и специально создаваемых наложений смыслов стоят опирающиеся на механизм языковой игры

1 В книге В.З. Санникова «Русский язык в зеркале языковой игры» [Санников, 2002] собран и лингвистически расклассифицирован богатый материал, однако механизмы, обеспечивающие эту игру, представлены в самом общем виде.

20

такие широко распространенные в современных рекламных текстах намеренные ложные этимологии, как, например, название магазина « пУХовики», где вставка выделена красным цветом на фоне синего. Таких фактов много и в политическом дискурсе, и в текстах СМИ, с ним связанных, например: деПУТАНты (депутаты), ПРИХВА-тизация (приватизация), а также в разговорной речи: ИМПОТЕка (ипотека), ВОЛЧеризация (ваучеризация), УМРОТ (МРОТ — аббревиатура терминологического словосочетания «минимальный размер оплаты труда»).

Подобное совмещение смыслов на базе паронимической аттракции означающих является, как следует из сказанного выше, только формальным аналогом народной этимологии: у последней есть причина — недостаточное владение нормами литературного языка, тогда как у первой — цель. И цель эта состоит в выражении через отрицательную коннотацию квазиэтимологической вставки оценки явления, стоящего за общепринятым словом, выполняющим роль аксиологического контейнера. Созданное ложно этимологизированное слово имеет такую семантическую структуру, аналогом которой может служить матрешка. Со времен Шалтая-Болтая подобные слова во французской лингвистической традиции получили название mot-valise, т.е. «слово-чемодан» [Дюбуа, 1986: 102]. Слова-матрешки нарушают линейный характер речи, совмещая в одном фонетическом отрезке денотацию и коннотацию, что в печатном тексте выделяется графически. При этом фонетическим отрезком может быть как слово (пУХовики), так и синтагма (куПИКвартиру).

Совмещение денотации явления и его оценки в рамках одного знака присуще всем стилистически маркированным словам, которые М.Н. Эпштейн назвал «прагмемами» [Эпштейн, 1991] (ШАЙКА, МАТЕРЫЙ, СГОВОР и под.), однако это совмещение названия явления и его оценки в одном слове обусловлено социальной природой языка. Именно она, как представляется, приводит в действие такой механизм языка, который позволяет отобразить в слове не только семиотизи-рованный предмет, но и типичную речевую ситуацию, к которой он тематически прикреплен. Нельзя не согласиться с М.В. Пановым, который раскрыл основной лингвистический смысл стилистических противопоставлений, восходящих к теории «трех штилей» М.В. Ломоносова, как оценку речевых ситуаций [Панов, 1963], эпифеноменом которой является оценка стоящего за знаком явления.

2.2.4. Среди перечисленных Д.Н. Шмелевым векторов ассоциаций слов центральными представляются возникающие в речи ассоциации смыслов, прочно стоящие на таком фундаменте языка, как объективно существующая асимметрия языкового знака, проявляющаяся в полисемии и имеющая разные коммуникативные характеристики.

21

Трудно возразить Дж. Остину (и всем другим философам-лингвистам, которые говорили о языке как об особой форме социального поведения, о совокупности действий, а не отношений знаков или совокупности значений), поставившему философские вопросы о «чтойности» значения слова («Что есть значение слова?», «В чем состоит значение слова вообще?») и сформулировавшему положение, согласно которому «лишь предложение в собственном смысле обладает значением» [Остин, 2006: 78, 77]. «Разборная»2 модель языка, в основе которой лежит понимание того, что речь — единственная эмпирическая реальность для лингвистики, а все концепции устройства языка, объясняющие механизм возникновения и понимания речи, не более чем теоретические конструкты, научные гипотезы, представляется адекватной тому феномену, который стоит за термином «язык» (об этом подробнее см.: [Чернейко, 2007б]). Поэтому как слово грамматическое (лексема) собирается из словоформ речи, так и лексические значения (ЛСВ) — результат лингвистических построений, возникающих на базе обобщения употреблений знака в контексте. Непреложным, однако, является тот факт, что до всякого акта речи в пространстве индивидуального языкового сознания хранятся как образ означающего того или иного знака из перцептивного словаря, так и образ (образы) его означаемого, что подтверждается, в частности, многочисленными случаями контекстного наложения смыслов.

В разделах 2.1.2 и 2.1.3 были рассмотрены факты речевого взаимодействия языковых значений в монологической речи, которая в значительной степени контролируется говорящим, будучи реализацией его интенций, о которых только и можно узнать по речевому поведению. Реплики диалога как классической формы речевого общения дают богатый материал для изучения и смыслосозидаю-щего (языковые игры), и смыслоразрушающего (коммуникативные неудачи) потенциала асимметрии языкового знака, а также позволяют опровергнуть утверждение, согласно которому «неопределенность значения слова не может сделать высказывание двусмысленным» [Шмелев, 2009: 94].

2.2.5.1. Особое место в собственно языковом совмещении смыслов занимает такое ментально-речевое действие, как сравнение. Оно может быть выражено достаточно стандартно, сравнительным оборотом,

2 А.М. Пешковский (статьи 1924-1925 гг.) и С.О. Карцевский примерно в одно и то же время писали о том, что речь распадается на высказывания, которые выражаются особыми фразами, фразы распадаются на слова, соединенные между собой по законам грамматики и объединенные общей интонацией [Карцевский, 1928]; не слова состоят из морфем, а морфемы выделяются в словах, а назначение грамматики состоит в членении речевых представлений, которые «текут слитно», в членении слова и в изучении «взаимодействий» «материальных и формальных принадлежностей слова» [Пешковский, 1959: 84].

22

а может иметь и сопоставление, вводимое отрицанием. Рассмотрим следующие контексты. Они (чиновники) говорят: «Поддерживайте отечественное производство, отечественный автопром». А чего нам отечественное поддерживать? Это значит поддерживать взятки, налоги. Это ж не брюки поддерживать (Д. Губин. Рен ТВ 09.01.10); Ведущий: Он сказал, что надо делиться. — Л. Милявская: А я не клетка, чтобы делиться (ТВ 08.03.07).

В приведенных контекстах идет сложное взаимодействие разных значений многозначных глаголов ПОДДЕРЖИВАТЬ и ДЕЛИТЬСЯ— ЛСВ физического действия и ЛСВ социальных действий. Говорящий выражает свою позицию несогласия с навязываемым мнением. При этом уничижительные коннотации, идущие от имен вспомогательных субъектов отрицаемого сравнения (БРЮКИ, КЛЕТКА), актуализируются, поскольку у коннотаций есть свойство, которое можно назвать «пресуппозициональностью»: коннотации не входят в зону действия оператора отрицания, т.е. коннотативные образы названных сущностей или ситуаций при отрицании этих образов сохраняются. Если мы скажем, например, что Жизнь — это не театр, образ жизни как театра, известный не только русской культуре, не исчезает.

Следует отметить, что когнитивная метафора обладает высоким текстопорождающим потенциалом, поскольку на разных проекциях метафоризируемой абстрактной сущности сталкиваются мировоззрения, например: Единственное, с чем я не согласен, так это с тем, что свобода — болото. Свобода — это не болото. Свобода — это ветер. Ветер, конечно, существо опасное (А. Архангельский. Тем временем. М., 2010); Что же, жанр проповеди — это саркофаг? — Нет, этот жанр — плавильный котел (из дискуссии на защите диссертации).

Отрицание метафоры как разновидности языковой игры эту игру не устраняет, поскольку образы, метафоры, символы ни с каким положением дел во внеязыковой действительности не связаны. Однако эта большая самостоятельная тема заслуживает отдельного рассмотрения. Важно одно: коннотация входит в пресуппозицию суждений так называемого метафорического тождества независимо от того, понимать ли пресуппозицию широко как общую базу данных коммуникантов или узкооперационально как ту часть содержания высказывания (или содержания слова), которая не подвергается действию оператора отрицания. Пресуппозицией отрицания в рассматриваемых контекстах является смысл, создаваемый прямыми значениями соответствующих глаголов и отрицающий целесообразность действий, обозначаемых переносными значениями: 'только брюки обязательно поддерживать' и 'только клетка делится на части'.

2.2.5.2. Исследование приглагольных сравнительных оборотов в аспекте их влияния на возникающее в пределах контекста

23

соединение разных значений глагола (разных означаемых одного асимметричного означающего — глагола) представляет собой самостоятельную, но малоисследованную проблему. Между тем изучение и этого вопроса, и семантико-прагматического взаимодействия имен основного субъекта сравнения и вспомогательного важно не только в свете речевой омонимии, связанной с многозначным глаголом, но и для выявления причин (мотива, основания), обусловливающих появление самого сравнительного оборота.

В предложениях (А) Знаешь что, хватит ломаться, как тульский пряник, выручай друзей (7 Дней. 15-21.02.10) и (Б) В начале 1990-х при всех их тяготах, которые нарастали, как снежный ком, в воздухе было то, что окончательно выветрилось спустя десятилетие, — надежда (РБК. № 7 2011) на переносное значение глаголов (это глаголы физического действия по буквальному значению), заданное основным субъектом сравнения (в А он имплицитный, в Б выражен именем ТЯГОТЫ) «наплывает» его прямое значение, вносимое вспомогательным субъектом сравнения, или метафоризатором (в А — ТУЛЬСКИЙ ПРЯНИК, в Б — СНЕЖНЫЙ КОМ). В линейном пространстве речи возникает семантический объем — в глаголе актуализуются одновременно два значения, но такое речевое взаимодействие смыслов далеко от уже рассмотренной диффузности значений, поскольку, помимо оговоренных в разделе 1.2 ограничений, невозможно взаимопроникновение, «растворение» друг в друге разных и по семантическому типу, и по прагматическим функциям значений.

Именно сравнительный оборот обусловливает наслоение буквального, физического значения глагола ЛОМАТЬСЯ1 (ЛСВ1 'распадаться на части') на нефизическое, «поведенческое» значение (ЛСВ2 'не соглашаться') омонима ЛОМАТЬСЯ2. Такое совмещение обусловлено уже названной в разделе 2.1.1 причиной, а именно наличием означающего этого глагола в зоне сочетаемости разных имен, составляющих точку их синтагматического пересечения, являющуюся основанием как для их ассоциации в речи, так и, в частности, для порождения приглагольного сравнительного оборота.

Условия реализации подобного типа совмещения значений (прямое налагается на переносное) можно определить как семантико-грамматическую позицию, представив не список существительных, а их грамматический тип: это не предметные имена («денотати-вы»), а такие, при которых глагол обязательно меняет тип значения с конкретного на абстрактное, становясь «вторичным предикатом». В первую очередь это абстрактные субстантивы (Со всеми последствиями, вытекающими, как нефть из трубы. Н. Сванидзе. Зеркало. РТР. 16.11.02), но могут быть и имена лиц, обозначающие субъект действия или состояния. 24

Подобное наложение смыслов наблюдается и в следующем диалоге взрослого и ребенка, а именно в реплике ребенка 5 лет, уже освоившего значения асимметричного глагола: Взрослый: Федя, не лезь на подоконник. Ссыплешься. — Ребенок: Я не ссыплюсь — я же не сахар (из моих записей. — Л.Ч.). В этой особого рода сравнительной конструкции налицо текстопорождающие потенции асимметричного глагола, обусловившего имя вспомогательного субъекта отрицаемого сравнения, которое является именем стандартного, прототипического (по представлениям говорящего, соответствующим реалиям языка и культуры) субъектного актанта прямого, буквального значения глагола ССЫПАТЬСЯ. Речевые потенции языковой асимметрии знака в речи детей требуют специального изучения [Чернейко, 2007а], способного сформировать самостоятельный вектор онтолингвистики.

2.2.6. Как отмечает Н.Ю. Шведова в Предисловии к «Русскому семантическому словарю», «любое слово всегда таит в себе готовность к семантическим модификациям» [Шведова, 1998: XII]. По поводу «любого» слова можно сомневаться: вряд ли имена, подобные абстрактным существительным ПРОСТРАНСТВО, ВСЕЛЕННАЯ, ВОДОЕМ, ЕМКОСТЬ или ФЛЕГМАТИК, имеют семантическую потенцию к расширению означающим зоны означаемого в пределах, очерченных нормами литературного языка, но бесспорно верным это утверждение оказывается относительно любого слова, за которым стоят фрагменты видимого мира — предметы в их эмпирически воспринимаемых свойствах и состояниях, а также ситуации. Так называемые денотативы действительно готовы к семантическим модификациям: одни — потому, что стоящие за ними предметы обретают в культуре символическую значимость, становясь мерой оценки действий человека (наступать на те же грабли, ниже плинтуса, в шоколаде) и/или существующего положения дел (Вся экономика России сегодня — это нефте- и газопровод. И когда в трубе кончится нефть, в трубу же вылетит и страна. РБК № 7 2011), другие — потому что экспрессия требует обновления средств ее выражения (параллельно, фиолетово, по барабану).

Рассмотрим следующий диалог: На Молотова сворачиваешь, там такая дорога пьяная. — ? — Извилистая (пассажир таксисту). В этом контексте прилагательное ПЬЯНЫЙ употреблено в таком значении, которое не подпадает ни под одно из представленных в наиболее известных лексикографических изданиях, что и вызвало недоумение слушающего. Это значение возникло в результате актуализации коннотативной семы 'походка пьяного человека' буквального значения прилагательного, т.е. на метафорической основе, что отличает его от узуальных метонимических значений, представленных в синтагмах пьяный разговор или пьяная брага. Метонимическое происхождение анализируемого производного значения ('дорога,

25

которую строили нетрезвые люди') семантически обосновать трудно, хотя для нашей действительности оно референциально возможно. Нельзя сказать, что метафорическое употребление прилагательного ПЬЯНЫЙ, делающее его проективным прилагательным (подобно другим прилагательным, обозначающим эмоционально-психическое состояние человека, таким, как ВЕСЕЛЫЙ в веселый пейзаж или ПЕЧАЛЬНЫЙ в пушкинских строках на печальные поляны льет печальный свет она — об этом подробнее см.: [Чернейко, 2003]), было совсем новым для русского языка: именно оно встречается в тексте популярной песни «Улица, улица, ты, брат, пьяна». Но для современного состояния русского языка, если судить по данным интернета, можно констатировать расширение его употребления.

2.3.1. Вопреки высказанному Д.Н. Шмелевым мнению о том, что многозначность принципиально не может быть «препятствием точному пониманию» [Шмелев, 1977: 85] и что «в большинстве случаев вообще не может возникнуть ситуации, в которой «неопределенность» значения слова сама по себе делала бы высказывание двусмысленным» [Шмелев, 2009: 94], в обыденной речи достаточно примеров такого поведения асимметричного знака, которое приводит к смысловым взаимодействиям разного рода — от недопонимания до полного непонимания. На этой шкале восприятия смысла сказанного особое место занимает неправильное понимание, поскольку оно, в отличие от непонимания и недопонимания, не является текстопорождающим, так как не провоцирует встречных, способствующих уяснению услышанного, «герменевтических» вопросов. Речевое взаимодействие смыслов, связанных между собой общностью их означающего в системе языка (безотносительно к проблеме «полисемия-омонимия»), имеет и свои причины, и свои следствия.

Если обратиться к «текстовой омонимии» (как назвала ее О.А. Лаптева [Лаптева, 2009]) и сфокусироваться на процессе понимания слушающим говорящего, которое выражается в его реакциях-репликах (словесных и/или жестовых), то в повседневной коммуникации можно обнаружить разные виды взаимодействия смыслов асимметричных знаков, которые необходимо изучать для решения как речеведческих задач герменевтического характера, так и собственно лексикографических. Действительно, «многие случаи реального применения слова остаются незафиксированными, что способно привести к мысли о невозможности промежуточных «значений» или употребления слова в таком смысле, который создается как бы совмещением двух или даже нескольких из выделенных значений» [Шмелев, 2009: 80].

Опорные слова, обусловливающие понимание текста или препятствующие ему, — это прежде всего многозначные глаголы, за разными ЛСВ которых стоят разные ситуации. Д.Н. Шмелев писал:

26

«Если для слов, обозначающих конкретные предметы, разграничение значений осуществляется как будто на основе учета денотативных возможностей слова, то для всех остальных лексических единиц сама мысль о нем возникает только в связи с тем, что сопоставляются разные контексты употребления слова» [там же: 93].

Сопоставляя разные контексты употребления глагола, лексикографы выводят инварианты употреблений, которые и являются ЛСВ, зафиксированными словарями. Смоделированные таким образом отношения речевых смыслов выявляют закономерности языковой системы, дающие возможность утверждать, что ЛСВ многозначного слова (в том числе глагола) «позиционно распределены». Однако те теоретические положения, которые разработаны для фонетического уровня, остаются «пустым постулатом» для уровня лексико-семантического, в частности положение о позиции слова в линейной последовательности речи, до сих пор не имеющее общепринятого понимания.

Взгляд сверху, с точки зрения языка как системы, позволяет смоделировать полисемантическое слово в виде матрицы и приложить ее к актуализированному языковому знаку, т.е. к слову в речи, в определенных текстах и контекстах, что и привело к положению о том, что значения многозначного слова позиционно распределены. Они действительно находятся в отношениях дополнительного распределения, но без определения этих позиций, без указания на то, с каким семантическим типом слов сочетается данное, идея позиционного распределения ЛСВ не может быть применима.

Буквальное, параметрическое значение, например, прилагательного МЕЛКИЙ сочетается с существительными, обозначающими имеющие размеры (мелкий песок, шрифт) или параметры (мелкая река, мелкий ручей) физические предметы; переносные значения того же самого прилагательного сочетаются либо с существительными экономической сферы (мелкое хозяйство, мелкий собственник), либо с существительными сферы нравственной (мелкие интересы, мелкая натура). Дополнительное распределение разных значений полисемантического слова опирается на семантическое согласование слов (точнее, их отдельных словоформ в определенных лексических значениях), за которым стоят и логика жизни (причинно-следственные отношения между «вещами» физического мира, телами), и мифология культуры (символические представления о вещах умозрительных).

Остается также открытым вопрос, когда, в каких позициях и в каких ситуациях (при каких условиях коммуникации) обнаруживает себя системная асимметрия языкового знака. Представляется, что в первую очередь имеет значение тип речи: асимметрия проявляет себя в диалоге, одна из особенностей которого состоит в возможности совмещения в рамках одной диалоговой ситуации разных

27

положений дел, о чем говорит русская пословица «Я ему про Фому, а он мне про Ерему».

2.3.2. Рассмотрим реплики диалога (полилога), в которых происходит текстопорождающее взаимодействие разных ЛСВ одного слова, разворачивающееся в пределах такой коммуникативной ситуации, внешние обстоятельства которой остаются неизменными, участники хорошо знакомыми (имеющими общую информационную базу) или объединенными общей интенцией, а взаимодействие смыслов стоит на собственно языковом фундаменте, приводя и к непониманию, и к языковой игре. При соблюдении «единства места, времени и действия» движение смыслов в речи, т.е. собственно речевая коллизия, обусловлено только состоянием сознания участников действия, количество которых остается постоянным. Назовем такую коммуникативную ситуацию «герметической».

«Весна». Разговор трех женщин, которые не виделись лет пятнадцать. А (1): Я очень рада, что мы встретились. У меня такое чувство, что я вернулась в свою молодость и что мы сегодня отмечаем то ли окончание школы Юли и Наташи, то ли их поступление в университет. — Б (1): Я с утра собиралась заболеть, но, представляете, как можно заболеть, если мы договорились с вами, а еще я договорилась со своей однокурсницей, а мы с ней виделись весной... — А (2): С вами мы тоже виделись весной. — Б (2): Весной?? (жест недоумения), но тогда было лето. — В: Нашей весной — все были намного моложе. Налицо текстопорождающий потенциал многозначности слова, ведущий к совмещению его двух ЛСВ в рамках одной коммуникативной ситуации (считать ли её одним контекстом?): ЛСВ существительного ВЕСНА позиционно распределены по контекстам: 'время года' — в Б (1) и Б (2), 'молодой возраст' — в В. Контекст А (2) представляет собой «герменевтический узел» для участников речевой ситуации, развязать который смог только контекст В. Завязал его участник А, который в контексте А (2) с актуализированным в предшествующих репликах пропозитивным смыслом 'время года' совместил свой, неожиданный для Б смысл 'молодой возраст', осуществляя языковую игру и создавая такую реальность, как текст ради текста, в котором язык представлен, говоря словами Р.Якобсона, не в репрезентативной, а в поэтической функции. По Дж. Остину, это перформативная функция языка.

«Сморчки». В машине через весенний лес едут ребенок 5 лет и двое взрослых (А — бабушка ребенка и Б — его мама, у которой грибная фобия). А (радостно): Смотрите, дождик и солнышко. Скоро сморчки пойдут. — Ребенок: А что такое «сморчки»? — А: Это грибы такие. — Ребенок: А откуда они пойдут? — Б (угрюмо): Из домов престарелых. Совмещение несовместимых смыслов в данном случае обусловлено такой логикой развития диалога, которая отсту-

28

пает от законов формальной логики, но соответствует «психологике» говорящего, не принимающего самих разговоров о грибах и создавшего языковую игру, построенную на разрушении фразеологической единицы (пошли грибы) и на совмещении в слове СМОРЧКИ денотативного и аксиологического значений. Такое текстопорождение, как уже было сказано, обусловлено творческой активностью самого языка, в частности, тем, что язык владеет человеком, когда тот хорошо владеет языком. Пример из моей собственной речевой практики — убедительное тому подтверждение. В телевизионной передаче слышу фразу Это жилье предназначено для людей с ограниченным доходом. Моя мгновенная реакция на услышанное Безграничные люди с ограниченными доходами и ограниченные люди с безграничными доходами основана на ассоциациях асимметричного знака ОГРАНИЧЕННЫЙ, возникающих и по линии означаемого (полисемия прилагательного), и по линии означающего (антонимия). Подобные случаи знает каждый небезразличный к речи (чужой и своей) и языку его носитель.

Как говорит русская пословица, «ради красного словца не пожалеет ни мать, ни отца». Но «красное словцо» не что иное, как языковая игра, а значит, речевое действие с перлокутивным эффектом. Эти действия подлежат изучению, поскольку именно они обнажают такую действительность, как интенция говорящего. Вряд ли только ее можно назвать внешней по отношению к речи.

«Слух». Ведущий телепрограммы: Сегодня мы запускаем слухи. Какой бы Вам слух понравился? (приготовился читать заготовки). — Участник программы: Здесь подсказывают «Абсолютный» (ТВ. Две звезды. 03.12.06). Условие наложения смыслов — неоднозначность существительного СЛУХ, причина, рождающая их ассоциацию в коммуникативной ситуации — многозначное местоименное прилагательное КАКОЙ, совмещающее в вопросе по крайней мере две возможности ответа: введение пропозиции, где имя СЛУХ фигурирует как оценивающее разговоры метатекстовое слово, имеющее валентность на раскрытие их содержания (Слухо том, что...; Прошел слух/ходят слухи, что.), или введение атрибута, сужающего зону референции имени (А у него хороший слух? — Хороший?! У него абсолютный слух; Какое мороженое вы любите? — Ванильное).

«Литься». В диалоге Правовой нигилизм разлит у нас во всем обществе, включая элиту. — Вл. Соловьев: Так ведь льется-то всегда сверху (НТВ 27.01.08) совмещены переносное значение глагола РАЗЛИТЬ и прямое, физическое значение глагола ЛИТЬСЯ того же словообразовательного гнезда.

2.3.3. Особого внимания заслуживают достаточно прозаические речевые ситуации обыденной жизни, которые не имеют никакого отношения к подготовленным телевизионным перфомансам, а отражают спонтанную жизнь языка и в большой степени менталитет

29

народа. Этот трудно собираемый материал повседневной практики ценен тем, что раскрывает самые неожиданные ракурсы семантически мотивированного совмещения несовместимого. Такие ситуации характеризуются тем, что их участники, будучи друг с другом незнакомы, объединены сиюминутным, как правило, прагматическим интересом (например, «продавец-покупатель», «врач-пациент», «страж порядка-нарушитель»). От рассмотренного выше «герметического» типа коммуникативных ситуаций этот тип отличается своей спонтанностью и как следствие открытостью для участия в разговоре, что ведет к коммуникативной интервенции, причина которой лежит в языке. Характерологическая черта такого типа коммуникативной ситуации — вмешательство со стороны, спровоцированное самим языком. Назовем этот тип ситуации «коммуникативной интервенцией».

«Ситуация на рынке». Покупатель обращается к продавцу: У вас есть липовый чай? — Стоящий за спиной покупателя (по виду студент) говорит: Да любой берите, он у них весь липовый. Лингвистический комментарий к этому тексту может быть достаточно подробным. Отметим лишь, что прямое и переносное значения прилагательного ЛИПОВЫЙ распределены не только по разным позициям в предложениях согласно их семантико-синтаксическим функциям (атрибутивная для прямого, «относительного» значения 'из липы' при идентифицирующем существительном и предикативная для переносного аксиологического 'поддельный, ненастоящий'), но и относят высказывания к разным типам речи, отражающим разные состояния сознания коммуникантов (в терминологии концепции Г.А. Золотовой, разные регистры речи, условно названные «репродуктивным» и «генеритивным»).

«Ситуация в аптеке». Покупатель передает рецепт на лекарство провизору, который, прочитав его, говорит: В таблетках нет, есть в свечах. — Покупатель (замявшись): А свечи хорошо? — Голос из очереди: Хорошо, долго гореть будут. Общеоценочный предикат ХОРОШО стал семантическим основанием, мотивом сближения двух лексических омонимов, за одним из которых стоит лекарственная форма, а за другим — приспособление, служащее источником света (хотя в словаре С.И. Ожегова в редакции Н.Ю. Шведовой все разные денотаты слова СВЕЧА интерпретированы не «омонимически», а «полисемантически»). При этом сам предикат в этих условиях контекста семантически сузился до двух частнооценочных, актуализирующих антонимические семы 'быстро=снимает боль' и 'долго=светит'.

«Ситуация в телестудии». В зону объектной сочетаемости переходного глагола ЗАКЛЕИТЬ входит множество семантически мотивированных имен, среди которых есть имена УШИ и КАРМАНЫ. Однако в диалоге А что ещё вы считаете необходимо сделать новому мэру? — П. Лунгин: Я бы заклеил ему (медлит и показывает

30

на уши)...уши...- Реплика из зала: И карманы (ТВ. Судите сами. 7.10.10) происходит наложение двух фразеологических оборотов с разными коннотациями (фразеологических единств, по классификации В.В. Виноградова, или двух связанных значений глагола, по классификации В.Н. Телия): ЗАКЛЕИТЬ УШИ, чтобы оградить себя от неверной информации, поступающей от ближайшего окружения, и ЗАКЛЕИТЬ КАРМАНЫ, чтобы избавиться от коррупционного соблазна. И прямой ответ, и реплика из зала порождены сложившимся стереотипом среднестатистического российского руководителя, но текстопорождающая потенция глагола обеспечена, как и в вопросах-шутках (раздел 2.1.1), его возможностью быть синтагматической основой ассоциации тех имен, которые способны заполнять его валентности, в данном случае объектную. Особенность этого диалога состоит именно в том, что в одном контексте соединяются (в данном случае семантически сополагаются, но могут и противопоставляться) два разных субстантива, которые являются актантами одного означающего при его разных означаемых.

3.1. Лингвисты отдали много сил и времени исследованию самого речевого материала — слов во всем разнообразии создаваемых ими в речи смыслов и воплощающих их грамматических форм. Гораздо меньше внимания было уделено изучению речевых ситуаций, на которое у господствовавшего долгое время структурного направления не было запроса. Между тем по этой проблеме существует большая научная литература, в которой есть свои классики: Л. Витгенштейн (теория речевого акта как языковой игры, но не в узко игровом смысле [Витгенштейн, 1994]), М.М. Бахтин (теория речевых жанров [Бахтин, 1979]) и Дж. Остин (теория речевых актов с разработкой проблемы интенций говорящего [Остин, 1986], а также с прямым указанием на тот факт, что при обозначении речевых актов мы «опираемся на те или иные модели речевой ситуации» [Остин, 2006: 174]).

В статье 1923 г. «Объективная и нормативная точка зрения на язык» А.М. Пешковский одним из первых поставил вопрос о ясности речи, о ее понятности и сформулировал парадоксальную особенность литературного языка (или, как он его называл, «литературного наречия»), суть которой состоит в том, что «в литературном наречии все всегда и везде говорят в той или иной степени непонятно» и что «затрудненное понимание есть необходимый спутник литературно-культурного (т.е. нормативного. — Л.Ч.) говорения», тогда как ясность речи «после правильности следует считать наиболее общепризнанной. чертой нашего литературно-языкового идеала» [Пешковский, 1959: 57]. Непонятность «литературного наречия» ученый объясняет «общей сложностью культурной жизни», в частности тем, что, например, в речи оратора на митинге «совершенно отсутствует обстановка» [там же: 58] (выделено мной. — Л.Ч.) и нет никакого общего опыта

31

со слушателями, «объединенными только общностью человеческой природы» [там же: 59]. В повседневной разговорной речи опускается всё, что «дано обстановкой или предыдущим опытом разговаривающих» [там же: 57], которые А.М. Пешковский назвал «бессловесной подпочвой», а современная лингвистика называет «пресуппозицией». И главный вывод, имеющий значение для всех наших рассуждений и для самого автора (он выделен в тексте разрядкой), следующий: «Чем литературнее речь, тем меньшую роль играет в ней общая обстановка и общий предыдущий опыт говорящих» [там же: 57]. Под «обстановкой» Пешковский понимает в первую очередь «домашний обиход», речевую среду семьи, близких людей.

Бесспорно, что слушающий настраивается на определенную ситуацию общения и его тематику, которая сама по себе является семантико-прагматическим фильтром, отсеивающим ненужное в асимметричном знаке. Но изучение перцепции речи требует пересмотра лингвистической аксиоматики обращения к таким базовым понятиям, как, например, «ситуация» (речевая, коммуникативная, общения) или «контекст». В статье 1970 г. Э. Бенвенист сформулировал свой научный вопрос следующим образом: «Что следует считать ситуацией, когда несколько человек, собравшись вместе, болтают без всякой цели?» Конечно, «ситуация...создается посредством обмена словами.. .посредством обмена репликами, составляющими повседневную беседу» [Бенвенист, 1974: 319]. Но если «ситуация в целом состоит из языковых событий» [там же], то какие из них позволяют считать ситуацию той же самой, а какие изменившейся?

Семантический контекст, как показала Н.Ю. Шведова, не имеет четких языковых параметров [Шведова, 1982]. Однако история изменения реалий (в диахронии), изменяющая значение слова, входит, по Шведовой, в его (слова) содержательный контекст. А изменение текущей ситуации так же ли связано с понятием «контекст»? Этот и многие другие вопросы, которые предъявляет нам язык в своей материальной ипостаси (т.е. в речи), требуют совместных усилий заинтересованных исследователей для формулирования общих лингвистических целей и создания общих инструментов анализа материала.

Дж. Остин помещает речевую ситуацию в широкий контекст обстоятельств, о которых он пишет: «Что бы я ни делал, делается и всегда будет делаться мной на фоне тех или иных обстоятельств (часть которых формируется действиями других)» [Остин, 2006: 315]. Исследователи научного наследия Дж. Остина отмечают, что во многих своих работах он определяет речевую ситуацию как контекст употребления языка и видит в ней сцену, на которой разворачивается речевое действие [там же: 9].

32

Особого внимания заслуживает лингвистическая концепция У. Эко относительно полисемантичного знака в речи и той роли, которую играет коммуникативная ситуация как важное «поясняющее обстоятельство» («обстоятельство» осмысляется как коммуникативный фактор), снимающее возникающую или возникшую двусмысленность: «... полисемия постепенно устраняется, дешифровка направляется в определенное русло некоторыми поясняющими обстоятельствами: одно из них — внутренний контекст синтагмы (т.е. синтагма как контекст), который становится ключом к пониманию всего остального; другое — коммуникативная ситуация, которая позволяет мне понять, каким кодом пользовался отправитель. и, наконец, само сообщение может включать указание на то, каким кодом следует пользоваться» [Эко, 1998: 70].

Учет «коммуникативных обстоятельств», которые У Эко определяет как «реальность, в которой я, наученный опытом, выбираю значения» [там же: 71] (например, слово СВИНЬЯ на свиноферме и в дружеской беседе), переносит рассмотрение вопроса о референте асимметричного знака в иную плоскость. Семасиология, по У. Эко, — это «наука о культуре, а не о природе», и ее в первую очередь интересует то, «как происходит кодификация, в результате которой определенные означающие связываются с определенными означаемыми», а не то, «что соответствует им в действительности» [там же: 70-71], поскольку имеет значение «смысл, вкладываемый в слово обществом ... те коннотации, которые оно ему приписывает», а не реальность стоящего за словом предмета. Например, так называемый пустой денотат такого слова, как ВЕДЬМА, не препятствует актуализации в речи его коннотаций, или, по У. Эко, «лексикодов».

Именно лексикоды, являющиеся вторичными по отношению к кодам, устанавливающим систему денотативных значений знаков, созданы их асимметрией и именно лексикоды создают подводные камни в речевом потоке, препятствуя взаимопониманию, так как коннотации «относятся к разным культурным ситуациям и идеологическим позициям» [там же:72], раскрывают разные мировоззрения [Чернейко, 2008]. «В той мере, в какой отправитель и получатель сообщения повязаны лексикодами разной силы и степени обязательности, и в той мере, в какой если не сами коды, то большая часть их лексикодов не совпадают, сообщение оказывается некой пустой формой, которой могут быть приписаны самые разнообразные значения» [Эко, 1998: 73].

Что касается сообщения, то оно, как считает У. Эко, не указывает на обстоятельства коммуникации, но «в них разворачивается, осуществляясь в конкретной ситуации, которая и наделяет сообщение смыслом» [там же: 71]. Коммуникативную роль ситуаций-обстоятельств У. Эко обобщает следующим образом: 1. Ситуация меняет смысл

33

3 ВМУ, филология, № 2

сообщения. 2. Ситуация меняет функцию сообщения. 3. Ситуация меняет информативную нагрузку сообщения [там же: 72].

Такое направление современной лингвистики, как функциональная грамматика, исследует «грамматический строй языка в системе его функций, в его функционировании при взаимодействии с элементами окружающей среды» [Лингвистический энциклопедический словарь, 1990: 565]. Однако из «элементов окружающей среды» ее в большей степени интересует собственно контекст, т.е. языковое окружение грамматической формы, то, что У. Эко назвал «внутренним контекстом синтагмы», противопоставив им внешние «обстоятельства-ситуации».

Е.В. Клобуков в статье «Типы фатических ситуаций» пишет о том, что функциональная грамматика, «одним из возможных направлений дальнейшего развития» которой является «описание самой логики речевой коммуникации», «не может сводиться к описанию средств выражения по преимуществу диктальных значений, отображающих внеязыковую реальность», и считает «целесообразным разрабатывать функциональную грамматику собственно коммуникативного типа», обращенную к «всестороннему описанию самой среды общения, представленной в виде системы коммуникативных ситуаций различного вида» [Клобуков, 1996: 185-186]. Изучив фа-тические средства русского языка, Е.В. Клобуков предлагает не их перечень, а выстраивает типологию фатических ситуаций, где эти средства функционируют, в полном соответствии с одним из основополагающих принципов функциональной грамматики «от смысла (функции) к форме».

3.2. В речевой деятельности асимметричная связь означающего и его означаемых проявляет себя по-разному в разнотипных коммуникативных ситуациях. Но зависимость характера семантических взаимодействий разных означаемых одного означающего от структуры и/или типа речевых условий, в которых оно происходит, остается малоизученной, несмотря на обстоятельное исследование О.А. Лаптевой [Лаптева, 2009].

Из всего сказанного вытекает, что необходима классификация взаимодействий разных значений асимметричных языковых знаков в диалогической речи, взаимодействий, создающих достаточно сложные контаминации их смыслов в сознании слушающего, а иногда и в сознании самого говорящего, занявшего метатекстовую позицию, и обусловленных характером коммуникативной ситуации. Рассмотрим такие коммуникативные ситуации, которые образуются семантическим сближением тематически далеких (как минимум двух) означаемых одного означающего при неконтролируемой контаминации положения дел. Без определенной соотнесенности

34

с ситуацией, общей для коммуникантов, «коммуникации как таковой не происходит: ведь даже если «смысл» понятен, а «референция» не известна, коммуникация не имеет места [Бенвенист, 1974: 140]. Взаимодействие смыслов в таких ситуациях можно условно назвать «герменевтическим узлом», поскольку в такой ситуации обнаруживается непонимание сказанного.

Для устной речи, для спонтанно развивающегося диалога важным фактором является сама меняющаяся действительность как объективная (изменение речевой ситуации, вхождение в нее новых участников, пассивных и активных), так и субъективная — направление ассоциативных векторов, заданных означаемым (смыслом для говорящего) и означающим (звучащим словом для слушающего). В речи возникают такие положения, когда сам контекст оказывается неоднозначным означающим ситуации. Приводимые примеры разрешившихся коммуникативных неудач, основанных на совмещении значений асимметричного знака, можно разделить на две группы по «обстоятельственным» причинам.

А. Отсутствие интенциональной солидарности.

«ПИСАТЬ». Две девушки-студентки, только что вышедшие из библиотеки с учебниками в руках, стоят перед киоском канцтоваров. Одна из них хочет купить такую же ручку, какую накануне купила другая. Пока первая выбирает ручку, вторая листает учебник. Первая, не отрывая глаз от прилавка с ручками, спрашивает первую, думая, что та интенционально солидарна с нею: Она хорошо пишет? — Вторая, не отрывая глаз от учебника: Не знаю, еще не читала. В этом случае имеет место совмещение двух из пяти словарных значений глагола, а именно ЛСВ1 'заполнять буквами пространство листа с помощью инструмента' и ЛСВ2 'создавать художественные произведения'.

«РАЗВЕРНУТЬСЯ». Ситуация, которую наблюдают и комментируют сидящие в партере мужчина (X) и женщина солидный мужчина и молодая девушка проходят, чтобы занять свои места. Мужчина идет, как и положено, лицом к сидящим, а девушка — спиной. Комментарий. ^ Он идет правильно, а ее не воспитал. — X: Он, наверное, не успел развернуться. — ^ У него что, на ее воспитание не хватило времени? — X: Да нет. Он не той стороной пошел. В этом диалоге совмещены физическое и нравственное значения глагола, при этом первое значение актуализовано в речи женщины, тогда как второе — в речи мужчины.

Б. Отсутствие интенциональной солидарности при изменении текущей ситуации.

«ПОДАВАТЬ». В поезде метро между двумя филологами (мужчиной и женщиной) идет разговор о грантах. Мужчина — за гранты. Ж: Да подавать на грант—муторное дело. Столько бумажек нужно

35

собрать! (В это время в вагон входят цыгане и просят милостыню, а пассажиры им почти не подают). Пауза. М: Д-а-а. Раньше чаще подавали. — Ж: Просто общество было милосерднее. — М (поворачиваясь с выражением удивления): А при чем здесь милосердие? — Ж: Да я не о грантах, я о милостыне. В диалоге произошла контаминация двух разных ситуаций, при этом один из собеседников (мужчина) остался в предыдущей («грант»), а другой (женщина) переместился в новую («милостыня»).

Как отмечает О.А. Лаптева, «роль фактора физического времени в формировании структуры речевого потока при продукции речи и в речевом предвосхищении структуры продолжения при перцепции речи еще не выявлена и не оценена в науке должным образом. А между тем именно он определяет характер речевой дискретности при сегментации речевого потока» [Лаптева, 2009: 8]. Но фактор физического времени входит на правах обязательной составляющей в коммуникативные обстоятельства, о которых в 60-е гг. прошлого века писал У. Эко.

«Речевое предвосхищение структуры продолжения», заданное фрагментом Раньше чаще подавали, исходит, говоря языком современной физики, из «точки семантической бифуркации», возникшей под влиянием такого внешнего обстоятельства, как изменение текущей ситуации, и создающей условия для выбора смысла из возможностей системы, логически совместимых с характером самой ситуации. Примером, иллюстрирующим это утверждение, может служить уже упоминавшийся разговор главного героя с водителем такси, но на этот раз с выделением словоформы ЗА СКОЛЬКО: За сколько доедем? Водитель: Минут за пятнадцать. Он (усмехается): Не...я не в этом смысле... Водитель: Тогда за полтинник (Е. Гриш-ковец. «Зима»). Референтом местоимения-числительного СКОЛЬКО может быть любой измеряемый (считаемый, если он дискретный) объект, у словоформы ЗА СКОЛЬКО референтов значительно меньше. Но ситуация «такси» сужает зону референции этой словоформы до двух — время и деньги, а двусмысленность вопроса За сколько доедем?, применимого и к тому, и к другому, снимается метатексто-вым маркёром В СМЫСЛЕ.

«Смысловые колебания» (именно так назвал У. Эко случаи совмещения системных значений одного асимметричного знака — значения, идущего от говорящего, т.е. заданного при кодировании, и значения, идущего от слушающего, т.е. возникающего при декодировании) разрешаются по-разному в зависимости от возможностей системных кодов и подкодов, или лексикодов: «... денотативный код направляет смысловые колебания благодаря контексту и конкретной коммуникативной ситуации», а колебания коннотативные (метафора,

36

развернутое сравнение) могут «привести к непониманию», поскольку коннотативные лексикоды «относятся к разным культурным ситуациям и идеологическим позициям» [Эко, 1998:72].

Таким образом, совмещение несовместимых смыслов, создающее либо перлокутивный эффект, либо коммуникативный конфликт, прочно стоит на собственно языковой основе — многозначности слов, особенно глаголов. Именно глаголы «завязывают» в диалоге герменевтические узлы, так как за их разными ЛСВ стоят разные ситуации, «позиционно распределенные» в общем течении жизни. Необходимость разрешения конфликта, возникшего на базе столкновения в пределах одной коммуникативной ситуации разных положений дел, обозначаемых в русском языке одним глаголом ПОДАВАТЬ, является мощным текстопорождающим фактором, что подтверждает высказанную в начале прошлого века Г.Г. Шпетом идею о креативности непонимания, по Шпету, «не-понимания» как источника интерпретаций, истолкования («истолкование начинается как раз с того момента, где кончается понимание, где непосредственного понимания. недостаточно, источником интерпретации является именно не-понимание» [Шпет, 1990: 241]).

Выводы. Проведенные ленинградской школой анализа звучащей речи исследования доказывают, что нет единых стратегий восприятия текста [Ягунова, 2009]. Между тем, как показывают наблюдения над функционированием асимметричных знаков в конкретных условиях коммуникации, следует в первую очередь различать тип речи (монологическая-диалогическая), а также собственно языковое окружение многозначного слова, его позицию в синтагме (то, что У. Эко назвал «контекстом синтагмы») и обстоятельства, в которых протекает общение и которые, в свою очередь, являются контекстом речи. При этом правильность понимания слова в конситуации зависит от: а) его системных связей по линии означающего (паронимических и полисемантических) и от структуры высказывания (сравнительный оборот, уточнение); б) характера ситуации общения (гомогенная-гетерогенная; герметичная-открытая); в) перцептивного словаря коммуникантов; г) степени значимости для каждого обсуждаемой темы, т.е. от направленности сознания. Не последнюю роль играет тип языковой личности, его способность к речевой саморефлексии, выражающаяся в метаязыковых маркёрах (ТО ЕСТЬ, В СМЫСЛЕ и других, как уже выявленных [Вежбицкая, 1978], так и еще не изученных). Особое место глагола в высказывании обусловлено пропозициональ-ностью его семантики, а многозначного глагола — его способностью обозначать разные положения дел. Если при глаголе отсутствуют его семантические актанты, т.е. если контекст семантически индифферен-

37

тен к актантной структуре глагола, то этот фактор является языковым условием превращения означающего асимметричного глагола в точку семантической бифуркации (Раньше чаще подавали).

Взаимодействие значений актуализированного в речи асимметричного знака, приводящее либо к их наложению (сравнительный оборот, синтагматический ассоциат), либо к его семантической неопределенности (непониманию), либо к столкновению (каламбур, языковая игра), будучи обусловленным языковыми причинами, имеет и такие причины, которые принято считать внеязыковыми, например, контролируемость словоупотребления говорящим. В языковой игре, шутке взаимодействие смыслов асимметричного знака является целью для говорящего, тогда как в других случаях оно выступает как причина их неразличения для слушающего. Особый случай — сравнение, в котором основной и вспомогательный субъекты связаны с разными значениями одного глагола. Это тот случай семантического взаимодействия смыслов, их наложения, который обусловлен структурой всего высказывания (в типологии О.А. Лаптевой [Лаптева, 2009: 13]).

Следует особо подчеркнуть, что лингвистическая констатация «диффузности значений» многозначного слова отражает «лексикографическую» точку зрения на речевые взаимодействия смыслов, тогда как констатация семантической неопределенности высказывания, ведущего к его непониманию или неверному пониманию, ориентирована на перцепцию, на слушающего. Но разные исследовательские профили отражают реальное положение знака в системе — асимметричность его означающего по отношению к означаемому. Естественная сфера диффузности значений — поэтический текст.

Для современной когнитивной лингвистики и внеязыковые причины возникновения семантической неопределенности, и собственно языковые, а также текстопорождающие следствия разных степеней непонимания сказанного являются важным научным объектом. И, может быть, лингвистическое внимание ко всем случаям наложения значений асимметричного знака языка в речи, контролируемого говорящим и неподконтрольного ему, а также к их взаимодействию в репликах диалога — ко всем факторам, которыми обусловлены двусмысленности повседневной речи (а они не так редки, если к ней приглядываться и прислушиваться), раскроет нам новые горизонты изучения речей и ситуаций. Исследование речевых ситуаций и создание их типологии обеспечивает многофакторное изучение речи, включающее в себя ономасиологический подход, отвечающий запросам активной грамматики, моделирующей речевое поведение говорящего.

38

Список литературы

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию: В 2 т. Т. 2. М., 1963.

Буслаев Ф.И. О преподавании отечественного языка. Л., 1941. Вежбицкая А. Метатекст в тексте // Новое в зарубежной лингвистике.

Вып. VIII. М., 1978. Витгенштейн Л. Избранные философские работы. Ч. 1. М., 1994. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М., 2002. Грамматика русского языка. Т. 1. М., 1980. Григорьев В.П. Поэтика слова. М., 1979.

Денисова Е.А. Структура и функции энигматического текста (на материале русских загадок и кроссвордов): Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 2008.

Дюбуа Ж. и др. Общая риторика. М., 1986.

Ермакова О.П., Земская Е.А. К построению типологии коммуникативных неудач (на материале естественного русского диалога) // Язык как деятельность: Морфема. Слово. Речь. М., 2004. Карцевский С.О. Об асимметричном дуализме языкового знака // Звегинцев В.А. История языкознания XIX-XX вв. в очерках и извлечениях. М., 1965.

Карцевский С.О. Повторительный курс русского языка. М.; Л., 1928. Клобуков Е.В. Типы фатических ситуаций // Вопросы русского языкознания. Актуальные проблемы современной русистики: синхрония и диахрония. Вып. 6. М., 1996.

Красильникова Е.В. «Почему не говорят?» // Развитие современного русского

языка. М., 1972. Крушевский Н.В. Избранные труды по языкознанию. М., 1998. Лаптева О.А. Речевые возможности текстовой омонимии. М., 2009. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. Лотман Ю.М. Об искусстве. СПб., 1998. Норман Б.Ю. Язык: знакомый незнакомец. Минск, 1987. ОстинДж. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986.

Остин Дж. Три способа пролить чернила. СПб., 2006. Панов М.В. О стилях произношения // Развитие современного русского языка. М., 1963.

Петрунина С.П. Информационный шум в устной спонтанной коммуникации: оговорки и ослышки // Вестник Томского государственного педагогического ун-та. Сер. Гуманитарные науки (Филология). 2006. Вып. 5 (56). Пешковский А.М. Избранные труды. М., 1959. Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968. Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М., 2002. Сиротинина О.Б. Ослышки в разговорной речи // Теория языка, методы его исследования и преподавания. Л., 1981.

39

Чернейко Л.О. Перцептивные парадигмы художественного текста // Пушкинские чтения — 2002. Институт русского языка им. А.С. Пушкина. М., 2003.

Чернейко Л.О. Синтагматический ассоциат как текстопорождающий фактор детской речи // Проблемы онтолингвистики 2007. СПб., 2007а.

Чернейко Л.О. Новые объекты и инструменты лингвистики в свете старых понятий // Лингвистическая полифония: Сборник в честь юбилея Р.К. Потаповой. М., 2007б.

Чернейко Л.О. Язык исследователя как выражение его мировоззрения // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2008. № 3.

ШмелевД.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М., 2008.

Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика. М., 1977.

Шмелев Д.Н. О третьем измерении лексики // Русский язык в школе. 1971. № 2.

Шведова Н.Ю. Типы контекстов, конструирующих многоаспектное описание слова // Русский язык: Текст как целое и компоненты текста. Виноградов-ские чтения XI. М., 1972.

Шведова Н.Ю. Русский семантический словарь. Предисловие. Т. 1. М., 1998.

Шпет Г.Г. Герменевтика и ее проблемы // Контекст — 1990. М., 1990.

Эко У. Отсутствующая структура. М., 1998.

Эпштейн. М.Н. Идеология и язык (построение моделей и осмысление дискурса) // Вопросы языкознания. 1991. № 6.

Ягунова Е.В. Вариативность стратегий восприятия звучащего текста (экспериментальное исследование на материале русскоязычных текстов разных функциональных стилей: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 2009.

Якобсон Р.О. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М., 1975.

Словари

Кузнецов С.А. Современный толковый словарь русского языка. М., 2004. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1991. Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (СТЛБЖ). М., 1992. Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского языка: В 4 т. Т. 3. М., 1994.

Сведения об авторе: Чернейко Людмила Олеговна, докт. филол. наук, профессор кафедры русского языка филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: avollis@mail.ru