CC BY-NC-ND
44
V. Книжная полка
А.Б. Окунь
АМЕРИКАНЦЫ «ОТКРЫВАЮТ» РОССИЮ, ИЛИ РОЛЬ РУССКОГО «ДРУГОГО» В ФОРМИРОВАНИИ АМЕРИКАНСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ (Рецензия на монографию: Журавлева В.И. Понимание России в США: образы и мифы. 1881-1914. М.: РГГУ, 2012. 1136 с.)
Монография В.И. Журавлевой написана в русле има-гологии международных отношений, относительно молодого, но весьма активно развивающегося научного направления. В качестве самостоятельного направления она институализировалась в западной историографии с 1980-х гг., хотя отдельные попытки анализа транснациональных образов предпринимались и ранее1. В российской гуманитаристике в последнее время также все большую популярность приобретает проблематика взаимовосприятия различных обществ. Имагологический подход обрел историческое, культурологическое, политологическое, искусствоведческое измерения, и в его рамках с различной степенью успешности изучаются вопросы отношений России со странами Запада и Востока2.
Однако наиболее активно и плодотворно имагологический подход применяется в исследовании российско-американских отношений3. В этом смысле монументальную монографию В.И. Журавлевой «Понимание России в США: образы и мифы» можно по праву считать одним из наиболее ярких примеров. Книга монументальна во всех отношениях: 1136 страниц текста, глубокий и многоуровневый анализ, методологическая цельность, новаторские исследовательские практики, широчайший круг изучаемых проблем, насыщенность событиями и людьми, впечатляющий список использованной литературы и источников, захватывающий воображение визуальный материал. Вне всякого сомнения, перед нами веховая монография, которая свидетельствует о выходе современной российской американистики на новые методологические рубежи.
© Окунь А.Б., 2014
В.И. Журавлева избрала для своего исследования 1881 — 1914 годы - переломный период в истории российско-американских отношений, когда в общественном сознании американцев сформировался практически весь диапазон представлений о России, просуществовавших в течение ХХ в. и сохраняющих свою актуальность в начале ХХ1 в. Автор ставит перед собой задачу проследить, «как русский "Другой" конструировался и переопределялся в американском дискурсе идентичности в качестве значимого (конституирующего), как "демонизация" и "романтизация" образа России становилась механизмом ревитализации американского национализма» (с. 12). Это означает, что в фокусе внимания В.И. Журавлевой оказался сложный комплекс проблем социокультурного развития двух взаимодействующих субъектов (России и США), особенностей американского национального менталитета, исторического развития обеих стран и международных отношений данной эпохи. Решение столь амбициозной исследовательской задачи стало возможным на основе междисциплинарного подхода, использования методов истории, социологии, политической и культурной антропологии, этнопсихологии, введения в научный оборот широчайшего круга источников различного характера (как российского, так и американского происхождения), методологической и понятийной четкости.
Методологической основой исследования стал комплекс теоретических представлений, сложившихся на пересечении различных научных дисциплин и направлений, нацеленных на рассмотрение проблемы идентичности, дискурсивных практик, социального мифотворчества, стереотипов общественного сознания и умело использованных для изучения представлений американцев о России на рубеже Х1Х-ХХ вв. Важнейшими для автора в этом смысле стали концепции ориентализма Э. Саида, использования «Другого» в процессе национальной самоидентификации И. Нойманна, воображаемой географии Л. Вульфа и межкультурной коммуникации по схеме «Я - Другой» Ц. Тодорова. Выделение им трех уровней восприятия «инаковости» (аксиологического, праксеологического и эпистемологического) признано уже классическим в имагологи-ческих исследованиях.
Еще одной сложной проблемой, которую пришлось решать автору монографии, стала необходимость совмещения двух информационных пластов исторического исследования: теоретического с высоким уровнем абстрагирования и фактографического. Эта задача была решена В.И. Журавлевой блестяще благодаря продуманной композиции монографии и идеям-лейтмотивам, позволяющим
читателю ориентироваться в сложных сплетениях событий, коллективных и индивидуальных образов, теоретических выкладок.
Книга состоит из трех частей, каждая из которых представляет собой фактически самостоятельное исследование со всеми необходимыми структурными элементами (введением, главами и заключением) и по своему содержательному наполнению коррелирует с тремя уровнями восприятия «Другого», выделенными Ц. Тодо-ровым. При этом части распадаются на главы на основе проблемного принципа в соответствии с наиболее значимыми процессами, происходившими в двусторонних отношениях и определявшими формирование и эволюцию образа России в американском общественном сознании.
Первая часть посвящена американскому «открытию» России в конце XIX в., когда происходила невиданная ранее интенсификация взаимодействия двух обществ в самых разных сферах. Свидетельством возросшего интереса американцев к России стал значительный рост числа тех, кто посещал ее с различными целями, а также многократно увеличившееся количество опубликованных в Америке текстов различного характера, посвященных России. В результате в последние десятилетия XIX в. происходила актуализация представлений о России как важном факторе формирования американского самосознания. Россия постепенно превращалась из далекой, загадочной страны с особой культурой, вызывавшей интерес и симпатию (Distant Friend, по определению одного из крупнейших современных специалистов по истории американо-российских отношений Нормана Сола), в многоликого «Другого». Этот процесс В.И. Журавлева определяет как «приручение» русского «Другого», превращение его в значимого для конструирования американской идентичности (с. 389).
В данный период, как пишет исследовательница, американцев по-прежнему привлекало в России то, что отличало ее от Америки, т. е. Россия оставалась удобным объектом для сравнения, который оттенял и подчеркивал превосходство американской системы. Отсюда, с одной стороны, особый интерес к религиозной жизни и национальному вопросу с точки зрения ограничения прав религиозных и национальных меньшинств, к политической системе России с точки зрения ее деспотического характера, к повседневной жизни русского народа с точки зрения ее косности, отсталости, неподверженности прогрессивным изменениям; с другой стороны, романтическое восприятие русского народа, который описывался как носитель набора положительных качеств (религиозности, терпимости, патриотизма, особой духовности) у русофилов и как «де-
мократический в душе» и мечтающий об обновлении при поддержке извне у либералов-универсалистов. Последние были склонны верить в то, что русский «темный люд» при изменении условий своего существования способен преодолеть черты национального характера, препятствующие прогрессу в России. Таким образом, закладывалась традиция размежевания «официального» и «народного» образов России, которая сохранялась в течение всего ХХ в. и неоднократно становилась обоснованием «крестовых походов» американцев за свободу России. Автор вписывает этот дуализм в три основных дискурса: либерально-универсалистский («демони-зация» власти и «романтизация» народа), консервативно-пессимистический («демонизация» власти и «демонизация» народа), русофильский («романтизация» органической связи «власть - народ»). От себя хочется лишь добавить, что в данном случае было бы целесообразно, апеллируя к особенностям российского менталитета, более четко артикулировать фактор «двойной рефлексии» (отражение отражения): значимость чужого мнения, стремление получить одобрение противоположной стороны и болезненное отношение к критическим высказываниям в свой адрес. В этом смысле Америка также становилась конституирующим «Другим» для России, о чем сама исследовательница не раз упоминает на страницах своей книги.
Все эти сложные и неоднозначные процессы приводили, как пишет В.И. Журавлева, к возникновению новых стереотипов восприятия России в США. Нельзя не согласиться с ее утверждением о том, что «образ русского "Другого" интегрировался в систему ми-ровидения американцев, формировавшуюся на основе матрицы национальных культурных символов и определявшуюся внутренней "повесткой дня" американского общества» (с. 393).
Во второй части книги рассматривается имагологический аспект российско-американских отношений в 1903-1905 гг., т. е. в период первого в их истории кризиса, оказавшего долгосрочное влияние на эволюцию образа России в США. Автор выделяет три события, ставшие факторами этого кризиса: столкновение интересов Российской империи и Соединенных Штатов на Дальнем Востоке, Кишиневский погром и реакция на него в американском обществе и революция 1905-1907 гг. в России. В результате, как подчеркивает исследовательница, произошло окончательное формирование долгосрочных американских мифов о России, не потерявших своего значения вплоть до настоящего времени. В.И. Журавлева определяет набор этих «романтических» и «демонических» мифов, которые артикулировались в рамках различных дискурсов,
заданных текстом о России (к трем вышеназванным дискурсам в период Первой русской революции добавился радикальный), и визуализировались в американской карикатуристике той эпохи.
Анализ политической карикатуры позволил автору наглядно продемонстрировать широкий диапазон образов России, сложившихся в американском общественном сознании в тот период. Карикатура, таким образом, стала для исследовательницы одним из важнейших источников и одновременно объектов изучения, что дало возможность проследить взаимосвязи между внешнеполитической идеологией, общественным сознанием и медийным дискурсом. Авторская интерпретация такого сложного объекта анализа, как визуальные образы, представляет собой блестящий пример высокопрофессионального междисциплинарного исследования, значительно расширившего возможности изучения процесса формирования американского национального самосознания. Все вышесказанное позволило В.И. Журавлевой прийти к обоснованному выводу о том, что в период первого кризиса в российско-американских отношениях «русский "Другой" впервые интегрировался в идеологию внешней политики Соединенных Штатов и был задействован для обоснования новых внешнеполитических приоритетов и нового мировидения американцев не только на общественном, но и на официальном уровне, что предвосхищало будущее идеологическое противостояние XX в.» (с. 765).
Третья часть монографии посвящена периоду между русской революцией 1905-1907 гг. и Первой мировой войной, когда в двусторонних отношениях сосуществовали одновременно тенденции к сотрудничеству и конфликту. Это способствовало возникновению широкого диапазона образов и смыслов в восприятии России американским обществом. В этой части автор рассматривает различные аспекты отношений между двумя странами: внешнеполитическую ситуацию, внутриполитические процессы в России и связанные с ними дискуссии в Америке, идеи «первого крестового похода» американцев за реформирование России, технико-экономическое сотрудничество, возникновение американской русистики как самостоятельного научного направления. В итоге, как пишет В.И. Журавлева, «из этой совокупности событий реальных и воображаемых, споров русофилов и русофобов, либералов и консерваторов, из полифонии образов, пределы которой будут уже достаточно жестко ограничены репертуарами смыслов основных дискурсов, заданных текстом о России, возникало представление о стране, которой вскоре предстоит занять особое место на шкале внешнеполитических приоритетов Соединенных Штатов и на про-
тяжении всего XX в. выполнять роль конституирующего "Другого" в процессе формирования национальной идентичности американцев» (с. 796).
Важным элементом названного процесса, по мнению автора, стала американская русистика, переживавшая процесс своего становления в качестве академического направления, что лишний раз подчеркивало осознание значимости России для американского мировосприятия, обуславливавшее стремление к ее серьезному изучению. При этом расширение объема знаний о другой стране не приводило автоматически к ее более адекватной оценке. Особую роль в этом процессе изучения сыграл один из основателей американской русистики А.К. Кулидж, который в одной из своих работ очень точно сформулировал амбивалентность американских представлений о России, заявив о том, что США и Россия являли собой яркий пример схожести и одновременно контраста4, что определяло их значимость как конституирующих «Других» друг для друга.
Важнейшей и не совсем обычной для исторической монографии частью книги является эпилог. Он представляет собой экстраполяцию исследуемых автором процессов и механизмов формирования образов России в американском общественном сознании на последующую историю двусторонних отношений с целью выявления долгосрочных трендов восприятия. В.И. Журавлева прослеживает, как в течение всего XX в. США и СССР/Россия оставались друг для друга важнейшими объектами изучения и сопоставления, а советский/русский и американский «Другой» - способом самоидентификации и национального самоутверждения. Во многом этим объясняется тот сложный комплекс болезненных противоречивых взаимоотношений, включавших в себя широкий диапазон образов и эмоций от любви до ненависти, от надежд до разочарований. Эпилог монографии В.И. Журавлевой является развернутой заявкой на дальнейшее масштабное комплексное исследование имагологической составляющей российско-американских отношений XX в., которое, возможно, будет способствовать лучшему пониманию двух культур, большей терпимости друг к другу, стремлению познавать «Другого» и признавать за ним право на инаковость.
В этой связи представляется уместным вновь обратиться к взглядам Ц. Тодорова, который сформулировал своеобразный алгоритм последовательности понимания другой культуры, состоящий из четырех фаз: «Первая фаза понимания состоит в ассимиляции меня и другого. Я литературный критик, и все работы, о которых я говорю, позволяют услышать только один голос - мой собственный. Я интересуюсь другими культурами, но все они, в моем по-
нимании, структурированы как моя собственная. Я историк, но я вижу прошлое лишь как прообраз настоящего. Акт восприятия другого существует, но он только воспроизводит несколько копий одного и того же. Знание возрастает количественно, а не качественно. Существует лишь одна идентичность: моя собственная. Вторая фаза понимания состоит в подавлении себя для лучшего представления другого. Этот процесс может протекать в разных формах. Будучи точным и аккуратным ученым, я становлюсь большим персом, чем сами персы: я изучаю их прошлое и настоящее, я привыкаю к тому, чтобы воспринимать мир их глазами, я подавляю в себе любое проявление исходной идентичности; умаляя свою субъективность, я верю, что становлюсь объективным... Здесь, опять же, только одна идентичность, но уже идентичность другого. В третьей фазе понимания я возвращаюсь к своей идентичности, но только после того, как сделаю все возможное, чтобы узнать другого. Моя экзо-топия (временной, пространственный или культурный экстерьер) больше не является проклятием, наоборот, она производит новое знание, скорее качественное, чем количественное. Как этнолог я требую от других не говорить, а устанавливать со мной диалог; я считаю свои категории такими же относительными, как категории других. Я отбрасываю предубеждение о том, что кто-либо может отбросить все свои предубеждения: у меня всегда есть предубеждения, и именно здесь лежит главный интерес моей интерпретации, мои предубеждения отличаются от предубеждений других. Я утверждаю, что все интерпретации историчны (или "этничны") в том смысле, что они порождены моей принадлежностью к определенному пространству и времени: это не только не противоречит усилиям узнать вещи такими, как они есть, но даже дополняет их. Двойственность (множественность) заменяет единство, "Я" остается отличным от "Другого". Во время четвертой фазы понимания я "покидаю" себя снова, но совершенно в другой форме. Я больше не хочу и не могу идентифицировать себя с другим, однако я также не могу идентифицировать себя с самим собой. Этот процесс может быть описан так: знание о другом зависит от моей идентичности. Но знание о другом, в свою очередь, определяет мое знание обо мне. Поскольку знание о себе изменяет мою идентичность, весь процесс повторяется: новое знание о другом - новое знание о себе, и так до бесконечности. Но действительно ли эта бесконечность неописуема? Даже если движение никогда не достигнет конца, у него все же есть определенное направление: оно ведет к идеалу. Представим следующее: долгое время я был погружен в иностранную культуру, и это позволило мне осознать мою идентичность, в то же время это
заставляет мою идентичность изменяться. Я больше не могу придерживаться своих "предубеждений", как делал это раньше, даже если я не пытаюсь избавиться от этих "предубеждений". Моя идентичность сохраняется, но она как бы нейтрализуется; я говорю о себе в кавычках. Противоположность между внутренним и внешним уже не уместна; мой симулякр другого, произведенный моим же описанием, не остается неизменным: он становится местом возможного взаимопонимания между мной и другим»5.
Таким образом, переход к заинтересованному изучению «Другого» может становиться способом саморазвития, а не самоутверждения и противопоставления.
Подводя итоги, следует констатировать, что монография В.И. Журавлевой представляет собой образцовое научное исследование, ломающее традиционные представления о научных жанрах и границах, которое обречено на то, чтобы стать настольной книгой вдумчивого исследователя российско-американских отношений в рамках любого научного направления и основой для дальнейшего развития имагологии международных отношений. Эта монография может и должна быть рекомендована не только историкам, но и философам, политологам, социологам, имиджмейкерам и действующим политикам, а также всем тем, кто способен получать интеллектуальное удовольствие от глубокого исследования сложнейших проблем, написанного прекрасным литературным языком и сочетающего в себе научность в лучшем смысле этого слова с увлекательными рельефно выписанными сюжетами и богатством живого исторического материала.
Примечания
1 См., напр.: Isaacs H.R. Scratches on Our Minds. American Images of China and India. N. Y., 1958.
2 См.: Куланов А.Е., Молодяков В.Э. Россия и Япония: имиджевые войны. М., 2007; Лукин А.В. Медведь наблюдает за драконом. Образ Китая в России в XVII-XXI веках. М., 2007; Морозов В.Е. Россия и Другие: идентичность и границы политического сообщества. М., 2009.
3 См.: Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М., 2001; Павловская А.В. Россия и Америка. Проблемы общения культур: Россия глазами американцев, 1850-1880-е годы. М., 1998; Курилла И.И. Заокеанские партнеры: Америка и Россия в 1830-1850-е годы. Волгоград, 2005; Рукавишников В. Холодная война, холодный мир. Общественное мнение в
США и Европе о СССР / России, внешней политике и безопасности Запада. М., 2005; Баталов Э.Я., Журавлева В.Ю., Хозинская К.В. «Рычащий медведь» на «диком Востоке» (образы современной России в работах американских авторов: 1992-2007). М., 2009; Мальков В.Л. Россия и США в XX веке: очерки истории межгосударственных отношений и дипломатии в социокультурном контексте. М., 2009; Гаджиев К.С. Сравнительный анализ национальной идентичности США и России. М., 2014.
4 Coolidge A.C. The United States as a World Power. N. Y., 1919. P. 213.
5 Todorov Tz. The Morals of History. Minneapolis, MN; L., 1995. P. 14-15.
