Амбивалентность космополитического режима Текст научной статьи по специальности «Право»

У. Бек

Амбивалентность космополитического режима1

Парадокс глобализации: сопротивление глобализации способствует ее ускорению

Глобализация создает свой собственный, пестрый, необозримый и противоречивый круг ее противников: анархисты, профсоюзные деятели, неонационалисты, защитники окружающей среды, поджигатели общежитий для иностранцев, мелкие предприятия, учителя, католические епископы, фашисты, феминисты, ультраортодоксы, исламские фундаменталисты, любители птиц и т.д. Все они действуют - вольно или невольно - под лозунгом: «Бороться с глобализацией - с помощью глобализации!». Иначе говоря, сопротивление глобализации завершает глобализацию средствами сопротивления. Глобализация - и это следует признать - наименование для одного весьма странного циркулярного процесса, осуществление которого ускоряется двумя радикально противоположными путями: либо за него, либо против него. Или, согласно формулировке Рихарда Фалька - сопротивление глобализации

1 Beck U. Ambivalenzen des kosmopolitischen Regimes, 2004. Статья публикуется впервые с разрешения автора.

1

сверху путем глобализации снизу. Собственно говоря, существует императив: сопротивление глобализации может быть использовано и оправдано только целеустановкой на другую, хорошую, подлинную глобализацию; этот императив проявляется во многих формах. Те, кто выходят на улицы, протестуя против глобализации, вовсе не противники глобализации - какова игра слов! Это противники поддержки глобализации, которые вопреки другим противникам поддержки глобализации хотят установить другие глобальные нормы в глобальном пространстве власти2.

Все «противники» глобализации не только разделяют со своими «противниками» глобальные средства коммуникации (возможности применения которых они расширяют для целей транснациональных движений протеста и их организованности). Они оперируют также на основах глобальных рынков, глобального разделения труда и глобальных прав. Только таким путем может стать осуществимым их потенциальное и не признающее границ всеобщее присутствие. Они мыслят и действуют в глобальных категориях, стремятся своими поступками привлечь внимание глобальной общественности, чтобы осуществить свои цели в глобальных масштабах. Их борьба направлена на то, чтобы парализовать финансовые рынки. Они выступают за заключение международных соглашений и за создание организаций, которые будут контролировать их соблюдение. Глобализированная экономика позволит управлять ею только глобально, средствами регламентации, и только тот, кто борется за это в глобальных масштабах, имеет шансы на успех.

Пример - профсоюзные права: право на организацию профсоюзов, зачастую существующее только на бумаге, до сих пор не глобализировано. Здесь дело обстоит иначе, чем с правилами торговли ВТО - нарушения действующей конвенции ООН о свободе профсоюзов или о запрещении детского труда санкциям не подвергаются. По этой причине в США многие тысячи активистов принимают участие в кампаниях против неограниченной эксплуатации на текстильных фабриках в Мексике, Никарагуа и в Индонезии, где швеи за пару центов в час производят дорогие марки джинсов, а каждая попытка самоорганизации пресекается силами поли-

2 Beck U. Macht und Gegenmacht im globalen Zeitalter. - Frankfurt a.M., 2002.

ции. Такая прямая связь протестной культуры в метрополиях с профсоюзными деятелями в развивающихся странах придает этому движению противников глобализации глобальную силу.

Даже если верно то, что глобализация в конечном итоге осуществляется силой ее врагов, это еще долго не будет означать, что все сведется только к этому: не глобальная свобода капитала, а глобальная несвобода жертв глобализации побуждает к протесту. Сопротивление против неолиберальной повестки дня глобализации форсирует мелкобуржуазную повестку дня глобализации. Все кризисы, все конфликты, все катастрофы, вызываемые глобализацией, приводят к одному и тому же эффекту: они усиливают призыв к формированию космополитического режима, открывают (вольно или невольно) пространство для глобального властного и правового порядка. Существование этого замкнутого круга, где конфликты и кризисы глобализации глобализируют глобализацию, многообразно подтверждается. Так как противники поддержки глобализации организуют свои демонстрации протеста при совещаниях в верхах в транснациональном формате, контракции со стороны полиции тоже приходится проводить в транснациональном масштабе. Таким образом, наднациональный протест требует наднациональной полиции, соответствующей наднациональной системы информации, национального правопорядка и т.д.

Если таким путем сторонники поддержки глобализации и противники глобализации сольются в каких-то вариациях, то будет неясно, кто на какой стороне находится. Противники глобализации на улице будут противостоять противникам глобализации в правительствах. Однако обе стороны постоянно превосходят самих себя в том, что формально, на словах они признают глобальные нормы и правила, так что в конце концов становится неясно, не были бы те, кто протестует на улицах против глобализации, в конечном счете лучшими главами правительств, а правящие противники глобализации - лучшими протестующими?

Пример: бегство от налогов. Налоговые оазисы, такие как британские Каймановы острова, нидерландские Антильские острова или Лихтенштейн, на глазах становятся «черной дырой» в мировой экономике, в которую, согласно оценкам Международного валютного фонда (МВФ) утекают частные капиталы в объеме свыше пяти млрд. долларов, чтобы избавиться от

налогов на прибыль. Только от германских налоговых служб уходят таким способом по меньшей мере 12 млрд. марок ежегодно. Однако все инициативы по свертыванию так называемых «офшорных зон» провалились, так как у правительств не хватает сил, чтобы посягнуть на эту привилегию богатых. Протестующие против глобализации на улицах подталкивают противников глобализации в правительствах, чтобы они, наконец, осуществили необходимые действия.

Для цели неправительственных организаций, стремящихся к установлению цивилизованного гражданского мирового порядка, необходим авторитет государств, чтобы придать этому порядку обязывающие правовые и политические формы. Без дееспособных государств плюралистический мировой порядок немыслим. Также и капитал, который преследует только свои экономические интересы, в конечном счете вынужден зависеть, с одной стороны, от государств, а с другой - от цивилизованно-гражданского морализаторства; только так капитал может обеспечить себе культурные и экономические предпосылки для свободы инвестиционной деятельности.

Концерны принимают на себя роль неправительственных организаций, сами берут на себя обязательство бороться в мировом масштабе за права человека, и громко протестуют, когда президент США Буш, говоря якобы от их имени, отказывается от договора в Киото о глобальной защите климата. В 1998 г. кампания, которую проводили международные группы по защите окружающей среды против многостороннего договора о свободе инвестиций, привела к тому, что страны ОЭСР отвергли это настоятельнейшее стремление капитала, действующего в глобальных масштабах. Почему? Разве правительства перешли в лагерь неправительственных организаций? И да, и нет. Неправительственные организации своим протестом представляли, так сказать, государственный интерес «идеального общего правительства» против ограниченных интересов правительств отдельных национальных государств. По мере того, как правительства под влиянием цивилизованных гражданских протестов осознавали, что столь желанные для мировой экономики договоры о гарантии глобальной свободы инвестиций на самом деле противоречат элементарным государственным интересам, они занимали сторону неправительственных организаций.

Такая перемена фронтов в игре подтверждается огромным числом конкретных примеров. Налицо парадоксальное братание противников, которое ускоряет формирование космополитического режима. Группы экологического протеста «Urgewald» («Защита девственных лесов») и «Greenpeace», а также «Аттас» и «Welthungerhilfe» («Помощь голодающим мира») выступают с требованием списать долги с беднейших стран и радикально изменить курс по отношению к политике климата. Однако за то же самое выступает федеральный канцлер - в согласии с другими главами правительств. При этом вербальная политика зачастую резко расходится с реальной политикой. На деле происходит гораздо меньше или вообще ничего - из того, о чем так красиво говорится и публикуется в коммюнике о встречах в верхах. Но это означает только следующее: неправительственные организации - лучшая совесть правительства, возможно, они были бы даже лучшим правительством, и их протест направлен на то, чтобы побуждать правительства к тому, что они якобы уже делают - к управлению.

Так, во внепарламентских движениях протеста в США и в Европе все большую популярность приобретает предложение, которое разработал и пропагандировал еще в начале 70-х годов экономист Джеймс Тобин: о введении всеобщего налога на совокупные валютные сделки; этот так называемый «налог Тобина» должен был, с одной стороны, воспрепятствовать спекуляциям, а с другой - пополнить «налоговый мешок» государств. Расчеты показывают, что такие отчисления даже при ставке 0,2% составили бы более 100 млрд. евро - сумма, которую можно было бы предоставить наднациональным организациям помощи развитию или направить на формирование базового социального обеспечения для всех людей. Однако и в этом предложении, как все более убеждается политический истеблишмент в Европе, неправительственные организации представляют собственные интересы государств и правительств - против них самих. Точнее: интересы предполагаемого транснационального космополитического государства против существующей до сих пор национальной тупости. Таким образом, освобождение правительств от их национальных и неолиберальных оков, в которые они сами себя заковали, - это только вопрос времени. Тогда они плечом к плечу с неправительственными организациями будут отстаивать свои самые коренные интересы.

Этот девиз «Так-или-иначе» персонифицировался в фигуре Джорджа Сороса, в личности которого воплощен как «одичавший капитал», так и радикальное противостояние ему. Сорос выступает и как главный спекулянт, и как его радикальный критик. С одной стороны, своими «ка-зиноинвестициями» он загоняет в состояние обороны целые страны, а с другой - громко заявляет, что финансовые рынки скрывают в себе угрозу развития по пути саморазрушения. Девиз «Как-так-и» в качестве господствующего принципа содержит в себе нечто тоталитарное: он выбивает почву из-под ног у сопротивления, упраздняя принцип противостояния. Что означали бы выражения «мыслимый другой», «сверх того», «сообразно с этим» космополитического принципа? Вопрос падает в пустоту. Упразднение противоречий, возводимое космополитизмом в принцип, абсолютизирует имманентность. Это не в последнюю очередь становится очевидно в связи с тем, что все попытки продолжать игру по старым правилам национального государства и государства благосостояния постепенно лишаются всякого основания. Без сомнения, существуют ныне и будут усиливаться в будущем влиятельные реакционные контрдвижения, которые пытаются заставить бурю протеста против глобализации дуть в собственные паруса, чтобы с их помощью продолжать плавание и завоевывать влияние на политических аренах. Будут сожалеть о падении старого порядка и призывать к реставрации ценностей прошлого - ценностей религии, культуры, народа, национальной солидарности, рабочего класса. Многое в современном мышлении - как слева, так и справа - в этом смысле безнадежно заражено вирусом ностальгии. Это относится к обращенным вспять взглядам разного рода коммунитаризмов, которые политическую мифологию навсегда ушедшего золотого века проецируют на будущее. В действительности уже вырисовываются извращенные комбинации открытых мировых рынков и разжигаемой государствами враждебности к «чужакам». Вовне, по отношению к мировым рынкам, держатся адаптивно, внутри государства - авторитарно. Тем, кто выигрывает от глобализации, указывают на компетентность неолиберализма, а среди тех, кто от нее проигрывает, разжигается страх перед «чужаками» и дозированно распространяется яд реэтнизации.

Однако даже при таких условиях ясно, что модернизированный фашизм, если бы он стал возможным, не сумел бы уклониться от оппозиционной имманентности. Ему тоже пришлось бы плыть в потоке глобализации и рефлексировать в том духе, что он не пытается помешать глобализации, а, возможно, и ускоряет ее. Классический фашизм поступал точно так же, так как он тоже был движением за модернизацию, представители которого, с одной стороны, разглагольствовали о «крови и почве», а с другой - с помощью тоталитарной власти ускоряли модернизацию.

Противоречия в движении сопротивления космополитическому режиму можно разъяснить на примере возможного сопротивления рабочих. А именно - рабочим придется выступать против самих себя, против собственной традиции интернационализма, который представлял собой антинационализм, если они стремятся бороться с космополитическим режимом. Интернационализм рабочего движения был борьбой против национального государства и за создание транснациональной солидарности, справедливости, за «единение народов»3. Парадоксальным было то, что победа глобального капитала над советским марксизмом открыла пространство власти для «нового интернационализма рабочих - без рабочих». Если бы рабочие, проигравшие из-за глобализации и утратившие свои традиции, собрались бы, как назло, под знаменами национального протекционизма, это было бы проявлением извращенного поворота истории.

Тоталитарное правительство, продвигающее космополитический режим под девизом «Так-или-иначе», проявляет себя также в разного рода вымыслах консерватизма, который достиг поразительного процветания. Та-

3 «У космополитизма и интернационализма одно и то же идейное происхождение, они относятся к одной традиции мировой истории, по-разному выражают одно и то же человеческое стремление и преследуют одни и те же цели - достижение мира через единение человечества. Универсалистский и пацифистский мотив определяет историю теорий и деятельности всех Интернационалов - «красного» (социалистического), «черного» (церковного) и «серого» (либерального), названных так в ходе полемики. Вначале изменялся только словарь. Несколько мечтательный космополитический девиз «Все люди - братья» уступил место боевому классовому лозунгу Коммунистического манифеста «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», - так писал П. Кулмас в своей книге: Coulmas P. Weltbürger. Geschichte einer Menschheitssehnsucht. - Reinbek, 1990. - S.485 f.

кая интеллектуальная неопределенность пространства оппозиции не в последнюю очередь выражается в беспомощности предлагаемых способов противодействия, которые она пропагандирует. Например, тот, кто пропагандирует протекционизм в экономике, при котором каждый, кто производит товары у себя на родине, экспортирует в лучшем случае только малую часть произведенной продукции, справедливо вызывает подозрение в искаженном восприятии действительности - принимая во внимание существующие, само собой разумеющиеся порядки. Тот, кто требует проведения национальных стратегий «задраивания перегородок», т.е. запрета на ввоз капитала и товаров из других стран, сталкивается с решительным сопротивлением беднейших стран, чьим защитником он сам себя назначил. О том, что национальный протекционизм в долгосрочном аспекте приносит больше вреда, чем пользы, уже давно повсюду известно. Именно поэтому африканские государства, государства Центральной Азии и Латинской Америки настаивают на проведении так называемого «раунда тысячелетия» Всемирной торговой организации, т.е. переговоров о либерализации торговли, которые в Сиэтле были прерваны группами протеста.

В бесконечном споре между сторонниками и противниками глобализации ясно одно - выхода из нее нет. Это рано или поздно поймут и те, кто пытается вырваться из этого противостояния с помощью радикальных альтернативных предложений. Спор об альтернативах сам собой прекращается в условиях циркулярной имманентности космополитического режима, рискует быть абсорбированным его абсолютистской повседневностью. Само собой разумеется, имманентные противоречия остаются, обостряются. Ненависть усиливается по мере того, как противоречия изнашиваются, возможно, даже потому, что нарастает непротиворечивость противоречий.

2. Ощутимая угроза человечеству, исходящая от него

самого, создает угрозу демократии и свободе

Тот, кто следит за событиями, последовавшими за террористическими атаками 11 сентября 2001 г., приходит к заключению: нельзя необдуманно довериться идее космополитизма государства, так как оно использует свои возрастающие космополитические шансы воздействия для усиления

своей гегемонии и для транснационального развития государств-контролеров. Аргумент об угрозе открывает настежь ворота и двери мировому политическому фундаментализму. Это означает космополитический деспотизм. Создается опасность наступления после эпохи модерна режима мировой политической инструментализации существующих угроз, при этом вместе с водой из ванны выплескивается и ребенок: вместе с базисной институцией Первого модерна - национально-государственной демократией - ликвидируется базисный принцип модерна - всеобщий принцип центрального положения демократии. Возникают различные рефлексивные фундаментализмы - глобальный, антидемократический популизм обороны от опасностей, а также и различные формы присваивания полномочий, самоуполномочивания с помощью ссылок на эффективность и на права человека, которые одновременно и подрывают, и перекрывают значение и методы демократической легитимации. Космополитическим угрозам присуща фундаментальная амбивалентность - в сиянии демократии и средствами демократии они скрытно осуществляют ее ликвидацию и легитимацию этого деяния. Чтобы понять, с помощью какой силы это делается, необходимо развязать фасции этих угроз*.

Глобальные угрозы ставят под вопрос выживание человечества и тем самым открывают глобальные шансы для действий. Напрашивается прогноз: столетие самоугрозы человечеству станет, как никогда доселе, столетием «единого мира». Осознание того, что все трагедии нашего времени по своему происхождению и значению глобальны, делает возможным возникновение горизонта космополитического опыта и ожиданий. Растет понимание: мы живем в условиях глобальной взаимной ответственности, и никто не в состоянии выбраться из этих условий. 11 сентября показало со всей очевидностью (и притом впервые за последние 50 лет), что мир и безопасность Запада более несовместимы с существованием очагов конфликтов в мире и причинами, их вызывающими. Это как раз такой транснациональный аспект, который диктует необходимость сотрудничества без

* Фасции (от лат. fasces) - в Древнем Риме пучки прутьев, перевязанные ремнями, с воткнутыми в них топориками, служили атрибутом власти высших должностных лиц. Изображение фасции служило эмблемой итальянского фашизма. - Прим. переводчика.

границ для того, чтобы решать «собственные» проблемы. Безусловно, крах глобальных рынков или изменение климата будут иметь совершенно различные последствия для разных регионов мира. Однако это ничего не изменяет в том, что такие явления затрагивают всех и что потенциально каждому от этого в будущем может стать гораздо хуже. В связи с этим глобальное ощущение глобальных угроз в конечном счете в каждой стране возбуждает общий глобальный интерес; это включает в себя понимание того, что угрозы всему человечеству создают новое своеобразное «сообщество одной судьбы». Нетрудно предсказать, что битвы из-за дефиниций вокруг этих титанических проблем приведут к конфликтам нового типа. Однако точно так же важно осознать, что именно эти конфликты развивают интег-ративную функцию, так как они настойчиво внушают всем людям, что необходим поиск глобальных решений и что эти решения в конце концов могут быть найдены не с помощью войны, но только путем переговоров и соглашений.

На 70-е годы прошлого столетия на Западе поколение хиппи наложило свой отпечаток слоганом «Занимайтесь любовью, а не войной!», Каким мог бы быть слоган для развитой «цивилизации угроз» в начале XXI столетия? Может быть, «Занимайтесь правом, а не войной!» (Mary Kaldor)4. Иначе говоря, космополитический взгляд будет жизненно необходим для выживания. Нам следует, невзирая на границы, лучше познакомиться друг с другом, научиться смотреть на себя глазами других, понимать ненависть и ее причины, научиться жить в условиях противоречий, неопределенности и страхов. Ответом на террористическую угрозу является космполитизм, согласно которому каждый из нас, кто бы он ни был и где бы ни был, имеет право жить, любить, мечтать и стремиться к такому миру, в котором каждый обладает этими правами. Это мир, в котором будут преодолены бедствия терроризма, а также бедность, этнические гонения, неграмотность несправедливость, болезни и отсутствие безопасности для людей, мир, в котором террор не сможет укорениться и процветать. Коварство заключается в том, что эту прекрасную идею отлично можно использовать и так, и

4 Mary Kaldor - американский политолог, автор ряда книг по проблемам американской и европейской политики.

сяк, для того, чтобы на деле превратить ее в прямую противоположность. В США развернулся странный дискурс, в ходе которого прежде не достойное похвалы понятие «империя» заново пересматривается и снова становится ценностным понятием. Сообразно с этим, события 11 сентября свидетельствуют о недостаточности американских обязательств и американского присутствия в мире. Решением проблемы считают более эффективное распространение в мировом масштабе американских ценностей - американского образа жизни. За этой идеей, по-видимому, скрывается стремление превратить всех людей в американцев, чтобы американцы в мире без границ могли жить в условиях безопасности. Террористическая угроза глубоко потрясла культурную нервную систему США и вызвала бурю патриотизма, заставившую правительство США - для которого прежде на первом месте была внутренняя политика - обратиться к своим внешнеполитическим обязательствам, чтобы искоренить внутренних врагов вовне, устранить внезапно обрушившуюся угрозу терроризма. Террористические атаки возвратили военной и внешней политике США давно уже не существующий образ врага, позволявший сфокусировать четкую картину положения для мобилизации согласия и поддержки внутри страны и за рубежом - поверх всех границ, партийных лагерей и государств. Кроме того, доминирование военных точек зрения позволяет вывести создание такой коалиции из тумана всеобщего одобрения (или критики) на ясную дорогу по принципу «или - или». Таким образом открываются шансы для того, чтобы выковать новые коалиции из традиционных противников, включить Россию, Китай и Иран в общую упряжку «Союза против терроризма». Этому способствует то, что каждая из этих стран таким образом получит на длительное время охранную грамоту для беспощадной борьбы со своими террористами, не подвергаясь извне обвинениям в нарушении прав человека. Для того, чтобы реалистически оценить внезапно открывшиеся в мире шансы государств на самостоятельное предоставление себе чрезвычайных полномочий, важно провести четкое различие между общепринятыми образами врагов у разных государств, с одной стороны, и транснациональными образами террористов как врагов, которые первоначально относились не к государствам, но к террористическим группам, сетям террористических ячеек и индивидуумам - с другой. Это и есть транснацио-

нальная террористическая деятельность, международный терроризм, для которого характерны такие признаки, как отсутствие точного местонахождения, единообразия действий, государственной принадлежности и потенциальное присутствие повсюду террористических сетей и соответственно террористических ячеек, гибкий «образ врага» на локальном и групповом уровнях, делающий возможным укрепление и обновление гегемонии могущественных государств. Ключевой вопрос гласит: кто и по каким критериям определяет, кто же не является «международным террористом?»

Положение вещей не определяют ни судьи, ни международные суды, но сильные правительства и государства. Они сами присваивают себе полномочия - причем без контроля со стороны судов или общественности - решать, кто их террорист, кто их бен Ладен. Так, президент США Джордж Буш сам устанавливает, что Ирак, Иран и Северная Корея образуют «ось зла» и нужно либо низложить правительства этих стран, либо лишить их способности производить оружие массового уничтожения, угрожающее США и другим странам. В то же время он заявляет, что лагеря Аль-Каиды и сети террористических организаций существуют «по меньшей мере в дюжине стран», так что «десятки тысяч потенциальных террористов необходимо обезвредить». При этом нередко к террористам причисляются все группы и лица, которые могли находиться в каких-либо отношениях с членами Аль-Каиды. «Мы не можем позволить опаснейшим правительствам и режимам мира угрожать нам опаснейшим оружием в мире»,- говорит Буш.

Таким способом он демонстрирует, как с помощью политически сконструированной картины опасностей, связанных с терроризмом, удается перманентно мобилизовывать американскую нацию и одновременно оправдывать огромный прирост военных расходов. Алармистская риторика президента США выражает анонимность врага скорее в метафизических понятиях: враг - это «зло», а не просто группа террористов и правительств, оказывающих им поддержку. При этом Буш полностью примиряется с парадоксом, что путем универсализации террористической угрозы террористические группы получают из рук своего врага страстно желаемое ими удостоверение в признании их глобальной власти. По мере того, как снова и снова публично обсуждаются и освещаются возможности и невозмож-

ности террористических атак, постоянно напоминая перепуганной общественности, как ничтожны могут быть средства, которые - будучи искусно использованы - угрожают всем, и как малы шансы государственной самообороны, глобальное ощущение опасности становится само собой разумеющейся составной частью повседневной жизни и деятельности.

Все эти действия приводят к одному и тому же результату: они глобализируют культуру страха. Люди уже не ожидают проведения социальных реформ внутри государства или новых крупных изобретений, но заранее боятся новых опасностей, которым подвергнется мир. В «обществах риска»5, где утрачены заданные природой и традициями гарантии безопасности, страх приводит к формированию нового, хрупкого ощущения общности. При этом возникают общества страха, основанные на эмоциональности и иррациональности, способные стать плодотворной почвой для радикальных всплесков и движений, которые отмежевываются от существующего общественного порядка. Политико-милитаристское определение угрозы терроризма канализирует и фокусирует эти страхи и таким способом снова поднимает волны в поддержку войны против терроризма внутри государства и за его пределами. Напуганные люди готовы к тому, чтобы без всякого спора и сопротивления допустить такое вмешательство в их жизненные основы, которого ранее было совершенно немыслимо даже требовать.

Почти 250 лет тому назад Бенджамин Франклин предупреждал, что тот, кто «отказывается от важных свобод ради малой толики преходящей безопасности, не достоин ни свободы, ни безопасности». Это положение представляется окостеневшей архаичностью в условиях глобализированной культуры страха, когда нарастает готовность заплатить за утраченную безопасность чистой монетой свободы.

Политика, последовавшая после 11 сентября, свидетельствовала о том, что на алтарь террористической опасности с легким сердцем приносятся в

5 Ульрих Бек - автор формулы «общество риска», которую он обосновал в своей книге: Beck U. Risikogesellschaft. Auf dem Weg in eine andere Modern. - Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1986. - 396 S. Книга переведена на рус.яз. См.: Бек У. Общество риска: На пути к другому модерну. - М.: Прогресс-Традиция, 2000. - 383 с.

жертву основные свободы, и показала, как это делается. В США был издан - отнюдь без всякой иронии - закон «Patriot Act», согласно которому, среди прочего, усиливается контроль за высокими технологиями. Если эта тенденция сохранится, тогда в стране статуи Свободы вскоре не останется ни одного не прослушиваемого властями телефона. И полиции будет позволено осуществлять надзор за перепиской по электронной почте и за связью по Интернету. Дядя Сэм желает знать, кто хорошие и кто плохие парни и где они находятся. Не будет ничего удивительного в том, если и другие государства последуют этому примеру и будут разрабатывать новые возможности тотального электронного контроля. Все это будут оправдывать необходимостью проведения политики антитерроризма, однако экспансия власти может быть использована для всех возможных целей.

Существуют веские основания сомневаться в том, что после этих мероприятий против терроризма мир действительно станет более безопасным, чем до них. Возникают сомнения и в том, действительно ли усовершенствованному государству-надзирателю удастся найти тех, кто решил действовать из подполья поверх всех границ. Террористам едва ли нужно тайно пробираться в страну в качестве нелегальных иммигрантов. Они будут приезжать всеми легальными путями, с паспортами. Мы знаем, что не сможем помешать им приезжать и что вряд ли нам удастся выявлять и разоблачать их по приезде. Но мы также знаем, что Интернет и другие средства коммуникации позволяют устанавливать не только деловые, дружеские и семейные связи поверх континентов. Они служат также и для организации террористических заговоров. С каждым миллионом дополнительных подключений к Интернету все менее необходимо устраивать встречи в определенном месте для согласования акций. Эти конспиративные встречи растворяются в новых коммуникационных потоках «текучего модерна» (liquid modernity)6. Тем не менее аргумент о необходимости контроля в духе государства тоталитарного надзора, описанного Оруэллом, получает поддержку в транснациональном масштабе. В Вашингтоне настаивают на том, что угроза огромна, что необходима мобилизация на длительное время и что следует значительно увеличить военный бюджет, граж-

6 Baumann Z. Liquid modernity. - Cambridge (Mass.): Polity Press, 2000.

данские свободы урезать, а критиков, протестующих против всего этого, заклеймить как «антипатриотов» и изолировать. Кто защитит людей от этих предшественников космополитического деспотизма, которые разрушение основных ценностей эпохи модерна осуществляют в их защиту?

3. Самоуполномочивание заменяет демократию

«Родная земля не лжет» - таково кредо национального модерна («La terre, elle ne ment pas», - заявил Петэн при вторжении во Францию немцев, чтобы мобилизовать французов против фашистского нашествия). Кредо космополитического модерна гласит: «Права человека не лгут». Вытекающее отсюда легитимное господство прав человека не знает границ. Их развитие следует логике неисторического самоуполномочивания, т.е. не путем голосования, не через одобрение, не путем завоевания, но путем незавоевания, не путем демократии, но посредством обращения к разуму. Режим прав человека открывает право универсальное, трансцендентное и в то же время наделяющее властью, которое более не исходит из принципа территориальности наций и государств, но из предполагаемой непосредственности прав индивидуума и глобальности, которые не подчиняются никакому контролю. На самом деле таким образом создается «зал ожидания» для глобальной милитаристской власти порядка, при которой призыв к защите прав человека как источник легитимности глобальной власти всегда связывается с надеждой на урегулирование злободневных конфликтов, не признающих никаких границ и угрожающих порядку прав человека.

Молчаливое принуждение, ведущее к осознанию добра - к власти самолегитимации - занимает место демократической легитимации. В ценностных установках такого космополитического порядка, который более не признает никаких точек зрения, кроме своей собственной, самолегитимация заменяет легитимацию методами и средствами демократии. Но это означает: триумфальное шествие космополитизма накликает опасность установления космополитического режима без демократии. «Космополитическая демократия» была бы тогда фиговым листком, прикрывающим недемократическое, морально-метафизическое самоуполномочивание

А^етокга^е (недемократии - но не антидемократии) космополитического плюралистического общества. Что делает космополитический режим, предстающий как режим прав человека, легитимным и/или незаконным? И можно ли вообще говорить о незаконном или нелегитимном режиме прав человека? Или же понятие «нелегитимный, незаконный режим прав человека» - это ложное понятие, эквивалентное понятию «черная белая лошадь»? Как соотносится космополитический режим прав человека с национальными конституциями и законами, с практикой демократически или недемократически легитимированных правительств? Что определяет, являются ли и в каких случаях нарушения прав человека, которые внутри государства считаются законными, для сообщества государств (каких?) столь тяжкими, что это оправдывает военно-гуманитарную интервенцию?

Кто принимает решение о развертывании соответствующих вооруженных сил? Объясняется ли создание транснациональных союзных вооруженных сил и ориентация их на военно-гуманитарное вмешательство в других регионах мира угрозой другим государствам или же это диктуется необходимостью завоевать авторитет для космополитического режима против национальных притязаний на суверенитет? Итак, каким же образом те члены международного сообщества, которые чувствуют себя обязанными установить режим прав человека, приобретают авторитет, позволяющий вмешиваться во внутренние дела отдельных государств, вне зависимости от того, желают или не желают этого правительства данных государств? Кто именно истолковывает принципы и нормы космополитического режима для конкретных ситуаций в условиях существования различных представлений об экономических, моральных и военных вопросах и различных интересов против старого национально-государственного порядка столь обязывающим в правовом и военном отношениях образом, чтобы вопрос о том, какие источники легитимации - старые национально-государственные или космополитические - применимы в том или другом случае, признавался законным и теми, кто придерживается иных взглядов?

Чем бульшую обязывающую силу приобретает космополитический режим и чем сильнее становится взаимозависимость государств, предприятий мировой экономики и международных организаций, а также глобальных действующих лиц цивилизованного гражданского общества, тем ве-

роятнее становится то, что вопросы такого рода приведут к тяжелым испытаниям на разрыв, так как в условиях изменений национальных и космополитических перспектив меняются и источники достоверности -и в связи с этим радикально изменяется действительность.

Становится ясно, что легитимность космополитического режима не может быть достижима «снизу вверх», т.е. путем демократического голосования и согласования, скорее она будет устанавливаться «сверху вниз», т.е. как бы дедуктивно выводиться из очевидной универсальности принципов и основных положений, с одной стороны, из последствий для человечества в целом, а с другой - обосновываться отдельно для каждой страны. «Индуктивное», т.е. демократическое, обоснование космополитического режима, покоится на аналогии между ролью отдельных государств как членов международного сообщества и ролью отдельных лиц как членов национальных обществ.

Однако при этом упускается из вида то обстоятельство, что государства являются коллективными действующими лицами и, что не менее важно, государства, притязающие на гегемонию, непосредственно заинтересованы в том, чтобы допускать только такие системы норм и правил, которые гарантируют и легитимируют их преимущественные позиции7. Кроме того, круг действующих лиц и организаторов, практическая политика которых относится к радиусу действия космополитического режима, куда шире и разнообразнее, чем предполагало старое понятие «международное сообщество государств». Космополитический режим предполагает включение именно тех коллективных действующих лиц, которые в глобальном пространстве обладают властью наряду с государствами, - это транснациональные концерны, наднациональные организации, неправительственные организации, а также индивидуальные действующие лица, выступающие против государств. Последние в режиме прав человека вообще конституируются только как эффективно действующие лица, обладающие собствен-

7«Демократическая» легитимация прав человека «снизу» через игольное ушко национально-государственного согласия безразлично не только к требованию самоотречения национальных государств от власти, но прежде всего к неправильному, инструментальному использованию прав человека в национально-государственных интересах.

ным правом против коллективных действующих единиц. В этом смысле (во всяком случае, при определенных институциональных условиях) легитимация космополитического режима «снизу» просто исключена - разве что через голосование на сессиях Организации Объединенных Наций, т.е. организации национальных государств. Это могло бы стать возможным при условии создания Парламента граждан мира, который в качестве глобального суверена принимал бы на демократической основе решения относительно глобального порядка. Однако это и не предусмотрено, и вряд ли осуществимо на практике, так как это было бы голосованием post hoc, которое только приводило бы в исполнение само себя легитимирующее согласие. И вообще - разве мыслимо (если еще раз поставить такой вопрос), чтобы Парламент граждан мира легитимно отклонил бы порядок прав человека? Едва ли. Впрочем, важные примеры свидетельствуют о том, что моральное, политическое, законное и стратегическое с точки зрения власти значение режима прав человека независимо от его ратификации уже утверждается - с помощью отдельных государств, которых он решающим образом касается. Да, можно сказать без обиняков - режим прав человека разрушает национальную легитимность именно в тех случаях, когда государства (исходя из лучших намерений) отказываются от одобрения и/ или изменения существующего порядка.

Возьмем, например, Всеобщую декларацию прав человека, которая была принята в 1948 г. как часть Хартии ООН - не в последнюю очередь в порядке ответа на Холокост. Ее сразу же отнесли к одним из многих «слабых» документов, однако, как оказалось впоследствии, она весьма эффективно использовалась в стратегии власти в период «холодной войны». Наверно, трудно определить, какова была ее доля в крушении советской империи. Однако убедительно доказано, что не только отрицание и нарушение прав человека обусловили делегитимацию «институционального артрита» советского марксизма, но что «корзина прав человека» воодушевляла и гражданское сопротивление движений протеста внутри стран. Можно сказать, что глобальное пространство власти, открываемое обладающим моральным превосходством режимом прав человека, для которого высвобождаются определенные военно-политические возможности и ресурсы, стало исторически очевидным самое позднее со времени падения Бер-

линской стены; об этом свидетельствует также история успехов Amnesty International.

Эта неправительственная организация превратила, так сказать, притязание прав человека на самолегитимацию в самоуполномочивание, при этом как «частная» неправительственная организация она сделала полем своей деятельности именно государственные арены. Amnesty Intrnational сама себя назначила глобальным обвинителем по делам о нарушении прав человека повсюду в мире - перед глобальным судом глобальной общественности, который она, в духе самоисполняющегося пророчества, создает вместе с общественностью благодаря своей политике информации, ориентированной только на факты и события. Этот пример успешной самостоятельно установленной социальной и политической конституции глобальной активной совести прав человека разъясняет и повторяет образ самолегитимации, как бы превращая его в образ активно-организаторский.

Amnesty International поставила перед собой задачу предать гласности нарушения универсальных прав человека и через осознание этого одновременно сделать обоснованным и действенным призыв к санкциям за их нарушение. Транснациональная форма этой организации позволила ей иметь независимый голос и стать инстанцией транснационального права, которая сделала нарушения универсального права подлежащими выявлению и санкциям поверх границ и стен основанного на насилии государственного права. Характер неправительственной организации придает ее голосу моральную достоверность именно по сравнению со всеми средствами государственного властного и правового аппарата правительств, козыряющих своими успехами. Концентрация внимания на индивидуальных случаях, т.е. на случаях «личность против государства» действует двояким образом.

Во-первых, патетика отдельной жертвы приводит к тому, что индивидуальные права человека выигрывают в сопоставлении с государственными правами на суверенитет в очевидности, обязательности и достоверности. Во-вторых, практика обвинения государства перед лицом общественности за нарушения индивидуальных прав человека придает универсальным притязаниям режима прав человека, прежде всего на равенство прав между государствами, с одной стороны, и на равенство

индивидуума и государства - с другой, обязательность, заслуживающую доверия. Все это способствовало тому, что после окончания «холодной войны» стало гораздо труднее использовать режим прав человека в качестве инструмента для осуществления державно-стратегических целей. Это означает, что мы научились понимать разницу между подлинным и фальшивым космополитизмом в том, что касается вопроса о правах человека. Перед лицом чувствительной к правам человека мировой общественности стало куда труднее злоупотреблять Хартией прав человека ради достижения национально-государственных властных целей. Таким образом, космополитический режим прав человека утвердил в мировом масштабе нормативный горизонт ожиданий, который не только лишает старую национально-интернациональную систему правил игры властно-стратегической действенности, но и обесценивает ее в моральном плане. Однако в связи с этим одновременно возник политический и военный вакуум, требующий формирования новых политико-экономических институций и структур.

Не в последнюю очередь в результате этого выявилась историческая ошибочность двух философско-политических позиций: во-первых, марксистской, с точки зрения которой все концепции о правах - в конечном счете не что иное, как буржуазные институции; сообразно с этим, неприемлемо в политическом и моральном плане делать универсализм прав человека основой и целью политической деятельности. Это марксистское мышление опровергается просто, так как его представители не осознают, что моральный, политический и властно-стратегический аспекты значения универсальных прав человека взаимно укрепляют и утверждают друг друга. Кроме того, такое мышление находится в явном противоречии с собственной традицией интернационализма рабочего движения.

Во-вторых, утратила убедительность также и постмодернистская позиция, согласно которой права человека - это поздний отпрыск эпохи Просвещения, оказавшийся единственной крупной ошибкой с имперскими последствиями, которая сама себя опровергла. Внутренний империализм универсальности режима прав человека, согласно аргументации теоретиков постмодернизма, вступает в открытое противоречие с миром культурных различий. И это не только затрудняет, но в конечном счете ис-

ключает коммуникацию и одновременно горизонт общностей прав человека. В постмодернистском мышлении притязание на то, что через космополитический режим прав человека создается всеобщий, обязательный для всех нормативный горизонт ожиданий, вызывает наихудшие подозрения. С точки зрения постмодернистов, такой взгляд на вещи не может стать ничем иным, как только «колымагой» (Vehikel) репрессий и доминированием одного культурного притязания над другими, которые тем самым вообще исключаются. Представление о том, что космополитический режим прав человека как раз создает и санкционирует право быть иным, вступает в открытое противоречие с постмодернизмом, поскольку подвергает сомнению догматический постмодернистский релятивизм.

Юрген Хабермас может ликовать: и марксистское, и постмодернистское сопротивление режиму прав человека рушится. Точнее - усыхает до имманентных споров. При этом речь идет об исторических особенностях и культурном многообразии концепций прав человека или о критике различных интерпретаций прав человека - узких, дедуктивных, наивно-голубоглазых - т.е. только моральных, но не властно-стратегических интерпретаций. Позднейшая защита различий и плюрализма указывает, однако, на то, что здесь скорее выступают противники поддержки космополитического режима, полные горькой обиды друг на друга из-за ускользающего согласия.

По мере того, как космополитический режим утрачивает своих врагов или абсорбирует, конвертирует их, обостряются его внутренние противоречия, которые проникают в сознание людей, налагают отпечаток на политическое пространство и вступают в борьбу за институциональные формы выражения. Дэвид Хелд, например, предлагает скрижаль из семи космополитических «принципов», которые должны стать универсальными и послужить основой для определения того, какие права и обязанности отдельных лиц и каким путем должны быть защищены и каким образом эти лица смогут принимать участие в институтах, управляющих их жизнью: «1) равная ценность и достоинство личности; 2) активное участие; 3) личная ответственность и способность адекватно воспринимать происходящее; 4) согласие; 5) рефлексивное самоопределение и коллективное нахождение решений путем избирательных процедур; 6) включенность в общество

и субсидиарность; 7) недопущение серьезных нарушений прав личности и удовлетворение неотложных потребностей»8

Здесь у нас нет возможности детально обсудить эти принципы космополитического режима, как это делает Дэвид Хелд - весьма дифференцированно и убедительно, - мы можем только попытаться ясно показать, что таким образом открывается новый горизонт противоречий. Этот горизонт отражает образ действий, посредством которого формируются политическая структура и организации внутри космополитического режима в национальном, международном и транснациональном пространствах. Уже сегодня намечается такая борьба противоречий относительно политических и институциональных форм выражения, например, в спорах о том, в какой степени следует предоставить приоритет правам человека по сравнению с торговыми интересами или в какой степени стремление защитить окружающую среду и стимулировать экономический рост внутри отдельных групп стран соотносится со стремлением развивать торговлю между странами, а также наднациональные инициативы и инстанции, которые защищают и улучшают качество окружающей среды в различных странах.

Можно ли применять принципы космополитического режима вне зависимости от обстоятельств как к богатым, так и к бедным, как к высокоразвитым странам, так и к тем, которые находятся в стадии индустриализации? Необходимо ли и законно ли мероприятия по защите озонного слоя в стратосфере или глобального климата осуществлять против тех стран, которые производят продукцию и используют ресурсы, играющие центральную роль в развитии индустриальных государств, которые, по сути дела, и повинны в создании озонной дыры и опасностей, с нею связанных?

Конечно, можно выдвигать требование о предъявлении обвинений в нарушениях прав человека таким странам, как Китай и Россия, даже если это поставит под угрозу экономические перспективы развития этих стран, их интеграцию в мировое хозяйство, и тем самым будут нарушены также и собственные торговые интересы западных государств. Однако такие аргументы иногда представляются несколько оторванными от жизни, к ним

8 Held D. Law of States, Law of People // Legal Theory. - 2002. - N 8/2.

проявляют уважение только post hoc, после того как демократические правительства отпразднуют свой триумф.

Существует ли вообще царская дорога для осуществления прав человека? Некоторые говорят: экономический рост и наступающее в результате благосостояние откроют сердца для прав человека. Некоторые, впрочем, приводят как раз обратные аргументы: демократизация внутри страны и соблюдение прав человека являются предпосылками для процветания экономики.

Согласно принятым правилам, наверное, следовало бы таким странам как Бразилия, Индонезия и Малайзия ради сохранения биологического многообразия видов рекомендовать отказаться от стратегий экономического роста, которые представляются необходимыми их правительствам. Вероятно, было бы целесообразно соединить режим свободной торговли с режимом прав человека. Но как?

Не стоит ли применять, например, такой законный инструмент, как исключение из зоны свободной торговли тех стран, которые нарушают у себя демократические правила игры и Хартию прав человека? Можно ли обязать государства, входящие в зону свободной торговли, соблюдать также и нормы режима сохранения окружающей среды? Кто должен принимать решения об этом? Можно ли решения об экспорте или импорте ставить в зависимость от того, насколько в странах соблюдаются права человека или экологические нормы, предоставляя преимущества отдельным государствам, в которых ценностный горизонт экологических стандартов играет центральную роль? Могут ли страны по собственному усмотрению вводить торговые ограничения, чтобы защитить себя от практики производства и продукции других стран, которые они считают неприемлемыми? Или же такие ограничения «нелегитимный», «незаконный» инструмент? И кто может принимать решения об этом, на какой правовой и легитимационной основе, и кому следует осуществлять эти решения вопреки сопротивлению сильных государств?

Режим прав человека направлен прежде всего против злоупотреблений политической силой со стороны государств. Наверное, следовало бы ввести такие ограничения и для экономической силы - чтобы указать концернам на границы и обязательные нормы космополитического режима - или сделать

их самих исполнительными органами такового, т.е. обязать к осуществлению норм прав человека, экологических норм и т.д. Но что говорит парящее над всем и вся земное божественное слово «Космополитический режим» о спорных темах и конфликтах из-за истолкования спорных проблем?

Точнее - кто говорит, что означает космополитический режим? Может быть, подобно кастам истолкователей Корана или Библии, какая-то космополитическая элита истолкователей будет снимать внутреннюю противоречивость и герменевтическую поглощенность более или менее формализованных, кодифицированных, легализованных ценностных принципов космополитического режима, истолковывать их как более или менее обязательные в зависимости от специфических культурных особенностей стран и характера обсуждаемых тем. Может быть, какой-либо космополитический мулла будет «просвечивать» и проверять международные, а также национальные правовые и судебные системы с точки зрения их соответствия «чистоте» космополитического «слова» и его мудрости.

Если космополитический горизонт когда-нибудь станет обязательным, тогда на первом плане окажутся противоречия между разными его противниками, и нельзя будет исключить, что именно эти противоречия, лишенные своей противоположности, будут проявляться с особой остротой и вербальной страстностью.

Что означают критика, сопротивление, противостояние в мире без врага, но полном противоречащих друг другу противников поддержки такого порядка? Против кого можно восставать, если сторона, против которой хотят поднять восстание, поддерживает всех? Если больше не существует центра угнетения? Если концерны защищают окружающую среду и права человека, военные в мировом масштабе мирным путем регулируют конфликты, а правительства богатых стран прощают долги странам беднейшим -против кого тогда нужно восставать, протестовать, размахивать знаменами лучшего мира?

Империализм предполагает границы. Если их больше нет, то нет больше и никакого империализма, и существуют только фиктивные поводы восставать против него.

Повторю еще раз: может ли существовать легитимное сопротивление режиму прав человека? Разве не существует только протест против одно-

го истолкования прав человека в пользу другого истолкования? Стоит ли, фактически выступая за отмену защиты окружающей среды, на словах приносить присягу защищать ее? Ликвидировать демократию - но ради ее спасения!

Чем же обосновывается легитимность космополитического режима, если он не легитимируется ни государственным, ни демократическим путем? Требует ли космполитический суверенитет возможности создания транснационального права, действующего в то же время для всех возможных акторов, включая отдельных индивидуумов, то есть имперского суверенитета?

Можно назвать три возможных источника космополитического суверенитета: право здравого смысла, правовой позитивизм и прагматизм.

Все три концепции выдвигают разные самообоснования. Однако они ни в коем случае не исключают друг друга, но дополняют и усиливают.

В традиции Канта космополитический режим мыслится как ясная форма самообоснования и осуществляется в формах правового конституционализма; в этом смысле космополитические принципы, выступающие, так сказать, как нормы «идеальной ситуации обсуждения» в любой мыслимой коммуникации, всегда присутствуют и являются оправданными (Юрген Хабермас). Такая, всегда предполагаемая для всех участников дискуссии, возможность руководствоваться безмолвным внутренним императивом для выдвижения лучшего аргумента, придает космополитическим принципам всеобщую обязательность.

Правовой позитивизм, напротив, исходит из точки зрения, что так или иначе какие-то принципиальные обоснования правовых норм всегда принципиально же и исключались. Из этого делается вывод, что законность космополитического режима можно определить, например, по степени его эмпирического значения. Здесь речь уже принципиально идет об эмпирическом самообосновании, при этом в зависимости от обстоятельств режим имеет право на существование или даже на упрочение. Проще говоря, по мере осуществления космополитического режима он сам обосновывает свое существование.

Такая точка зрения полностью совместима с прагматизмом, в котором законность космополитического режима определяется тем, в какой степе-

ни с его помощью удается, например, справляться с глобальными проблемами в глобальном масштабе (а также на национальном и локальном уровнях). Онтологический и метафизический статус космополитического режима здесь переводится в форму прагматического самобоснования.

По мере сохранения космополитического режима он обретает легитимность. Успех, подтверждение практикой превращает источники легитимации в бурлящий поток.

Примечательно, что эти три модуса самобоснования космополитического режима - этический, позитивистский и прагматический - ни в коем случае не исключают друг друга; скорее их взаимосвязь как раз и укрепляет неприкосновенность и абсолютистскую имманентность космополитического режима. Все три модуса следуют логике обоснования - сначала на этическом уровне, затем на эмпирическом и, наконец, на прагматическом. Особенность такой самолегитимации выявляется в частности тогда, когда аксиоматизация космополитического режима сопоставляется с политической демократической легитимацией: самообоснование так или иначе отвергает демократию.

Если - как это имеет место при космополитическом режиме - моральный основной порядок для всех притязает на то, чтобы быть действительным для нового человечества без границ, тогда легитимность такого порядка принципиально не может выводиться из источников легитимации ограниченного, национально-государственного порядка. Он нуждается в собственных источниках легитимации, так как только такие источники позволяют проектировать создание морально-правового порядка для всех и каждого в отдельности, выступая тем самым против национальных государств как действующих лиц и их принципов легитимации. Революционное преодоление национально-государственного порядка вообще мыслимо только в форме космополитической установки, которая собственное самоуполномочивание в форме исполнения своего же пророчества осуществляет одновременно в этическом, прагматическом и политическом смысле.

Такая установка представляет в то же время принцип номиналистического разума или разумного номинализма. Это означает следующее: трансцендентность самообоснования номиналистски осуществляется и одновременно снова отменяется - и тем самым остается неприкосновенной.

В конечном счете при космополитическом ценностном порядке речь идет о своего рода определении понятия всеобщего обязательного добра. Это определение случайное, само собой разумеется, могло получиться и по-другому. Однако определения понятий не могут быть ни истинными, ни ложными. И прежде всего нет никакого смысла в том, чтобы решать вопрос об определении понятий путем голосования - будут они одобрены или нет, от этого они не станут ни «более истинными», ни «более ложными». Об определении понятий можно спорить, и этот спор даже может быть плодотворным, но в конечном итоге он может только прагматически сглаживать разногласия, а именно в том, что касается выводов из него, которые делаются доступными для проверки и подвергаются испытанию на пригодность в эмпирическом и политическом плане. В этом смысле от космополитического режима в его разумном и номиналистическом «бытии» всякая критика просто отскакивает. Такое разумно-номиналистическое самообоснование космополитического режима весьма любопытным образом приобретает силу убедительности именно в связи с «расколдовыванием» разума. Да, оно представляет собой, так сказать, «разум», приобретающий действенность после кончины разума. Именно там, где уже ничто само по себе не имеет значения, этот постмодернистский, разумный, прагматичный номинализм проявляет свое неоспоримое всесилие. Как свидетельствуют труды Джона Майера и других авторов, такой прагматический постмодернистский «разум установки» легко сможет превратиться в «рабочую гипотезу», которая, говоря языком глобального эмпирического социологического исследования, «затвердевает» в форме массовых данных, т.е. воплощается в действительность.

В заключение стоит подчеркнуть важность двух выводов: самообоснование не связано с каким-либо определенным временем. Оно знает только «перед», но не «после», с ним побеждает «метафизика вечной современности»9. Осуществленный космополитизм представляется режимом с долгим прошлым, но лишенным отпечатка времени и вечным.

9 Cwerner S.B. Chronotolitan ideal: Time, belonging and globalisation // Time and society. -L. - 2000. - N 9. - P. 335.

Наряду с этим логическая фигура самообоснования заменяет логическую фигуру демократии. Место голосования занимает благоразумие. Тот, кто на определенной стадии процесса осуществления самообоснования все еще не понимает «добро» космополитического порядка, не желает понимать, что из-за этого произойдет с ним самим. Инакомыслящих придется изолировать. Такая необходимость якобы обусловливается тем, что добро само позволяет себе судить о том, что хорошо и что плохо, т.е. последствия инакомыслия неблагоразумных индивидуумов, стран, этнических, религиозных групп, партий, правительств благоразумно взваливаются на них самих. В этой связи всякая критика космополитического режима всегда обвиняется в преднамеренном содействии неблагоразумию, т.е. злу, которое нарушает порядок добра.

Круг замыкается: космополитический режим следует понимать - и использовать в политическом плане - как абсолютное добро, против которого не может быть никакой оппозиции. Это фигура самоугрозы и самоуполномочивания против нее, которая, будучи применяемой в политике и радикально до конца продуманной, в конечном итоге демократию не ликвидирует, но путем молчаливого принуждения постепенно выхолащивает ее и делает излишней. Добрый ценностный мировой порядок космополитизма не имеет альтернативы, сам себя обосновывает, сам себя уполномочивает и таким образом больше не зависит от выборов и голосования, которые всегда бывают произвольными. Как говорится, космополитический режим знает только противников его поддержки.

Соответственно при последнем издыхании находится игра власти и контрвласти, правительства и оппозиции в абсолютной имманентности космополитизма. Это не означает, что при космополитическом режиме демократия ликвидируется, но она становится второстепенной, производной, ограниченной, приберегаемой для определенных случаев, когда ее особенно торжественно празднуют. Ее все еще отмечают - по воскресеньям и на рождество, под «елкой» при голосовании на выборах. Но едва ли кто-нибудь в нее действительно еще верит. Демократия - умерший Бог Первого модерна, который продолжает жить. Секуляризованный космополитизм заботится по праздничным дням о своей вере в святые таинства демократии.

4. Перспективы

Как противостоять этой опасности? Двумя путями (которые тесно связаны друг с другом). Во-первых, если созданы условия, когда демократия и права человека не разъединяются (такое разъединение, как было показано выше, - прямая дорога в ад «добра»), но тесно соединяются и сплавляются друг с другом (и концептуально, и институционально). Во-вторых, если космополитический режим в мировом масштабе форсирует это слияние демократии и прав человека, так что при этом изложенные выше опасения опровергаются соответствующими действиями и фактами. Другими словами, когда космополитический режим, понимаемый как идея реформы и практика реформы мировой политики, доказывает тем самым свою легитимность - или же не доказывает10. Такими «разумными выходами» («reasonable outcomes») могли бы стать следующие мероприятия (в несистематичном и неполном изложении).

- Последовательная и успешная реформа Международного валютного фонда и Всемирного банка, которая должна сделать эти учреждения транспарентными, ввести новые формы демократического представительства, прежде всего для бедных стран-получателей (например, принцип «одна страна - один голос»); кроме того, реформа должна найти возможности для систематического доступа к политике МВФ с точки зрения глобальной корректности и глобальной справедливости; форсировать пополнение кадров специалистов и директоров из представителей незападных стран; и не в последнюю очередь наряду с регулированием политики национальных государств положить начало регулированию мировой экономики.

10 В этом смысле можно понимать космополитический режим, в согласии с Юргеном Ха-бермасом, как «проект, создающий традицию», демократические источники легитимации которого проявляются в горячие «времена продуктивных перемен, которые позволяют получить редкий опыт эмансипации и сохраняют воспоминание о поучительном историческом примере. Современники отмечают, что ранее подвергавшиеся дискриминации группы обретают свой собственный голос, а прежде непривилегированные классы получают возможность взять собственную судьбу в свои руки. Реформы, вначале жестко оспаривавшиеся, после завершения борьбы за их интерпретацию будут признаваться всеми партиями как достижение» (Habermas J. Zeit der bbergange. - Hamburg, 2001. - S.144).

- Межгосударственная демократия. Богатые и сильные государства также должны считать себя адресатами космополитического режима, признавать его и содействовать его усовершенствованию. Фундаментальные основы космополитического режима - Международный уголовный суд, Киотский протокол об изменении климата, соглашения об ограничении вооружений - от запрещения биологического оружия до запрещения ядерного оружия - должны быть ратифицированы также и производящими вооружение странами Запада, прежде всего США.

Космополитический режим означает равенство всех государств перед законом; этот аспект государственной демократии, согласно которому все государства, в том числе и самые могущественные, обязаны подчиняться праву совместно принятого режима, был бы убедительным критерием для того, чтобы проводить различие между легкостью обоснования идеологии и трудностью реального осуществления космополитизма.

- Политика прав человека. Каким образом права человека должны применяться в конкретных исторических ситуациях? Существуют ли соответствующие демократические методы принятия решений? В какой степени и каким образом будет проводиться различие между демократически легитимированными и нелегитимированными «гуманитарными интервенциями»? Существуют права человека как чистая идеология, права человека как национальная политика (например, в США), права человека в космополитическом режиме, состоящие в тесной взаимосвязи с институциональной демократической инфраструктурой. Таким образом, самоуправление и права человека не должны противоречить друг другу, скорее они могут образовать единство, а именно тогда, когда права человека вытекают из идеи юридически институализированной, зафиксированной «письменно» (verfaЯten) совместной жизни.

- Парламент граждан мира (Мировой парламент). Образцом слияния самоуправления и прав человека могло бы стать обоснование и учреждение Парламента граждан мира (Мирового парламента), даже в том случае, если соответствующая инициатива космополитически настроенных правительств будет исходить только от части существующих государств, и этот космополитический парламент вначале будет распоряжаться только рычагом символической политики. Вне сомнения, таким образом можно

было бы создать инстанцию мировой общественности, где эффективно обсуждались бы в транснациональных масштабах мировые проблемы, включая нарушения прав человека.

Связующим звеном такой системы могло бы стать также создание или укрепление институций, позволяющих индивидууму осуществлять гарантированные законом права гражданина мира также и против собственных государств.

- Субструктура посреднических институций. Возникает ряд вопросов: в какой мере существующие институции - Генеральная ассамблея ООН, Совет безопасности, «Восьмерка» - могут быть соответственно реформированы или дополнены новыми организациями? Как далеко будет простираться транснациональная интеграция континентальных режимов? Насколько сильной будет привязанность «больших игроков» -США, Китая, Азии, Африки, Латинской Америки - к демократическим институциям? Существуют ли новые формы горизонтальной взаимосвязи и переплетения интересов между ними, и насколько они способны подчиняться принципам транспарентности и ответственности за свою деятельность?

- Легитимация с помощью самоосуществляющегося пророчества.

Вопиющие нарушения прав человека или, как говорится, нарушения космополитического режима, могли бы сформировать такую мировую общественность, у которой космополитическое сознание общности обостряется именно тогда, когда эти нарушения воспринимаются как покушение на ее собственные принципы. Возможно, в этом смысле космополитический режим играет интегрирующую роль, способствуя солидаризации мировой общественности, впрочем, критической солидаризации, а не позитивной. При этом вся соль в том, что в соответствии с космополитическим режимом конституируемая мировая политика и мировое сообщество нуждаются как раз в критической, а не в позитивной интеграции.

- Посредничество в преодолении конфликтов. Каким образом в целом море конфликтов можно находить нужные решения? Как превентивные меры и реальные инфраструктуры общественных связей сочетаются с взаимоисключающими друг друга фактами? Какие заключения вытекают из этого для права, развития и совершенствования этих структур?

При анализе всех этих вопросов выявляется, что космополитическая точка зрения, транснациональный уровень вовсе не означают утверждение нового принципа: демократия и права человека остаются основными принципами модерна, однако в эпоху национально-государственного Первого модерна и в эпоху Второго модерна эти принципы выливаются соответственно в различные институциональные и концептуальные формы. Отсюда следует: для Космополитического модерна необходимо найти или придумать другую архитектуру взаимосвязи демократии и прав человека, воплотить ее в конкретные проекты реформ и претворить в действительность.

Перевод: Т.Мацонашвили