CC BY
134
17. Плетнева С.А. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях // МИА. 1958. № 62.
18. Плетнева С.А. Закономерности развития кочевых общностей в эпоху средневековья // ВИ. 1981. № 6.
19. Марков Г.Е. Из истории изучения номадизма в отечественной литературе: вопросы теории // Восток. 1998. № 6. С. 111-118.
20. Жумангабетов Т.С. Право собственности на землю у средневековых кочевников // Восток. 2003. № 4. С. 113-117.
21. Бибиков М.В. Византийские источники по истории Древней Руси и Кавказа. СПб., 2001.
22. Джаксон Т.Д. Исландские королевские саги о Восточной Европе. М., 1994. С. 112-113.
Поступила в редакцию І8.02.2008 г.
Kiseleva M.V. The Russians and the Pechenegs: from conflict to confederation. This article considers the problem of relationships between the Russian principalities and the Pechenegs from IX through to XII centuries. The author analyzes the dynamics of changes of foreign policy interests of both sides, underlines the main steps of its cooperation and describes the achievements.
Key words: the Pechenegs, Russian principalities, history of Ancient Russia, international relationship, conflict, confederation.
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ И ИСТОРИИ РУССКОЙ КРЕПОСТНОЙ ДЕРЕВНИ КАНУНА ОСВОБОЖДЕНИЯ (ПО МАТЕРИАЛАМ ЧЕРНОЗЕМНОГО ЦЕНТРА)
Л.М. Рянский, Р.Л. Рянский
На основе массовых источников авторы анализируют состояние крестьянского и помещичьего хозяйства Центрального Черноземья перед реформой 1861 г. и поднимают ряд источниковедческих вопросов. При этом для обработки основных показателей производственного потенциала был применен выборочный метод исследования.
Ключевые слова: крестьянство, математико-статистические методы, реформа 1861 г., дворянство, урожайность.
Давний интерес к истории русской крепостной деревни предреформенного периода особенно усилился в отечественной историографии середины XX в. в связи с интенсивной разработкой двуединой проблемы разложения и кризиса феодально-крепостнической системы хозяйства и генезиса капитализма в России. Переплетение, достигшее, если так можно выразиться, стадии симбиоза, практически исключает раздельный историографический анализ этих двух значимых тем.
Научная концепция кризиса крепостничества получила свое оформление на всесоюзной дискуссии 1965 г.: «Кризис был таким этапом разложения феодализма, когда крепостнические производственные отношения стали оковами развития производительных сил, когда крепостнические формы хозяйства заходили в тупик, а прогресс общественного производства осуществлялся прежде всего на основе мелкотоварных и капиталистических отношений» [1]. В дальнейшем она была раз-
вита в фундаментальном исследовании И.Д. Ковальченко [2] и более чем на два десятилетия стала безраздельно господствующей в советской историографии.
Лишь в годы перестройки данная концепция была подвергнута тотальной ревизии в рецензии И.Я. Фроянова и Б.Н. Миронова на новый вузовский учебник по отечественной истории, хотя авторы не привели, да и не могли привести, развернутой аргументации своих тезисов. В рецензии было заявлено: «Нам представляется, однако, что новые явления в сельском хозяйстве - это прежде всего признаки развития крепостнической системы, которая в середине XIX в. еще далеко не исчерпала себя» [3]. В 90-х гг. рассматриваемая проблема перестала интересовать российских историков, и только изредка они выражали свое отношение к ней. Так, по мнению Б.Г. Литвака, «кризис - не стагнация, а такое состояние, которое фиксирует исчерпанность возможностей развития, про-
гресса» [4]. В. А. Федоров в рецензии на книгу Г.Т. Рябкова о смоленских крепостных крестьянах заявил, что «остается еще много нерешенных, спорных вопросов» и «что до сих пор нет четкого определения понятия «кризис крепостничества» [5]. С точки зрения П.Н. Зырянова: «Крепостное хозяйство... не обнаруживало явных признаков скорого своего краха и развала» (в середине XIX в. -Л. Р., Р. Р.) [6]. В дальнейшем мнения историков относительно концепции кризиса крепостничества разделились. Если Е. Н. Бунее-ва, Т.В. Платонова, С.А. Козлов признавали наличие его в середине XIX в. [7-9], то Б.Н. Миронов остался на своих прежних позициях. В своем новом фундаментальном труде он привел целый ряд доводов в пользу отсутствия кризиса как такового [10]. Однако не все его аргументы выглядят достаточно убедительными, а некоторые из них представляют собой скорее частные иллюстрации, которых недостаточно для широких обобщений. Недаром М.Д. Карпачев и Ю.А. Тихонов подвергли критике вывод Б.Н. Миронова о том, что труд крепостных, состоящих на барщине, был производительнее труда оброчных и государственных крестьян [11].
Наша позиция в отношении концепции кризиса крепостничества, сформулированной в середине 1960-х гг., сводится к следующему. По сравнению с представлениями 30-40-х гг. XX в. данная концепция обладала многими несомненными достоинствами и была для своего времени прогрессивной. Не случайно консервативно настроенные историки воспринимали ее как «крамолу». Один из авторов доклада, обсуждавшегося на всесоюзной дискуссии 1965 г., впоследствии вспоминал, что М. В. Нечкина «обвинила докладчиков в защите крепостничества, чем, видимо, рассчитывала сразить их наповал» [12]. Концепция более глубоко и верно интерпретировала накопленный и введенный в научный оборот материал, отошла от упрощенной трактовки кризиса как состояния полного упадка и деградации хозяйства. В ней нашел свое объяснение бесспорно установленный факт ускорения развития экономики России в первой половине XIX в. Несомненно, правильным в принципе был и вывод о том, «что ведущей и определяющей была тенденция прогрессирующего развития общественного производ-
ства на основе мелкотоварных и капиталистических отношений».
Разработкой данной концепции занималась блестящая плеяда исследователей и целые научные коллективы, подготовившие немало капитальных трудов [2, 13-19], вошедших в золотой фонд отечественной историографии. Результатом столь широкомасштабной работы стало возрастание на порядки объема знаний о крестьянском хозяйстве. К сожалению, помещичьему хозяйству уделялось неизмеримо меньшее внимание.
Вместе с тем далеко не со всеми положениями анализируемой концепции сейчас можно согласиться и признать их достаточно обоснованными. В первую очередь представляются весьма уязвимыми и спорными выдвижение на первый план и аргументация тезиса об исчерпанности возможностей развития производства на основе крепостнических отношений, что будто бы особенно ярко проявлялось в барщинной деревне, где в наибольшей степени снизился уровень крестьянского хозяйства «и тем самым подтачивался фундамент, на котором возвышалась вся система феодального производства».
Данный вывод основывался на анализе динамики состояния основных показателей крестьянского хозяйства, содержащихся
прежде всего в подворных описях ряда помещичьих имений. Однако ориентация на рассмотрение одних лишь тенденций развития таит в себе некоторые опасности. Советской исторической науке, на наш взгляд, вообще было присуще отсутствие четкого разграничения между процессом развития и его результатами. Так, малозаметная тенденция к феодализации в древнерусском обществе преподносилась в свое время как утверждение феодализма в Киевской Руси. Слабо выраженная буржуазная эволюция в советской доколхозной деревне выдавалась за формирование «кулачества как класса». Нередко возможность отождествлялась с действительностью.
Естественно, напрашивается вопрос: не могло ли происходить подобной метаморфозы и в рассматриваемом случае?
Изучение направленности развития -безусловно важная и в то же время чрезвычайно ответственная задача, требующая для своего решения исключительно надежных данных. В противном случае возрастает ве-
роятность ошибочных выводов: «Опыт узких по хронологическому, территориальному, проблемному охвату исследований о барщинно-крепостническом поместье убедил в том, что при переходе к обобщениям здесь открывается слишком большой простор для субъективных оценок: легко принять локальную особенность за общую закономерность и выдать кратковременное преходящее колебание за необратимый сдвиг» [20].
Таким образом, не имея данных за 1854 г., можно было бы прийти к ошибочному заключению о необратимости процесса обеднения крестьян.
Все сказанное, на наш взгляд, позволяет считать приоритетными конечные данные, в данном случае относящиеся к середине XIX в., вобравшие в себя итоги предшествующего развития, хотя и анализ показателей в динамике, безусловно, необходим.
Недостаточность обоснования рассматриваемого тезиса состоит и в неопределенности границ снижения уровня крестьянского хозяйства, за которыми может начинаться саморазрушение крепостнической системы. Как представляется, простой констатации и даже анализа динамики такого снижения явно недостаточно. Необходимо выдвижение достаточно определенных количественных критериев, а это предполагает конструирование хотя бы простейшей модели изучаемого явления.
В сущностно-содержательном плане крестьянский двор был призван обеспечить бесперебойное функционирование поместья, но с другой стороны, это могло быть достижимо лишь при наличии ряда взаимосвязанных между собой условий: крестьяне должны иметь минимум земли, тяглового скота и рабочего времени, обеспечивающих как выполнение владельческих и прочих повинностей, так и, по меньшей мере, простое воспроизводство в своем хозяйстве. Имело также значение и демографическое состояние крестьянского двора. Количественным выражением такой модели в условиях Черноземного центра могли быть следующие значения основных параметров крестьянского хозяйства: наличие как минимум двух десятин пашни на мужскую душу, рабочей лошади на работника-мужчину, возможности у крестьян посвящать своему хозяйству не менее половины рабочего времени.
Как известно, теоретические модели и выдвигаемые исследователями критерии являются абстрагированными выражениями сущности реальных явлений и процессов, и потому их не следует чрезмерно абсолютизировать. Необходимы сверка их с другими корректирующими показателями и свидетельствами различных источников и учет конкретной ситуации.
Высказанные подходы легли в основу данного исследования. Кроме того, в статье анализируется дискуссионный вопрос об урожайности хлебов на барской запашке, относящийся к числу важнейших составляющих проблемы кризиса крепостничества. В целях углубления анализа ведущих экономических и производственных показателей крестьянского и помещичьего хозяйства приме -няются математико-статистические методы. Исследованием охвачены 6 губерний - Воронежская, Курская, Орловская, Рязанская, Тамбовская и Тульская, которые, согласно дореволюционному районированию, считались черноземными.
Основу источниковой базы данного исследования составили подворные описи, годовые отчеты опекунов и другая хозяйственная документация, отложившаяся в личных фондах помещиков и делах об опеке дворянских имений. Использованы также источники, содержащие агрегатные данные. Для изучения крестьянского и помещичьего хозяйств имеются данные, соответственно, по 104 и 77 имениям [21-28]. Их, на наш взгляд, можно рассматривать как две случайные естественные выборки объемом, соответственно, 0,6 и 0,4 %. Указанные значения определены приблизительно, что, однако, не оказывает существенного влияния на величины статистических погрешностей (стандартных и предельных ошибок выборочных оценок).
Возникновение названных выше первичных материалов было связано с такими случайными обстоятельствами, как установление над имениями опеки, проверка деятельности вотчинной администрации, определение размеров повинностей крестьян, учет произведенной продукции и т. п. Сохранность источников зависела от всевозможных случайных причин вплоть до отправки архивных дел в макулатуру. При формировании выборок мы стремились избежать какой бы то ни было тенденциозности. «Дискрими-
нации» подвергались только те имения, информация по которым, во всяком случае пока, оказалась непригодной для обработки.
В составе обеих выборок преобладают сведения по мелким и средним имениям, хотя имеются и данные, касающиеся крупных и крупнейших латифундий. Так, для изучения помещичьего хозяйства удалось привлечь информацию по Степным вотчинам Юсуповых (Тульская губерния), по принадлежавшей им же Ракитянской вотчине (Курская губерния), Вячкинской вотчине (Тамбовская губерния) и 4 крупнейшим имениям, входившим в Ивановский вотчинный комплекс Барятинских (Курская губерния). Выборка, предназначенная для изучения крестьянского хозяйства, включает сведения об очень крупном Покровском имении Вишневских (Воронежская губерния) и нескольких менее крупных курских поместьях. Кроме того, из монографии И.Д. Ковальченко, посвященной крепостной деревне Рязанской и Тамбовской губерний, взяты данные о крупных и крупнейших по своим размерам Покровском, Мишинском, Петровском и Бутском имениях [14, с. 159, 164].
В обобщающем труде И.Д. Ковальченко содержатся статистические данные по целому ряду других вотчин Черноземного центра, но они организованы таким образом, что включение их в нашу выборку оказалось невозможным. По той же причине материалы А.Н. Насонова о помещичьем хозяйстве в Ра-китянской вотчине использованы лишь частично. В целом структура обеих выборочных совокупностей не противоречит стратификации дворянства изучаемого региона.
При выборочном исследовании многое зависит от правильного выбора способов оценивания статистической информации. Как показала проверка, широко распространенная оценка по среднему на единицу для наших целей оказалась непригодной, т. к. выводимые показатели являются не абсолютными величинами, а отношениями двух сильно варьирующих в каждой единице совокупности переменных. Поэтому предпочтение было отдано методу отношения средних, а при компьютерной обработке данных использовались соответствующие ему формулы для простой случайной выборки [29].
Имеющиеся в нашем распоряжении данные по отдельным имениям относятся к различным годам, причем их распределение во времени неравномерно. Поэтому исчислялись среднегодовые показатели за весь изучаемый период, т. е. за 1840-50-е гг. Выведение подобных показателей - широко распространенная практика. К примеру, И.Д. Ко-вальченко оперировал среднегодовыми выборочными данными о состоятельности крестьянских дворов за 10-20-е и 40-50-е гг.
XIX в. Л.В. Милов вывел средние значения размеров крестьянского надела, барской запашки и оброка в расчете на мужскую душу в конце XVIII в. по Экономическим приме -чаниям к атласам Генерального межевания, хотя эти источники составлялись в разные годы. То же присуще и таким широко используемым источникам, как растянутые во времени первичные и сводные материалы ревизского учета и др. Не боясь впасть в преувеличение, можно сказать, что историкам приходится иметь дело чаще всего именно с такими далекими от совершенства статистическими сведениями.
* * *
После приведения этих пространных по необходимости замечаний источниковедческого и методического плана приступим теперь к анализу основных показателей, характеризующих производственно-экономические возможности хозяйства помещичьих крестьян Черноземного центра перед отменой крепостного права. Необходимые для этого сведения приводятся в таблице 1.
Данные табл. 1 свидетельствуют о том, что населенность крестьянского двора в крепостной помещичьей деревне изучаемого региона была достаточно большой - 4,2 души мужского пола, при нижней границе данной оценки 3,8 и верхней - 4,7. Поскольку количество женщин примерно соответствовало числу мужчин, то значит, в крестьянском дворе проживало в среднем 8,4 человека.
Важно подчеркнуть, что вплоть до отмены крепостного права естественный прирост частновладельческого крепостного населения в Черноземном центре не только не прекращался, но оставался в пределах нормального, о чем свидетельствуют даже не слишком надежные сведения окладных книг [30].
Таблица 1
Показатели состояния крестьянского хозяйства Черноземного центра в 40-50-х гг. XIX в.
Признаки Средние значения (К) Стандартная ошибка (Б К ) Доверительные интервалы при вероятности 0,9545 (ґ = 2)
Душ мужского пола на двор 4,231 0,225 3,781-4,681
Работников-мужчин на двор 2,275 0,102 2,071-2,479
Лошадей: на двор 3,535 0,231 3,109-3,961
на мужскую душу 0,836 0,046 0,744-0,928
на работника 1,554 0,055 1,444-1,664
Крупного рогатого скота: на двор 1,724 0,201 1,322-2,126
на мужскую душу 0,407 0,033 0,341-0,473
Сделанный вывод подтверждает и анализ гораздо более точных, чем окладные книги, источников - ревизских сказок Курской губернии Движение крепостного населения в период кризиса феодализма в России [31]. В сложившейся в крепостной деревне демографической ситуации отражалось состояние крестьянского хозяйства.
Сельский уклад жизни предполагал вовлечение в трудовой процесс максимального количества членов семьи, и в этом смысле большинство из них в той или иной степени были работниками. Но, конечно, ведущую роль в ведении хозяйства и несении повинностей играли взрослые, считавшиеся полными работниками (мужчины от 18 до 60 лет и женщины от 17 до 55 лет).
Как показывает табл. 1, по выборке, в среднем на двор приходилось 2,3 работника-мужчины (доверительные интервалы оценки 2,1-2,5). Ниже будет показано, что этого количества рабочей силы в целом было достаточно для ведения хозяйства и исполнения повинностей. Регулирующий патронаж помещика и мира, имеющий своей целью сохранение тяглоспособности крестьянского двора, поддерживал обеспеченность его работниками на требуемом уровне. Поэтому под угрозой наказаний запрещались несанкционированные семейные разделы, практиковались слияния семей в различных вариантах и пр. Так, самовольные семейные разделы категорически возбранялись в барщинной Ракитянской вотчине Юсуповых, «ибо соединенное хозяйство, заключая в себе достаточное количество работников, цветет, а раздельное нищает».
У князя Б.Н. Юсупова, надо признать, были веские основания для беспокойства по этому поводу. Вотчина еще с оброчных вре-
мен (барщина начинает вводиться здесь с 1810 г.) унаследовала многочисленную группу безлошадных и однолошадных дворов. В слободе Ракитной их насчитывалось в 1816 г. 254 или 41,6 %. Владельцу пришлось прибегнуть к масштабной закупке лошадей для раздачи их крестьянам (с обязательством погашения принудительной ссуды), вследствие чего к 1837 г. беднейшая группа сократилась до 36,3 % [32].
Малолюдность, слабая обеспеченность крестьянского двора работниками зачастую обрекала его на бедность и нищету. Особенно выразительными в этом отношении являются данные по барщинно-оброчной вотчине Вишневских (Коротоякский уезд Воронежской губернии) [33]. В 1846 г. здесь относились к беднейшему слою 83 двора или 23 % их общей численности. Из них в 26 дворах не было ни одного работника-мужчины, в 38 -числилось по одному, в 9 мужской пол отсутствовал вообще. Как видим, в 73 дворах (88 %) бедность обуславливалась главным образом демографическим фактором. По данным за 1837 г. в слободе Ракитной бедная крестьянская группа насчитывала 297 хозяйств, из них в 175 насчитывалось по одному работнику мужского пола, в 30 они отсутствовали.
Коснемся теперь вопроса о соотношении количества рабочего времени, проводимого работниками на барщине и в своем хозяйстве. Необходимые для этого данные о количестве тягол в крестьянских дворах имеются по 34 помещичьим хозяйствам. Обработка их дала следующие результаты. На один двор налагалось в среднем 1,5 тягла. При вероятности 0,9545 нижний предел данного показателя составил 1,4, а верхний 1,6. В этих же 34 имениях приходилось на двор 2,2 работника
(минимум 1,9 и максимум 2,5). Следовательно, в крестьянских хозяйствах имелись резервы затягловой рабочей силы.
Стоит еще привести результаты исследования Б.Г. Литвака по данному вопросу, использовавшего коэффициенты русского математика Буняковского и данные уставных грамот. По расчетам историка, даже при шестидневной барщине, которая если и встречалась, то крайне редко, в 40 уездах Черноземного центра из 75 в крестьянском дворе всегда находился полный работник, а при трехдневной в 73 уездах насчитывалось по 1,5-2 работника, свободных от выполнения повинностей [16, с. 144].
В этой связи затронем вопрос об урочной системе, распространявшейся в первой половине XIX в. Историки справедливо оценивали ее как свидетельство роста эксплуатации крепостных, однако совершенно игнорировалось то обстоятельство, что после выполнения задания крестьянин получал шанс скорее вернуться домой. И, судя по приводимым в периодике свидетельствам современника, нельзя сказать, что размеры уроков были совсем уж непосильными для крестьян. Например, весной работник с лошадью обязан был вспахать за день примерно 25 соток земли [34].
Здесь напрашивается прямая аналогия с заменой продразверстки продналогом в 1921 г.
Обратимся теперь к анализу обеспеченности крестьян тягловым скотом, но прежде следует остановиться на источниковедческом аспекте данного вопроса. В большинстве выявленных нами подворных описей разделения лошадей на взрослых животных и молодняк не дается, что осложняет определение уровня крестьянского хозяйства. Однако в 27 описаниях такое разделение дано, и это позволяет исчислить величину необходимой в данном случае поправки. По нашим подсчетам, в указанных 27 имениях отношение жеребят ко всем лошадям составляет 30 %, следовательно, поправочный коэффициент, необходимый для вычисления количества рабочих лошадей, будет равен 0,7.
Согласно данным табл. 1, на один крестьянский двор приходилось в среднем 3,5 лошади при интервальных значениях оценки от 3,1 до 4,0. Если ввести в расчеты поправочный коэффициент 0,7, то искомый показатель (количество рабочих лошадей) соста-
вит 2,5 при амплитуде его колебаний от 2,2 до 2,8. Соотнеся эти значения с количеством приходящихся на двор работников-мужчин, можно заключить, что обеспеченность крестьянских хозяйств рабочим скотом была в целом вполне удовлетворительной.
Впрочем, указанное соотношение заслуживает отдельного и достаточно детального рассмотрения. И.Д. Ковальченко, в своей первой публикации, посвященной анализу расслоения крепостного крестьянства по данным подворных описей, выдвинул в качестве важнейшего показателя уровня крестьянского хозяйства количество скота в расчете на одного работника [35], что впоследствии было высоко оценено другим крупным исследователем - Б.Г. Литваком [15, с. 92], но позже сам же от него отказался, отдав предпочтение расчету на мужскую душу.
Солидаризуясь с подходом Б.Г. Литвака, мы придаем приоритетное значение показателю количества рабочего скота, приходящегося именно на работника, и потому он выдвигается в качестве одного из главных критериев при оценке состояния крестьянского хозяйства. По большому счету, выдвинутое условие (наличие не менее одной рабочей лошади на работника) можно признать даже завышенным, т. к. целый ряд сельскохозяйственных работ не требовал обязательного привлечения тягловой силы.
Как критерий для оценки состояния крестьянского хозяйства связка лошадь / работник действительно важна. При отсутствии такого тандема не приходится серьезно говорить о полноценном крестьянском хозяйстве ни как об экономической категории, ни как об экономическом субъекте доиндустриаль-ного общества.
Итак, каким же было соотношение рабочих лошадей и работников-мужчин и в какой мере оно соответствовало принятому критерию в рассматриваемых имениях? Из данных табл. 1 видно, что на работника приходилось в среднем 1,6 головы лошади при возможном колебании этого показателя в диапазоне от
1,4 до 1,7. Введя в расчеты поправочный коэффициент (0,7), получаем оценку количества рабочих лошадей, приходящихся на работника: среднее значение - 1,09, нижний доверительный интервал - 1,01, верхний -
1,15. Как видим, оценка по нижней границе не пересекает обозначенную предельную
черту (1 рабочая лошадь на работника-мужчину). Мало того, ее следовало бы даже несколько приподнять за счет рабочих волов, которых содержали крестьяне некоторых «малороссийских» поместий, и жеребят, потому что они использовались на некоторых работах частично. К жеребятам тогда относились все вообще лошади, не достигшие рабочего возраста. По наблюдению современника, «обязательно каждое тягло имеет езжалую лошадь с подростком, который ходит в бороне» [36]. К сожалению, количество жеребят старших возрастов не поддается учету.
Мы рассмотрели предельно низкий, так сказать, пессимистический для крестьян вариант анализируемого параметра, однако более правильной будет ориентация на его среднее значение: в репрезентативной выборке средняя оценка стремиться к генеральной средней. Кроме того, правомерность этого вывода подтверждается данными, приведенными в табл. 2 и 3, где единицы совокупности сгруппированы по количеству лошадей в расчете на двор. В табл. 2 включены имения, в которых у крестьян было меньше одной рабочей лошади на работника, в таблице 3 - больше. Это позволяет помимо всего прочего увидеть степень распространен-
ности различных по производственной мощности крестьянских хозяйств.
Как видим, в 71 имении (68,3 %) крестьяне имели по одной рабочей лошади и более на работника (табл. 3). Почти в трети поместий данный показатель был ниже, что объясняется преимущественно демографическим фактором: в них (табл. 2) число мужских душ и работников в расчете на двор было большим, чем во втором. Пожалуй, самого пристального внимания заслуживает высшая группа (3 и более лошадей на двор) из первого массива имений. Она оказалась здесь лишь из-за непропорционально большого количества работников. По числу же лошадей в расчете на двор крестьянские хозяйства этой группы не уступали не только первой, но и второй группе массива «нормальных» имений. Если ее перенести из табл. 2 в табл. 3, то количество имений с недостаточной обеспеченностью крестьян рабочими лошадьми сократится с 33 до 18, а их доля составит: в количестве имений - 17,3 %, населения - 3,8, работников -7,8, лошадей - 5,4, крупного рогатого скота -
5,4 %. Сопоставив долю имений (17,3 %) с остальными показателями, нетрудно заметить, что нехватка тяглового скота была присуща совсем небольшой части преимущественно мелких поместий изучаемого региона.
Таблица 2
Данные о мощности крестьянских хозяйств в имениях с показателем менее 1 рабочей лошади на работника-мужчину
Группы имений по числу лошадей на двор Имений Дворов В среднем на двор
а е « £ работников лошадей КРС
До 2 лошадей 6 84 3,5 2,1 1,5 1,0
До 3 лошадей 12 235 4,3 2,2 2,6 1,2
3 и более лошадей 15 423 5,1 2,8 3,5 1,8
Всего 33 742 4,7 2,5 3,0 1,5
Таблица 3
Данные о мощности крестьянских хозяйств в имениях с показателем 1 рабочая лошадь и более на работника-мужчину
Группы имений по числу лошадей на двор Имений Дворов В среднем на двор
ш п. « £ работников лошадей КРС
2-3 лошади 13 1046 3,8 1,8 2,5 1,6
До 4 лошадей 18 1201 3,6 2,3 3,5 1,2
4 и более лошадей 40 935 5,2 2,7 5,3 2,7
Всего 71 3182 4,1 2,2 3,7 1,8
При этом вовсе необязательно выдвигать в качестве главной причины обеднения крестьян высокую норму крепостнической эксплуатации. Можно привести сколько угодно примеров, когда при более сильном угнетении крепостных производственный потенциал крестьянских хозяйств был выше, чем в имениях с меньшей степенью эксплуатации, что объясняется весьма просто: увеличение тягловой нагрузки на крестьянский двор сопровождалось автоматическим ростом размеров крестьянского надела, поскольку земля распределялась между крестьянами в зависимости от количества тягол.
В действительности состояние хозяйства и благосостояние крестьян зависело от целого комплекса причин, среди которых не последнюю роль играли всевозможные стихийные бедствия. Например, в самом бедном из попавших в нашу выборку поместий - Сухи-новском Юстовых - в 11 крестьянских усадьбах из 14, согласно сообщению подворной описи, «строение сгорело».
Из всего круга поставленных вопросов остается обосновать гипотезу о том, что в условиях Черноземного центра для простого воспроизводства в хозяйстве барщинных крестьян был в целом достаточным земельный надел в размере не менее 2 десятин пашни на мужскую душу, и соотнести этот показатель с реальным наделом.
По выборке, в одном крестьянском дворе насчитывалось в среднем 4,2 души мужского пола или примерно 8,4 души обоего пола. Для годового продовольствия семьи с такой численностью едоков по тогдашней норме (2,5 четверти на человека) требовалось 21 четверть зерна. Надел пашни составлял 8,4 десятины на двор. При трехпольной системе в хозяйственный оборот вовлекалось 5,6 десятины. Средняя норма высева озимых составляла 1 четверть на десятину, яровых -около 2-х четвертей. Урожайность на уровне губернаторских отчетов (сам-3,5) обеспечивала чистый сбор озимых в 7 четвертинах и яровых - 14 четвертинах, т. е. необходимый минимум продовольствия.
Однако действительный надел барщинных крестьян, несомненно, превышал 2 десятины пашни на мужскую душу. По наиболее точным данным уставных грамот, в Черноземном центре среднедушевой надел барщинных крестьян составлял 3 десятины 77
сажен всех угодий. Уставные грамоты Курской губернии показали следующую структуру надела: 2,4 десятины пашни и 0,4 десятины остальных угодий [16, с. 77, 101].
Наконец, имеются достаточно веские основания полагать, что на самом деле урожайность зерновых на крестьянских полях значительно превосходила аналогичный показатель губернаторских отчетов. В описании быта крестьян Обоянского уезда сообщается, что «на лучших крестьянских полях» в благоприятные годы урожайность ржи достигала значения сам-15, пшеницы - сам-20, овса - сам-13, гречихи - сам-12, гороха -сам-25, конопли - сам-10 [37]. Согласно обследованию, проведенному Министерством государственных имуществ, урожайность ржи в Курской губернии колебалась от сам-3 до сам-8,5 при среднем значении показателя сам-6,4. Почти такие же значения урожайности ржи приведены для Воронежской и Тульской губерний [38].
***
Из большого круга проблем, связанных с состоянием помещичьего хозяйства, мы остановимся на анализе всего одного, но зато ключевого вопроса - об урожайности хлебов на барской запашке, по которой можно судить об уровне зернового производства помещиков. Как указывалось, численность выборки, предназначенной для изучения помещичьего хозяйства, насчитывает 77 имений. Правда, для определения урожайности яровых культур имеются данные только по 75 имениям. Необходимые для сравнения сведения губернаторских отчетов почерпнуты из работы И. Д. Ковальченко [39].
В результате обработки данных выборки получены следующие результаты. Среднегодовая урожайность озимых за период с 1842 по 1860 гг. составила сам-5,844. Предельная ошибка выборки при доверительной вероятности 0,9545 равна сам-0,738. Следовательно, нижней границей показателя урожайности является значение сам-5,106, а верхней -сам-6,582. В этих пределах и должно находиться значение среднегодовой урожайности в генеральной совокупности. По губернаторским отчетам аналогичный показатель составил сам-3,8. Как видим, значение выборочной оценки по нижней границе превышает его на целых 1,306 «сама» или на 34,4 %. Од-
нако скорее всего разница составила 53,8 % (по среднему значению оценки), т. к. предельная ошибка выборки задается с большим «запасом прочности», а выборочная средняя в репрезентативной выборке стремится к генеральной средней. Теоретически возможно даже, что средняя урожайность озимых в генеральной совокупности составляла сам-6,582.
По яровым культурам разница в величине урожайности также имела место, но была гораздо менее ощутимой, чем по озимым. Среднестатистическое выборочное значение урожайности яровых составило сам-4,304 при колебаниях его от сам-3,514 до сам-5,094. По губернаторским отчетам среднегодовая урожайность яровых едва достигала значения сам-3,3. Таким образом, нижняя граница данной оценки (сам-3,514) хотя и приближается к показателю губернаторских отчетов, но не пересекается с ним.
Посмотрим теперь, как соотносятся полученные по выборке данные со сведениями других источников. Согласно подсчетам С. Л. Хока, в Петровском имении Гагариных (Тамбовская губерния) многолетняя средняя урожайности ржи достигала как в 1840-х, так и в 1850-х гг. сам-6,5, овса, - соответственно, сам-5,5 и сам-4,4, гречихи - сам-6,3 и сам-3,1. В Нижнедевицком уезде Воронежской губернии урожайность озимых и яровых была несколько выше, а в с. Моховом Тульской губернии вдвое выше, чем в Петровском имении. По «Межеванию Менде», в начале 1850-х гг. в Борисоглебском уезде Тамбовской губернии средняя урожайность составляла сам-6 для озимых и сам-8 для яровых [36, с. 32-35]. По оценке курских помещиков, перед отменой крепостного права среднегодовая урожайность озимых составляла сам-6, а яровых - от сам-6 до сам-8.
Итак, на фоне приведенных данных полученные нами результаты представляются даже заниженными, хотя они существенно превосходят официальные сведения отчетов губернаторов. Между тем в значительной мере именно на них строились выводы историков о кризисе крепостной системы хозяйства.
Выборочное изучение помещичьего хозяйства региона по первичным материалам нам представляется весьма перспективным. Дальнейшее накопление информации может позволить уточнить выборочные показатели и открыть новые горизонты исследования.
Сказанное касается также и исследования крестьянского хозяйства.
В заключение сравним динамику урожайности хлебов по выборке и губернаторским отчетам. По нашим наблюдениям, за период с 1842 по 1850 г. в них векторы изменений урожайности яровых совпали полностью, а по озимым несовпадение отмечено лишь один раз (1845 г.). Но в период с 1851 по 1860 г. разнонаправленность векторов наблюдалась по озимым 3 раза, по яровым 4 раза. Такие результаты позволяют выступить скорее «за», чем «против» возможности изучения урожайности зерновых в динамике на основе сведений губернаторских отчетов, хотя выводимые по ним ее абсолютные значения, особенно по озимым культурам, не выдерживают никакой критики. Однако нас не может не смущать то обстоятельство, что почти все отмеченные выше несовпадения сконцентрировались в 1850-х гг. Более определенные суждения на этот счет можно высказать лишь после дополнительного исследования данного вопроса на базе выборочной совокупности гораздо большего объема и сбалансированности, ибо «данные, извлекаемые из массовой документации, приобретают доказательную силу по мере их количественного нарастания» [15, с. 290].
***
Обработка и анализ использованной массовой документации, к сожалению, плохо сохранившейся (или, может быть, еще не выявленной), с помощью количественных методов и осмысление полученных результатов приводит нас к следующим концептуальным выводам. Накануне отмены крепостного права хозяйство частновладельческих крестьян Черноземного центра, в первую очередь барщинных, явно сохранившее способность по меньшей мере к простому воспроизводству, вполне исправно служило экономической основой для функционирования хозяйства помещиков, в котором, судя по уровню урожайности, главная его отрасль - зерновое производство - была еще далеко не в таком плачевном положении, как это представлялось отечественным историкам-аграрникам второй половины XX в. В целом крепостническая система в изучаемом регионе, очевидно, еще не потеряла возможности к саморегуляции и не достигла той черты, за кото-
рой начинался ее распад. Однако это вовсе не означает, что в стране отсутствовали экономические причины отмены крепостного права. Экономическую необходимость крестьянской реформы мы усматриваем в неспособности крепостнической России ответить вполне адекватно на вызовы времени. Потребность в ее коренной модернизации становилась все более настоятельным велением эпохи.
1. Переход от феодализма к капитализму в России. Материалы всесоюзной дискуссии. М., 1969.
2. Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в. М., 1967.
3. Миронов Б.Н., Фроянов И.Я. (рец.) - Н.И. Павленко, В.Б. Кобрин, В.А. Федоров. История СССР с древнейших времен до 1861 г. / под ред. Н.И. Павленко. М., 1989 // Вопр. истории. 1990. № 10. С. 176, 178.
4. Литвак Б.Г. Переворот 1861 года: почему не реализовалась реформаторская альтернатива. М., 1991. С. 7.
5. Федоров В.А. (рец.) - Г.Т. Рябков. Смоленские помещичьи крестьяне в конце XVIII -первой половине XIX века // Отечественная история. 1993. № 5. С. 191.
6. Милов Л.В., Зырянов П.Н., Боханов А.Н. История России с начала XVIII до конца XIX века / отв. ред. А.Н. Сахаров. М., 1996. С. 383.
7. Бунеева Е. Н. Крупное помещичье хозяйство России в конце XVIII - первой половине XIX века: автореф. дис. ... канд. ист. наук. Воронеж, 2002.
8. Платонова Т.В. Провинциальное дворянство в конце XVIII - первой половине XIX века (по материалам Саратовской губернии): ав-тореф. дис. . канд. ист. наук. Саратов, 2002.
9. Козлов С.А. Аграрные традиции и новации в дореформенной России (центрально-нечерно -земные губернии). М., 2002.
10. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX вв.). СПб., 1999. Т. 1.
11. Вопр. истории. 2000. № 6. С. 74, 84.
12. Вопр. истории. 1999. № 2. С. 186.
13. Дружинин Н.М. Русская деревня на переломе 1861-1880 гг. М., 1978.
14. Ковальченко И.Д. Крестьяне и крепостное хозяйство Рязанской и Тамбовской губерний в первой половине XIX века. (К истории кризиса феодально-крепостнической системы хозяйства). М., 1959.
15. Литвак Б. Г. Очерки источниковедения массовой документации (XIX - начала XX в.). М., 1979.
16. Литвак Б.Г. Русская деревня в реформе 1861 года. Черноземный центр 1861-1895 гг. М., 1972.
17. Рындзюнский П.Г. Утверждение капитализма в России. М., 1978.
18. Рябков Г.Т. Смоленские помещичьи крестьяне в конце XVIII - первой половине XIX века. М., 1991.
19. Федоров В.А. Помещичьи крестьяне Центрально-промышленного района России конца XVIII - первой половины XIX в. М., 1974.
20. История крестьянства в Европе. М., 1986. Т. 3. С. 246.
21. Государственный архив Курской области
(далее ГАКО). Ф. 33. Оп. 2. Д. 3587; Ф. 59. Оп. 2. Д. 2192, 3005, 3009, 3070, 3079, 3091, 3223, 3601, 3642, 3644, 3645, 4142, 4145,
4214, 4259, 4327, 4527, 4729, 4788, 4789,
4889, 4972, 4976, 6722, 6727, 6857, 6881,
6907, 6916, 7012; Ф. 294. Оп. 1. Д. 479, 492,
493, 499, 551, 552, 554, 555, 622, 634, 639, 641, 642, 646, 658, 694, 707, 730, 733, 735, 743, 778, 783, 786, 787, 794, 795; ГАКО. Ф. 59. Оп. 2. Д. 2192, 3005, 3009, 3070, 3079, 3091, 3223, 4789; ГАОО. Ф. 6. Оп. 1. Д. 3287; Ф. 70. Оп. 1. Д. 3.
22. Государственный архив Тульской области. Ф. 111. Оп. 1. Д. 14, 288; Ф. 2065. Оп. 1. Д. 81; ГАВО. Ф. 167. Оп. 1. Д. 2260, 2230, 4437, 3114, 3894, 5221, 5188, 6998, 5121, 4455, 3982, 3933, 17135; ГАТО. Ф. 162. Оп. 1. Д. 4; Ф. 163. Оп. 1. Д. 3, 4, 69; Ф. 164. Оп. 1. Д. 2, 3, 10, 15, 19, 22, 29, 33, 35, 48, 49, 65, 68.
23. Село Каменка и Каменская волость Тамбовской губернии. Особое прибавление к Сборнику статистических сведений по Тамбовской губернии. Тамбов, 1866. С. 2-26.
24. Российский государственный архив древних актов. Ф. 1252. Оп. 1. Д. 2907; Ф. 1255. Оп. 1. Д. 825; Оп. 3. Д. 107, 206; Ф. 1290. Оп. 3.
Ч. VII. Д. 2068; Оп. 4. Д. 2086, 2110, 2135.
25. Государственный архив Тамбовской области (далее ГАТО). Ф. 162. Оп. 1. Д. 4, 69; Ф. 164. Оп. 1. Д. 15, 19, 29, 33, 35, 44, 48, 49.
26. Государственный архив Воронежской области. Ф. 167. Оп. 1. Д. 2230, 2234, 2260, 2397, 3894, 3919, 4420, 4455, 5088, 5188, 5190, 5221, 5501, 10920, 17135, 18229.
27. Государственный архив Орловской области. Ф. 6. Оп. 1. Д. 3287; Ф. 70. Оп. 1. Д. 3; ГАКО. Ф. 59. Оп. 2. Д. 3152, 3153, 3167, 3169, 3207, 3211, 3213, 3216, 3220, 3221, 3223, 3224, 3228, 3231, 3543, 3642, 4259, 4529, 4729, 4789, 4793; Ф. 294 Оп. 1. 344, 349, 398, 406, 446-448, 532, 552, 554, 555, 640, 642, 707, 733, 759.
28. Насонов А.Н. // Изв. АН СССР. 1928. № 4-7. С. 350-355.
29. Кокрен У. Методы выборочного исследования. М., 1976. С. 47,48.
30. Рянский Л.М. К вопросу «о вымирании» кре-
постного крестьянства в период кризиса феодализма // Кризис феодально-крепостнических отношений в сельском хозяйстве России (вторая четверть XIX в.): межвуз. сб. науч. тр. Владимир. пед. ин-та. Владимир, 1984.
С. 127-137.
31. Рянский Л.М. Опыт количественного анализа (по данным Курской губернии) // История СССР. 1991. № 2. С. 142-151.
32. Рянский Л.М. Расслоение помещичьего крестьянства Курской губернии по данным подворных описей первой половины XIX в. // Проблемы аграрной истории Центральночерноземного района России в XIX - начале
XX века: науч. тр. Курск. гос. пед. ин-та. Курск, 1978. Т. 188. С. 6-7.
33. ГАВО. Ф. 167. Оп. 1. Д. 3933.
34. Журнал сельского хозяйства и овцеводства. 1849. № 7. С. 71-73.
35. Ковальченко И.Д. Хозяйство барщинных крестьян в Рязанской и Тамбовской губерниях в первой половине XIX в. (к вопросу о кризисе феодально-крепостнической системы хозяйства) // Исторические записки. 1956. Т. 56. С. 164.
36. Хок С.Л. Крепостное право и социальный контроль в России. Петровское, село Тамбовской губернии / пер. с англ. М., 1993. С. 43.
37. Машкин. Быт крестьян Курской губернии Обоянского уезда // Этнографический сборник РГО. СПб., 1862. Вып. 5. С. 196.
38. Материалы для статистики России, собираемые по ведомству государственных иму-ществ. СПб., 1859. Вып. 2. С. 250.
39. Ковальченко И.Д. К вопросу о состоянию помещичьего хозяйства перед отменой крепостного права в России // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1959 г. М., 1961. С. 215-218.
Поступила в редакцию 11.05.2008 г.
Ryansky L.M., Ryansky R.L. Actual problems of source study and history of Russian serf village on the eve of Abolition (on the Chernozen region materials). On the mass sources’ base the authors analyze the condition of Peasants’ and Landlords’ economy of the Central Chernozem region before the Reform 1861 and raise several important questions of source study. At that the sampling technique was applied for main productive potential indexes treatment.
Key words: peasantry, mathematical-statistical methods, Reform 1961, nobility, crop capacity.
СОСЛОВНО-КОРПОРАТИВНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ ОРЛОВСКОГО КУПЕЧЕСТВА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX - НАЧАЛЕ XX в.1
М.И. Лавицкая
В статье рассмотрены корпоративные органы купечества Орловской губернии во второй половине XIX - начале XX в. Предметом исследования являются принципы организации и направления деятельности сословных учреждений орловского купечества в пореформенный период.
Ключевые слова: сословия, купечество, корпоративные организации.
Понятие «купец» в дореволюционное время ассоциировалось не только с торговопредпринимательскими занятиями. Купцы занимались благотворительностью, меценатством, проявляли активность на служебном поприще, поэтому они были хорошо известны и как общественные деятели.
Неотъемлемой частью деятельности купечества было участие в обществах город-
1 Статья подготовлена при поддержке РГНФ, проект № 07-01-00188а.
ских обывателей и сословного купеческого общества, которое получило свое окончательное оформление в пореформенный период. Если раньше купечество, как и мещанство, составляло часть городского общества, то впоследствии оно было выделено в особое купеческое общество.
Структура и функции органов купеческих корпоративных организаций частично освещались в отечественной историографии в работах А.А. Богданова, И.И. Дитятина,
