CC BY
88
УДК 81.42 Б01 10.17238/188П1998-5320.2016.25.52
А. В. Глазков,
Российская академия народного хозяйства и государственной службы
при Президенте РФ, г. Москва
АКТУАЛЬНОСТЬ СОДЕРЖАНИЯ ТЕКСТОВ: ТЕКСТЫ НЕАКТУАЛЬНОГО СОДЕРЖАНИЯ
Объектом изучения в статье представлен нехудожественный нарратив. Для его описания вводится понятие актуальности содержания текста. Она устанавливается из соотношения времени создания текста и времени нарратива и касается только нехудожественных, фактуальных текстов. Текстами неактуального содержания мы называем тексты, рассказывающие о ситуации, не развивающейся во время написания текста. Это могут быть тексты о событиях прошлого, будущего или о возможных событиях. В статье определяются специфические черты таких текстов: свободный выбор композиции нарратива, свободный выбор фактов, необходимых для нарратива, возможный анализ ситуации, дополняющий нарратив. Тексты о прошлом разделяются на мемуарные и исторические в зависимости от того, мог быть автор свидетелем происходящего или нет. В исторических текстах выделяются две стратегии: умозрительное внедрение автора в ситуацию и остранение от ситуации. Предлагается анализ текстов, относящихся к каждому из выделенных типов. В статье реализуется прагматический подход к нарративным текстам, который может быть использован в лингвистическом анализе таких текстов, выполняемом с различными целями. Ключевые слова: текст, ситуация, факт, нарратив, анализ текста, прагматика, тексты актуального содержания, тексты неактуального содержания.
Мы связываем в нашей концепции факт и ситуацию, частицей которой является факт. Ситуация, будучи распределённой в пространстве, времени и модальности, представляет собой развивающуюся систему. Развитие ситуации предполагает разное расположение по отношению к ней автора текста. Ситуация может восприниматься завершённой, закончившей своё развитие, либо развивающейся, длящейся, либо предполагаемой, ещё не начавшей своё развитие. И это будет накладывать свой отпечаток на формирование текста, главным образом - на отбор и представление фактов.
Будем называть тексты, представляющие развивающуюся незавершённую ситуацию, текстами актуального содержания, а тексты, представляющие либо завершившуюся, либо не начавшую развитие ситуацию - текстами неактуального содержания.
Сознание человека перфективно: его привлекает завершённость, законченность. Идея начала и конца приводит к разделению образа реальности на ситуации, в которые человек попадает или может попасть как участник или как сторонний наблюдатель. Протяжённость ситуации может быть различной: если телефонный разговор может длиться несколько минут, то война зачастую занимает годы и даже десятилетия. Коротко длящиеся ситуации почти сразу оцениваются нами как завершённые, что же касается протяжённых ситуаций, то в некоторых из них человек может жить годами, предполагая, каким будет их развитие. Наконец, самой протяжённой ситуацией является жизнь каждого из нас.
Соотнесённый с ситуацией, нарратив ещё больше обусловливает её завершённость, поскольку, во-первых, сам нарратив стремится к завершённости, а во-вторых - он провоцирует ситуацию к тому, чтобы быть рассказанной, рассказ же требует ответов на вопросы: Что произошло? Чем всё закончилось? Из этого следуют и различия, и сходства текстов актуального и неактуального содержания.
Поскольку основу различия между текстами неактуального и актуального содержания составляет положение автора по отношению к описываемой ситуации, в первом случае автор исключает себя из развития ситуации, из её временного и пространственного течения. Он в силу тех или иных обстоятельств может рассказывать о ней как о чём-то стороннем, причём неважно, был автор участником этой ситуации или не был. У автора такого рассказа есть определённая привилегия - он способен знать ситуацию в каждом из её моментов, а главное - он знает, чем всё кончилось, даже если ситуация ещё не началась.
Отдалённость времени рассказа и времени происходящего приводит к тому, что рассказ берёт верх над происходящим, поскольку в нём уже ничего нельзя изменить, а поэтому ситуация выстраивается в сознании человека так, как она ему запомнилась или представилась в сознании. Из этого следует несколько существенных особенностей текстов неактуального содержания.
1. Автор, владея информацией о развитии ситуации в целом, может выстраивать композицию так, как считает нужным, а не следовать за происходящим.
2. Выбор фактов в тексте неактуального содержания полностью на совести автора: он может что-то забыть, что-то исказить, что-то придумать, причём неважно, происходило ли это в прошлом или произойдёт в будущем. Они не допускают «проверки реальностью» на момент создания текста.
3. Рассказ допускает высокую степень аналитичности, то есть автор может не ограничивать себя только фактической стороной дела, но и рассуждать о причинных связях внутри ситуации, о закономерностях её развития, о последствиях, наступивших после её завершения и т. п. Высокой оказывается степень концептуализации, автор может не сдерживать себя в оценках.
Иными словами, автор в значительной степени является «хозяином» ситуации, что приводит к сближению такого текста с художественным, то есть между автором и читателем существует «договорённость», что автор позволяет себе быть неточным.
Начнём с того, что представляют собой тексты неактуального содержания о прошлом. Здесь противопоставляются мемуарные и исторические тексты по принципу, был ли автор участником или хотя бы современником изображаемых ситуаций. Как отмечает Е. Приказчикова, «мемуарная литература в силу своей ориентации на изображение реальной, а не вымышленной действительности, "правды голого факта" очень часто проявляет больше смелости в показе правды жизни, чем господствующие литературно-эстетические направления, предпочитающие эстетическое конструирование её идеальных моделей» [1, с. 17]. Впрочем, эта смелость часто приводит к неточностям и противоречиям между различными текстами.
Например, Т. Бой-Желеньский, автор целой серии воспоминаний о краковской богеме рубежа Х1Х-ХХ веков, рассказывает о случае, когда художник Станислав Выспяньский отказал «некоему краковскому буржуа» в написании портрета, указав ему, что его лицо «не годится для портрета». Другой мемуарист, А. Гжимала-Седлецкий, отмечает неточность Боя, говоря, что речь шла о жене варшавского банкира, которой художник сказал: «Я не вижу основания, чтобы Вы должны были иметь Ваш портрет» (См.: [2, с. 255]). Кто из мемуаристов прав? На этот вопрос невозможно дать утвердительного ответа, поскольку ситуация отдалена от нашего времени, а незначительность события не позволяет найти источник, подтверждающий одну или другую точку зрения. Прошлое стало частью образа реальности каждого из авторов. Как писала Л. Я. Гинзбург, «никакой разговор, если он сразу же не был записан, не может быть воспроизведён в своей словесной конкретности. Никакое событие внешнего мира не может быть известно мемуаристу во всей полноте мыслей, переживаний, побуждений его участников - он может о них только догадываться» [3, с. 7-8]. Это приводит, по мнению исследовательницы, к тому, что в основу жанра закладывается элемент недостоверности. Действительно, мемуариста, которого уличают в искажении фактов, едва ли осудят так же, как историка. Авторская субъективность внедрена в суть жанра.
Из этого следует ещё один очень важный вывод: прошлое характеризуется не только временным сдвигом по отношению к настоящему, но и модальным. Иными словами, прошлое - это не только то, что произошло, но и могло или даже могло бы произойти. В сознании каждого из переживших прошлое укореняется тот образ, который и является для него прошлым. В этом смысле прошлое - это множество своего рода возможных миров, каждый из которых имеет свой нарратив.
Если в качестве предмета выбирается ситуация, участником которой автор не мог быть в силу того, что происходящее удалено во времени, мы имеем дело с историческим текстом (Э. Хобсбаум определил прошлое как период, предшествующий событиям, которые индивид помнит непосредственно [4, с. 3]). Автор создаёт ситуацию, воображая её, но отталкиваясь при этом от собственного опыта. Причиной появления таких текстов является осознание времени как длительного континуума, уверенность в существовании прошлого. Ж. Ле Гофф в своём исследовании «История и память» представляет целый очерк противопоставления прошлое / настоящее в разные эпохи, в разных культурах и цивилизациях: от мифологического представления об истории в античности до сложных современных концепций, устанавливающих структурные отношения между прошлым, настоящим и будущим. Важнейшим механизмом, позволяющим говорить о прошлом, является память. Ж. Ле Гофф выстраивает систему развития памяти, в которой крайние позиции занимают этническая память древних и «полнота современной памяти» [5, с. 82]. Главную роль в процессе развития исторической памяти автор справедливо отводит письменности. Письменная фиксация того, что происходило, меняет структуру коллективной памяти, позволяет судить о прошлом как о прошедшем настоящем. Причём включение прошлого в настоящую жизнь требует от цивилизации и развития памяти как
системы сохранения прошлого. Именно поэтому Ж. Ле Гофф ставит современность на качественно новую ступень в развитии системы связи настоящего и прошлого.
Пребывание истории в настоящем возможно только одним способом: через рассказ о ней. Прошлое всегда остаётся в прошлом, а история актуальна в тот момент, когда она создаётся как рассказ. Нарративный характер истории отстаивали в своих трудах Х. Уайт и П. Рикёр. Р. Барт, говоря об историческом дискурсе, также ставит нарративную (дискурсивную) составляющую на очень высокий уровень. Он говорил о двухфазности исторического дискурса: в первой фазе происходит отделение референта от дискурса, он становится для дискурса чем-то «внеположно-фундаментальным». Вторая фаза отмечена тем, что референт сближается с означающим, а дискурс словно обходится без означаемого. В итоге Р. Барт делает вывод, что реальность как бы теряется в историческом дискурсе, а сам он определяется как «лжеперформативный дискурс, чей внешне констатирующий (описательный) характер на самом деле служит лишь означающим речевого акта как акта власти» [6, с. 439].
Мы не ставим своей задачей соглашаться с данной точкой зрения или опровергать её, скажем лишь, что она нам наиболее близка, поскольку мы говорим о связях между текстом и реальностью, и именно такой подход максимально приближает историю к тексту.
Поскольку в историческом тексте речь идёт о временах, которые автор не мог наблюдать непосредственно, фокус ситуации отдалён от точки отсчёта. Это приводит к тому, что все факты, которые формируют ситуацию, доставляются через какие-то опосредованные источники. Автор либо должен пересказать сообщение других лиц, либо догадаться, какие факты могли иметь место в прошлом. Это приводит к тому, что факты либо приобретают оттенок обобщённости, либо являются в той или иной мере вымышленными, за счёт чего текст сближается с художественным. Тем самым создаются два основных типа нарратива, противопоставленных средством представления фактов. В первом случае (ниже представлен фрагментом книги Е. Тарле «Наполеон») нарратор не только не исключает себя из нарратива, но даже как бы включает себя в происходящее. Он воображает себя в полном смысле наблюдателем, который не просто знает о произошедшем, но как бы вспоминает то, что воспринимал непосредственным образом. В тексте мы подчеркнули участки, соответствующие такому характеру повествования. В коммуникативной грамматике это называется репродуктивным регистром, который и заключается «в воспроизведении, репродуцировании средствами языка фрагментов, картин, событий действительности как непосредственно воспринимаемых органами чувств говорящего, наблюдателя, локализованных в едином с ним хронотопе (реально или в воображении)» [7, с. 402-403].
(1) После кровавого дня наступила ночь. Бомбардировка города, по приказу Наполеона, продолжалась. И вдруг раздались среди ночи один за другим страшные взрывы, потрясшие землю; начавшийся пожар распространился на весь город. Это русские взрывали пороховые склады и зажигали город: Барклай дал приказ об отступлении. На рассвете французские разведчики донесли, что город оставлен войсками, и Даву без боя вошёл в Смоленск.
Трупы людей и лошадей валялись по всем улицам. Стоны и вопли тысяч раненых оглашали город: они были брошены на произвол судьбы. Часть города ещё пылала. Наполеон медленно проезжал со свитой по улицам Смоленска, вглядываясь в окружающее, делая распоряжения о тушении пожаров, об уборке начавших разлагаться трупов и громко стонавших раненых, о подсчёте найденных припасов. Наблюдатели передают, что он был угрюм и не разговаривал со свитой. Войдя после этой верховой прогулки по городу в дом, где ему была наскоро приготовлена квартира, император бросил свою саблю на стол и сказал: «Кампания 1812 г. окончена».
Однако сближение с художественным текстом не приводит к полной трансформации в текст художественной литературы за счёт того, что некоторые признаки исторического нарратива остаются незыблемыми. Обратим внимание, что факты, обозначенные подчёркнутыми предложениями, не являются основными. Скорее, они следуют из ситуационного типа. Если в городе лежат раненые воины, то они должны стонать. Автор представляет себе это и заставляет читателя представить себе такое же. Книга была издана в 1936 году, а это значит, что многие из читателей могли пройти испытание недавней мировой войной, то есть, говоря о стонах раненых, автор вызывал в сознании читателя воспоминания. Далее, описывая поведение Наполеона, автор подчёркивает его раздражение, а бросить в раздражении какой-либо предмет вполне естественно для поведения каждого человека. К тому же информация об эмоциональном состоянии Наполеона взята у «наблюдателей», то есть она отнесена к опыту тех, кто на самом деле там присутствовал. Наконец, автор не позволяет себе вводить вымышленных персонажей. Что же касается реплики, то она носит афористический характер, а афоризмы являются одной из составляющей образа исторической личности. Исторические тексты данного
типа создают у читателя эффект присутствия, но в то же время вызывают некоторое недоверие к автору, выражаемое фразой типа откуда он знает, что было именно так? Причем это относится именно к более конкретным фактам.
Другой тип полностью скрывает нарратора. Повествование основывается исключительно на создании эффекта объективности. Автор уже не наблюдает за происходящим. Его «пункт управления» находится во времени создания текста. Нарратор - современник своего читателя. Здесь мы имеем дело с информативным регистром, состоящим в «сообщении об известных говорящему явлениях действительности в отвлечении от их конкретно-временной длительности и от пространственной отнесённости к субъекту речи» [7, с. 403]. В качестве примера приведём фрагмент книги Л. Бескровного «Отечественная война 1812 года».
(2) Русские войска за два дня сражения потеряли 9,6 тыс. человек, французские - около 20 тыс., из них 1300 пленными.
Продолжать дальше оборону Смоленска было опасно. Наполеон, обладая значительным численным превосходством, мог сковать под городом главные силы русских войск, переправиться через Днепр и, выйдя в тыл, отбросить русские войска в северо-восточном направлении от московской дороги, где не было ни баз, ни дорог и что грозило серьёзными последствиями. Учитывая это, Барк-лай-де-Толли приказал начать отход в ночь с 5 (17) на 6 (18) августа.
Подчёркнутый фрагмент отражает модальность возможного. Однако поскольку речь идёт о прошлом, представленное возможным воспринимается как невозможное: так могло бы быть, но так не стало. В этом смысле с некоторыми оговорками нужно согласиться с мнением Р. Барта: «Статус исторического дискурса всегда и всюду утвердительный, констатирующий; исторический факт обладает лингвистической привилегией бытия: рассказывают о том, что было, а не о том, чего не было или что было сомнительно. Одним словом, исторический дискурс не знает отрицания (разве что изредка, как нечто маргинальное)» [6, с. 435]. Оговорки же касаются того, что в системе нарратива, как мы видим, возможное всё же присутствует, нужно лишь установить его статус. В приведённом примере, по логике автора, именно возможное заставляет Барклая-де-Толли предпринять отход от Смоленска и сдать город врагу. Автор моделирует логику поведения полководца, убеждает читателя в правильности принятия решения. Было ли так «на самом деле»? Это вопрос к историку (на сей счёт могут быть известны какие-либо исторические доказательства). Мы же попадаем в ситуацию, которую предлагает нам автор, где есть место и обсуждению возможности. Подобный ход в известном смысле сближает данный и предыдущий типы исторических текстов с точки зрения содержащейся в них субъективности. Но мы знаем, что и сам факт не есть нечто объективное, он представляет собой явление осознания реальности, а поэтому и противопоставление двух типов носит прежде всего нарративный характер.
На выбор и способ представления факта большое влияние оказывает размерность текста: чем она больше, тем более детализированы факты, тем больше вероятность появления, скажем так, фактов-догадок. Чем меньше размерность, тем более обобщены факты, тем «объективнее» нарратор. Ниже пример из книги Э. Пименовой «Наполеон I», где вся Отечественная война 1812 года уместилась в один абзац.
(3) Русский поход 1812 г. явился, по меткому выражению Талейрана, «началом конца». Но этот конец давно можно было предвидеть. Неудача Наполеона в России отразилась в европейских государствах, воспользовавшихся этим, чтобы свергнуть столь тягостное для них владычество французского императора. Возникла новая европейская коалиция, и трёхдневная битва народов под Лейпцигом нанесла решительный удар могуществу Наполеона. В начале 1814 г. союзные войска перешли французскую границу, а через три месяца они были уже в Париже.
Факты в той или иной мере проходят испытание временем, то есть могут становиться общепризнанными. Признание фактов происходит на уровне той или иной социальной группы. Например, это могут быть факты, которые признаны в истории семьи или в истории дружеской компании. Это могут быть исторические факты, которые становятся уже принадлежностью культуры. Для этого может использоваться термин событие.
Событие - слово многозначное. З. Вендлер, рассматривавший событие (event) в рамках лингвистической философии и исходивший из лингвистических параметров, связывал событие с возможностью представления его именем или именной группой. Он утверждал, что событие, имя которого сочетается с наречиями времени или темпоральными предлогами (см. [8, с. 144]), расположено во времени, а не в пространстве. Тем самым событие противопоставлено факту, который
не расположен ни в пространстве, ни во времени. Это так, если принимать во внимание только относительное время, выражаемое предлогами и наречиями. Если же говорить о датировке, то мы вынуждены будем признать, что время точно так же принадлежит к ментальной сфере, как и факт, а тогда разительного противопоставления факта и события уже не будет. И если мы говорим о тексте как о производной от образа реальности, то не принимать во внимание нелингвистических параметров мы тоже не можем. Не ставя под сомнение то лингвистическое противопоставление события и факта, которое описано З. Вендлером, мы скажем, что, на наш взгляд, факт и событие всё же явления одного порядка. Оба они не относятся к области происходящего, то есть являются осознанными человеком. Разница же состоит в том, что событие как бы более объективизировано, что оно как бы находится вне человека. Но кроме этого как бы разницы между ними нет.
Н. Д. Арутюнова выделяет целое множество признаков, которым отвечает событие (см. [9, с. 181]), среди них для включения события в текст, как нам представляется, особенно важны единичность, целостность, вершинная позиция, что, как указывает автор, сближает их с фактами.
Также важно, что «"Событие" не предполагает, что антецедент должен обладать чёткой логической структурой, но по большей части в нём присутствует значение совершенности» [9, с. 170]. Это практически всегда относит событие к плану прошлого. Событие предположительно может быть известно адресатам, а поэтому рассказ о нём может накладывать на автора определённые обязанности, что можно расположить на континууме между быть тривиальным и разрушать общепризнанное мнение. Первое изначально неинтересно для читателя, а поэтому для текстового представления необходимы либо нечто новое, разрушающее тривиальность, либо нетривиальная подача известного; второе же вызывает чувство недоверия, которое должно подавляться представлением весомых аргументов или доказательств.
К примерам второго можно отнести тексты, представляющие собой «революцию» в истории, такие как, например, тексты Г. Носовского и А. Фоменко. Задачей авторов является показать, что принятая хронология ошибочна, а следовательно, нарушается традиционная последовательность фактов, что приводит к изменению их систематизации. Авторы для доказательства своей правоты прибегают к разным стратегиям. Одна из них - очевидность. Так, авторы доказывают, что битва при Калке и Куликовская битва - это одно и то же событие. Первым аргументом становится то, что ...реки с историческим названием «Калка» нет, и никто о ней почему-то не помнит.
Ключевым здесь является обстоятельство почему-то, вскрывающее всю иронию, с которой авторы относятся к предшественникам, не заметившим такой очевидной вещи. Безусловно, читателю, готовому поверить в теорию новой хронологии, это импонирует. Вывод из этого оказывается неожиданным. Следуя принципу идентификации фактов, которые традиционно считаются различными, авторы далее заявляют: по нашему мнению, выражение «на Калках» означало, скорее всего, «на Куликовом поле».
В данном случае та же очевидность проявляется на уровне анализа истории языка: авторы видят некое созвучие в словах Калка и Куликово. Более того, «"Куликово поле" - это, по-видимому, "Кулишки" - известное место в Москве». Впрочем, Москвой авторы называют не город, а некую область вокруг Москвы, где обнаруживаются топонимы, имеющие сходную фонетическую структуру (опять очевидность).
Стремление авторов разрушить научный канон приводит к эмоциональности и даже агрессивности, что также импонирует читателю, читающему сенсационную книгу и жаждущему сенсаций. Это приводит авторов к использованию приёмов публицистического стиля:
(4) Нельзя не отметить следующее любопытное обстоятельство. Мы с большим трудом нашли в литературе указание на место захоронения героев Куликовской битвы. Это место должно быть, как нам казалось, весьма знаменитым. Как-никак здесь лежат герои одной из знаменитейших битв русской истории! И что же? Пересмотрев несколько современных фундаментальных исторических исследований, монографий, обзоров и т. п. по истории Куликовской битвы, мы НИГДЕ НЕ НАШЛИ даже смутного упоминания о месте захоронения. Современные историки хранят странное молчание на эту тему.
Авторы привлекают читателя поиском факта, который действительно кажется существенным. Однако очень важно, как оформляется идея о том, что найдено захоронение погибших в Куликовской битве. Авторы говорят об этом как о «смутном обстоятельстве» и в духе всего сочинения настраивают читателя против историков, которые не дают «смутного упоминания» и хранят «странное молчание» (использование слова историки тут весьма показательно: называя так своих оппонентов, авторы
не только противопоставляют себя им, но и исключают себя из класса историков). С другой стороны, авторы всячески подчёркивают значимость самой битвы, причём явно апеллируют к эмоциям, играют на патриотических чувствах русского читателя.
В этом фрагменте снова возникает очевидность, но это очевидность отсутствия: должны быть захоронения, но их не нашли. Очевидность следует из ситуационного типа. Даже если читатель никогда не сталкивался с исследованием последствий битв, он должен понимать, что будет искать историк.
Понимание требует того, чтобы ситуация представлялась человеку логичной, чтобы её развитие казалось возможным, вероятным. Собственно, это то, что в прагматике называется релевантностью. Если в описании прошлого концы с концами не сходятся, то автор будет искать новые данные, строить новые предположения, делать новые выводы, что, собственно, предлагают и авторы цитированного текста. Невозможность проверить истинность средствами чувственного восприятия приводит к тому, что история становится не одним единым нарративом, а множеством нарративов, где каждый автор будет отстаивать свою правоту. В этом проявляется специфика текста неактуального содержания.
В итоге различные нарративы создают множество возможных миров. Если в одном тексте Куликовская битва и битва при Калке представляют собой один, а другом - два разных факта, то мы имеем дело с двумя различными образами реальности. И пусть для историка существенно, какой из этих двух вариантов истинен, для прагматика важно то, что существуют два параллельных мира, в которых существуют параллельные факты, поскольку иначе не было бы оснований для возникновения текстов, в которых история изображена по-разному.
Актуальность содержания - категория, присущая далеко не каждому тексту. Во-первых, она не свойственна художественным текстам, которые не имеют связи с конкретными событиями, а если даже содержат упоминания о них, то автоматически включают их в свой особый художественный мир. Во-вторых, её не следует искать в текстах, не повествующих о конкретных событиях, то есть в не-нарративных текстах. Так, несмотря на то, что в тексте доказательства теоремы можно выделить факты, этот текст не будет иметь категории актуальности содержания, так как факты не привязаны к конкретному моменту. И последнее: актуальность содержания - постоянная текстовая категория, которая не меняется с устареванием текста. Если текст был написан как текст актуального содержания, он остаётся таковым с течением времени, хотя содержащаяся в нём информация может терять свою актуальность, но это актуальность совершенно в другом значении.
Библиографический список
1. Приказчикова, Е. Е. Культурные мифы и утопии в мемуарно-эпистолярной литературе русского Просвещения : автореф. дисс. ... д-ра филол. наук / Е. Е. Приказчикова. - Екатеринбург, 2010. - 50 с.
2. Глазков, А. В. А. Гжимала-Седлецки о С. Выспяньском: чтение и перевод / А. В. Глазков // Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании. Вып. 8. - Том 1. - М. : МГПИ, 2009. - С. 252-258.
3. Гинзбург, Л. Я. О психологической прозе / Л. Я. Гинзбург. - М. : INTRADA, 1999. - 411 с.
4. Hobsbaum E. The social function of the past: some questions // Past & Present, No. 55 (May, 1972), pp. 3-17.
5. Ле Гофф, Ж. История и память / Ж. Ле Гофф. - М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2013. - 303 с.
6. Барт, Р. Система моды. Статьи по семиотике культуры / Р. Барт. - М. : Издательство им. Сабашниковых, 2003. - 512 с.
7. Золотова, Г. А. Коммуникативная грамматика русского языка / Г. А. Золотова, Н. К. Онипенко, М. Ю. Сидорова. - М., 2004. - 544 с.
8. Vendler Z. Linguistics in Philosophy. - Ithaca and London, 1967. - 203 p.
9. Арутюнова, Н. Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт / Н. Д. Арутюнова. - М. : Наука, 1988. - 341 с.
A. V. Glazkov,
Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration
ACTUALITY OF THE TEXT CONTENT: TEXTS OF NONACTUAL CONTENT
Nonfictional narrative is an object of the study in this article. For its description the actuality of the text content is introduced. This actuality of the text content builds the relations between the time of the text created and the time when event occured. This is sufficient only for nonfictional narratives. The texts of nonactual content are those in which the situation is not developing at the time of the text creation. The texts may be about the past or future events or may ne about the ones that may just happen. The article determins the specific featurs of such texts: the free choice of composition, facts, possible analysis of the situation for the narrative. The texts about the past are divided into two groups: memoirs and historical texts depending on whether the author could have taken part on the event or not. In historical texts there are two distinguish strategies: the author embeds himself in the situation or the author excludes from it. The article provides the analysis of each type of narratives. The pragmatic approach to narrative texts realized in this article can be used by text analysis.
Keywords: text, situation, fact, narrative, text analysis, pragmatics, the texts of the relevant content, the texts are out of date content.
References
1. Prikazchikova E. E. Kul'turnye mify i utopii v memuarno-jepistoljarnoj literature russkogo Prosveshhenija. Avtoref. diss. doktora filolog. nauk [Cultural myths and utopia in the memoirs and epistolary literature of Russian Enlightenment]. Ekaterinburg, 2010. 50 p.
2. Glazkov A. V. A. Grzymala-Siedlecki about Wyspianski: Reading and Translation. Filologicheskie tradicii v sovremennom literaturnom i lingvisticheskom obrazovanii. Part 8. Vol. 1. - Moscow, 2009. pp. 252-258.
3. Ginzburg L. Ja. Opsihologicheskojproze [On the psychological prose]. - Moscow, 1999. 411 p.
4. Hobsbaum E. The social function of the past: some questions. Past & Present, No. 55 (May, 1972), pp. 3-17.
5. Le Goff Zh. Istorija ipamjat' [History and Memory]. Moscow, 2013. 303 p.
6. Bart R. Sistema mody. Stat'ipo semiotike kul'tury [Fashion system. Articles on the semiotics of culture]. Moscow, 2003. 512 p.
7. Zolotova G. A., Onipenko N. K., Sidorova M. Ju. Kommunikativnaja grammatika russkogo jazyka [Communicative Grammar of the Russian Language]. Moscow, 2004. 544 p.
8. Vendler Z. Linguistics in Philosophy. - Ithaca and London, 1967. 203 p.
9. Arutjunova N. D. Tipyjazykovyh znachenij: Ocenka. Sobytie. Fakt [Types of linguistic meanings: Evaluation. Event. Fact]. Moscow, 1988. 341 p.
© А. В. Глазков, 2016
Автор статьи - Алексей Владимирович Глазков, кандидат филологических наук, доцент, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, e-mail: alexy.glazkow@gmail.com
Рецензенты:
А. М. Камчатнов, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой русского языка и стилистики, Литературный институт им. А. М. Горького.
А. Г. Лисицын, кандидат филологических наук, доцент, Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова.
