CC BY
9
АКТУАЛИЗАЦИЯ ПРОБЛЕМ БЕЗОПАСНОСТИ В ПАРТИЙНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ РИТОРИКЕ*
Большое значение в современной партологии приобретает исследование политических дискурсов. В структуре политических дискурсов можно выявить дискурсы власти, публичной риторики, контрдискурс, сферы его соприкосновения с другими разновидностями институционального дискурса (научным, юридическим, религиозным) и с неинституциональными формами общения (так называемый бытовой дискурс). По мнению П. Рикера, наиболее фундаментально и перспективно — феноменолого-герменевтическое направление, представленное учением Х. Г. Гадамера (Рикер, 2002, с. 12).
Для методологии дискурс-анализа важно определить различие между наблюдением и пониманием. Наблюдение — это сенсорный опыт, оно направлено на доступные для восприятия вещи и события и имеет индивидуализированный характер. Понимание — коммуникативный опыт, оно направлено на смысл выражений. Интерпретатор, занятый пониманием смысла, осуществляет свое действие как участник коммуникации на основе «установленного посредством символов интерсубъективного отношения с другими индивидуумами, даже если он пребывает наедине с книгой» (см.: Фурс, 2000, с. 51). Исследование политического дискурса требует структурного анализа циркулирующих в нем идейных схем, сцепок, элементов. Политический дискурс доступен логическому анализу на основе осознания сущностного качества любого языка, но особенно языка политики, поскольку предоставляет средства выражения неограниченного числа мыслей и реагирования на неограниченное количество новых ситуаций, событий, высказываний, оценок. Наши представления о формировании и трансформации системы идей, их взаимодействии с другими символическими формами нуждаются в осмыслении.
Родственными категориями понятия «дискурс» являются «текст», «речь», «монолог», «диалог». Язык — формализованная система знаков, а речь — субъективный способ его использования людьми. Дискурс-анализ имеет междисциплинарный характер. Предметом его изучения является языковое общение, сфера языковой коммуникации. С формальной точки зрения дискурс понимается как «язык выше уровня предложения или словосочетания». С функцио-
* Статья написана в рамках проекта «Безопасность Краснодарского края в контексте современных политических процессов в Черноморском регионе» (Программа фундаментальных исследований Президиума РАН «Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям», подпрограмма по Югу России «Анализ и моделирование геополитических, социальных и экономических процессов в полиэтничном макрорегионе»).
© Юрченко И. В., 2008
нальной позиции дискурс рассматривается как «употребление языка» в социокультурном контексте. С учетом взаимодействия формы и функции дискурс определяется как «высказывание». Дискурс можно трактовать и как «текст + ситуация». Дискурс-анализ предполагает всесторонний подход к изучению языковой коммуникации в контексте определенной социальной ситуации. Таким образом, термин «дискурс» понимается как «речь, погруженная в жизнь» (см.: Марков, 2003, с. 88). «Дискурс» в тексте, как мы его обычно понимаем, не является простым и прозрачным «плетением словес». Дискурс сближает язык и реальность, лексику и опыт. Задача исследователя состоит не в том, чтобы трактовать дискурсы как совокупность знаков, но как практику, которая систематически формулирует объекты дискурса. Как утверждает М. Фуко, дискурс — это «событие знака», но он есть нечто большее, нежели просто использование знаков для обозначения вещей. Именно это «нечто большее» позволяет дискурсу быть несводимым к языку и речи (см.: Фуко, 1996, с. 49-50).
В современной России для аналитиков важнейшей темой остаются политическая власть и обеспечение общественной безопасности. Любые социальные образования создаются взаимодействием людей, движимых интересами и волей, которая может быть направлена на сохранение и утверждение чужой воли, но может быть разрушительной и негативной. Безопасность, рассматриваемая как защищенность жизненно важных интересов социальной общности от внешних и внутренних угроз, самым непосредственным образом обусловлена текущими политическими событиями, а потому в риторике политических акторов все большее внимание уделяется данной проблематике (в отличие от политического дискурса конца ХХ в., когда на первый план выходили проблемы либерального понимания свободы). Сам ход политических процессов выявил разное понимание прав человека, свободы и демократии, появилось понятие суверенной демократии, вызвавшее протест политической оппозиции нынешней власти. Это особенно ярко характеризует идеологический раскол в поле политики, так как выявляет ориентации политиков по вопросу о сущности безопасности. Некоторые из них стремятся доказать, что угроза исходит от самой России, ее нынешней политики. Аргументация других политиков, в настоящее время поддерживаемых подавляющим большинством населения, исходит из национальных интересов российского общества и обращает внимание не только на внутренние, но и на внешние угрозы. Возможность государства влиять на международные процессы напрямую обеспечивает государству соответствующую позицию во взаимодействии с другими государствами. Для России это особенно актуально (так как у нас всегда внешняя политика формировала внутреннюю),
поскольку в современном мире многие влиятельные государства делают принцип силы центральным звеном своей политики, превращая военную мощь в главный инструмент и важнейшую цель стратегического развития. Если в 90-е годы ХХ в. создалась ситуация, при которой Россия выдавливалась из мировой экономики и политики, а внутри страны это усугублялось сепаратистскими тенденциями и ростом межнациональной напряженности, обострением политических, социально-экономических, региональных конфликтов, ухудшением отношений с отдельными государствами на постсоветском пространстве, то в последние несколько лет наметились положительные изменения. Но при этом угроз и рисков для России не стало меньше, что требует постоянного отслеживания факторов, осложняющих поступательное развитие российского общества.
Современный мир испытывает на себе действие двух противоположных тенденций: глобализации, роста взаимозависимости государств и регионализации, обособленности, стремления защитить свое жизненное пространство всевозможными границами и барьерами, государственными, языковыми, таможенными и т. д. Многие проблемы безопасности выходят далеко за пределы жизнедеятельности конкретных государств, а обеспечить приемлемый уровень безопасности можно только комплексно. Никакой отдельный аспект безопасности, как бы тщательно он ни был проработан, не имеет смысла, если по другим направлениям какая-либо ситуация вызревает в конкретную угрозу. В условиях растущей глобализации расширяется спектр угроз, для которых границы государства не являются непреодолимым барьером, — это и информационная, и экологическая, и радиационная безопасность. Существует проблема устойчивости мировой финансовой системы, угрозы психологического характера и духовно-нравственной безопасности. Глобализация экономики ведет к снижению объема «низких» технологий и развитию «высоких», происходит передача низкотехнологичных или экологически опасных производств в развивающиеся страны.
Россия оказалась в 1990-е годы в очень трудном положении (страна как бы выпрыгнула из одной системы в другую: в прошлом такие процессы занимали целые века). Некоторые эксперты, оценивая положение России в «ловушке глобализации», считают возможным, чтобы наша страна «оказывала экологические услуги на рынках пространства» (см.: Мир без границ, 2002, с. 173). Особенности российской микрополитики связаны с преобладанием в менталитете элиты (в первую очередь региональной) элементов традиционализма, проявляющегося в том позиционировании в политическом поле, которое характеризуется отношением к власти как к ис-
точнику силы и богатства. Как отмечает А. И. Соловьев, «такие ментальные конструкции всегда упрощают когнитивные схемы властвования, заложенные в политических институциях, и часто вообще не используют логические инструменты... власть всегда облечена в острую форму эмоциональных переживаний (страх перед силой или любовь к лидеру) и неизбежно обретает персонифицированный характер... это всегда эмоциональное и дихотомическое прочтение политической ситуации... форма предельно чуткого реагирования на внутренние месседжи политических акций, тревожного угадывания подтекстов, разоблачения заговоров и замыслов» (Там же, с. 7). Для политика такого типа в региональном пространстве «важна не формальная организация власти, выравнивающая права граждан и обозначающая пределы их собственного влияния, а персональные зависимости и обустройство собственной ниши в вертикали власти» (Соловьев, 2007, с. 8). Неформальные отношения вытесняют демократические процедуры и подрывают роль организации, которая, как известно, «удесятеряет силы». Этот феномен постоянно воспроизводится в предвыборных политических отношениях, в том числе внутри политических партий, которые формируют региональные списки по принципу закулисного торга и без учета мнения рядовых партийцев. Демократия — это прежде всего процедура, но в борьбе за влияние в политическом поле демократические процедуры вытесняются иными технологиями, изучению которых нужно уделять внимание, если мы хотим изучить внутренние механизмы микрополитики, как правило, конфронтирующей с макрополитикой.
В определении границ политического дискурса можно исходить из широкого его понимания, то есть включать как институциональные, так и неинституциональные формы общения. Основной функцией политического дискурса является интеграция и дифференциация групповых агентов политики (партий, этнических групп, конфессиональных объединений и др.). Как отмечает А. Н. Чумиков, «цель информационного противоборства — диагностировать собственное положение и положение противника и в зависимости от этого выбрать способы поведения» (Чумиков, 1995, с. 30), то есть информация в общественном механизме является орудием борьбы, а тот, кто контролирует информационные потоки, может воздействовать на коллективное сознание и способен управлять поведением общностей, от которых зависит развитие регионального конфликта.
Политический дискурс является не единственным, но очень мощным фактором как воспроизводства, так и распада государственности. Понять сущность и проявления политического возможно только при условии признания конфликтного взаимодействия различных пониманий происходящего разнородными акторами, кото_____________________________________________________________ 277
рые в зависимости от характера понимания группируются вокруг влиятельного артикулятора своих мыслей, идей, взглядов, оценок. У каждого такого артикулятора есть неизменное желание узурпировать право политического понимания и диктовать свои критерии демократичности и недемократичности, прогрессивности и отсталости, эффективности и неэффективности политической системы. Борьба политических пониманий, разворачивающаяся в зависимости от того, как распределяются ресурсы (финансовые, интеллектуальные, административные), может привести общество к таким ценностным рассогласованиям, которые в конечном итоге приведут к распаду государственности, а в ином случае, наоборот, — к консолидации значительной части населения вокруг разделяемых ими фундаментальных ценностей. Различные акторы политического процесса неоднозначно трактуют такие понятия, как «безопасность», «угроза безопасности», «права человека», «защищенность». Интерпретации этих феноменов задаются противостоянием «западников» и «антизападников», что воспроизводит ситуацию раскола в обществе. «Демонтированное», «ослабленное», «деградирующее», «расколотое» государство и тому подобные дискурсивные характеристики состояния многих политических общностей на постсоветском пространстве (да и в других регионах) говорят о кризисе государственности.
В этих условиях проблема воспроизводства государственности становится значимой в глобальном масштабе всего современного политического процесса. Естественно, с этой тенденцией не могут не считаться политические партии, и в своих программах они пытаются концептуализировать определенное понимание политического развития, приводят многообразные аргументы в защиту того или иного сценария социальных трансформаций и демонстрируют при этом принципиальные различия в подходах как к вопросам внутренней, так и внешней стратегии, а также неспособность находить пути для сближения позиций. В социоанализе важна интерпретация динамики социальных взаимодействий между акторами того или иного процесса с учетом влияния многочисленных факторов по степени их значимости. Агенты, занимающие определенные позиции в рамках социального поля, проводят разнообразные стратегии, используя имеющиеся у них ресурсы (культурный, социальный, символический, политический капиталы).
К началу XXI в. в научном и политическом дискурсе все чаще звучит проблема государственности, государственного суверенитета. Речь идет о таких вызовах безопасности, как распад Вестфальской системы мира, замещение функций государства новыми «единицами» политического — неправительственными организациями, трансна-
циональными корпорациями и т. п. Государство отдает часть своих властных полномочий международным организациям, правовое государство как поздняя форма властного социального института знаменует его закат. В статье В. Зорькина «Апология Вестфальской системы» утверждается, что последняя подвергается атакам по двум направлениям. Во-первых, права человека и права нации на самоопределение противопоставляются принципам государственного суверенитета и территориальной целостности. Во-вторых, национальные государства упрекают в неспособности обеспечить эффективное управление в условиях глобализации (см.: Зорькин, 2006).
Проблема деградирующей государственности активно обсуждается и за рубежом, и в российских печатных изданиях, и в полемике политических лидеров новых партий. Так, летом 2005 г. Была заявлена тема технологии разрушения государства в статье «Три слоя лжи» (см.: Галковский, 2005, с. 4-15), в которой высказывается предположение о том, что «государственная фаза человеческого общежития есть некоторый эпизод человеческой истории» (Там же, с. 14). Профессор Свободного Берлинского университета Томас Риссе утверждает, что несостоятельные государства становятся главной проблемой международных отношений, так как почти в 60% современных стран мира государственная монополия на использование силы осуществляется лишь в урезанном виде. К кризисным регионам мира, кроме африканских, азиатских и латиноамериканских стран, он относит регионы на периферии России (^ээе, 2005, Б. 54).
Рынки насилия и гражданские войны угрожают стабильности не только этих регионов, но и международной безопасности в целом. Австрийский исследователь М. Малек, рассматривая причины распада государств со второй половины ХХ в., акцентирует внимание на новой, по его мнению, тенденции «исчезновения государств с политической карты мира», когда государственные институты и общество расшатывались внутренней силой, например этносепарати-стскими движениями (Малек, 2006, с. 84). Констатация разрушения государственности показывает наличие внутренних и внешних угроз системному равновесию политической институционализации. Что касается механизмов воспроизводства государственности, то в научной литературе эта проблема освещается явно недостаточно. Обычно понятие «воспроизводство» используется в экономической науке. Однако этот термин, на наш взгляд, может быть применен и для политологического исследования. В широком смысле слово «воспроизводство» означает приобретение социальной системой способности создавать условия и предпосылки своей жизнедеятельности в будущем, воссоздание более совершенных условий для трудовой деятельности, комфортного жизненного пространства
и обеспечения растущих потребностей населения. В политическом контексте «воспроизводство» — это сохранение самодостаточности развития общества как суверенного государства, политического организма, полноценно развивающегося на основе осознания гражданами своих возможностей в использовании собственной политической воли в процессе рационального распоряжения интеллектуальными и природными ресурсами страны в целях укрепления позиций в мировом сообществе и возобновления политических возможностей для защиты интересов каждого гражданина и единой политической общности — государства (см.: Ильин, 2006, с. 44-46). Чем более поведение институционализировано, тем более предсказуемым и контролируемым оно становится. Сам по себе феномен государственности коррелирует с понятием управляемости. Проблема ослабленной государственности должна решаться и с помощью механизмов дискурсивного конструирования реальности (см.: Юрченко, 2006, с. 168-169), которые используются основными субъектами политического процесса — политическими партиями.
Устойчивое социально-экономическое и политическое развитие общества должно быть доминантной мотивацией социально ответственной элиты. Однако оформление института партии парламентского большинства сделало «Единую Россию» очень привлекательной нишей для так называемой «рутинизации харизмы» (Д. Кола) той части правящего класса (часто коррумпированной), которая стремится любой ценой сохранить свою власть, даже если ее деятельность не является эффективной с точки зрения общественных интересов. Деградирующая государственность — это не мимолетный феномен, а процесс, имеющий свою логику, динамику, причинную обусловленность и следствия. Тщательное исследование этого процесса требует систематического отслеживания симптомов деградации. Необходимо упреждать эти угрозы, в первую очередь на основе критического анализа деятельности региональных элит и бюрократического центра, разрабатывая механизмы социальнополитической и экономической безопасности государства. Например, вызовы и угрозы региональной и национальной безопасности на Юге России актуализировались в процессе глубокой этносоциеталь-ной трансформации и разрушения социального порядка, одним из аспектов которого стало противоречивое взаимодействие этнической и религиозной мобилизации с демократическими реформами.
Особое внимание во многих регионоведческих исследованиях уделяется Северному Кавказу, что объясняется необходимостью укрепления безопасности и кардинального обновления политики в этом регионе, в связи с теми событиями, которые происходили на
протяжении 1990-х годов и в начале XXI в. Характеризуя социальноэкономическую картину в Северо-Кавказском регионе в 2004 г., Президент РФ В. Путин отмечал, что она «по-прежнему плачевная», что регион «недопустимо отстает по уровню жизни от других российских территорий. Например, уровень безработицы здесь выше, чем в среднем по России, а в Ингушетии, Чечне, Дагестане она носит массовый характер. Показатели среднедушевых доходов в Южном федеральном округе в полтора раза ниже, чем в среднем по стране, а, например, в Ингушетии — почти в четыре раза». В то же время «Северный Кавказ — это важнейший стратегический регион России. И сейчас он одновременно является и жертвой кровавого террора, и плацдармом для его воспроизводства. Именно здесь идеологи международного терроризма действуют особенно активно» (Путин, 2004, с. 14), при этом они откровенно используют в своих преступных планах недоработки властных структур в социально-экономической политике.
В постсоветский период в регионах сформировались разные политические режимы и модели реализации власти, причем традиционно сильная центральная власть стала вытесняться региональными элитами, пытающимися завоевать значительную автономию и усиливать свое влияние за счет популистских лозунгов о самодостаточности и даже превосходстве над другими регионами, государственной эксплуатации провинции и т. п. Региональные руководители в 1990-х годах стремились действовать независимо от центра, используя общее недовольство граждан проводимыми реформами; главный вектор конфликтных взаимодействий был обусловлен отношениями представителей региональных элит с Москвой, с центральной властью. Руководство регионов относится друг к другу порой ревниво и подозрительно. Разница уровней жизни, международный и геополитический факторы вызывают всевозможные претензии и противоречия. По мнению аналитиков, именно этнический компонент выступает доминантной чертой конфликтного процесса на Северном Кавказе (см.: Авксентьев, Шаповалов, 2005, с. 18).
Важнейшим фактором региональной безопасности является политическая стабильность — «динамическое состояние отношений как внутри страны, так и за ее пределами, которое позволяет социально-политической системе (ее подсистеме — национальной безопасности) сохранить свои качественные базовые характеристики и основные направления и тенденции развития. Критерием внутриполитической стабильности является уровень сбалансированности групп общества, государства и всех его граждан» (Кротов, 2002, с. 139).
Главными в обеспечении системы национальной безопасности были и остаются задачи предупреждения и отражения внешних угроз. Но со второй половины 1990-х годов, когда начинается переход
от этнической мобилизации к этнической реконструкции, важнейшими факторами обеспечения региональной и национальной безопасности становятся стабилизация этносоциальной структуры общества, ее институциональной системы, социального порядка, выработка и артикуляция общенациональной системы ценностей, учитывающей многонациональный и поликонфессиональный состав населения России и ее органичной части — Южнороссийского региона. Внутриполитическая стабильность как условие региональной и национальной безопасности может быть обеспечена поддержанием баланса интересов различных социальных и национальных групп. Исследователи выделяли следующие основные современные проблемные блоки политического процесса, влияющие на состояние динамического развития политической системы: конституционные, экономические, культурные проблемы, проблемы власти (см.: Перепелкин, 2000, с. 18), которые определяют содержательную сторону политической риторики и характеризуют тематизацию дискурса государственности.
Важнейшим ресурсом, на наш взгляд, остается «символический капитал», включающий в себя аксиологический аспект социокультурной динамики общества в глобализирующемся и конфликтном мире. На сегодняшний день осуществляется попытка реализовать социальный проект воспроизводства государственности в соответствии с центристской политической программой. Идеология центризма опирается на интерпретацию культурного разнообразия мира (в том числе и российского общества) и постоянного культурного взаимодействия, обмена информацией и перевода феноменов одной культуры на язык другой, противостоит крайним формам этноцентризма и космополитизма.
Эффективным механизмом воспроизводства государственности в параметрах дискурса власти является деятельность политических партий, которые должны представлять собой борьбу политических пониманий, производство смысла, ценностей и целей. Политический дискурс имеет конфликтный и интеграционный потенциалы, возможность дифференциации которых обеспечивают перераспределение центров власти и управление конфронтационными процессами в обществе. Появление на политической «сцене» новых субъектов — политических блоков, политических партий — изменяет расстановку сил и вносит в политический дискурс дополнительное разнообразие — иные аспекты социальных проблем. Эффективная политика — это всегда управление конфликтными взаимодействиями в обществе, которое отражается в политическом дискурсе в качестве наиболее влиятельной идеологемы, подтверждаю-
щей легитимность властной элиты, стремящейся к сохранению сложившейся институциональной структуры. Как показывает исторический опыт, государство может являться основным механизмом обеспечения безопасности, создающим определенный уровень защищенности общества и его граждан от внешних и внутренних угроз. Но возможны и такие метаморфозы власти, которые сами создают угрозы личной и общественной безопасности. В реальных социальных условиях понимание роли конкретного государства парадоксальным образом объединяет прямо противоположные смысловые значения и оценки, которые распространяются в массовом сознании, то есть коммуникационные процессы создают особую социальную среду, укрепляющую или разрушающую политические структуры и институты.
Исследование когнитивной природы российского политического центризма показывает, что именно в его основе заложено диалектическое понимание патриотической идеи, необходимой для консолидации расколотого коммунистическим экспериментом и либеральными реформами общества. На наш взгляд, основная идея современной российской власти — созидающая сила, творческая энергия, стремящаяся найти выход из стереотипных, догматичных схем, в которые загоняли сознание народа на протяжении всего XX столетия. М. А. Киссель, ссылаясь на работу А. Уайтхеда (Whitehead, 1969, p. 25), дает толкование категории «креативность» следующим образом: «"Креативность”, "многое”, "единое” суть изначальные понятия, включаемые в смысл синонимичных терминов “бытие”, "вещь”, "существование”. Термин “многое” предполагает термин "единое”, а термин "единое” предполагает термин "многое”. Термин “многое” приносит с собой понятие “расчленяющего многообразия”; это понятие — существенный элемент идеи бытия». Итак, «креативность» означает в традиционном смысле слова «единство многообразия», силу созидания, «поступательное движение от расчленения к соединению, созидающее новое существование, отличное от элементов расчленения... Многое становится единым и обогащается единым. Таким образом, "креативность” есть принцип новизны, а единство многообразия есть также многообразие единств, непрерывно обновляющих Вселенную» (Уайтхед, 1990, с. 28-29).
Центризм в политике отличается от многих политических движений именно своей приверженностью избегать крайностей, ставить нереальные популистские цели. Необходимость прибегнуть к диалектическому методу связана с желанием дедогматизировать теорию и политическую практику. Но есть опасность создать новую догму. Если центризм ориентируется на социальный порядок, а диалектика предполагает раскачивание любой кажущейся стабильности социальной реальности, тогда может показаться, что они несовместимы. Однако это — диалектическое противоречие, посколь-
ку речь идет не о любой стабильности, а лишь об искусственно созданной, о застывших ее формах. Центристы исходят из того, что социальный порядок, стабильность есть благо для общества, а потому сама диалектика — не самоцель, нельзя идеализировать реальные центристские организации, в которых порой догматизма и формализма не меньше, чем в любых других. Задача центристской политики заключается именно в том, чтобы примирить и объединить самые разнообразные, подчас противоположные модели упорядочения и представления о правовом порядке в единое целое в интересах сохранения целостности системы, ее эффективности, но не на основе идеи монополизма, а на основе полиархии, социального и этнического плюрализма, экономической многоукладности.
Российское переходное общество в постсоветский период переживало состояние аномии, что равносильно хаосу в социальной сфере (с точки зрения синергетики хаос играет различную роль, как разрушительную, так и конструктивную). Но при возникновении новых компонентов социального порядка хаос не исчезает бесследно: создается определенная упорядоченность на макроуровне и разу-порядоченность на микроуровне. Основной идейный постулат центризма заключается в признании относительности порядка, организации и спонтанности, самоорганизации, возникающих естественным путем. Тогда появляется определенная позиция по отношению к непредсказуемым неуправляемым явлениям: «Хаоса не следует бояться, его надо понимать и принимать: понимать его созидательную роль в микроорганизации и принимать как неизбежный и необходимый элемент в общей картине мироздания» (Уайтхед, 1990, с. 6), поэтому любые обвинения центристов в авторитаризме или тоталитаризме неуместны. По своей сути центризм не может абсолютизировать или гипертрофировать какие-либо крайности.
До сих пор в правящей и интеллектуальной элите России нет единства по вопросу о конституционном устройстве России. Современная российская модель федерализма подвергается серьезной критике со стороны многих политиков и ученых (см.: Макарычев, 2000). Сомнению подвергается целесообразность административного устройства Российской Федерации, включающего более 80 субъектов, поскольку управление и обеспечение национальной безопасности в такой сложной асимметричной системе затруднены. Политические процессы на Северном Кавказе показывают, что национально-территориальные принципы, положенные в основу образования субъектов Российской Федерации, «работают» неэффективно, демонстрируют нестабильность и слабость. Некоторые исследователи ставят вопрос: «Не строим ли мы в очередной раз то
(как в случае с коммунизмом), что построить нельзя?» (см.: Цветков, 2000, с. 42). При всех недостатках современной модели договорно-конституционной федерации она позволила добиться определенной функциональной стабильности в регионах и РФ в целом. Некоторые аналитики считают, что отказ от национальнотерриториального принципа, переход к губернизации России и унитаризму неизбежно дестабилизируют политическую систему России и могут быть использованы как повод для актуализации попыток создания новых национально-государственных образований на Северном Кавказе, что приведет к росту напряженности и конфликтам в регионе в целом и практически в каждом многонациональном субъекте РФ (см.: Шогенов, 2000). Урегулирование межэтнических проблем, в том числе вопросов безопасности, связано с укреплением целостности российского федеративного устройства.
В современном политическом процессе необходимо генерировать коммуникативное согласие, значимое для всех участников, а не индуцированное извне. Современные политические и теоретические дискуссии, как правило, ориентируются на идеал демократического правового государства. Но вполне очевидной является ситуация, при которой парламентские дебаты не обеспечивают реального участия общественности в процессе принятия решений, а граждане (электорат, избиратели) превращаются в публику СМИ и объект социальных воздействий (в том числе манипуляций), а не в субъект политического действия.
В конфликтном поле политических интерпретаций после распада советской государственности сформировались различные идеологические дискурсы. Угрозы дальнейшего распада политической общности активизировали конструктивные силы, чтобы дать адекватный ответ на вызовы современности. Политический центризм осуществляет консолидирующую функцию, он актуализируется в государственном управлении, стремящемся к социальной стабильности и правопорядку и объединяющем «миры, существующие врозь». Череде социальных стрессов и революционных потрясений центризм противопоставляет эволюционность политического процесса.
Рассматривая дискурсивное конструирование политики центризма, можно определить, какой вид политической общности воспроизводится, какие идеи были отвергнуты, сохранены или извлечены из забвения и выставлены на всеобщее обсуждение. Центристский дискурс — это своеобразный интеллектуальный поиск основных контуров новой российской патриотической идеологии, эффективных согласительных практик и политических проектов, ориентирующихся на ценности национальной безопасности, государственного суверенитета и личных прав граждан. В его распоряжении —
идеи смешанного правления (Аристотель и др.), гражданской культуры, представляющей собой некий баланс между активностью и пассивностью граждан (Г. Алмонд, С. Верба), модернизированная теория диалектики духа как свободной деятельности мысли в ее теоретических и практических аспектах (Б. Кроче, Дж. Джентиле, Р. Кол-лингвуд), теория креативности (А. Н. Уайтхед), идеи государственности (П. Столыпин, И. Ильин, Л. Тихомиров и др.).
Символопорождающие элиты должны осознать свою ответственность за создание идеологии этнического согласия и патриотизма, необходимо осмысленное противодействие любым попыткам разрушить ментальную целостность российского суперэтноса. От этого зависит безопасность Российского государства и полиэтнич-ного социума.
Литература
Авксентьев В. А., Шаповалов В. А. Ключевые проблемы конфликтологических исследований с учетом социально-политической специфики региона // Актуальные социально-политические и экономические проблемы Южного федерального округа. Ростов н/Д.: Изд-во ЮНЦ РАН, 2005.
Галковский Д. Три слоя лжи. Технология разрушения государства // Главная тема. 2005. № 6.
Зорькин В. Апология Вестфальской системы // Российская газета. 2006. 22 августа.
Ильин Н. И. Воспроизводственная структура: понятие и содержание // Власть. 2006. № 8.
Кротов Д. В. Политическая безопасность России: проблемы обеспечения в Южном федеральном округе. Ростов н/Д., 2002.
Макарычев А. С. Федерализм эпохи глобализма: вызовы для региональной России // Полис. 2000. № 5.
Малек М. Распад государств и его значение для международных отношений (категории и метод теоретического анализа) // Вестн. Моск. Ун-та. Политические науки. Сер. 12. 2006. № 3.
Марков М. Основы теории дискурса. М.: Гнозис, 2003.
Мир без границ — война без фронтов? / Под ред. В. Е. Хвощева. Челябинск: Изд-во ЮУрГУ, 2002.
Перепелкин Л. Государственная национальная политика и проблемы безопасности в этнической сфере // Конфликт - диалог - сотрудничество. 2000. № 2.
Путин В. В. Выступление на расширенном заседании Правительства с участием глав субъектов РФ 13.09.2004 г. // Демократия против террора. М., 2004.
Рикер П. История и истина. СПб., 2002.
Соловьев А. И. Цивилизация versus политика. Российские иллюстрации // Власть. 2007. № 8.
Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990.
Фуко М. Археология знания / Пер. с фр. Киев, 1996.
Фурс В. Н. Философия незавершенного модерна Юргена Хабермаса. Минск: ЗАО «Эконом пресс», 2000.
Цветков О. М. Актуальные проблемы обеспечения политической безопасности в Северо-Кавказском регионе // Кавказ: проблемы культурно-цивилизационного развития. Ростов н/Д., 2000.
Чумиков А. Н. Управление конфликтами. М.: Интерлигал, 1995.
Шогенов Х. Проблемы безопасности на Северном Кавказе // Государственное и муниципальное управление. 2000. № 3.
Юрченко И. В. Дискурсивное конституирование политики по обеспечению региональной безопасности // Дискурсология: методология, теория, практика. Доклады Первой Международной научно-практической конференции. Екатеринбург: Издательский Дом «Дискурс-Пи», 2006.
Risse T. // Internationale Politik. 2005. N 5.
Whitehead A. N. Process and Reality. New York, 1969.
