CC BY
55
М. В. Отрадин
АКТ «САМОСОЗНАНИЯ И САМОПРОВЕРКИ»
(О ВНУТРЕННЕМ СЮЖЕТЕ КНИГИ И. А. ГОНЧАРОВА «ФРЕГАТ „ПАЛЛАДА"»)
MIKHAIL V. OTRADIN THE ACT OF "SELF-KNOWLEDGE AND SELF-EXAMINATION": ON THE INTERNAL PLOT OF "FRIGATE 'PALLADA'" BY IVAN GONCHAROV
Написав книгу «Фрегат „Паллада"», И. А. Гончаров реализовал скрытые возможности привычного для читателя XIX века жанра литературного путешествия. В частности, в этом произведении творчески использован символический смысл мотива «пути». Отказавшись строго следовать «фабуле» исторического похода, писатель получил, так сказать, право на эстетическую отстраненность и на тот внутренний сюжет «Фрегата...» — мысли и рефлексии путешественника по поводу создаваемого им траве-лога, — который еще не был прочитан с достаточной полнотой.
Ключевые слова: травелог; символ; сюжет; жанр; комическое.
The author proves that in his book "Frigate 'Pallada'" Goncharov has realized the hidden opportunities of the "literary travelogue" genre, which seemed quite familiar to the 19th century readers. In particular, the writer was creatively using the symbolic meaning of the "path" motive. While refusing to follow the "story line", Goncharov has acquired, so to speak, the right to aestheti-cal detachment, and has implemented the inner plot of the book, i.e. his thoughts and reflections about the travelogue he was creating; this second plot has not been fully understood yet.
Keywords: travelogue; symbol; plot; genre; humor.
В письме к Н. А. Майкову и его семье (20 ноября 1852 года) Гончаров писал: «Адмирал сказал мне, что главная моя обязанность будет — записывать все, что мы увидим, услышим, встретим. Уже не хотят ли они сделать меня Гомером своего похода? Ох, ошибутся: ничего не выйдет, ни из меня Гомера, ни из них — аргивян. Но что бы ни вышло, а им надо управлять судном, а мне писать, что выйдет из этого, Бог ведает»1.
Никому из русских литераторов, предшественников Гончарова, не довелось совершить путешествие столь грандиозное. Сложность своей творческой задачи писатель понимал так: «...Хватит ли души вместить вдруг неожиданно развивающуюся картину мира?» (2, 12). Далее в книге сказано о «титанической дерзости». Чем же Гончаров ответил на этот вызов судьбы? Сам он так сказал: «Вышло то, что мог дать автор: летучие наблюдения и заметки, сцены, пейзажи — словом очерки» (3, 82). Это, конечно, один из тех случаев, когда автоинтерпретации Гончарова доверять не следует.
Каков предел «нового», которое можно впустить в себя, не рискуя прийти к распаду, к утрате себя? Вспомним «Письма об Испании»
Михаил Васильевич Отрадин
Доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургский государственный университет Университетская наб. 7/9, Санкт-Петербург, 199034, Россия ► [email protected]
Mikhail V. Otradin
Saint Petersburg State University
7/9 Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russia
В. П. Боткина, книгу, на которую часто «оглядывался» Гончаров, слова старого мавра, услышавшего, что его русский собеседник приехал издалека из любопытства, чтобы посмотреть эту землю: «...Сохрани аллах, чтоб я мог оставить свою землю из любопытства видеть другие земли» [3: 120121]. У гончаровского путешественника совсем другая установка.
Казалось бы, комически заявленный мотив — неожиданное и спешное отплытие из Петербурга как бегство, спасение от скуки («жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями. <...> Зевота за делом, за книгой, зевота в спектакле, и та же зевота в шумном собрании и приятельской беседе» (2, 10)) — по ходу повествования обретает серьёзный и глубокий смысл. Как заметил Альбер Камю, «скука является результатом машинальной жизни, но она же приводит в движение сознание» [5: 30]2. У Гончарова об этом сказано, как о бегстве с надеждой на обновление: «сама юность воротилась ко мне» (2, 10).
Покинуть Петербург, вырваться из пространства «скуки» — это не только порыв навстречу экзотике громадного неведомого мира, но и, как ни парадоксально, попытка остаться наедине с собой, «вогнать» себя в максимально напряженное творческое состояние. В этом — движущая сила внутреннего сюжета книги. Еще И. Анненский проницательно заметил, что романы Гончарова — это «акты его самосознания и самопроверки» [1: 255]. И «Фрегат „Паллада"» в этом смысле не является исключением.
Ортега-и-Гассет заметил: «Жанр в искусстве, как вид в зоологии, — это ограниченный репертуар возможностей» [12: 262]. Какими возможностями воспользовался автор книги о кругосветном плавании? В своей известной работе о «Фрегате...» Б. М. Энгельгардт, говоря о восприятии этого произведения в XIX веке, с сожалением констатировал: «...уже с конца 60-х годов <...> на книгу установился твердый взгляд как на простое описание дальнего плавания <...>. Книга, строго говоря, была забыта. Она перестала ощущаться как литературное произведение» [19: 225]. Может быть, виноват оказался сам жанр? Как категорично заявила в 1926 году Т. А. Раболи,
имея в виду роман А. Ф. Вельтмана (1832), «после „Странника" о „путешествии" как о литературном жанре уже не приходится говорить» [15: 127]. Через тридцать лет этот вывод повторил В. Ф. Переверзев: «К тридцатым годам жанр литературного путешествия изжил себя» [14: 105]. Но читательское восприятие гончаровской книги не подтвердило этого вывода. Скажем, Ю. Олеша высказался о ней так: «От „Фрегата «Паллада»" у меня осталось упоительное впечатление отличной литературы, юмора, искусства <...>, хочется назвать эту книгу лучшей из мировых книг о путешествиях» [11: 211].
В чем проявилась, чем была обусловлена стойкость жанра и его самобытность? Ответить на этот вопрос помогают размышления П. М. Бицилли о «символическом смысле мотива дороги», благодаря которому, например, в «Мертвых душах» «художественно оправдывается вмешательство автора» [2: 191]3. Так вот, если воспользоваться логикой исследователя, то можно сказать, что символический смысл мотива дороги (если он возникает в произведении) дает автору путешествия другую меру свободы, позволяет «забалтываться» (вспомним пушкинское слово), то есть создать литературную форму, принципиально отличающуюся от прозаического романа.
Античные параллели (аргонавты, Улисс, возвращение в родную Итаку), упоминание книги А. Гумбольдта «Космос»4, рассказы о путях «русских титанов» в Сибири придают во «Фрегате... » мотиву «пути» символический смысл. Этот смысл проявляется в разных частях книги по-разному, с разной степенью внятности и напряжения, но не исчезает.
Говоря о внутреннем сюжете «Фрегата...», мы имеем в виду не «физику», а, так сказать, «метафизику» путешествия. Чтобы реанимировать жанр — это, судя по всему, сознавал сам писатель, — надо было в чем-то существенно нарушить традицию. И. Льховский, литератор близкий Гончарову, в своей рецензии на книгу, судя по всему инспирированной самим автором «Фрегата...», написал: «Почти все отзывы о путевых очерках наполнены похвалами художественной стороне, которая, однако же, в этом произве-
дении <... > признаётся за что-то случайное, второстепенное, за что-то заменяющее или выкупающее, более или менее, недостаток другой, будто бы существенной стороны» [8: 2-3].
Сам Гончаров признавал, что он в своей книге «избегал фактической стороны и ловил только артистическую» (3, 527). Вот она-то и формирует внутренний сюжет книги.
Как показал в замечательной статье Б. М. Энгельгардт, «подлинная история путя-тинской экспедиции не имеет почти ничего общего с „правдивым до добродушия" рассказом Гончарова» [19: 250]. Реально пережитых, страшных и удручающих по своим последствиям событий в жизни фрегата за эти два с лишним года было столько, что их хватило бы на 2-3 приключенческих романа. Гончаров резко «приглушил» эту цепочку чрезвычайностей. Зачем? Чем он руководствовался?
Чем дальше от внешних событий, так сказать, от фабулы похода, тем свободнее чувствует себя путешественник-повествователь. «Где есть эстетическое отношение, — пишет Н. Фрай, — там имеет место эмоциональная и интеллектуальная отстраненность» [17: 262]. Если бы Гончаров педантично передал весь драматизм похода «Паллады» (как он это сделал в очерке «Через двадцать лет»)5, то он лишился бы, так сказать, морального права на эту столь необходимую для него эстетическую «отстраненность», право на тот самый внутренний сюжет, который, думается, еще по-настоящему не прочитан.
«„Фрегат «Паллада»", — писал Ю. М. Лотман, — по сути дела, концентрирует внимание не на том культурном пространстве, которое пересекает путешественник, а на восприятии путешественником этого пространства...» [10: 160].
Для понимания внутреннего сюжета важно уяснить, как мир, пропущенный через сознание путешественника, изменил его. Думается, классификацию произведений этого жанра можно строить с учетом того, является ли образ путешественника постоянной или переменной величиной.
Итак, на первый план должны выйти события ментального характера, они-то и формируют
внутренний сюжет книги. Трех главных героев своих романов Гончаров наделил общим свойством: все они в большей или меньшей степени обладают художественным видением мира. Не «стал исключением» и путешественник «Фрегата...». И главный смысл его путешествия на «Палладе» — в писательстве. У него есть творческая установка, ведь «без приготовления <... > без идеи путешествие, конечно, только забава» (2, 42).
Если говорить о писательской задаче: реальный жизненный опыт превратить творческим усилием в художественное целое, — то можно увидеть нечто общее между романом «Обрыв» и книгой «Фрегат „Паллада"». Создателю траве-лога, как и герою романа Борису Райскому, предстоял некий ряд жизненных событий, внехудо-жественный материал, рассказ о котором должен был превратиться в литературное произведение. И в центре его — автобиографический, эпически объективированный образ. Можно сказать, что «Фрегат... » это мастер-класс для писателя Бориса Райского, которым он, конечно, по воле автора «Обрыва» не смог воспользоваться.
Путешественник во «Фрегате... » тоже писатель. Конечно, это автобиографический образ. Но образ объективированный. Как надо и как он сможет описать путешествие — эта тема заявлена в самом начале книги. И она становится стержневой. Поэтому в художественном плане столь важным является событие самого рассказывания обо всем пережитом. «Несущей конструкцией» книги оказывается сюжет о том, как путешественник пишет «литературное путешествие». Фикциональность представленного мира часто подчеркнуто заявлена, творческая фантазия, воображение становятся важнейшей опорой в построении рассказа. Мы можем говорить, что травелог использует давно освоенные приемы романа, но при этом остается в своих жанровых рамках.
В самом начале книги Гончаров заявляет, что в его памяти есть великий пример. Авторы комментария к «Фрегату... » в его собрании сочинений (3, 542) справедливо полагают, что писатель имеет в виду А. Гумбольдта: «...Явился человек, мудрец и поэт, и озарил таинственные
углы. Он пошел туда <...> с сердцем, полным веры к Творцу и любви к его мирозданию <...> „Космос"6! Еще мучительнее прежнего хотелось взглянуть живыми глазами на живой космос» (2, 10). По поводу последней гончаровской фразы В. А. Котельников точно заметил: «Этой целью был задан мифопоэтический маршрут морского путешествия» [7: 522].
Предстоящее путешествие, с оглядкой на знаменитого «мудреца и поэта», видится Гончарову не только и не столько как плавание по «казенной надобности», а как встреча с универсумом, даже погружение в универсум. Поэтому в книге так напряженно звучит мотив: как в слове передать истинный смысл увиденного: море, небо, звезды... Поиск нужного слова так труден потому, что рассказчик «замахивается» не на то, чтобы точно описать пейзаж, ему надо передать появляющееся в нем новое представление о мире, «метафизику» странствия.
В упомянутой статье В. А. Котельников пишет, что «два разных Гончарова оказались на одном корабле. Первый — страстный художник и натурфилософ. Второй — заинтересованный и любознательный путешественник ...» [Там же: 522-523]. Понимая всю условность такого разделения, все-таки скажем, что нас сейчас интересует именно «первый» Гончаров, художник.
Пример великого немца убеждал автора «Фрегата...»: сам процесс восприятия и осмысления мира имеет необходимую эстетическую составляющую. Сложность, с которой столкнулся Гончаров, заключалась в том, что ему надо было выработать метод, позволяющий решить эту творческую задачу. Этим объясняются его рассуждения о теории жанра, к которому он обратился («нет науки о путешествиях <... > никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику» — 2, 13), о том, что впечатления сами «нежданно и незвано» должны собираться в душу («к кому они так не ходят, тот лучше не путешествуй» — 2, 41), об умении не видеть лишнего, чтобы «не осталось сору в памяти» — 2,60), о том, что противоречивость его оценок и выводов надо воспринимать не как авторский недосмотр, а как необходимую
меру субъективизма («я не выдаю сказанного за непременную истину, мне так казалось» — 2, 60). Инъекции фикциональности в повествование (например, одного дня русского помещика в сопоставлении с показательным днем типичного англичанина) не должны помешать читателю воспринимать книгу как сочинение определенного жанра, «путешествие». «Пуповина», соединяющая рассказ с объективной реальностью, не оборвалась, путешествие действительно было, книга не превращается в роман. Хотя мера фик-циональности явно не соответствует тому, что автор обозначил как «очерки». Путешественник-рассказчик в ходе сюжета книги не равен, так сказать, самому себе, он демонстративно разнолик7. С этим связаны и особенности изображения открывающегося путешественнику мира. Как отметил Д. С. Лихачев, «реальное обладает независимым существованием на перекрестке различных на него точек зрения» [9: 64].
Каким предстает человеческий мир в книге Гончарова? При всех различиях существования обществ и цивилизаций, при всех дистанциях, разделяющих их на шкале прогресса, никому из них не удалось избежать состояния, которое обозначается метафорой «скука». И главный постулат книги: «скуке» (механическому, инертному, сонному) существованию можно и должно противопоставить творчество.
Творческой установкой путешествия, как правило, является стремление понять «другого». Этим «другим» в книге Гончарова оказываются страны, культуры, представители разных национальностей. Об этом много и хорошо писали. Стоит отметить, что «другими», по самым разным признакам, оказываются и спутники путешественника: офицеры и матросы. Цепочки сопоставлений «свое-чужое» не могли не вывести писателя к проблеме национального характера. По мнению И. Кона, и сам термин «национальный характер» возник в литературе путешествий [6].
В. П. Боткин в статье, посвященной итальянской опере, сделал такой вывод: «Трагическое и лирическое сходны более или менее у всех народов, и только в одном комическом обнаруживается всё резкое различие национальностей» [4: 87].
Пожалуй, можно сказать, что опыт автора «Фрегата... » подтверждает боткинский тезис. Вспомним, как веселятся матросы «среди знойных зыбей Атлантического океана»: «глядя, как забавляются, катаясь друг на друге и молодые, и усачи с проседью, расхохочишься этому естественному национальному дурачеству» (2, 117). Рассказ о комических ситуациях, связанных с матросом-денщиком путешественника Фаддева, постепенно превращается в размышления о фад-деевых. Поэтому так органично появление фразы: «Поди, разбирай, из каких элементов сложился русский человек!» (2, 78).
В литературном путешествии, по мысли Т. А. Раболи, «конец является, по существу, механичным: путешественник мог в любое время вернуться домой или доехать до места назначения» [15: 106]. Внешний сюжет «Фрегата...» обрывается достаточно условно: путешественник прибыл в Иркутск. Пожалуй, более «загруженными» были другие варианты: скажем, сообщением о том, что он навсегда покинул палубу «Паллады» или прибытием путешественника в Петербург. А вот завершение внутреннего сюжета явно мотивировано. Сюжет — это уровень не героя, а автора-творца. Сибирь в книге Гончарова осмыслена как жизнь, не зараженная скукой. Долгий путь творческого поиска, обретения себя, привел к открытию «другой» России, новой цивилизации — русской. Утопический настрой сибирских страниц книги очевиден. Об этом не раз писали. Символический смысл мотива пути (о себе и своих спутниках, которым предстояло долгое сухопутное путешествие домой, герой книги говорит как об Улиссах) получает явное усиление. Мы узнаем, что, говоря словами Мандельштама, «пространством и временем полный», путешественник въезжает в Иркутск «в самую заутреню Рождества Христова» (2, 711). На самом деле Гончаров оказался в городе еще 24 декабря (3, 815). Но эта дата — из биографии писателя, а не героя книги.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Гончаров И. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. СПб., 2017. Т.15. С. 117. — Далее ссылки на это издание даются в тексте с указание тома и страницы.
2 Инертное, механическое нетворческое течение жизни в книге Гончарова обозначается метафорой «скука». Эту тему затрагивали В. Рем, В. Сечкарев, Е. Краснощекова.
3 О различных реализациях символа «пути-дороги» писал, как известно, в своей работе В. А. Сапогов [16: 28-29].
4 По мнению Н. Фролова, в переводе которого Гончаров читал «Космос» (см.: 3, 542), прочитав А. Гумбольдта, человек приходит «к пониманию откровения верховного порядка вселенной в самых конечных явлениях природы» [18: 3].
5 Этот очерк по воле автора стал «заключительной» главой книги «Фрегат „Паллада"». Но с точки зрения поэтики этот очерк имеет совсем иную, чем основной корпус книги, природу. В нем иной тип повествования: он не предполагает множественности точек зрения на описываемый мир, в нем право изображать и оценивать принадлежит прямому авторскому слову, в нем нет нарратива. См.: [13].
6 Автор «Фрегата...» взял это слово в кавычки, явно он имеет в виду название книги А. Гумбольдта.
7 Об этом в нашей статье: [Там же: 469-476].
ЛИТЕРАТУРА
1. Анненский И. Книги отражений. М., 1979.
2. Бициппи П. М. Избр. тр. по филологии. М., 1966.
3. Боткин В. П. Письма об Испании. Л., 1976.
4. Боткин В. П. Итальянская опера в Петербурге в 1848 году // Современник. 1850. № 1. Отд. VI. С. 87.
5. Камю А. Бунтующий человек. М., 1990.
6. Кон И. К проблеме национального характера // История и психология. М., 1971. С. 122-158.
7. Котельников В. А. Поутояораа Ивана Гончарова // Sub specie tolerantiae. СПб., 2008. С. 514-531.
8. Л<ьховский> И. Рец.: «Фрегат „Паллада"». Очерки путешествия И. Гончарова: В 2 т. СПб., 1858 // Библиотека для чтения. 1858. № 7. Лит. летопись. С. 2-3.
9. Лихачев Д. С. Литература — Реальность — Литература. Л., 1981.
10. Лотман Ю. М. Современность между востоком и западом // Знамя. 1997. № 9. С. 152-169.
11. Опеша Ю. Ни дня без строчки. М., 1965.
12. Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М., 1991.
13. Отрадин М. В. Между «созерцанием» и «действием»: повествование в книге И. А. Гончарова «Фрегат „Паллада"» // Гончаров: Живая перспектива прозы. Науч. ст. о творчестве И. А. Гончарова. Szombathely, 2013. С. 469-476.
14. Переверзев В. Ф. У истоков русского реализма. М., 1989.
15. Рабопи Т. А. Литература «путешествий» // «Младоформалисты»: Русская проза. СПб., 2007.
16. Сапогов В. А. Анализ художественного произведения. Поэма Н. А. Некрасова «Мороз, Красный нос». Ярославль, 1980.
17. Фрай Н. Анатомия критики // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. М., 1987. С. 232-263.
18. Фролов Н. Предисловие переводчика // Гумбольдт А. фон. Космос. Опыт физического миропонимания. Ч. 1. СПб., 1848.
19. Энгепьградт Б. М. Избр. тр. СПб., 1995.
REFERENCES
1. Annenskii I. (1979) Knigi otrazhenii [Books reflections]. Moscow. (in Russian)
2. Bitsilli P. M. (1966) Izbrannye trudy po filologii [Selected works on Philology]. Moscow. (in Russian)
3. Botkin V. P. (1976) Pis'ma ob Ispanii [Letters about Spain]. Leningrad. (in Russian)
4. Botkin V. P. (1850) Ital'ianskaia opera v Peterburge v 1848godu [Italian Opera in St. Petersburg in 1848]. Sovremennik [Contemporary], no. 1, part 6, p. 87. (in Russian)
5. Kamiu A. (1990) Buntuiushchii chelovek [Rebellious man]. Moscow. (in Russian)
6. Kon I. (1971) K probleme natsional'nogo kharaktera [To a problem of national character]. In: Istoriia i psikhologiia [History and psychology]. Moscow, pp. 122-158. (in Russian)
7. Kotel'nikov V. A. (2008) novTonopda Ivana Goncharova [novTonopda by Ivan Goncharov]. In: Sub specie tolerantiae. St. Petersburg, pp. 514-531. (in Russian)
8. L<'khovskii> I. (1858) Retsenzia: «Fregat «Pallada». Ocherki puteshestviia I. Goncharova, v dvukh tomakh. SPb., 1858 [Review: "Frigate 'Pallada'". Sketches of travel by I. Goncharov, in 2 vols. St. Petersburg, 1858]. Biblioteka dlia chteniia [Library for reading], no. 7, pp. 2-3. (in Russian)
9. Likhachev D. S. (1981) Literatura — Real'nost' — Literatura [Literature — Reality — Literature]. Leningrad. (in Russian)
10. Lotman Iu. M. (1997) Sovremennost' mezhdu vostokom i zapadom [Modernity between East and West]. Znamia [Znamya journal], no. 9, pp. 152-169.
11. Olesha Iu. (1965) Ni dnia bez strochki [No day without a line]. Moscow. (in Russian)
В конце октября, в начале ноября 2017 года во МГОУ (Московский государственный областной университет) прошло несколько мероприятий в рамках Федеральной целевой программы «Русский язык». Все мероприятия были посвящены несколько забытой методикой РКИ теме, но исключительно нужной сегодня — этноориентированному обучению, которое в настоящее время выходит на новый виток актуальности. Слушателями семинаров были учителя как московских, так и подмосковных школ, ориентированные современностью на обучение русскому языку в полиэтнических классах.
На симпозиуме «Русский Салам: русский язык для тюркофонов» был представлен информационно-дидактический портал «Русский Салам: русский язык для тюркофонов», включающий специально разработанный лингвострановедческий глоссарий, которым оперативно смогут воспользоваться все изучающие русский язык носители тюркских языков. Выступления известных специалистов РКИ были посвящены не только учету системных и функциональных особенностей тюркских языков, которые должны быть учтены при обучении языку, но также культурологическому аспекту, то есть связи языка и психокультурных особенностей его изучающих. Тема «язык и культура неотделимы» прозвучала практически во всех выступлениях: «Лингвокультурные аспекты в русско-тюркских культурных контактах» профессора МГУ имени М. В. Ломоносова В. В. Красных, «Особенности обучения тюркофонов лексике русского языка в лингвокультурном аспекте» профессора МГОУ Е. М. Марковой.
12. Ortega y Gasset J. (1991) Estetika. Filosofiia kul'tury [Aesthetics. Philosophy of culture]. Moscow. (in Russian)
13. Otradin M. V. (2013) Mezhdu «sozertsaniem» i «deistviem»: povestvovanie v knige I. A. Goncharova «Fregat „Pallada"» [Between „contemplation" and „action": narrative in the book of I. A. Goncharov „ Frigate 'Pallada"']. In: Goncharov: Zhivaia perspektiva prozy. Nauchnye stat'i o tvorchestve I. A. Goncharova [Goncharov: Alive the prospect of prose. Scientific articles about the works of I. A. Goncharov]. Szombathely, pp. 469-476. (in Russian)
14. Pereverzev V. F. (1989) U istokov russkogo realizma [At the origins of the Russian realism]. Moscow. (in Russian)
15. Raboli T. A. (2007) Literatura «puteshestvii» [Literature of „travel"]. In: «Mladoformalisty»: Russkaia proza ["Mladofomalists". Russian prose]. St. Petersburg. (in Russian)
16. Sapogov V. A. (1980) Analiz khudozhestvennogo proizvedeniia. Poema N. A. Nekrasova «Moroz, Krasnyi nos» [Analysis of the literary work. Poem „The Frost, Red nose" by N. A. Nekrasov]. Yaroslavl. (in Russian)
17. Frai N. (1989) Anatomiia kritiki [Anatomy of criticism]. In: Zarubezhnaia estetika i teoriia literatury XIX-XX vv. [Foreign aesthetics and literary theory of the XIX-XX centuries]. Moscow, pp. 232-263. (in Russian)
18. Frolov N. (1848) Predislovie perevodchika [Translator's introduction]. In: Humboldt A. von.
Kosmos. Opyt fizicheskogo miroponimaniia [Space. The experience of the physical world], part 1. St. Petersburg. (in Russian)
19. Engel'gradt B. M. (1995) Izbrannye trudy [Selected works]. St. Petersburg. (in Russian)
[ хроника]
RUSSIAN WORD FOR THE WHOLE WORLD
В докладах также были затронуты такие актуальные вопросы современной методики, как билингвизм применительно к данной языковой группе: доклад преподавателя Хакасского государственного университета Г. А. Поваляевой «Формирование двуязычной коммуникативной компетенции в поликультурной среде».
Следующее мероприятие было посвящено особенностям преподавания русского языка в группах с родным языком тай-кадайской группы (вьетнамский, тайский языки). В процессе работы слушатели смогли ознакомиться с сообщениями, проводимыми по телемосту из Ханойского филиала Института русского языка им. А. С. Пушкина, из Ханойского государственного университета.
На конференции была также открыта международная дискуссионная площадка с носителями тай-кадай-ских языков. Был представлен вновь разработанный специализированный сравнительно-сопоставительный иллюстрированный глоссарий «Русский-Сияй: русский язык viet-tai-kadai». Опытом создания этно-ориентированных вьетнамских учебников по русскому языку поделилась М. М. Нахабина, известный методист и автор более пятнадцати учебников по русскому как иностранному. Однако, по мнению организаторов, кроме основной направленности мероприятий, посвященных этноориентированному и билингвальному обучению, востребованному не только кафедрами РКИ, но и современными полиэтническими школами, для учителей были интересны и общие вопросы лингводи-дактики и литературы, которые были включены в программу, такие как «Россия и евразийское пространство» (профессор В. С. Елистратов), «Традиционные
РУССКОЕ СЛОВО — МИРУ
(Окончание на с. 86)
