CC BY
107
ДИАГНОСТИКА СОЦИУМА
Т.В. Маркелова
Аксиология языка и русской языковой личности как квинтэссенция современности: отражение и преображение
Настоящая статья имеет своей целью описать языковое сознание личности в эпоху постперестройки сквозь призму глобализации оценки. Ее многоаспектность и речевая инвариантность в текстах СМИ не только объективирует языковыми средствами ценностное отношение и эмоции, но и влияет на языковое пространство, изменяя его семиосферу.
Ключевые слова: оценка, оценочность, языковая личность, языковые средства выражения оценки, функционально-семантическое поле оценки, лексические средства, прагматический потенциал, оценочная функция.
Речь нашего современника на рубеже веков, отражая социальные, политические, культурные реалии глобально изменившейся жизни, характеризуется специфическим вектором развития, который можно обозначить как ценностное отношение — рациональное или эмоциональное — ко всему происходящему с самим говорящим, его собеседниками, объективным миром. Исследованием этого вектора занимаются лингвокультурология и аксиологическая лингвистика, отличающиеся разнообразием исследовательских подходов и предпочтений [2, 5, 6, 9, 17 и др.]. Объединяющим их звеном остаются «языковая личность» и «лингвокультурный концепт». Последний — условная ментальная единица, в комплексе реализующая язык, сознание и культуру [9].
Центральным его элементом является ценность как сложный конгломерат субъективного и объективного, «вечного» («идеал должного» и индивидуально-личностного, одновременно ориентированного на культурное знание и сознание представителя определенного национально-культурного сообщества, в объекте нашего исследования — русского. Динамизм этого понятия, обусловленный временем жизни человека в конкретном историческом пространстве, диктует широкую вариативность объективирующих ценность языковых средств в процессе речевой де© Маркелова Т.В., 2010
ятельности говорящего — языковой личности. Языковая личность, будучи аспектом целостной личности человека, обладает всеми структурными характеристиками личности, включая наличие особой ценностной системы: «...природа оценки отвечает природе человека» [2, с. 181]. Аксиология русской языковой личности представляет собой совокупность всех элементов общей ценностной иерархии индивидуального или коллективного сознания, репрезентируемых единицами различных уровней языка в их взаимодействии: лексическими, фонетическими, словообразовательными, морфологическими, синтаксическими.
Наша цель — создать современный портрет русской языковой личности — не только индивидуальной, но и коллективной — на основе описания и систематизации элементов аксиологии и метааксиологии ее языка.
Возможность свободного межличностного общения, расширение коммуникативного пространства в силу многообразия печатных и электронных СМИ привело к преодолению инерции «новояза», «тоталитарного» языка, советского официоза; к выражению искренних оценочных интенций говорящего (позитивных и негативных) и, как следствие, к многократному расширению функционально-семантического поля (ФСП) оценки в современном русском языке [13, 14].
Единица этого поля — оценочное высказывание — функционирует как организатор многочисленных жанров современной публицистической речи, приобретшей невиданное дотоле влияние на русский литературный язык. Именно здесь осуществляется и «перестройка» личного речевого существования обычного носителя русского языка — коллективной языковой личности, и «перезагрузка» языка (НГ, № 141, 2010) на основе социально значимой, актуальной речи: Центр творческого развития языка, выбрав наиболее популярные неологизмы 2009 года, трактует их следующим образом: нана-технологии — предвыборные подачки (на! на!); брехлама — реклама, которая брехня и хлам; державничать — вести себя державно или великодержавно; ЕГЭнутые — жертвы ЕГЭ, словоние — дурнопахнущие слова; трепортер — многословный репортер (там же).
Именно в пространстве медийных текстов — устных (электронные СМИ), письменных (газеты и журналы) — реализуются средствами различных уровней языка оценочные предикаты (предикаты оценочного высказывания), предназначенные для речевого воздействия на массового слуша-теля-читателя. «Речь, порождаемая СМИ, начинает претендовать на право представлять русскую литературную речь в целом» [11, с. 570]. Снижение языкового авторитета писателя, то есть художественной речи, с ее эстетической функцией и рост статуса языка СМИ с его конструирующей оценочной функцией [12] в современном постсоветском пространстве приводит к аксиоло-гизации языка и речи как отражению аксиологизации менталитета общества.
Оценочная семантика отражения, основанная на корреляции общей и языковой ситуации, демонстрирует, как оценочная функция подчиня-
ет себе постепенно все речевые процессы, настроенные на развитие новых тенденций в языковых процессах (описанных с разных, преимущественно лингвокультурологических позиций в лингвистической литературе), — не-ологизацию, общую жаргонизацию, вульгаризацию, криминализацию — в лексических средствах; графическую гибридизацию, контаминацию — «амероглобализацию» — в деривационных средствах (ОПТИМАльное решение; Е-правительство, врач-супергерой, супервыборы, супервредитель); интертекстуальность (катастрофа погромного масштаба); разговорность — в синтаксических средствах, в том числе в текстах (переварить бакалавра; Что показательно, капиталы проникли в разные отрасли) и др.
Динамика оценочной семантики этих средств носит беспрецедентный характер: независимо от того, «качественное» перед нами издание или «таблоидное», «гламурное» или «деловое», «проправительственное» или «оппозиционное», его тексты отличает высокий «оценочный градус», наличие экспрессии и интенсива в различных их проявлениях, в преобладающем большинстве иронических и саркастических: Честные массме-диа: оксюморон или реальность? К современному медийному пространству никто не применит эпитеты «нравственное», «духовно просвещенное». А если решится, то публика тихо похихикает в кулачок. Однако это не смешно, а грустно (ЛГ, 25.05.2010); Сюжет о трех министрах и сближении с работниками производства: Я теперь, товарищи, каждое утро натираюсь маслом. Сливочным, потому что оливкового у меня нет. Вдруг, думаю, почтальон придет. Письмо принесет, а я не прибран. Он мне новые заветы Партии, а я ему — харю грязную. Нехорошо. Вы, конечно, спросите: Зачем перед всякими там почтальонами хвост пушить и амбре наводить? А потому, товарищи, что, по слухам, менеджеры «Почты России» в течение пяти дней будут проходить стажировку в почтовых отделениях в качестве операторов связи и почтальонов. Для сближения, так сказать, управляющего персонала с работниками непосредственного производства. Идеальное решение, как и все решения наших восхитительных ведомств. Одним словом, инновация (НГ, 15.01.10). Очевидный полистилизм, контаминация языковых средств, различных по языковому и нормативному статусу, отражают коммуникативное существование общества, в котором современник проявляет активную жизненную позицию, стимулированную социально-политическими переменами в обществе. Глобальный характер этих перемен, влекущий изменения психологической установки человека, влияет на его речевое поведение, «языковой вкус» [12], языковое чутье. Приоритет личного благополучия, расслоение общества по имущественному принципу, затянувшийся процесс поиска «национальной идеи» приводят к развитию «языковой самообороны» [4, с. 107], состоящей в изобретении особенных способов выражения. Но если в языке и речи тоталитарного общества это были скрытые формы выражения оценочных интенций, то лингвистический механизм в постсоветском пространстве концептуализирует картину мира в нестандартном, креативном ключе, затрагивая каждый элемент им-
плицитной оценочной шкалы: очень хорошо — довольно хорошо — нормально — плохо — довольно плохо — очень плохо, отражающие умственный акт оценки (ценностного мнения, полагания).
Разнообразные способы прагмаэстетической интерпретации ее фрагментов свидетельствуют о заметной тенденции к эмоционально-оценочному самовыражению представителей разных сообществ (дискурсов) к предмету речи. Даже не располагающая к творчеству и экспрессивности деловая пресса ищет такие языковые знаки для объекта реальной жизни, которые позволяют представить этот факт наиболее ярко и ясно, с помощью образных средств, например оценочных метафор в функции атрибута и образного сравнения: Кризис — средство оздоровления экономики; Кризис — это диета и подтягивание поясов; Кризис можно сравнить с волком. В лесу есть волк. Хорошо это или плохо? Для зайцев плохо, а для лесной экономики хорошо, потому что волк охотится на больных зайцев. Зайцы крепнут (из диалога директора учебно-делового центра).
Очевиден тот факт, что аксиосфера укрепляет свои позиции, расширяет речевые средства оценочного воздействия (даже манипулирования), а в результате — преображает языковые явления. Процесс аксиологического преображения требует особого внимания и исследования с антропоцентрических позиций, ибо происходит под влиянием количественного и качественного усложнения сфер речевой коммуникации, при активном межстилевом взаимодействии (отмеченном в примерах, приведенных выше, «стилистическом динамизме»); усилении позиций некодифицирован-ной лексики; почти неконтролируемой стихии сниженности, подрывающей языковую норму: «главной опорой для языковой нормы в настоящее время является научный стиль речи как наиболее уцелевший от давления стихии сниженности... » [18, с. 10]
М. Эпштейн, комментируя российские Слова 2009 года (перезагрузка, ЕГЭ, дуумвират + тандем, менты, антикризисный, пандемия) и выражения 2009 года (новые бедные; дезавуировать народ — из речи Р. Нургалиева; свиной грипп; не ту страну назвали Гондурасом; голодообразующее предприятие; инновационное развитие и др.), подчеркивает критическое состояние духа выбирающих их людей. Это состояние отражает оценочные интенции общества — критику, гнев, недовольство, презрение, уничижение, доходящее до издевательства, приводящее к «подначиванию», эпатажу, подрыву морально-этических устоев общества, репрезентируемое агрессивными, экстремальными словами с высокой степенью экспрессивности в негативной зоне ФСП оценки — очень плохо — довольно плохо — плохо: «От нехоти до осетенелости, от социодепрессии до техномании — таков эмоциональный спектр этого биполярного психолингвистического синдрома» (НГ, № 141, 2009). Добавим к этим окказионализмам слово монстрация, мотивом которого является (автор Е. Боровская) победа над монстрами (Медузой Горгоной, Змеем Го-рынычем) — ассоциативный образ — де-монстрация (НГ, № 59, 2010); под-
черкнем расширение значения и сочетаемости пейоративной лексемы мент в российском политическом дискурсе (в качественной прессе), вызванное актуальной общественной ситуацией убийства людей майором Евсюковым и др.: ментовское государство, диктатура мента, карта ментовского произвола [15, с. 45—55].
Нейтральность идеологически значимых концептов сменяется их эмоционально-оценочной окраской («Лихие девяностые» и нулевые «нулевые»), приводящей к оценочному преображению единиц всех уровней языка, но прежде всего — лексических в их взаимодействии с синтаксическими (оценочное высказывание, оценочный предикат): «Все это как раз и говорит о кризисе объективной картины мира, об эмоциональной перевозбужденнос-ти как общества, так и языка, где оценка и экспрессия начинают захлестывать предметно-понятийное значение слов. Язык все меньше описывает, анализирует — и все больше кричит, требует, осуждает, глумится. Современный русский — язык не столько мысли, рассуждения, размышления, сколько эмоциональных встрясок и нервных потрясений» (М. Эпштейн).
Лингвистические наблюдения показывают, что в последние десятилетия оценка (ценностная позиция, обязательная модальность, «отношенческие намерения») становится квинтэссенцией (от лат. «пятая сущность», в античной и средневековой философии: сущность вещей; основа, самая сущность чего-л.») [16, с. 267] ментальности русского человека, отражаемой не только языковым и речевым пространством, но и обширным полем научных лингвистических исследований.
Наступившая эра полипарадигмальной лингвистики, «захватывающей» широкие области жизни человека в их взаимодействии, предлагает дискретные зоны когнитивистики и прагмалингвистики, лингвокультурологии и социолингвистики, антропоцентризма и аксиологической лингвистики. Полагаем, что языковая картина мира и языковая личность связаны объединяющим началом лингвокультурного концепта — условной ментальной единицы, в комплексе реализующей язык, сознание и культуру, отражая этапы ее развития. Центральный элемент концепта — ценность как феноменальный конгломерат субъективного и объективного, «вечного» (идеал должного) и индивидуально-личностного, одновременно ориентированного на историческое и культурное знание и сознание представителя русского — в нашем исследовании — национально-культурного сообщества.
В процессе реализации элемента ценности речевыми средствами становится очевидным аксиологическое «триединство» — оценочная парадигма сознания (символ отношения) — хорошо — нормально — плохо; коммуникативная парадигма — одобрение — безразличие — неодобрение; эмоциональная парадигма — удовольствие — удовлетворение — неудовольствие.
Язык предоставляет для этого триединства многочисленные варианты своих средств, создающие специфическую «ценностную сеть» речи в области лексических и фразеологических средств, синтаксических и ин-
тонационных конструкций, словообразовательных средств и способов деривации, стилевых и стилистических окрасок (см. разговорность и даже просторечность сегментов приведенных выше текстов СМИ).
Сложность языковой реализации этого триединства, ее вариативность обусловлена феноменом теории ценностей — антиценностей, расположенной рядом с онтологией как учением о бытии (ценностный признак объекта) и гносеологией как учением о познании (оценка — умственный акт). Сближение понятий аксиология и оценочность в научном мире не является случайностью, каждый раз оно основано на сущности отношения: например, в теории Г. Лотце оно имеет не столько эмоционально-оценочный, сколько деонтический характер. Оценочный критерий положен в основу отношения в XIX веке — логические «критерии разума» В.Г. Белинского; эстетический критериум Аполлона Григорьева, истинность — ложность человеческих оценок В.С. Соловьева [1, с. 45—50].
Существующую традицию поддерживают труды аксиологов XX века: оценку как акт мысленного сопоставления какого-либо предмета с его виртуальным коррелятом, существующим как некое идеальное представление на уровне «идеализированной модели мира» исследует Н.Д. Арутюнова: «. хорошее значит соответствующее идеализированной модели макро-и микромира. плохое значит не соответствующее этой модели по одному из присущих ей параметров [3, с. 59]. Эмоциогенная природа оценки (сладко — горько, светло — ярко и др.) персонифицирует позитивный и негативный характер отношения субъекта к предмету (объекту) ценности, что более четко очерчивает языковые средства, «объективирующие субъективное отношение» в лексической семасиологии и практической стилистике.
Предпринимая попытки объяснить тенденцию к глобализации оценочных речевых воздействий, оценочных средств, оценочных текстов, предлагаем ряд кратких наблюдений над эмпирическим материалом, демонстрирующим наиболее важные процессы в современном «оценочном» устройстве русского лингвистического пространства, в первую очередь дискурса СМИ и его медиаличностей: Правовой индуизм: в начале ХХI века в России появилась каста неприкасаемых (М. Ганапольский; Каста хлеборезов: Как появилась жлобократия, стала номенклатурой и заняла место элиты (В. Коротич); Напыщенный проект наукограда располагается в стилистическом пространстве где-то между монологами Хлестакова и сатирами Салтыкова-Щедрина (К. Рогов); Глобальная бюрократия не хочет ехать в Норильск или Астрахань и дышать там дерьмом. Она хочет ехать в Копенгаген, где гранты и телекамеры (Ю. Латынина). Понимая под дискурсом СМИ самостоятельный тип дискурса, представляющий собой совокупность речевых произведений (коммуникативных актов), объединенных семантическими, коммуникативными, функционально-целевыми и другими отношениями, но главным образом коммуникативной целью — стремлением адресанта (профессионального журналиста) воздействовать на реципиента (широкую ау-
диторию) с помощью рекомендательных функций выражаемых им оценок, видим в дискурсе СМИ намерение сформировать аксиологическую модель современного общества, в которой отражается и преображается оценочный механизм языка в рамках его функционально-семантического поля.
Предваряем эти наблюдения замечанием о сложности оценочного фрагмента русской языковой картины мира в его диахронном и синхронном аспектах. Приведем в качестве примера аналогичную СМИ силу воздействия сказочных текстов и их героев. Единый адресат — массовый слушатель — учится различать добро и зло, хорошее и плохое: «Единственная форма борьбы со злом, признаваемая русским чувством, это его отрицание в слове. Например, в сказке, ее герои — последние из последних, худшие из худших. Иван-дурак да Емеля-несмеля. Но «Бог дураков любит — и они становятся лучшими. Преображение жизни посредством магии слова — в действии» [10, с. 285].
Воздействие западноевропейской ментальности на русскую с ее интенциями разделения добра и зла отражается в современном речевом феномене в течение последних двух столетий — увеличивается количество негативных оценочных лексем, особенно в идиолектах писателей. По мнению А.П. Чехова, изложенному приблизительно, — русские не знают, что такое хорошо, но хорошо знают, что такое плохо. Оценки становятся более прямыми и агрессивными, усиливается их эксплицитный характер, но языковые средства постперестроечного времени реализуют названный процесс приемами карнавализации языка, изменения номинативной функции слов, появлением слов — «идолов толпы» (Л. Витгенштейн), «кентавров»; развития ранее нехарактерных для русского языка словообразовательных процессов: «Одной из основных черт человеческого языка является его неукротимость, это его мегадоминанта, универсальная для всех культур. Правила, максимы, вербальные ритуалы и т.п. — все это придумано человечеством, чтобы в определенных речевых ситуациях как-то укрощать язык» [19, с. 129].
Для «укрощения» языка существует многообразное «напряжение» оценочных интенций — эмоциональное и коммуникативное, направленное на различия в явлениях преображения языковых средств, оценочный характер которых интенсифицируется. Следуя описанию теоретических контрапунктов этих явлений (приведенных выше), в рамках статьи остановимся на:
• оценочной трансформации лексического значения под влиянием аксиологических механизмов (слово элита и его дериваты);
• «освобождении» слова от денотата в процессе речеупотребления ( реформа, модернизация, инновация, нанотехнологии и другие «слова с размытой семантикой» [7];
Основные элементы понятийного смысла оценки в языковой картине мира современника коррелируют с ее семантической интерпретацией и объективируются языковыми средствами функционально-семантичес-
кого поля, где единицы всех уровней языка взаимодействуют, реализуя ценностное отношение говорящего в актуальном контексте употребления. Этот контекст формируется экстралингвистическими факторами и отражает социетальное сознание говорящего. В условиях такого контекста ряд слов, в частности, «модное» в официальной риторике слово элита — носитель прагматического содержания конца оценочной шкалы — «очень хорошо» — изменяет свою денотативную и сигнификативную природу; «размеры» своего словообразовательного гнезда; свою аксиологическую сущность на основе участия в оценочных высказываниях различного типа — от метафорических до эксплицитно негативных и даже абсурдных: Элита русская больна... (Слово, 2007, № 8); Наша коррумпированная элита, вытягивающая из страны последние соки (НГ, № 26, 2010); Элитный сэкондхэнд (из рекламы); актуализации в дискурсах, далеких от его сигнификативной природы, например в спортивном дискурсе: Я понимаю: Родригес, Кавенаги и другие, не игравшие при Федотове, не элитные игроки, а значит, это не элитная команда; «Спартаку» нужен элитный тренер. Такие клубы, как «Спартак», ЦСКА, «Динамо», «Зенит», — это бренды. Мы же хотим, чтобы это были элитные клубы. Элитные команды должны тренировать элитные тренеры (Спорт-экспресс, № 28, 2008); ФУТБОЛ: ЭЛИТАРНАЯ ТРЕЗВАЯ ЛИГА (Новый Петербург); ...Кесоян и Курбанбаева — в шахматной элите (Газета.РУ. 2009. № 79).
Словообразовательная транспозиция демонстрирует наряду с традиционными элитный, элитарный, элитаризм, элитарность современные элитизм, элитистский, элитология, псевдоэлита, квазиэлита, контрэлита, суперэлита, госэлита, в которых стилевая окраска формантов усиливает прагматические смыслы.
Лингвистические наблюдения за лексикографической интерпретацией семантики слова элита отражают смену иерархии семем в структуре поли-семанта: словари XX века отдают преимущество денотату-предмету («Лучшие, отборные экземпляры, сорта каких-л. растений, получаемых путем селекции для отбора новых сортов»); в новых словарях XXI века на первое место выходит денотат-лицо («Лучшие представители общества или к.-н. его части») и происходит расширение семантической структуры за счет семемы — «привилегированная группа лиц, верхушка», реализующей сему «неравенство», «выгода», что демонстрирует изменение прагматического содержания слова в постсоветский период. Здесь частотность употребления слова элита резко усиливается, при этом наблюдается «перерождение» его позиции на аксиологической шкале. Когнитивное и коммуникативное «напряжение» концов шкалы: «очень хорошо» — «очень плохо» — через «фон» неразличения оценочных знаков (ср.: потрясающе, жутко — и хорошо, и плохо) приводит к развитию внутренней энантиосемии, а также к появлению и закреплению отрицательной оценочной семантики в конкретных контекстах прежде всего публицистического дискурса: аморфная, неэффективная, несправедливая, самопровозглашенная, самозванная, антидемократичная;
не любима народом и чужда ему; денежная не значит элитная; властью оплодотворенная и изнуренная долларами, теневая и др. Перечисленные препозитивные, постпозитивные атрибуты и оценочные предикаты в основном охватывают устойчивое сочетание современная российская элита (синонимы: новая, высшая, сегодняшняя, властная, отечественная).
Пути преображения, то есть развития нового аксиологического содержания слова элита, в том числе иронически оценочного, олицетворяются рядом приемов, среди которых наиболее значимыми представляются следующие:
1) оценочные коннотации внешне «безоценочных» территориально-географических контекстов в их градации: местная, российская, англо-германофранцузская, китайская, американская, национальная, транснациональная, господствующая мировая, глобальная национальная элита; а также контекстов общественного устройства: деловая, политическая, промышленная, финансовая, корпоративная, правящая, социальная, асоциальная, государственная элита: Конечно, российскую финансово-промышленную элиту можно назвать сверхэффек-тивной в части личного обогащения и агрессивной экспансии (Новые известия, 2008, № 39);
2) антитеза коммуникативных намерений неодобрения-одобрения, порицания-похвалы в контекстуальных оппозитах, репрезентирующих ценностное отношение: элита — контрэлита; каста — масса; политическая элита — народ; элита — общество (россияне).
Аксиологический механизм языка переносит трансформированную оценочную семантику слова и в научный контекст, усиливая ее с помощью кавычек в устах авторитетного лингвиста: Интеллигенция живет не идеями, а идеалами, для нее важнее сущность. И вот тут-то всегда видно: где чужеродная идея, а где живой идеал, где интеллигенция, а где — «элита» [10, с. 316].
Близкие к описанному процессы актуализации оценочных значений происходят с «модными» маркерами публицистической картины мира — словами и выражениями — каста, власть, теневой, раскручивать, харизматический, знаковая фигура, в формате, дистанцироваться и мн. другими: Равнодушие власти превратило «дорогих россиян» в самый равнодушный к этой власти народ в мире. Власть проносится мимо «селян» по Рублево-Успенскому шоссе на большой скорости, сверкая мигалками и поражая зрение размерами кортежа. Иногда ее замечают в правительственной ложе на значимых футбольных матчах. Это способ единения с народом, правда, единения ложного (А. Колесников). Идеология «чужого», негативное отношение вкупе с отрицательной эмо-тивностью формируют агрессивные коннотации речевого пространства языковой личности, приводящие к трансформации оценочной семантики слова и помещению слова в негативной зоне ФСП оценки.
Отметим, что трансформация оценочной семантики реализуется и в положительной зоне оценочной шкалы, отражая положительную эмотив-
ность у слов стилистически нейтральных, безоценочных, изначально «сугубо прагматических». Например, в основе аксиологического механизма у «модного» слова реальный находятся актуализируемые в речевых контекстах СМИ семы «подлинный, истинный, настоящий», у его антонима — нереальный — семы «особенный, фантастический»: Реальный папа, или самый усатый нянь в кинематографе (Культура, 2008, 09.02); Реальная политика с Глебом Павловским (название телепередачи); Такие песни в этой номинации нереальные! («Фабрика звезд», 2007); Сюрприз просто нереальный (КП, 2009, 26.02). Коммуникативная стратегия одобрения в паре реальный — нереальный развивается в сторону аффективной, предельной степени выражения признака, что помогает развивать репертуар оценочных средств, постоянно его обновляя за счет трансформации семантики слова, обусловленной аксиологическими контекстами в дискурсе СМИ.
Аксиологический механизм преображения, состоящий в «освобождении» слова от денотата, находится в строгой зависимости от экстралингвис-тического фактора. Оценочное изменение их сущности состоит в скрытом воздействии на аудиторию за счет вхождения в состав новых топов — общих мест, разделяемых всеми участниками коммуникативного процесса, использующихся в качестве доказательства при построении аргумента индивидуальной и коллективной языковой личностью. Перечень этих слов и выражений определяется, как правило, вектором развития общественной, политической, экономической жизни страны: в различное время (за счет регулярной повторяемости в медиатекстах, реализующих политические стратегии) это: перестройка, ускорение; демократия, свобода, личность; гламур, финансовый кризис, свиной грипп; реформы, обновление, сильный лидер; модернизация, инновации, нанотехнологии и др. От слова реформа, популярного в 90-е годы, в 2000-х официальная риторика перешла к слову стабильность; современная риторика старается сочетать эти два слова: модернизация как основа стабильности.
Для реализации прагматических целей лексема модернизация наделена значительным концептуальным содержанием, которое при ближайшем рассмотрении (на основе анализа программы Президента РФ «Россия, вперед!») оказывается наделенным обширным номинативным полем, поскольку релевантно для широкому адресату, рассчитано на перлокутивный эффект подчинения влиянию демократичного лидера как языковой личности, свободной от предрассудков и устаревших схем, способной реорганизовать страну. Ценностная составляющая этого слова в медиадискурсе определяется концептуальным полем его ближайшего окружения (ядра) и отдаленного (периферии). Ядро составляют лексемы с высокой частотностью, в прямом значении, стилистически нейтральные, без эмоциональноэкспрессивных ограничений, зависящие от контекста: реформа (31), развитие (27), перемены (25), современный (25), свобода (22), технология (21), новый (20), демократия (19), объединяющиеся в группы с общими семами: ‘изме-
нение’ (развитие, перемена), ‘отвечать требованиям своего времени’ (современный, новый), ‘метод’ (технология, демократия), ‘отсутствие политического и экономического гнета’ (свобода, демократия). Слово реформа как центр концептуального ядра базируется на положительно воздействующей семе «преобразование», которая связана с семой «осовременивание» (лексема модернизация) смыслом «новый, обновление». Периферия демонстрирует те же лексические признаки при меньшей частотности употребления институт (16), управление (15), качество (14), инновационный (14), изменения (13), производство (11), право (11), изменить(ся) (10). Средством объединения здесь служат семы «сделать иным» (ср. в ядре) и «совокупность норм», то есть правильность. Отметим, что субъекты ценностного отношения по-разному относятся к концептуальному содержанию слова. Адресант, транслятор идей Д. Медведев, не подвергает оценке сущностную природу слова модернизация, а именно, его отношение к категории абстрактной лексики, где позиции сигнификата укрепляются и «не приемлют денотата». Отсутствие мотивации и отвлеченность слов, формирующих концептуальное содержание лексемы, также подтверждают «фантомный», семантически расплывчатый характер лексемы модернизация, провоцирующий ее преображение, развитие у нее скрытых оценочных значений, особенно в процессе восприятия адресатом. Критический характер этого восприятия, несомненно, обусловлен и экстралингвистическими факторами (темпами развития экономики, коррупцией и др.).
Критические характеристики таких слов как «амеб» (С.Г. Кара-Мурза), «идолов толпы» (Л. Витгенштейн) обусловлены несоответствием лексикографической характеристики и узуального употребления, разъединением сигнификата и денотата, часто вызываемым оценочным интенциями, как в приведенном ниже тексте, перенасыщенном словами с измененной референцией: России необходимы изменения: глубокие (масштаб смены формаций), системные (+ политика, ценности и принципы), форсированные (главный дефицит — время). Цена вопроса — место России в современном мире, «само существование страны».
Для запуска модернизации стране нужен стратегический консенсус. На фоне вялотекущей гражданской войны в идеологии наметилась точка согласия: смена вектора развития с сырьевого на инновационный (упрощение, неизбежное в лозунге). Но масштаб задачи — создание экономики, генерирующей инновации, а не генерирование инноваций для их мучительного внедрения в экономику. Ручное управление дает лишь демоверсию экономики знания; отдельные проекты — эмитацию процесса. Задачу уже некогда не во вред себе «решать» — ее пора решить.
Инновационный маневр требует восстановления производства как такового. Прежде чем производить новое, надо начать производить. Иначе у инноваций не будет естественного заказа и критериев, среды внедрения, своих ресурсов. Но здесь нужен шаг не назад, а вперед. Реиндустриализация в постиндустриальную эпоху не делается методами былых «подъемов индустрии». Теперь вопрос не
в том, как родить промышленность, а в том, что ее убивает. Это — другая стратегия (НГ, № 26, 2010, А. Рубцов).
Выделенные слова и выражения, не обладающие оценочной семантикой, тем не менее обеспечивают яркие иронические интенции. В их основе — отдаление употребления от номинативного значения, доминирование эмоционально-оценочного значения «неверия» и «недоверия», характеризующее абстрактные денотативно свободные лексические единицы, именующие широкий спектр явлений в речи языковой личности. Модификация процессов референции и номинации является основой языкового манипулирования коллективным языковым сознанием, в том числе оценочным, в большом количестве медиатекстов, реализующих авторскую модальность.
Денотативно свободные лексические единицы имеют свои особенности употребления, создавая выразительные сочетания с лексемами с трансформированной оценочной семантикой: модернизационная элита; превращая «слова-амебы» в мотивацию окказионализмов с высоким оценочным потенциалом: демодернизация, квазимодернизация с негативной оценочной семантикой; противоовощная наномазь; наномазь имени Петрика и Грызлова, рекомендовано для облегчения болевых ощущений при общении с представителями власти (НГ, 2010, № 59).
Оценочное преображение внешне «безоценочных» слов демонстрирует богатейший прагматический потенциал лексического запаса языка, при этом снижается его внешняя агрессия, экспрессивность, но внутренний «оценочный посыл» языковой личности остается интенсивным, отражающим интенсивность жизни общества и неразрывно связанной с ней жизни языка.
Литература
1. Авганова М.А. Некоторые средства выражения говорящего к содержанию высказывания / Проблемы языкознания и теории английского языка. Вып. 1. — М., 2006.
2. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999.
3. Арутюнова Н.Д. Лингвистическая философия // Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В.Н. Ярцевой. М., 2004.
4. Вежбицка А. Антитоталитарный язык в Польше: механизмы языковой самообороны //Вопросы языкознания. 1993. № 4.
5. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М., 2002.
6. Гак В.Г. Языковые преобразования. М., 1998.
7. Девкин В.Д. Немецкая речь в сопоставлении с русской. М., 1981.
8. Демьянков В.З. Семантические роли и образы языка // Язык о языке / Под ред. Н.Д. Арутюновой. М., 2002.
9. Карасик В.И. Аспекты языковой личности // Языковая личность: проблемы когниции и коммуникации. Волгоград, 2001.
10. Колесов В.В. Русская ментальность в языке и тексте. СПб.: Петербургское востоковедение, 2006.
11. Коньков В.И. Создание теории речевой практики СМИ как фундаментальная проблема современной стилистики // Русский язык: исторические судьбы и современность. Труды и материалы. М.: МГУ.
12. Костомаров В.Г. Наш язык в действии: Очерки современной русской стилистики. — М.: Гардарики, 2005.
13. Маркелова Т.В. Семантика оценки и средства ее выражения в русском языке. М., 1996.
14. Маркелова Т.В. Лексема-узел «одобрять» как средство выражения оценочного значения // Филологические науки. 1999. № 3.
15. Маркелова Т.В, Дементьева М.К. Актуализация слова «мент» в современном российском политическом дискурсе: оценочный аспект// Научные и учебные тетради Высшей школы (факультета) телевидения МГУ имени М.В. Ломоносова. Тетрадь — М.: Алгоритм, 2010.
16. Современный толковый словарь русского языка. 2007, под ред. С.А. Кузнецова. С. 267.
17. Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспект. М., 1996.
18. Химик В.В. Язык современной молодежи // Современная русская речь: состояние и функционирование. СПб., 2004.
19. Шаховский В.В. Лингвистическая теория эмоций: Монография. М.: Гнозис, 2008.
