CC BY
66
398
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2012, № 4 (1), с. 398-404
УДК 811.161.1
АГРАММАТИЗМЫ В СОВРЕМЕННОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ РЕЧИ © 2012 г. Н.А. Николина
Московский государственный педагогический университет admin@riash.ru
Поступила в редакцию 26.04.2012
Рассматриваются ненормативные грамматические формы и конструкции, получившие широкое распространение в современной поэзии, и определяются их функции.
Ключевые слова: аграмматизм, аномалия, компрессия, новообразование, субъектно-объектные отношения, сочетаемость.
Яркой особенностью грамматики современной поэтической речи является резкое расширение в ней круга ненормативных форм и синтаксических конструкций, которые носят разговорный характер.
Прежде всего обращение к ненормативным грамматическим формам вызвано характерологической функцией, которую они могут выполнять в тексте. Например, в цикле стихотворений С. Завьялова «Мокшерзянь кирговот грамматат (Берестяные грамоты Мордвы-эрзи и мордвы-мокши)» в тексты включены фрагменты мордовских песен, русский же язык интерпретируется в них скорее как язык - завоеватель. Аг-рамматизмы в этом цикле отражают столкновение двух языков, двух культур и отражают точку зрения носителей мордовского языка, ср., например:
Брат мой, занесенный снега Окоченевший мороз Будто лишенный воздух холод Такой чужой страна Мы встретиться
И ни язык родной
Ни какой общий оборот речь
Ничего уже
Ни даже память Проигранное сражение Родной очаг.
В стихотворении же Н. Искренко концентрация ненормативных грамматических форм отражает речевую стихию русского просторечия, создает речевой портрет его носителя:
Текет Текет И нагинается Кой-как зажгёт и снова мается Позвонит включит поканючит Заплотит и уж чуть не плачет
А тут как выбросят Возьмёт и в сумку ложит Улыбается
Аграмматизм поэтического текста может быть также связан со смысловой и синтаксической компрессией, в целом характерной для современной речи. См., например, контаминацию разных конструкций в стихотворении А. Полякова: Я тварь уважающая! // мне страшно умереть! //
Я лучше стану я // животных посмотреть! - или пропуск управляющей формы в другом его тексте: верни мне имени «Андрей», подруга, кто-нибудь, лисица!
В текстах отражаются неканоничность миропонимания, разорванность логических связей и в то же время неконвенциональная упорядоченность изображенного, предполагающая свертывание словосочетания или грамматической конструкции; см., например, стихотворения А. Горенко:
Небце синее косое дурно глянется в меня поделись-ка ты со мною полстраною и коня;
они в саду играют марш давай играть в войну
ты будешь мой отец погиб а я тебе рыдать
Активизация новообразований разных типов в современной поэтической речи также приводит к увеличению в ней нестандартных грамматических форм потенциальных или окказиональных слов, которые сами часто остаются в тексте «за кадром». Ср., например:
Не забыть бы вспомнить сказать... Отмирают клеточки мозга
постепенно, я становлюсь невсябяемее...
(Н. Делаланд).
Словообразовательные инновации, таким образом, взаимодействуют с грамматическими и порождают их. Потенциальные слова свободно сочетаются в тексте с нестандартными грамматическими формами. Ряд инноваций заполняет «пустые клетки» в грамматической системе русского языка и представляет собой «точки роста новых явлений» (Т.Б. Радбиль). Таковы, например, причастия будущего времени, которые все активнее используются в настоящее время и в языке СМИ, и в языке Интернета. По данным М. Эпштейна, их число постоянно растет, например, в Интернете в настоящее время отмечается 88 примеров употреблений причастия пожелающий, 70 - сделающий [1, с. 63].
Ненормативные грамматические формы, как видим, носят разный характер. особый интерес среди них вызывают аграмматизмы, к которым могут быть отнесены: а) грамматические формы и конструкции, связанные с нарушением действующих в системе языка закономерностей; б) формы и конструкции, связанные с нарушением сочетаемости и резким семантическим сдвигом.
В современной поэтической речи представлены грамматические аномалии в сфере разных частей речи, прежде всего имени существительного и глагола. Так, особенно активно в современных поэтических текстах употребляются не соответствующие системе языка формы рода существительных. Ср.:
Тот птиц, и сидеятельный, и поющий Был явственно мой комиссар (М. Степанова);
«Никогда!» - ответил птиц мне (В. Соснора);
На пеньке сидела лисиц,
Толстовата - маловата,
Напряженно размышляя Над проблемой похудеть (А. Левин)
Как правило, употребление таких форм связано с языковой игрой. На намеренном употреблении формы одного рода вместо другой основаны приемы деперсонификации и олицетворения; см., например:
Кресло - двоюродное сестро стула...
(А. Левин);
Во дворе лежит бревно, - как попало, голышом...
Чье оно любовницо?
(В. Соснора).
Обращение к ненормативным формам рода может быть вызвано стремлением представить категорию рода более последовательной, чем в узусе, за счет образования соотносительных форм мужского и женского рода; см., например:
Скачет Злица по квартире, хлопит жилистым хвостом: к распупыренной гримахе от неё упрыгал Зёл (А. Левин);
О, Муза, бойкая пришлица Меняющая живо лица (А. Ровнер).
Нестандартные формы рода часто возникают в современных поэтических текстах в результате смыслового «согласования» или семантического сближения слов стихотворения. В этом случае выбор рода определяется или формой ключевого слова контекста, или родовым понятием. Так, например, В. Соснора употребляет имя собственное Заратустра как имя нарицательное, причем в форме среднего рода: Дитя в малиновых рейтузах // из снега лепит корабли // Как маленькое заратустро, оно с овчаркой говорит. Форма среднего рода здесь обусловлена, во-первых, семантической связью со словом дитя, во-вторых, сочетаемостью с прилагательным маленькое и актуализацией в слове заратустра семы «детскость», взаимодействующей с семами «вождь», «пророк».
В другом стихотворении В. Сосноры в форме женского рода выступает слово «Феникс». Такое употребление, на первый взгляд, мотивировано словом «птица»; ср.: Какая Феникс улетела? Какой воробыш прилетел? // Какой чернилам вес удельный? // Какой пергаменту предел? Однако в контексте всего стихотворения выбор формы женского рода скорее связан с ассоциативным сближением слов Феникс - удача, муза. Это смысловое сближение и обусловливает грамматическую аномалию в тексте, которая усиливает его семантическую многомерность (см. контраст Феникс - воробыш).
Семантическое «согласование» может основываться и на координации грамматической формы со словом, вообще отсутствующим в контексте (тексте). Так, в стихотворении М. Степановой «Хру-сталь. Стек-ло. Фар-фор. Фа-янс» согласовательная аномалия возникает в предпоследней строфе текста:
Тут был сирень. Тут был мигрень. Селёдчатые тополя
Висели косо, набекрень,
И пухом им была земля,
Шурум-бурум, бали-бала,
Вступая, не - я, где была.
Выбор формы рода связки был, противоречащий роду существительных, видимо, мотивирован родом слова дом, которое имплицитно составляет образный фон текста. Стихотворение строится как прощание со старым домом и «прошлым любящим». «Сильная» маркированная форма мужского рода актуализирует воспоминания, кроме того, ее выбор вызван и ритмическими причинами, и стремлением выделить интертекстуальную отсылку в стихотворении.
Нарушения норм согласования в роде и числе, как правило, мотивированы семантической композицией поэтического текста или его части. Обратимся, например, к первой строфе стихотворения Д. Давыдова «Пока энергия распада...»:
Пока энергия распада тебя незримо стерегла мы были рады, ты был рады и прочий зимний листопад
Нарушения координации подлежащего и сказуемого в третьей строке текста соотносятся с темой распада. На семантику совместности накладывается значение индивидуализированного состояния: выявляется состояние адресата, который выделяется крупным планом, при этом отмечается и некое «среднее» состояние. Одновременно форма связки было вызывает ассоциации и с частицей было, и с семантикой неодушевленного действия.
Ненормативные формы рода имеют довольно длительную традицию в русской поэзии, в современной поэтической речи наряду с ними все чаще встречаются и ненормативные формы возвратных глаголов, и грамматические аномалии в сфере категории лица, и ненормативные формы причастий и деепричастий; см., например:
Все посбывалось, лишь ты остаешься не сбытым чудом на рынке Господнем (Т. Щербина);
На тело - на голо пальто нахлобуча, Ключами бренча, в коридоре бегуча, Животным я из норы Гляжу из замочной дыры (М. Степанова);
Вот я - пойдущий и найдущий.
Вот я - дорогу перейдущий.
Не то в грядущее бредущий,
Не то в бредущее грядущий.
(А. Левин).
Употребление ненормативных грамматических форм в современных текстах наблюдается прежде всего в сфере субъектно-объектных отношений; ср.:
Печален старичок, допив настой на травке, И думает коту, лежащему на лавке...
(Е. Шварц);
Куда проснешься ты: куда еще нельзя?
(А. Поляков);
Мы прожили столь сильно Всех встреченных нами людей (В. Аристов);
Там в доме Вы мной отоспались, я Вами
выживаю всю зиму крестиками по дням...
(Д. Гатина).
Прежде всего увеличивается число каузативных глаголов. В стихотворении В. Сторчко-ва «Ранняя готика» глагол исчезать, например, употреблен как переходный, у него развивается семантика каузатива, в результате не только создается обобщенный образ бесчисленного множества жертв, но и подчеркивается активность персонифицированного зла: Скоро, скоро стану её стражи, любимцы народа, стальные чекисты накроют одним бесконечным брезентом // и начнут исчезать вольнодумцев, чужих, разночинцев, родных, инородцев, своих, их детей и домашних.
В стихотворении М. Гейде «Псалом 3» как каузатив употреблен безличный глагол тошнить, у которого появляется объектная валентность. Ср.: меня катали на карусели, меня тошни-ли, // меня качали и пели. В стихотворении Е. Риц глагол протанцевать сочетается с распространителем, имеющим делиберативное значение:
По дороге, где новые окна видны,
Протанцуй про меня прямиком.
Я не буду сейчас о тебе и тебе -Вы упали, и нет никого на трубе...
В стихотворении А. Глазовой глагол замолчать также развивает семантику каузатива:
пить, пить, соленой воды из-под крана как мак и как память, замолчи меня.
В результате сравнение дополняется глагольной метафорой («заставить молчать - заглушить»). В другом стихотворении А. Глазовой аномальная переходность возникает в результате опущения предлога. Однако эта компрессия высказывания делает возможной трактовку глагола стучать как каузатива:
Надо ли выходить, если и так уронишь,
не глядя, если расколешь синий столбик воды. вот стучат мостовую
«Авторская каузуация заполняет лакуны в системе субъектно-объектных бинарных оппозиций, проявляя при этом энантносемичные потенции глаголов: Ты веришь в Бога? он меня живет; Спите, листья, осень спи нас; Меня любили - болели меня» [2, с. 10].
Как видим, возрастает, прежде всего, число объектных валентностей глагола, а сирконстан-ты с временной семантикой дополняются или заменяются сирконстантами с пространственным значением, часто осложненным значением цели, что подчеркивает неразрывную связь пространства и времени. Ср., например:
Как могла она подумать не вовнутрь,
А вовне...
(Е. Сабуров).
В ряде случаев появляются и субъектные валентности. Например, безличный глагол смеркается в одном из стихотворений Н. Звягинцева выступает в функции предиката в двусоставном предложении, при этом возрастает его семантический объем и трансформируется значение. Ср.:
Твоя легчайшая праща,
Твои полеты натощак,
Тоска по сброшенным вещам,
Наука впредь не обещать,
Что город низких облаков Лишится тонких каблуков,
Когда смеркается рука И ходит кончик языка.
Ср. также:
когда ты смеркалась в окне троллейбуса я понял что это насмерть и бесполезно (А. Цветков).
Как отмечает Л.В. Зубова, «большинство аномалий управления связано с понятиями а) цели, преимущественно трактуемой в пространственном отношении; б) адресованности; в) ин-
струментальности; г) созидательного или разрушительного воздействия на объект; д) каузации; е) объекта ментальных действий и состояний» [2, с. 9]. Это распространяется и на аномалии примыкания. Ср., например:
куда умереть-неизвестно, тогда за каким почему Так душно, и дико, и тесно, что даже не знаешь кому (В. Кальпиди);
Куда-то стоит кипарис над лентой, похожей на Стикс (А. Поляков).
Для аграмматизмов характерно расширение сочетаемости. Так, глагол длиться, обозначающий протяженность во времени, не сочетается в узусе с названиями лиц и личными местоимениями. В современных текстах он развивает такую сочетаемость, при этом его значение обогащается новыми семантическими компонентами, в частности компонентом «протяженность во времени»; см., например:
Милая, мне больше длиться нечем (С. Гандлевский);
Нет, я не длился вчера этой осени ночью одной (А. Поляков);
И слово спящая царевна В прозрачном коконе своем,
Ты длилась ветрено и нежно (П. Барскова);
Длиться мне столько, сколько длится само описание...
(А. Драгомощенко).
Ненормативные, на первый взгляд, конструкции, отражают семантическое усложнение слова в тексте и служат основой для создания метафоры (метонимии) или олицетворения. Сравним, например, два текста: приведенный выше фрагмент из стихотворения В. Кальпиди («Куда-умереть-неизвестно...») и стихотворение Н. Азаровой:
в овечье вечное
древесные ведра землерозы на вымокшем горизонте
влето вхожу выхожу
из-света в темную светом террасу
в затмение копчёной части лиственного
солнца
затихание света влетает вветром пели плетение птицы куда я живу
в моей полноте беспомощности
В тексте В. Кальпиди ненормативная сочетаемость служит средством совмещения нескольких мотивов, развиваемых в стихотворении: мотива ухода в неизвестность, мотива возможного расширения пространства в другом мире, мотива сомнения в идентичности «я». Одновременно эта ненормативная сочетаемость усиливает семантику неопределенности и становится знаком возможных миров, противопоставленных душному и тесному настоящему.
В стихотворении Н.Азаровой нестандартное примыкание куда живу оказывается одновременно и нормативным, и ненормативным. С одной стороны, в тексте реализуется связь выхожу (вхожу), влетает (куда?), пели (куда?), с другой - местоименное наречие с семантикой направления непосредственно примыкает к глаголу, для которого характерна лекальная валентность. В тексте, таким образом, отражены разные способы преодоления пространства, при этом контактное расположение слов куда и живу позволяет интерпретировать семантику глагола жить следующим образом: жить - проявлять себя в мире в разных направлениях, устанавливать связь с ним. Подобная сочетаемость коррелирует в тексте с образом полноты (беспомощности), в то же время местоименная природа слова куда определяет и актуализацию семантики сомнения и неопределенности.
Ненормативные грамматические конструкции часто отражают точку зрения автора (лирического героя). В стихотворении А. Полякова «Раскосых ласточек мелькнуло мне сейчас...» глагол мелькнуть употребляется как безличный и сочетается с дательным субъекта мне, в результате в центре внимания оказывается воспринимающее я, объект же восприятия понижается в синтаксическом ранге, одновременно подчеркивается нечеткость, размытость впечатления:
Раскосых ласточек мелькнуло мне сейчас и вечер в городе, как в дереве, погас.
В современной поэтической речи действуют две взаимосвязанные тенденции: сокращение глагольных валентностей, усиливающее отвлеченность (либо неопределенность) текста или его фрагментов, и увеличение их числа. С одной стороны, как уже отмечалось, наблюдается увеличение числа переходных глаголов, глаголов с семантикой каузации; см., например:
Ты веришь в Бога? Он меня живет минуя тело спящими ночами (А. Поляков);
Сон не сплю я в полнолунье Боль болею теплым телом,
Ночь не ночу, злость не злю я,
Звук позвучу, лень поленю.
(Н. Азарова);
Растет Саграда панцирь пятишпильный растет себя уже не вверх, но под поверхностью земли...
(М. Гейде).
С другой стороны, столь же последовательно, причем более интенсивно расширяется круг страдательных причастий (в том числе в краткой форме) и восходящих к ним отглагольных прилагательных; ср.:
мир дар тебе в нейлоновой авоське он выстрелен как жернов из жерла (А. Цветков);
Прочтен бабочкина крыла С
Налет (Д. Гатина);
Подснежена закраина плеча.
По ней лыжня неспешная бегома...;
Вот отъемлемое небо протороченное мной (В. Бородин);
Но это не о том, как я,
Искомый в данную минуту,
Внимательно прикрыл глаза (Н. Байтов);
Ведро, несомое на свалку, итог пустого дня подводит (В. Черешня);
Он даже бабой не пленим...
(Е. Сабуров);
Жизнь продрогнута в холодном пальтеце (Т. Щербина).
Таким образом, наблюдается явная тенденция к «дезактивации» субъекта. «Дезактивация» субъекта проявляется в разных направлениях: это уже отмеченный выше рост числа страдательных форм причастий, расширение круга декаузативных и конверсивных возвратных глаголов, их высокая частотность в текстах, широкое употребление квазипассивных форм. Ср., например:
Окна ада зашторены, как сказано, изнутри (С. Круглов);
Наш счет обнулен, завтрак съеден (С. Морейно);
Велика земля встал и в дверях у неё смеётся (С. Львовский).
Декаузативные глаголы, обозначая состояние предмета, называют явления и ситуации, возникающие непреднамеренно, стихийно, рефлексивные глаголы фиксируют случайные изменения. которые часто приводят к возрастанию энтропии. Так, в стихотворении Д. Гатиной используются две окказиональные возвратные формы, парадоксально сочетающиеся с местоимением я, указывающим на субъект действия (состояния): я не смоглась, // я не спалось... Первая форма выступает в собственновозвратном значении и конденсирует в своей семантике скорее всего конструкцию я не смогла сделать это, при этом подчеркивается невозможность самокаузации, независимость от воли субъекта. Вторая форма также выражает эти значения, при этом указывает и на семантическую множественность я: я наблюдаемое отделяется от я лирической героини. Нестандартная сочетаемость актуализирует «я» лирической героини.
В стихотворении Н. Азаровой «Комар» представлен ряд возвратных глаголов:
будто смеркается звонко кусается над ухом звенится перстами пенится горбатым скрипится не спится реминисценится
Большая часть этих глаголов отражает пассивное восприятие, им противопоставлены глаголы кусается, пенится, которые выступают в активно-безобъектном значении. Ключевым словом текста выступает глагол-декаузатив ре-минисценится, который отсылает к стихотворению Г.Р. Державина «Похвала комару» и служит сигналом интертекстуальной связи.
Рефлексивные аграмматизмы, как и другие грамматические аномалии, допускают множественность интерпретации. Рассмотрим, например, фрагмент из стихотворения Н. Азаровой:
когда я умрусь оставь мой балкон над рамами выше моря
Глагол умрусь, во-первых, может подчеркивать максимальную исчерпанность сил субъекта (умру = изживу себя), во-вторых, напротив, указывать на активность его участия в процессе, в-третьих, выражать семантику преодоления себя, наконец, может иметь значение «осознанно уйду из земной жизни и предстану пред Богом».
Грамматические аномалии представлены в современной поэтической речи не только в сфере субъектно-объектных, но и темпоральных
отношений. Так, для многих стихотворных текстов характерна семантическая несовместимость глагольных форм времени и их распространителей. Ср., например:
ниже, чем сейчас жужжал шмель, я слышу воркованье.
Кто-то завтра уезжал, кто сегодня расставался (Н. Делаланд);
Не заметим, как осенью часто умрем и посмотрим на Бога с укором (А. Поляков).
Трактовка последнего примера неоднозначна. Как отмечает Л.В. Зубова, «сочетание часто умрем допускает несколько толкований. Во-первых, оно представляет собой результат свертывания предполагаемого высказывания как это часто бывает осенью, мы умрем... Во-вторых, наречие часто, в норме требующее несовершенного вида глагола, позволяет воспринимать как таковой и глагол умрем, и тогда в контексте с образом забвения времени . ико-нически устраняется разница не только между видами, но и между настоящим и будущим временем реальности» [3, с. 327]. Аграмматизмы, как видим, усиливают многозначность текста и его семантическую емкость.
Итак, для современной поэтической речи характерно регулярное обращение к ненормативным грамматическим формам и синтаксическим конструкциям. Грамматические аномалии выполняют в тексте разные функции: выступают как характерологическое средство, служат основой тропеических структур, отражают оптическую или оценочную точку зрения, последовательно используются как способ компрессии. Ряд нестандартных форм отражает новые тенденции в развитии современной поэтической речи и грамматики русского языка в целом. Изучение грамматических аномалий позволяет проследить динамику поэтической картины мира на рубеже XX - XXI веков и выявить потенции русской грамматической системы.
Список литература
1. Эпштейн М.Н. Грамматическое творчество в речи и языке: от аномалии к норме // Язык как медиатор между знанием и искусством: Материалы Международного научного семинара. М., 2008.
2. Зубова Л.В. Глагольное управление в поэтическом познании мира // Язык как медиатор между знанием и искусством: Материалы Международного научного семинара. М., 2008.
3. Зубова Л.В. Будущее время в языке современной поэзии // Лингвофутуризм. Взгляд языка в будущее. М.: Индрик, 2011.
404
H.A. Hmonma
AGRAMMATISMS IN MODERN POETIC SPEECH N.A. Nikolina
The article deals with non-standard grammatical forms and structures that are common in modem poetry. The functions of such agrammatisms are defined.
Keywords: agrammatism, anomaly, compression, new forms and structures, subject-object relationship, compatibility.
