CC BY
203
УДК 930
Рыжков Евгений Николаевич
Международный институт мониторинга развития демократии, парламентаризма и соблюдения избирательных прав граждан государств-участников Межпарламентской ассамблеи СНГ, г. Санкт-Петербург
А. УЛАМ И ДРУГИЕ АМЕРИКАНСКИЕ ИСТОРИКИ О НЕКОТОРЫХ АСПЕКТАХ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ СССР ПОСЛЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ И ОБ ИСТОКАХ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
Статья посвящена некоторым аспектам внешней политики СССР после Второй мировой войны и истокам холодной войны в интерпретации видного американского историка, много лет являвшегося директором Русского исследовательского центра Гарвардского университета Адама Бруно Улама и других видных американских историков. Автор уделяет основное внимание вопросам мотивации внешней политики СССР в видении противоположной стороны послевоенного противостояния.
Ключевые слова: Адам Улам, внешняя политика СССР, американская историография, холодная война.
Несмотря на кажущееся единодушие американских историков-традиционалистов в вопросе о том, что положило начало холодной войне (в большинстве представленных в данном исследовании работ указывается, что радиообращение И.В. Сталина к избирателям в феврале 1946 г., в котором он провозгласил, что пока существует капитализм, война неизбежна, последовало месяцем ранее знаменитой речи Черчилля в Фултоне) они неоднозначно трактуют побудительные мотивы, лежавшие в основе внешнеполитических шагов СССР, или, если выражаться более точно, И.В. Сталина.
Наиболее жесткая обвинительная линия представлена в книге Д. Маккензи и М. Каррена «История Советского Союза» [4]. В ней утверждается, что после окончания Второй мировой войны Сталин столкнулся с той же проблемой, что и русский царизм в 1815 г. после окончания войны Отечественной, а именно опасной заразой вольнодумства, которая могла проникнуть в страну вместе с возвращающимися из Европы солдатами-победителями. Дабы предотвратить эту угрозу, а также оправдать внутренние репрессии и экономическое самопожертвование, Сталин развернул кампанию против буржуазного Запада, возродив пугало капиталистического окружения, и логичным продолжением этой внутренней политики на международной арене стал разрыв связей с Европой. Далее указывается, что действия Сталина по созданию блока государств-сателлитов в Восточной Европе и поддержка коммунистических движений в Китае, Северной Корее и Северном Вьетнаме побудили Запад к перевооружению и положили конец возможности прогресса. Советская экспансия натолкнулась на американскую политику сдерживания, что и стало причиной холодной войны.
Д. Маккензи и М. Каррену вторит М. Дзеванов-ски в своей работе «История Советской России» [2], также подчеркивая первичность радиообращения Сталина к избирателям, объясняя необходимость образования НАТО вынужденностью перед лицом угрозы советского марша к Атлантике и утверж-
дая, что события в Корее способствовали эскалации холодной войны.
Схожую позицию декларирует Х. Шварц («Красный Феникс. Россия после Второй мировой войны» [6], который в числе причин, положивших начало холодной войне, называет «попытки Советского Союза и зарубежных коммунистов захватить другие страны и возобновление после Второй мировой войны глобальной коммунистической войны против капитализма», что в первую очередь выразилось в речи Сталина в феврале 1946 г., в которой он дал старт послевоенной гонке вооружений, выдвинув программу ускоренного экономического развития, «чтобы обезопасить нашу страну от всех возможных происшествий». В качестве конкретных действий «коммунистической войны» Шварц называет: нежелание СССР выводить войска из Северного Ирана, оккупированного в 1941 г., и формирование «независимого Азербайджана», то есть попытку отторгнуть у Ирана эту часть территории, попытку, которая была подавлена угрозой решительных действий ООН; пропагандистскую войну против Турции с требованием передать СССР турецкие провинции Карс и Ардахан и наделить СССР привилегированным положением в отношении проливов; вооруженное коммунистическое восстание в Греции, поддержанное соседними коммунистическими государствами (именно «инспирированное Советами» давление на Турцию и Грецию, как полагает Шварц, и привело к провозглашению доктрины Трумэна); жесткую позицию СССР на послевоенных переговорах и в международных организациях, которая фактически не оставляла возможности достичь с ним соглашения; отказ СССР вступить во многие международные организации, такие как Международный валютный фонд и Мировой банк, а также отказ присоединиться к плану Маршалла и запрет на присоединение для стран Восточной Европы; установление коммунистических диктатур повсюду в Восточной Европе; наконец, Шварц утверждает, что действия СССР по вывозу из своей оккупационной зоны промышленного оборудования и предоставлению
46
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 4, 2016
© Рыжков Е.Н., 2016
монополии власти в ней немецким коммунистам положили конец совместному управлению четырех держав над Германией в нарушение достигнутых в ходе войны соглашений.
Эти же проблемы затрагивает В. Кульски в своей работе «Мирное сосуществование. Анализ советской внешней политики» [3], указывая, что быстрая советизация Восточной Европы, в которой были «эффективно уничтожены остатки западного влияния», была вызовом западным державам, и они были вынуждены смириться с таким положением вещей только потому, что считали невозможным что-либо предпринимать, не оказываясь тут же перед перспективой войны с бывшим союзником. Но Сталин, отмечает Кульски, на этом не остановился. Его требования в отношении Турции, отказ вывести войска из Северного Ирана в нарушение достигнутых соглашений, помощь, оказываемая его балканскими сателлитами коммунистическим повстанцам в Греции, - все это ясно указывало на то, что он хочет сделать Россию средиземноморской державой. Включение в 1947 г. французской и итальянской компартий в Коминформ и жесткое противодействие Сталина плану Маршалла означало, что он не желает восстановления Западной Европы и надеется распространить коммунистическое влияние и на эту часть Европы. Не имея достаточных сил, чтобы осуществить свой план в случае раскрытия карт, он добился только одного результата - встревожил западные нации, таким образом побудив их заключить Брюссельский договор 1948 г. о создании Западноевропейского Союза и договор о создании НАТО в 1949 г. Сталину некого винить, кроме себя, в создании единого западноевропейского блока, утверждает Кульски.
Более умеренную, а также, на взгляд исследователя, более глубокую с аналитической точки зрения позицию занимают А. Рубинштейн [5], а также Д. Барри и К. Барнер-Барри [1].
Они указывают, что продвижение СССР на Запад и создание буферной зоны государств-сателлитов обусловлено исторически сложившейся жизненной необходимостью приобретения безопасности против вторжения с Запада.
Однако Д. Барри и К. Барнер-Барри тут же осторожно замечают, что при современном развитии технологий геополитические факторы являются лишь частью сложного набора внешнеполитических соображений. Эту мысль развивает А. Рубинштейн, говоря о ксенофобии Сталина, его великорусском шовинизме и, исходя из этого, абсолютистской концепции безопасности, которая привела к территориальной экспансии, заходящей гораздо дальше нужд национальной безопасности, к тотальной гегемонии над всей Европой восточнее линии Штеттин-Триест. Эта экспансия в сердце Европы представлялась Западу перманентной угрозой его собственной безопасности. В то же
время в случае обеих сторон можно говорить об идеологическом содержании политических целей; сама идеологическая риторика обеих сторон о неустранимых различиях между двумя системами порождала антагонизм (согласно Барри, Барнер-Барри). Действия Сталина, полагает А. Рубинштейн, могли быть в какой-то степени ответом на «домашний антикоммунизм» на Западе. Также Рубинштейн отмечает, что решение США прекратить все поставки по ленд-лизу в мае 1945 г., а также их молчание относительно запрошенных Сталиным долгосрочных кредитов на реконструкцию экономики уменьшили интерес Сталина к более соглашательской политике по отношению к Западу. (На этот же момент указывают Маккензи и Каррэн, объясняя его, впрочем, сталинской ксенофобией и паранойей.) Американская же разработка атомной бомбы усилила внимание Сталина к военным расходам и модернизации.
Таким образом, полагает А. Рубинштейн, корни холодной войны лежат в фундаментальном конфликте между несовместимыми концепциями безопасности и наихудших выводах из взаимных движений и намерений.
Наиболее полно вопросы мотивации послевоенных внешнеполитических шагов СССР представлены в фундаментальном исследовании А. Улама «Советская внешняя политика 1917-1973 гг. Экспансия и сосуществование» [7]. В этой работе изложены следующие соображения. Спустя два года после завершения Второй мировой войны то, что было достигнуто в Ялте и Потсдаме и что казалось солидным заделом в деле обеспечения мира, оказалось уничтоженным. Исследователи, занимавшиеся поисками причин такого поворота событий, пишет Улам, в зависимости от степени своей предубежденности, возлагали ответственность либо на Запад (точнее, учитывая реальную расстановку сил после войны, на США) за его нерешительные действия, либо на СССР за его стремление захватить господство над миром. Ни одно из этих утверждений не может быть полностью подтверждено или опровергнуто на основании имеющихся в распоряжении историков источников. Однако совершенно ясно, утверждает Улам, что основные причины конфликта следует искать в самой природе двух государственных систем, господствовавших в то время в мире.
Иногда утверждается, пишет Улам, что изменения в американской внешней политике после смерти Рузвельта привели к усилению подозрительности со стороны СССР. Однако после окончания войны невозможно было представить, чтобы западное общественное мнение не было озабочено тем, что происходило в находившейся под влиянием СССР части Европы, что, в свою очередь, не могло не оказывать влияния на политику правительств США и Великобритании. Но, таким образом, и для
СССР становилось невозможным оставить свои подозрения относительно намерений западных держав, Никакие самые интенсивные кредиты, ни даже передача русским образцов атомной бомбы не могли бы серьезно повлиять на их политику. (Весьма интересное замечание в свете воззрений по этому вопросу Рубинштейна, арэна и арэна.) Подозрительность была частью советской системы; она была врожденным качеством характера ее правителя, пишет Улам. В качестве доказательства он приводит эпизод из книги А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича - арест высокопоставленного советского морского офицера на том основании, что во время войны он принял подарок от своего британского коллеги. Подозрительность такого масштаба, по мнению Улама, не могла быть уничтожена или даже смягчена никакими усилиями Запада по выражению доброй воли и готовности к сотрудничеству.
Противоборствующая сторона в этом споре историков, пишет далее Улам, утверждает, что более жесткая позиция Запада привела бы к лучшему результату и уберегла бы большее количество стран от коммунизма. Однако это утверждение, полагает Улам, содержит в себе элемент недостоверности. Оно основано на допущении, что после долгой войны, во время которой их собственная правительственная пропаганда внесла основной вклад в нереалистичный популярный образ СССР, народы Британии и Америки сразу бы адекватно восприняли такой пропагандистский поворот и тот тип конфронтации, который только события последующих четырех лет заставили их принять в форме НАТО и перевооружения. Вне зависимости от каких-либо соображений морали или технологии сама природа демократических государств, утверждает Улам, не позволяла им в 1945 г. предполагать использование или даже угрозу использования атомной бомбы против своего союзника.
Почему же в таком случае, задается вопросом Улам, произошел такой резкий поворот в генеральной линии и методах советской внешней политики? Почему Советы так безжалостно и поспешно разгромили всю действующую оппозицию, а не последовали финской модели? Более благоразумным было бы предоставить Польше и Венгрии внутреннюю автономию, обеспечив их лояльность в вопросах внешней политики и обороны, нежели чем проводить политику, делавшую невозможной техническую и экономическую помощь со стороны Америки, помощь, в которой так нуждалась разрушенная экономика России. Если, как часто утверждается, СССР был полон опасений относительно агрессивных намерений США и их ядерного оружия, зачем же увеличивать опасность, проводя жесткую и бескомпромиссную политику вместо того, чтобы обезоружить подозрения более тонким и сбалансированным подходом?
Основное объяснение, утверждает Улам, заключается в тех же соображениях, которые диктовали ход событий, приведших к заключению германо-советского Пакта о ненападении. Тогда к этому привела убежденность Сталина в том, что любая война, если она будет проходить на советской территории, как бы победоносна она ни была, будет катастрофой для режима и для его личной власти. Теперь та же внутренняя политика предполагала изоляцию от Запада и враждебность по отношению к нему. Лежавшая в руинах Россия не могла позволить себе ослабить усилия военного времени, и ее народ должен был готовиться к дальнейшим жертвам. Росла и приобретала характер всеобщей подозрительность в отношении огромного количества людей разных слоев населения, которые, в силу не зависящих от них причин, вступали в контакт с врагом: бывших военнопленных, миллионов угнанных на работу в Германию, народов Белоруссии и Украины.
На этом фоне становится понятно, пишет Улам, почему режим не мог позволить себе никакой расслабленности или либерализации; почему, напротив, ему нужно было представлять внешний мир во враждебном свете и нагнетать атмосферу бдительности. Ведь даже много лет спустя, отмечает он, когда военные раны уже затянулись, а уровень жизни был гораздо выше, даже самый ограниченный контакт с Западом привел к брожению среди определенных групп населения (студентов, интеллигенции) и даже к случаям забастовок. Нетрудно себе представить, каков был бы результат интенсивных взаимоотношений с Западом непосредственно в послевоенные годы, учитывая разруху и появившиеся было у народа, но так и не оправдавшиеся надежды на более свободную жизнь после войны.
Далее Улам приводит исторический пример -Московию ХУГ-ХУП вв., где царским правительством было запрещено свободное перемещение и проживание иностранцев с Запада, так как оно опасалось, что они могут посеять недовольство среди дворян, представив им картину свободы и процветания в других странах и побудив их тем самым к мятежу или бегству. Те же условия и тот же менталитет, считает Улам, сложились в России между 1946 и 1953 годами. Даже в период чисток 1934-39 годов, полагает он, не предпринималось таких отчаянных попыток изолировать российскую жизнь от любых западных влияний и контактов с Западом. Как и его западным коллегам, режиму приходилось распутывать последствия своей собственной пропаганды военного времени: американцы и британцы становились потенциальными противниками; любая информация, сообщенная иностранцу, становилась разглашением государственной тайны. Набирала силу кампания против «космополитизма», который заключался в любой
48
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 4, 2016
попытке признания какого-либо достижения иностранцев или их вклада в русскую национальную культуру; в попытке не допустить в огромную страну никакого иностранного влияния; набирали силу шовинизм и обскурантизм в сфере культуры, ксенофобия и антисемитизм, ставший в последние годы жизни Сталина государственной политикой.
«Вскоре после величайшей победы в истории России и ее становления как одной из двух мировых супердержав, режим, казалось, был охвачен паникой не перед иностранным вторжением, а перед тем влиянием, которое несколько писателей, ученых и музыкантов могли оказать на сплоченность и целеустремленность советского народа» [7, с. 402]. Трудно представить себе, пишет Улам, как подобная внутренняя политика могла бы сочетаться с хотя бы относительным дружелюбием по отношению к Западу и участием в таких предприятиях, как план Маршалла, и других формах международного сотрудничества.
Таким образом, заключает Улам, эти внутренние судороги, эта необходимость напрячь все силы и ресурсы для того, чтобы восстановить экономику России, позволяют с уверенностью предположить, что решающим фактором в изменении генеральной линии советской внешней политики после войны была внутренняя ситуация в стране. (В этой части воззрения А. Улама перекликаются с воззрениями арэна и арэна.) Подтверждение того факта, что политика СССР в отношении Запада не была продиктована какими-либо страхами перед его агрессивными намерениями, Улам видит в темпах советской демобилизации, опираясь при этом на цифры, приведенные Н.С. Хрущевым на сессии Верховного Совета СССР в январе 1960 г. Хрущев сообщил, что накануне войны с Германией Советские вооруженные силы насчитывали 4 207 000 человек, к моменту окончания войны -11 365 000 человек, а к 1948 г. в результате демобилизации, начавшейся после войны, советские вооруженные силы сократились до 2 874 000 военнослужащих. Такое положение вещей, отмечает Улам, вряд ли позволяет предположить какой-либо страх перед неминуемым нападением или «атомным шантажом».
Цифры, приведенные Хрущевым, дают ясное представление о советской оценке ситуации, сложившейся в мире после окончания Второй мировой войны и перед началом холодной войны. Легенда об огромных советских армиях, готовившихся маршировать к Ла-Маншу, по-прежнему существует в среде западных историков, как среди тех, кто считает, что такой шаг предполагался в ответ на ожидаемое атомное нападение на СССР, так и среди тех, кто наделяет Советский Союз намерением завоевать остальную часть Европы. Однако показатели демобилизации, как считает Улам, свидетельствуют о другом: численность со-
ветских вооруженных сил возросла по сравнению с серединой 1930-х гг., но теперь их цель состояла в выполнении полицейских функций на огромных площадях Восточной Европы. Кроме того, заявляет автор, предположение, что Советский Союз между 1945 и 1950 годами желал или готовился к большой войне, просто противоречит здравому смыслу: в стране была запущена развернутая программа восстановления экономики. Таким же фантастическим кажется предположение о том, что Великобритания и Америка готовились к антисоветскому крестовому походу или превентивной войне. СССР, делает вывод Улам, был озабочен в первую очередь расширением своей сферы власти и влияния и стремился не навлечь при этом на себя риск войны.
А. Улам отмечает еще один важный момент во взаимоотношениях между СССР и Западом, который также привел к отсутствию взаимопонимания, к взаимной подозрительности и стал еще одной причиной холодной войны - разницу в подходах к послевоенной расстановке сил. После окончания Второй мировой войны СССР остался единственной великой державой в Европе. Ни Великобритания, ни тем более Франция не могли составить ему конкуренции. Огромные внутренние проблемы СССР были скрыты от остального мира, и он представлялся настоящим колоссом. Он, несомненно, стал одной из двух супердержав в мире. Следствием этого факта стала решимость его лидеров воспользоваться всеми возможными преимуществами такого положения, вне зависимости от каких-либо идеологических соображений.
Это простое, «националистическое», по определению Улама, кредо было выражено Молотовым в его речи перед избирателями 6 февраля 1946 г.: «Советский Союз в настоящее время является одной из могущественнейших стран мира. Ни одна из серьезных проблем международных отношений не может быть решена без участия СССР» [7, с. 405]. Но претворяться в жизнь эти воззрения начали еще раньше - на конференции министров иностранных дел по подготовке мирных договоров с Италией и второстепенными державами Оси в Лондоне в сентябре 1945 г., где Молотов заявил, что СССР должен занимать то место в мире, которого он заслуживает, а следовательно, должен иметь базы своего торгового флота в Средиземном море. Незадолго до этого СССР получил в свое распоряжение базы в Дайрене и Порт-Артуре на Дальнем Востоке; значит, заявил Молотов, «следуя своей любопытной логике», у СССР должны быть базы и в Средиземноморье. Таким образом, пишет Улам, советская экспансия в одном регионе трактовалась как повод для приобретения баз и территорий в другом. Логика была следующей: Британская империя имела базы по всему миру, следовательно, СССР как великая держава имел те же прерогати-
вы. Каждая сделанная Западом уступка рассматривалась как повод для новой, что проявилось в столкновении Молотова с госсекретарем США Бирнсом по поводу Румынии и Болгарии. Бирнс высказал обеспокоенность по поводу изгнания из правительств этих стран и преследования оппозиционеров-некоммунистов. Ответ состоял в том, что поскольку уж англичане и американцы признали сферой влияния СССР союзную страну - Польшу, почему же они теперь «дают задний ход» в случае с Болгарией и Румынией?
Аналогичной причиной отсутствия взаимопонимания, пишет Улам, была непонятная для американцев убежденность СССР в том, что международные вопросы должны решаться путем торга между великими державами при игнорировании интересов малых государств и тех государств, которые не принимали решающего участия в победе над странами Оси; американская позиция, основанная на идеализме и законности с упором на права малых государств была, в свою очередь, непонятна для советских лидеров и рождала их подозрительность; госсекретарь Бирнс заявил, что желание американцев построить систему коллективной безопасности натолкнулось на желание Советов поделить мир на две сферы влияния [7, с. 407].
Таким образом, при сходстве основных воззрений американских авторов-традиционалистов
на мотивацию внешнеполитической деятельности СССР в первые годы после Второй мировой войны и причины начала холодной войны необходимо отметить более всесторонний подход к вопросу со стороны видного американского историка, много лет являвшегося директором Русского исследовательского центра Гарвардского университета А. Улама, который стремится охватить и проанализировать в своем исследовании как собственно истоки послевоенного противостояния двух систем, так и взгляды американских историков на эту проблему.
Библиографический список
1. Barry D., Barner-Barry C. Contemporary Soviet Politics: an Introduction. - Prentice Hall, 1979. - 398 p.
2. Dziewanowski M.A. History of Soviet Russia. -Prentice Hall, 1979. - 414 p.
3. Kulski W. Peaceful Coexistence. An Analysis of Soviet Foreign Policy. - Chicago, 1959. - 236 p.
4. Mackenzie D., Curran M. A History of the Soviet Union. - Belmont, 1977. - 689 p.
5. Rubinstein A. Soviet Foreign Policy since World War II: imperial and global. - Boston, 1981. - 291 p.
6. Schwartz H. The Red Phoenix. Russia since World War II. - N. Y., 1961. - 232 p.
7. Ulam A. Expansion and Coexistence. The History of Soviet Foreign Policy 1917-73. - N. Y., 1973. - 797 p.
50
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова ¿j- № 4, 2016
