CC BY
190
А.Л. Котенко, О. В. Мартынюк, А. И. Миллер
«МАЛОРОСС»: ЭВОЛЮЦИЯ ПОНЯТИЯ ДО ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ*
Понятие «малоросс» использовалось для самоидентификации определенной группы, а также ее идентификации извне, т.е. в великорусской, украинской и польской среде (польский дискурс остался за рамками статьи).
Семантическое поле понятия «малоросс» сложилось задолго до XIX в. В письменных источниках население древней Руси называлось «русь» или «русины». До середины XVI в. в Польском королевстве и Великом княжестве Литовском «русинами» называли местное население бывшей Руси. Затем появились также новые формы: лат. КиШеша/ЯиШепш (Рутения/рутены) и Кохо1ата / Кохо1апш (Роксолания/роксоланы), а также эллинизированные «Россия» (Я^а) и «народ российский». Еще один неологизм из греческого - Малая Росия - с XIV в. употреблялся для обозначения польской части Киевской митрополии, а после 1648 г. - территории казацкой Гетманщины. Местным духовенством он поначалу использовался лишь в переписке с Московией; во внутреннем обиходе местная элита для обозначения территорий бывшей Руси (без Московии) отдавала предпочтение термину «Россия».
В самом Московском государстве жителей православных земель Речи Посполитой звали «литовцами» или «черкасами» и
* Котенко А.Л., Мартынюк О.В., Миллер А.И. «Малоросс»: Эволюция понятия до Первой мировой войны // НЛО. - М., 2011. - № 108. - С. 9-27. (Реферируется электронная версия статьи). - Режим доступа: Шр://та§а7те8.гш8.ги/п1о/2011/108 80
поначалу воспринимали откровенно враждебно, особенно после участия «черкасов» в Смуте. Термин «хохол» появляется в русских текстах начала XVII в. как характерная черта облика поляка -представителя «чужой» веры и «чужого» народа, признаком чего и служат украшающие их «бесовские» хохлы.
Вместе с тем уже с Х^Х"^ вв. в документах Великого княжества Литовского пограничные со степью земли называются «украинами», а их население - «украинниками» или «людьми ук-раинными». После Люблинской унии 1569 г. это название закрепилось как самоназвание жителей Киевского воеводства, а после казацких войн середины XVII в. - также Черниговского и Брац-лавского воеводств. По мере отказа казацкой элиты от восприятия Речи Посполитой как своего отечества топоним «Украина» начинает использоваться как название казацкого государства, а также как синоним бывшей Руси.
В 1674 г. публикуется подготовленный в среде киевского духовенства «Синопсис», в котором Киевская и Московская Русь представлены как земли, связанные общностью религии, истории и династическими узами.
После Полтавской битвы (1709) светская и церковная элиты Гетманщины меняют свою политическую ориентацию. В сочинениях выходца из Киева Феофана Прокоповича, написанных «киевской» лексикой XVII в., под Полтавой сражаются уже не мало-или великороссияне, но российское воинство, россияне. Таким образом, имперская Россия становилась отечеством всех подданных царя, а Малороссия низводилась до уровня «малой родины».
Тем не менее в начале XVIII в. еще продолжалось терминологическое шатание. В «Письмах и бумагах Петра Великого» в качестве синонимов выступают и «черкасы», и «малороссийского края люди», и жители «Малой России», и «малороссийский народ». Единство велико- и малороссийского народов не воспринималось как этническое. Поэтому, в частности, Мазепа изображался как предатель не только своей веры и своего государя - гаранта старых прав и вольностей Малороссии, но также своей родины и своего малороссийского народа.
В XVIII в. в русский язык постепенно проникают термины «малороссияне», «малороссийцы», «малороссиянцы», «малорос-
сы», однако не в этническом, а в географическом значении - как уроженцев Малороссии (Украины).
Утверждения казацких летописей начала XVIII в. о том, что Великороссия и Малороссия - разные земли, населенные разными народами, а потому претендующими на все свои «старинные» права и свободы, нашли продолжение во второй половине XVIII в. у представителей казацкой элиты, все более сливавшейся с элитой имперской. В то же время постепенно прививалась и концепция Прокоповича.
Большинство элиты бывшей Гетманщины оставалось, по-видимому, верной взглядам автора «Истории Русов» - анонимного трактата начала XIX в. Автор «Истории...», в продолжение традиции казацких летописей начала XVIII в., различал два народа, имеющих разное происхождение («русы», «руснаки», «роксоланы», «россы», в отличие от «московитов», «мосхов») и населяющих разные территории. Подчеркивался «отечественный» статус Малороссии для ее народа - «руссов», хотя вопрос об отделении от империи не ставился.
В имперской культуре 1790-1850-х годов вполне сочетались малорусский патриотизм и культурная лояльность империи. В глазах представителей русского образованного общества Малороссия была преимущественно нецивилизованным руссоистским миром (Юг, «наша Италия», в некоторых версиях - Швейцария или Шотландия). Историческое прошлое Малороссии трактовалось в категориях общерусского патриотизма. Несколько особняком стояли воззрения Николая Полевого. Полевой подчеркивал, что «они» - «не мы»: хотя «доныне малороссияне только исповедуют греческую веру, говорят особенным диалектом русского языка и принадлежат к политическому составу России, но по народности вовсе не русские».
В первой трети XIX в. наиболее радикальной попыткой изменить значение понятия «малоросс» была «Русская правда» П.И. Пестеля, принятая на Киевском съезде Южного общества (1823) в качестве программы Общества. «Племя славянское, коренной народ русской составляющее», Пестель разделял на пять частей: собственно россияне; «малороссияне» (Черниговская и Полтавская губернии); «украинцы» (Харьковская и Курская гу-
бернии); 4) «русснаки» (Киевская, Подольская и Волынская губернии); «белорусцы» (Витебская и Могилевская губернии). Однако «никакого истинного различия» между ними не существует: «Язык везде один и тот же: различны одни только наречия»; «вера одна и та же, православная»; «те же сословия с теми же правами существуют». Поэтому «малые оттенки» должны быть «слиты в одну общую форму». Таким образом, Пестель выдвигал программу полной ассимиляции малорусов и белорусов с великороссами. В XIX в. это был наиболее радикальный проект превращения империи в «единую и неделимую» нацию.
Власти империи отчасти разделяли эти идеи. Министр народного просвещения С. С. Уваров, сделавший «народность» частью своей знаменитой триады, покровительствовал историку Н.Г. Устрялову. Устрялов дал новое историческое обоснование включения в состав России земель бывшей Речи Посполитой, представив их русской национальной территорией, а малороссов -«русским населением». В сокрытии «русской природы» этих земель, согласно Устрялову, виновны поляки. Во второй половине XIX в. эти идеи стали догмой русского национализма.
После Польского восстания 1830 г. тексты об украинцах (малороссах) становятся своего рода аргументами против поляков. Именно в это время издаются второй сборник украинских (уже не малороссийских, как первый) песен М.А. Максимовича, 2-е и 3-е издания «Истории Малой России» Д.Н. Бантыш-Каменского, фальсификаты И.И. Срезневского «Запорожская старина», а также «История Малороссии» Н.А. Маркевича (1842-1843), сильно повлиявшая на Т.Г. Шевченко. В общий контекст эпохи вполне вписываются знаменитые слова Гоголя в письме к А. О. Смирновой от 24 декабря 1844 г.: «...какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, - явный знак, что они должны пополнить одна другую».
Баталии по поводу статуса малорусского языка (или наречия) не утихали вплоть до начала ХХ в. В 1904 г. комиссия, рабо-
тавшая под эгидой Академии наук, признала украинский самостоятельным языком.
«Понятийная война» захватила и Галицию. Здесь главным самоназванием вплоть до Первой мировой войны оставался этноним «Русь», но интерпретировали его по-разному. За малозаметными различиями в написании прилагательного: «русский» (или же «галицко-руский») - «русский» - «руський» стояли существенные расхождения галицийских «старорусинов», «русофилов» и «украинофилов». Термин «гшЫ» (в территориальном или традиционно-этническом, но не национальном значении) в середине XIX в. использовала для самообозначения также полонизированная часть образованных галицийских русинов.
В 60-е годы XIX в. для самообозначения стали все чаще использоваться названия «Малая Русь», «малорусский», «малороссийский». Деятели украинофильского направления сначала повсеместно использовали термин «малоруський народ», ставя знак равенства между понятиями «Русь» и «Малая Русь», а затем и «Украина» (Русь-Украина). Но уже в начале ХХ в. термины «Малороссия» и «малороссийский» (наряду с термином «русский») утвердились как национальные самоназвания «русофилов» («моск-вофилов») и стали неприемлемыми для их оппонентов - «украи-нофилов».
Как языковой акт украинский национализм приобрел кодифицированную форму в «Словаре украинского языка» Б.Д. Гринченко (1907-1909). Здесь отсутствовали «малоросс» и «хохол», а среди «украинских» статей было также «украинство» -«свойство и деятельность украинца в национальном смысле». Понятие «украинофильства» приобретает в языке украинских деятелей отчетливые отрицательные коннотации. В русском дискурсе «украинофильство», напротив, оценивается положительно, в отличие от «украинства».
Среди украинских изданий особая роль принадлежала ежедневной газете «Рада». Главным оппонентом «Рады» был «Киевлянин», ставший главным органом созданного под патронажем П. А. Столыпина Киевского клуба русских националистов.
Украинские активисты и малороссы-антиукраинцы обращались к одному и тому же местному читателю, т. е. тому политически еще не определившемуся малороссу, хохлу, которого одни хотели сделать украинским националистом, а другие - национали-
стом русским. Неполитизированные малороссы для украинских активистов были прежде всего жертвами русификации и «несознательными украинцами», теми, кого надо было спасти для украинской нации.
В целом украинские националисты считали, что, невзирая на ряд гениальных поэтов и писателей, великорусская культура бедна и груба. В этом смысле украинский дискурс разделял западное видение русских как полудикого азиатского народа, не готового к демократическому преобразованию государства и признанию прав национальных меньшинств. Этот взгляд распространялся не только на русских националистов-монархистов, но и на союзников украинских националистов из партии кадетов. Великоросс представал колонизатором, а центральные российские губернии - как метрополия, выкачивавшая из Малороссии средства.
Для киевских русских националистов, которые сами идентифицировали себя как малороссов, слово «малоросс» «звучит гордо». Они соревновались с украинскими националистами за культурное наследие Малороссии, стараясь утвердить малороссийскую принадлежность многих ключевых фигур, включая Шевченко. Статус Шевченко, впрочем, снижался от «гения» к «талантливому поэту», его роль как «отца нации» отрицалась. При этом деятели Клуба русских националистов не принимали привычного стереотипа малоросса и жаловались на великороссов за упрощенное понимание ситуации в Юго-Западном крае.
В русском дискурсе начала ХХ в. о польских влияниях говорилось уже редко, а русскость «малоросса» изображалась как естественное состояние. Теперь эту русскость приходилось защищать от влияния не польской, а украинской пропаганды. «Малороссийская русскость» претендовала быть более основательной и прочной, чем великорусская, столь податливая к революционным идеям.
В ходе Первой мировой войны и революционных лет политически активные носители малорусской идентичности оказались одной из наиболее пострадавших групп. В СССР периода «корени-зации» 1920-х годов понятие «малоросс» утратило легитимность. Как инструмент самоидентификации оно продолжало существовать лишь в среде межвоенной эмиграции. Там же продолжились и баталии вокруг этого понятия.
К. В. Душенко
