CC BY
179
УДК 821.161.1.09"19"
Федотова Анна Александровна
кандидат филологических наук Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского
А.И. ГЕРЦЕН И РУССКАЯ ПУБЛИЦИСТИКА 1860-Х ГОДОВ*
Статья посвящена анализу переломного этапа в восприятии поздней деятельности А.И. Герцена русским обществом. В ней рассматривается острая полемика, развернувшаяся между лондонским публицистом, изданиями М.Н. Каткова («Современная летопись», «Русский вестник») и газетой П.С. Усова «Северная пчела». Свободный от идеологических клише анализ ключевых статей, написанных в ходе полемики («Письмо гг. Каткову и Леонтьеву», «Молодая и старая Россия», «Журналисты и террористы» А.И. Герцена, «Наши заграничные réfugiés», «Заметка для издателя «Колокола»» М.Н. Каткова, передовицы «Северной пчелы», которые сегодня убедительно атрибутируются как принадлежащие перу Н.С. Лескова), позволяет выявить важные различия в позициях представителей «консервативных» органов отечественной печати и сделать выводы об авторских стратегиях создания публицистических высказываний. Особенно актуальными в этой связи являются наблюдения над статьями Лескова, своеобразие ранней публицистики которого до сих пор остается малоизученным явлением русской литературы.
Ключевые слова: А.И. Герцен, М.Н. Катков, Н.С. Лесков, «Колокол», «Русский вестник», «Северная пчела», полемика.
Как точно отмечал В.А. Туниманов, «влияние слова А.И. Герцена на развитие русской общественной и литературной мысли XIX века (и начала XX) было исключительно велико и многообразно» [13, с. 100]. Апогея популярность Герцена достигла на рубеже 1850-1860-х гг., когда тиражи «Колокола» достигали 4500-5000 экземпляров. О популярности издания сохранилось показательное свидетельство В.П. Мещерского: «...в военно-учебных заведениях, высших того времени, Герцена брошюры читались, сваливаясь с неба, и я помню, при встречах с юнкерами-сверстниками, разговор о том, что у них классы делятся на герценистов и антигерце-нистов» [12, с. 69].
«Мода» на Герцена, по его собственной ироничной характеристике в «Былом и думах», достаточно скоро сменилась расхождениями и полемикой. Парадоксально, но факт, что один из первых неблаговидных отзывов о Герцене в русской печати принадлежит Н.Г. Чернышевскому. В статье «Материалы для биографии Н.А. Добролюбова», напечатанной в январском номере «Современника» за 1862 год, Чернышевский дополняет публикуемые им письма Добролюбова к родным жестким выпадом против недоброжелателей критика: «Теперь, милостивые государи, называвшие нашего друга человеком без души и сердца, - теперь честь имею обратиться квам и <...> имею честь назвать вас тупоумными глупцами. Вызываю вас явиться, дрянные пошляки, - поддерживайте же ваше прежнее мнение, вызываю вас» [14, с. 35]. В объектах нелестного отзыва Чернышевского современники узнали И.С. Тургенева и Герцена, о чем и сам критик позже свидетельствовал в своих показаниях на следствии.
Однако официальной датой в полемике вокруг Герцена стала весна 1862 года, когда в русской пе-
чати после долгих лет молчания имя знаменитого изгнанника было произнесено вслух. Оно было упомянуто в апрельской статье газеты М.Н. Каткова «Современная летопись» в обозрении «Что делается в Москве»: «Что же такое читает теперь Москва? Еще не так давно я ответил бы: Не спрашивайте так громко... Москва читает теперь то, что читают украдкой, - это не для всех. Но это недавнее время прошло, и теперь я отвечу во всеуслышание: Москва читает письмо г. Герцена, известного русского réfugié» [4, с. 305]. Вслед за этим «Вятские губернские ведомости» опубликовали «Речь, сказанную при открытии Вятской публичной библиотеки А. Герценом 6 декабря 1837 года».
По воспоминаниям В.А. Цеэ, назначенного весной 1862 года председателем Санкт-Петербургского цензурного комитета, это внезапное появление имени Герцена в русской прессе было инспирировано им совместно с А.В. Головниным, бывшим в то время министром народного просвещения. При первом докладе Головнину Цеэ изложил ему свое мнение по вопросу Герцена: «Я полагал весьма полезным разрешить нашей печати возражать на статьи «Колокола» и при этом выразил надежду, что наша печать сумеет изобличить те крайние увлечения, которыми, несмотря на замечательный ум и способность Герцена, изобиловала его газета» [15, с. 274]. В воспоминаниях Цеэ точно обозначены основные силы, которые приняли участие в полемике с Герценом - ими стали издания Каткова «Современная летопись» и «Русский вестник», а также «Северная пчела». Всего в «Северной пчеле» было опубликовано 5 передовиц, посвященных «вопросу о Герцене» - все они сегодня убедительно атрибутированы И.П. Видуэцкой как принадлежащие перу Н.С. Лескова [4]; [5]. В конце 1861 года начинающий публицист - а с даты выхо-
* Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда в рамках научно-исследовательского проекта «Поздний Н.С. Лесков: научная подготовка к изданию художественных и публицистических произведений 1890-х годов» (грант № 15-04-00192).
© Федотова A.A.. 2017 Вестник КГУ .J № 1. 2017
да его первого очерка не прошло и двух лет - переезжает в Петербург и попадает в самый центр горячей журнальной и газетной полемики.
Непосредственным поводом к написанию передовиц «Северной пчелы», посвященных деятельности Герцена, стала знаменитая полемика, разразившаяся между лондонским публицистом и Катковым. Передовицы Лескова - «"Колокол" и "Русский вестник"» (07.08.62, №212) и «"О заметке "Русского вестника" и о характере действий г. Герцена"» (08.08.62, №213) - связаны с перепечаткой «Северной пчелой» наделавшей много шума статьи Каткова «Заметка для издателя "Колокола"» (Русский вестник. 1862. Т. 39. Июнь), которая, в свою очередь, стала продолжением заметки «Наши заграничные réfugiés» (Современная летопись. 1862. 6 июня).
Статьи Каткова отличаются резкой критикой деятельности Герцена. Небольшая заметка «Наши заграничные réfugiés» проводит прямые параллели между заявлениями издателя «Колокола» и майскими пожарами в Петербурге. По мнению Каткова, главная причина популярности в России Герцена -недостаточное развитие общества, науки и человеческой личности, которые делают возможным «тот факт, что несколько господ, которым нечего делать, несколько человек, неспособных контролировать свои собственные мысли, считают себя вправе распоряжаться судьбами народа с тысячелетнею историей (бедный тысячелетний народ, за что суждено тебе такое унижение?), предписывая законы его неучащейся молодежи и его недоученным передовым людям» [8, с. 489-490]. Несмотря на острую критику личности Герцена, его имени Катков пока не называет, ограничиваясь перифразом, вынесенным в заглавие заметки. Ироничная формула «наши réfugiés», которую Катков нашел ранее в статье «Что делается в Москве», дополняется определением «заграничные». Этот плеоназм напрямую связан с важной линией критики Катковым Герцена - указанием на его оторванность от российского общества.
Ответ Герцена на заметку Каткова - «Письмо гг. Каткову и Леонтьеву» - был опубликован в «Колоколе» 10 июня. Герцен не отказывает себе в удовольствии с иронией отозваться о найденной для него Катковым характеристике («я должен признаться, что я до сих пор думал, что все réfugiés и эмигранты - более или менее заграничные» [6, с. 212]) и заканчивает открытое письмо свойственным для возвышенного и эмоционального стиля его публицистики сравнением себя с Прудоном: «Может, вы слыхали, как в 1849 году в народном собрании в Париже Прудон, задетый таким же образом Тьером, сказал ему спокойно, стоя на трибуне, превратившейся на ту минуту в страшный суд: "Говорите о финансах, но не говорите о нравственности, я могу это принять за личность, и тогда я не кар-
тель вам пошлю, а предложу вам другой бой: здесь, с этой трибуны, я расскажу всю мою жизнь, факт за фактом, каждый может мне напомнить, если я что-нибудь пропущу или забуду. И потом пусть расскажет мой противник свою жизнь"» [6, с. 213].
Открытое письмо Герцена и вызвало появление катковской «Заметки для издателя "Колокола"». Отвечая на «письмо», Катков привлекает текст еще одной известной публикации Герцена - «Молодая и старая Россия» (15 июля 1862). Эта статья, как явствует из ее названия, посвящена прокламации «Молодая Россия», распространение которой предшествовало петербургским пожарам. В тексте прокламации, призывавшей к «кровавой революции» [9, с. 511], «уничтожению брака» [9, с. 516] и провозглашению «социальной и демократической республики Русской» [9, с. 518], отдельное внимание было уделено определению взгляда революционно настроенной молодежи на деятельность Герцена. Главным пунктом размежевания признавался недостаточный радикализм последнего: «С 1849 г. у Герцена начинается реакция: испуганный неудачною революциею 1848 года, он теряет всякую веру в насильственные перевороты <.. .> его отвращение от кровавых действий, от крайних мер, которыми одними можно только что-нибудь сделать, - окончательно уронили журнал в глазах республиканской партии» [9, с. 512-513].
Герцен видит необходимость прокомментировать наиболее резкие высказывания авторов прокламации: «революция кровавая и неумолимая» [6, с. 512], «мы не страшимся ее хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы» [6, с. 514], «как очистительная жертва сложит головы весь дом Романовых! Больше же ссылок, больше казней! - раздражайте, усиливайте негодование общественного мнения» [6, с. 516]. Для этого публицист подвергает интерпретации неоднократно повторяющийся в статье образ крови: «Жаль, что молодые люди выдали эту прокламацию, но винить их мы не станем. Ну что упрекать молодости ее молодость, сама пройдет, как поживут <...> Горячая кровь, iltroppogюvamГ Ьо11оге <...> святое нетерпение, две-три неудачи -и страшные слова крови и страшные угрозы срываются с языка. Крови от них ни капли не пролилось, а если прольется, то это будет их кровь - юношей-фанатиков» [6, с. 202]. Эмоциональный тон статьи задает подчеркнуто мягкая и дружественная реплика Герцена, которой он отвечает на достаточно резкую критику своей личности и деятельности в прокламации: «Вы нас считаете отсталыми, мы не сердимся за это, и если отстали от вас в мнениях, то не отстали сердцем - а сердце дает такт» [6, с. 203].
Статья Герцена полна христианской образности, которая используется автором для характеристики молодых революционеров: «Наши жертвы искупления, как Михайлов, как Обручев, должны
вынести двойное мученичество» [6, с. 203], «народ нам не верит и готов побить камнями тех, которые за него отдают жизнь» [6, с. 203]), «Разве шляхет-ная Магдалина своим собственным сердцем дошла до раскаяния?» [6, с. 203]. Сопоставление радикальной молодежи с христианскими мучениками, в целом свойственной революционной стилистике, подчеркивает возвышенную и приподнятую интонацию пламенного заявления Герцена.
Вступая в полемику с Герценом? Катков излагает сущность принципиальной позиции авторов прокламации, которая в статье лондонского публициста отодвинута на второй план: «Публике отчасти известно из газет содержание этого безобразного изделия наших революционеров. Здесь требуется ни более ни менее как признать несуществующим Бога, затем уничтожить брак и семейство, уничтожить право собственности, <...> достигнуть всего этого путем самого обильного кровопускания, какого еще нигде не бывало, и забрать крепко власть в свои руки» [8, с. 503]. Это лаконичное обобщение необходимо Каткову для того, чтобы продемонстрировать наиболее уязвимые, с его точки зрения, стороны статьи Герцена, в которых лондонский публицист дает свою оценку прокламации.
Основным объектом критики Каткова становится не содержание статьи Герцена - впрочем, по сравнению с прокламацией «Молодая Россия» оно вполне умеренно - а ее стилистика. Прежде всего, Катков жестко характеризует интонацию дружеского обращения, выбранную Герценом для разговора с молодыми революционерами: «Обо всех говорит он с негодованием, со злобною иронией; к ним одним обращается он со словом нежности, с чувствительным дрожанием в голосе» [8, с. 504]. Кроме того, Катков саркастически отзывается о эмоциональной и возвышенной патетике, свойственной статье: «А чтоб им было веселее и чтоб они не одумались, он перебирает все натянутые струны в их душе, он шевелит в них всю эту массу темных чувствований, которые мутят их головы, он поет им о «тоске ожидания.», он поет им о «святом нетерпении» [8, с. 505]. Наконец, Катков тонко подмечает, что возвышенный характер статьи Герцена связан с использованием им библейской фразеологии, и жестко подчеркивает: «Фразер иначе не говорит теперь, как библейским языком» [8, с. 504], «он отслужит по них панихиду; шутовской папа, он совершит торжественную канонизацию этих японских мучеников» [8 с. 505], «он поет молебен жертвам, уже пострадавшим за подметные листы» [8, с. 505].
Катков утверждает двусмысленность избранной Герценом роли «пророка», основываясь на объективном факте жизни Герцена за границей: «Ему ничего, - пусть прольется кровь этих «юношей-фанатиков»! Он в стороне - пусть она прольется» [8,
с. 505], «и если б еще был он на месте, с ними, с этими «юношами-фанатиками» <.> нет, он поет им из-за моря» [8, с. 505]. Подбирая подходящие для Герцена определения, Катков перестает стесняться в выборе выражений: «наш фразеолог» [8, с. 501], «наш артист» [8, с. 500], «болтун» [8, с. 503], «бездушный фразер» [8, с. 505] и заканчивает статью эффектным ответом на обращение в открытом письме к нему Герцена: «Издатели «Колокола» спрашивают нас, какие они люди. Мы сказали. Честными ни в каком случае назвать их нельзя. От бесчестия им одна отговорка - помешательство» [8, с. 512].
Если стиль статей Герцена послужил главным предметом критики Каткова, то стиль заметки Каткова стал основанием для того, чтобы Герцен прекратил с ним полемику. Своеобразным ответом на высказывания Каткова стала заметка «По поводу крепких слов г. Каткова и слабостей генерала Потапова», опубликованная в «Колоколе» 22 августа 1862 г., в которой Каткову отводится лишь одна финальная фраза: «Теперь разрешили убедителям III отделения ругать "нарушителей общественного порядка". Ну вот они и довели Каткова до статьи, в которую он упал, как в помойную яму! Как бы он не захлебнулся в ней по примеру генерал-адъютанта и бывшего спб. обер-полицмейстера Кокошкина» [6, с. 234]. Намекая на слухи об обстоятельствах гибели обер-полицмейстера С.А. Кокошкина, который при обследовании выгребных ям якобы провалился в одну из них, Герцен в свойственной ему тонкой иронической манере наносит сразу два выпада против Каткова: он демонстрирует и недопустимость тона издателя «Русского вестника», и намекает на его возможную связь с III отделением.
Статья Каткова была перепечатана «Северной пчелой» 7 августа 1862 г. Предваряет публикацию небольшая заметка Лескова. Ее название - «"Колокол" и "Русский вестник"» - показательно. Автор заметки старается быть предельно объективным и выступает как своеобразный арбитр в развернувшейся горячей полемике. Задачи газетной передовицы мало соответствуют подобной роли, поэтому Лесков организует свою заметку достаточно необычно - он напоминает читателям об основных вехах восприятия образа Герцена в отечественной печати. Связь между значимыми эпизодами этого пути временная: «С того времени, как Герцен, уехав за Границу, остался в Лондоне и объявлен в своем отечестве изгнанником, русские типографские станки не печатали ни его имени, ни его произведений. Гласно имя его произнесено в первый раз только в 1862 году. Только в 1862 году «Современник» отнесся к нему с некоторыми намеками: «В нашей газете была потом напечатана речь, сказанная Герценом в Вятке» <...> После того Герцена еще более раздражила небольшая заметка
«Русского вестника» [11, с. 666-667]. Лесков выстраивает своеобразную хронику событий, благодаря чему в заметке появляется сюжетное начало. Насыщенность заметки фактической информацией и сведение к минимуму оценочных языковых конструкций создает эффект предельно объективного повествования, которое подчеркивается лаконичными и емкими характеристиками: «речь, сказанная Герценом в Вятке, - это речь умная, спокойная и честная» [11, с. 666], «заметка «Русского вестника» была горяча, немного желчна, но правдива» [11, с. 667].
Собственно к разбору позиций Герцена и Каткова Лесков приступает в следующей своей статье, посвященной этой полемике - «О заметке "Русского вестника" и о характере действия г. Герцена», вышедшей в «Северной пчеле» на следующий день. По сути дела, эта небольшая передовица является единственным текстом Лескова, в котором он предельно прямо и точно формулирует свое расхождение с позицией Герцена. Впрочем, сохраняя стремление быть объективным, писатель начинает статью с критики заметки Каткова. Главным предметом критики закономерно выступает ее тон: «Мы находим, что в заметке "Вестника" есть много верного и правдивого, но не можем без сожаления вспомнить о тех неприятных выражениях, которые рассыпаны по ней довольно щедрою рукою» [11, с. 669]. В этом замечании «Северная пчела» не была одинокой, о неподобающем тоне статей Каткова писали и М.П. Погодин, И.С. Тургенев, И.С. Аксаков [3, с. 176-181].
Следующий вывод Лескова более парадоксален: публицист утверждает, что Катков «увлекся даже до того, <...> что впал в весьма сильную ошибку. Он признал за г. Герценом такое значение, какого последний, по нашим понятиям, никогда в России не имел, да и никогда иметь не будет» [11, с. 669]. Этот тезис и становится в передовице Лескова поводом для разоблачения Герцена. Отправной пункт для критики Лескова тот же, что и у Каткова - утверждение о жизни Герцена вне русского общества, что подчеркивается цитированием писателя заметки «Русского вестника»: «нам нужно <...> опровержение его идей, которые он проводил и проводит, «сидя за плечами лондонского полисмена»» [11, с. 669]; «Наш "генерал от революции", как называет его "Русский вестник", давно оставил свое отечество» [11, с. 670]. Между тем, если для Каткова этот факт является поводом для обвинения Герцена в занятии двусмысленной позиции, то в статье Лескова он становится, скорее, основанием для оправдания лондонского публициста. По мысли Лескова, не сама по себе жизнь Герцена за границей заслуживает осуждения, но ее следствие - оторванность от современных реалий русского общества и, прежде всего, непонимание особенностей мировоззрения крестьянства.
Как известно, соотношение теории и практики, отвлеченной идеи и реальной жизни - это весьма близкий Лескову критерий, который он неоднократно применял к разного рода учениям, от нигилизма 60-х до народничества 70-х и толстовства 80-х годов. Писатель, который сразу же заявил о себе в литературе как о «изучавшем народ не по разговорам с петербургскими извозчиками» [10, с. 206], и теорию Герцена разбирает именно с этой позиции. Выводы Лескова, естественно, неутешительны: «г. Герцен не человек дела» [11, с. 670], «г. Герцен <...> берется устраивать нам такое положение, которого мы вовсе не хотим, к которому вся Русь не имеет никакого расположения и которому она станет противодействовать вся, от мала до велика, от мужика, сеющего гречу, до людей, ценою тяжких трудов и лишений сколотивших какой-нибудь грош для себя и малых детей» [11, с. 670], «народ хлопочет об устройстве своего быта и больше занят тем, чтобы покрыть ветхие кровли своих изб, чем вопросами, которые близки сердцу Герцена» [11, с. 671]. Утверждая ограниченность и субъективность взгляда Герцена, Лесков иронично противопоставляет «всероссийской общине» [11, с. 670] и «социалистическим казармам» [11, с. 670] - отвлеченным идеалам лондонского публициста - подчеркнуто приземленные, бытовые детали из русской жизни.
Тезису о том, что причина ограниченности взгляда Герцена - его оторванность от русской жизни - Лесков находит новые доказательства в заметке «Об отношении "Северной пчелы" к г. Герцену и его "собачкам"» (28.08.1862). Эта передовица опирается на новую статью Герцена «Журналисты и террористы», опубликованную в «Колоколе» 15 августа. Статья является продолжением заметки Герцена «Молодая и старая Россия», однако тональность высказывания лондонского публициста заметно изменяется. Название статьи - «Журналисты и террористы» - тонко обыгрывает ее основную цель, а именно - ответ Герцена на нападки на него «Русского вестника», с одной стороны, и молодых революционеров с другой. Возвышенность и эмоциональность стиля Герцена остаются теми же, но от романтизации революционной деятельности публицист обращается к прагматике: «Насильственные перевороты бывают неизбежны <.> но выкликать их в начале рабочего дня, не сделав ни одного усилия, не истощив никаких средств, останавливаться на них с предпочтением нам кажется так же молодо и незрело, как нерасчетливо и вредно пугать ими <.> Наш переворот должен начаться с сознательного возвращения к народному быту, к началам, признанным народным смыслом и вековым обычаем. Закрепляя право каждого на землю, т. е. объявляя землю тем, чем она есть - неотъемлемой стихией, мы только подтверждаем и обобщаем народное понятиеоб отношении человека к земле.
А потому оставьте революционную риторику и займитесь делом <.> соединяйтесь с народом, чтоб он забыл ваш откол; проповедуйте ему не Фейербаха, не Бабёфа, а понятную для него религию земли <.> и будьте готовы» [6, с. 702].
В передовице «Северной пчелы» Лесков цитирует финальный призыв Герцена к «молодой России»: «Тут предлагается "оставить революционную риторику и заняться делом"; "проповедовать народу не Фейербаха, не Бабефа, а понятную для него религию земли." Уступка огромная и способная еще увеличиваться по мере того, как г. Герцен будет ближе узнавать, какую "религию земли" исповедует наш народ. Г. Герцен ведь решительно не знает, что думает народ и к чему он стремится. Просим же его хоть немножко поверить нам, что народ всеми мерами стремится достигнуть со временем поземельной собственности. Десятину, две, хоть осминничек, да лишь бы своего <.> Вот его религия земли <.> Охотно верят только тому, чему приятно верить, а г. Герцену, конечно, не может быть приятно поверить, что народ желает до-навозить свой собственный кусочек «стихии» и помаленьку раскупает ее» [11, с. 702]. Субъективную и ограниченную позицию «лондонского публициста» Лесков, как и в предыдущих своих передовицах, сопоставляет с ракурсом практика и знатока народной жизни. Обращаясь к приему несобственно-прямой речи, писатель воспроизводит в передовице фразеологическую и идеологическую точку зрения крестьянина: «Десятину, две, хоть осмин-ничек, да лишь бы своего», «помаленьку раскупает ее». Характерное использование уменьшительно-ласкательных форм слов вводит в финал передовицы тонкую насмешку над умозрительными, по мнению Лескова, построениями Герцена, что особенно очевидно во фразе «народ желает донавоз-ить свой собственный кусочек "стихии"». Писатель противопоставляет подчеркнуто сниженный образ повседневного крестьянского труда возвышенному и в глубине своей романтическому пониманию Герценом земли как «стихии».
Шестидесятые годы XIX столетия закономерно считаются временем решительных перемен в жизни русского общества. В русской литературе их знаком стало прогрессирующее размежевание литературных сил по идеологическому принципу, что отразилось, прежде всего, в жанре романа (подробнее об этом см. [1]; [2]). Парадоксальность полемики вокруг деятельности Герцена определяется тем, что в критике его деятельности взгляды «пар-тизанов» (как в то время называли представителей разных партий) неожиданно сошлись.
1862 год оказался переломным для издателя «Колокола», ответившего на резкую отповедь русских авторов горькими словами о собственном одиночестве и трагедии непонимания его на родине: «Еще и еще камень - ну, этот мимо, и вот
еще <...> это не камень, что-то рыхлое, ледящее-ся, это из-за Черной Грязи. Почти все, владеющие пращою в русской журналистике, явились один за другим на высочайше разрешенный тир и побивают нас <.> По счастью, у иных рука неверна, словно дрожит от волнения, от угрызения совести, от воспоминаний; другие нарочно пускают мимо, а третьи бросаются грязью, - это очень гадко, но не больно. Потешайтесь, господа; мы только того и хотели, чтоб как-нибудь возвратиться к вам; мы возвращаемся мишенью, итак, а vospiëces, сапоптеге! (к орудиям, канониры!)» [6, с. 221]. Полемика с Катковым предвосхитила резкое охлаждение к Герцену русского общества в следующем 1863 году, когда после поддержки издателем «Колокола» польского восстания тираж газеты резко упал до 500 экземпляров.
Но еще более роковую роль полемика 62 года сыграла в жизни молодого автора «Северной пчелы» Лескова, чей только начинающийся литературный путь чуть было не подошел к концу в результате травли со стороны «прогрессивной» печати. В сознании писателя имя Герцена стало навсегда ассоциироваться с петербургскими пожарами, непозволительным легкомыслием революционных агитаторов и принесенными ей в жертву жизнями юношей-фанатиков, что отразилось не только в последующих «герценовских» очерках Лескова («Искандер и ходящие о нем толки» (1863), статьи в газете «Биржевые ведомости» (1869-1870)«Зага-дочный человек» (1870)), но и в его художественной прозе (роман «Некуда» (1864)).
Библиографический список
1. Андреева В.Г. Второе поколение русских нигилистов в восприятии Н.С. Лескова и В.Г. Авсеенко // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. - 2014. - № 5. -С. 131-134.
2. Андреева В.Г. Взбаламученное море А.Ф. Писемского и «Дым» И.С. Тургенева: типологические связи и художественные переклички // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. - 2013. - № 5. - С. 121-125.
3. Батуринский В.П. А.И. Герцен, его друзья и знакомые. Т. 1. - СПб.: Издательство Львовича, 1904. - 310 с.
4. Видуэцкая И.П. Лесков о Герцене // Проблемы изучения Герцена. - М.: Изд-во АН СССР, 1963. - С. 301-320.
5. Видуэцкая И.П. Передовые статьи по вопросам внутренней жизни России в «Северной пчеле» (1862-1863 гг.) // Лесков Н.С. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 1. - М.: Терра, 1996. - С. 787-859.
6. Герцен А.И. Собрание сочинений: в 30 т. Т. 16. - М.: Изд-во АН СССР, 1958. - 529 с.
7. Головачева О.А. Средства характеризации в публицистических статьях Н.С. Лескова об
А.И. Герцене: парадигматический и стилистический аспекты // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. - 2011. -№ 7. - С. 79-82.
8. Катков М.Н. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 1. Заслуга Пушкина: О литераторах и литературе. -СПб.: ООО «Издательство «Росток», 2010. - 834 с.
9. Лемке М. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. - СПб.: Книгоиздательство М.В. Пирожкова, 1904.- 428 с.
10. Лесков Н.С. Русское общество в Париже // Лесков Н.С. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 3. - М.: Терра, 1996. - С. 185-372.
11. Лесков Н.С. Сочинения 1862-1863 гг. // Лесков Н.С. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 2. -М.: Терра, 1998. - 992 с.
12. Мещерский В.П. Мои воспоминания. Ч. 1 (1850-1865) [текст] / В.П. Мещерский. - СПб.: Типография князя В.П. Мещерского, 1897. - 453 с.
13. Туниманов В.А. «Вольное слово» А.И. Герцена и русская литературная мысль XIX века // Русская литература. - 1987. - № 1. - С. 100-112.
14. Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений в 15 т. Т. 10. - М.: Худ. лит, 1951. - 1094 с.
15. Цеэ В.А. Воспоминания // Русская старина. - 1897. - № 11. - С. 274-277.
