CC BY
63
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 10. ЖУРНАЛИСТИКА. 2006. № 4
И.В. Толоконникова
A.A. ФЕТ И Я.П. ПОЛОНСКИЙ -
СТУДЕНТЫ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Жизнь двух русских поэтов второй половины XIX в. в их молодые годы — выдающегося поэта-лирика Афанасия Афанасьевича Фета (1820—1892) и более скромного по своему месту в истории литературы, но также талантливого и значительного поэта и прозаика Якова Петровича Полонского (1819—1898) — была связана с Московским университетом. Учились они там одновременно, оба на словесном факультете, входили в один и тот же кружок Аполлона Григорьева — тоже тогда студента Московского университета — и в студенческие годы подружились на всю жизнь.
Однако Фет проучился в университете вместо положенных четырех шесть лет (1838—1844), так как успехи его были неважные, и он пробыл в университете лишних два года. Подготовил же его к поступлению историк, профессор Московского университета М.П. Погодин, которому он был многим обязан. Это был период формирования поэтического таланта Фета, поддержанного отчасти как некоторыми университетскими профессорами, так и талантливыми творческими товарищами.
"Московский университет находился в это время в самой блестящей своей поре, — писал известный критик H.H. Страхов в составленной им биографии A.A. Фета. — В числе профессоров были Шевырев, Грановский, Крюков, Крылов, Редкин; Шевырев стал почитателем и покровителем поэта"1. "Вместо того чтобы ревностно ходить на лекции, — вспоминал позднее Фет, — я почти ежедневно писал новые стихи"2.
В студенческие годы, в 1840 г., еще при жизни М.Ю. Лермонтова, Фет издал свой первый поэтический сборник "Лирический пантеон", положивший начало его долголетней творческой деятельности. Вместе со своими товарищами — Ап. Григорьевым, Я.П. Полонским, будущим известным историком С.М. Соловьевым, юристом, правоведом К.Д. Кавелиным — Фет стал участником своеобразного кружка, который жил в основном религиозно-философскими, но также и литературно-эстетическими интереса-
1 Страхов H.H. A.A. Фет. Биографический очерк // Фет A.A. Стихотворения. Поэмы. Современники о Фете. М., 1988. С. 329.
2 Фет A.A. Ранние годы моей жизни // Фет A.A. Воспоминания. М., 1936. С. 194.
ми. Но Фет в этом кружке выделялся скептическими и резко атеистическими взглядами, чем, очевидно, стремился утвердить свою личность, ущемленную "комплексом неполноценности"3.
В студенческие годы на первых порах он особенно сблизился с Ап. Григорьевым и даже поселился в его доме в Замоскворечье, на Полянке, что можно объяснить безусловным сходством обстоятельств их социальных биографий. Григорьев «был незаконным сыном своих законно женатых родителей. Он родился от связи своего отца с дочерью крепостного кучера. Когда это стало возможным, отец Григорьева женился на ней. Сын потомственного дворянина Ал. Григорьев числился мещанином. Его это, вероятно, нимало не беспокоило, но Фету, надо думать, легче дышалось в семействе тоже "неправильном"»4. "Для Григорьева, — писал тот же исследователь, — юного идеалиста, склонного к мистицизму, Фет был демоном-искусителем, разрушавшим его веру своим сарказмом"5.
Интересно, что об этом напомнил Фету уже в 1889 г. и его другой университетский товарищ, Я.П. Полонский, который писал ему в письме от 14 августа 1889 г.: "Помнишь, как ты нашел Григорьева в церкви у всенощной, и когда тот, став на колена, простерся ниц, ты тоже простерся рядом с ним и стал говорить ему [...] что-то такое Мефистофельское, что у того и сердце сжалось и в голове замутилось..."6
Но то, что сближало Фета с Григорьевым, равно как и с Я.П. Полонским, — это страстная увлеченность поэзией. Правда, в отличие от недостаточно прилежного в учебе Фета, Григорьев неустанно посещал лекции, был очень усердным студентом, и ему прочили карьеру преуспевающего чиновника. Однако в жизни все сложилось по-другому.
В студенческие годы A.A. Фет общался и с будущим известным переводчиком И.И. Введенским, которого он впоследствии назвал "типом идеального нигилиста"7 и считал его одним из родоначальников этого "зловредного" направления. Нигилизму, как и всякому политическому радикализму, Фет ни в какой мере не сочувствовал, несмотря на то что, Фет был резко атеистически настроенным человеком. Это тем более парадоксально, что атеизм был характерен в первую очередь для нигилистов.
3 Правильнее было бы сказать: "комплексом социальной неполноценности". Известно, что A.A. Фет был приемным сыном орловского помещика Афанасия Неофитовича Шеншина, реальное же его происхождение было неясно и запутанно, отчего он страдал всю жизнь.
4 Бухштаб Б.Я. A.A. Фет: Очерк жизни и творчества. JL, 1974. С. 16—17.
5 Там же. С. 17.
6 Цит. по: Аполлон Александрович Григорьев. Материалы для биографии. Пг., 1917. С. 339.
7 Фет A.A. Воспоминания. С. 135.
Кроме того, следует сказать и о том, что в студенческие годы АЛ. Фет был постоянным посетителем литературных салонов поэтессы Каролины Павловой, поэта Федора Глинки, был знаком с Аксаковыми, А.И. Герценом, В.П. Боткиным (на сестре которого он впоследствии женился), Т.Н. Грановским и многими другими. Круг его знакомых в молодости был очень широк. И все это в значительной мере благодаря своей aima mater.
В своих позднейших мемуарах под заглавием "Ранние годы моей жизни" А.А. Фет воспроизвел много живых эпизодов из своей университетской жизни. Вот, например, как он описывает свое окончание I курса: «С наступлением великого поста все бросились готовиться к переходным экзаменам. Принялся и я усердно за богословие Петра Матвеевича Тарновского. Достал я себе также и усыпительные лекции его брата, Ивана Матвеевича, читавшего логику. При моем несомненном знакомстве с катехизисом, мне нетрудно было подготовиться из догматического богословия, и я отвечал на четыре; но если бы меня спросили по истории церкви, то я бы не ответил даже на единицу. После счастливого экзамена по богословию я в присутствии профессора латинской словесности [П.Д.] Крюкова, читавшего начиная со второго курса, экзаменовался из логики и, к несчастию, вынул все три билета из второй половины лекции, которой не успел прочесть. Услыхав на третьем билете мое: "И на этот я не могу ответить", он сказал: "А меня ваша четверка сильно интересует, и я желал бы, чтобы вы перешли на второй курс. Не можете ли вы чего-нибудь ответить по собственному соображению?" И когда я понес невообразимый вздор, экзаменаторы переглянулись и тем не менее поставили мне тройку. Любезные лекторы французского и немецкого языков поставили мне по пятерке, и Погодин, по старой памяти, тоже поставил четверку из русской истории. Таким образом, к великой радости, перешел на второй курс»8.
Более всего Фет страшился экзамена по греческому языку. Проучившись на втором и третьем курсах, в конце последнего он получил по этому предмету "единицу" у строгого профессора Гофмана и по этой причине остался на третьем курсе на второй год. В течение этого года он вынужден был брать уроки греческого языка и древнегреческой словесности у этого самого профессора для того, чтобы подготовиться к столь трудному для него экзамену. Но, к великому ужасу Фета, сам Гофман в силу каких-то обстоятельств не пришел на экзамен, и вместо него принимал другой профессор — П.С. Меньшиков. Правда, к счастью, экзамен прошел благополучно: Фет получил "четверку".
8 Там же. С. 146.
Однако перед окончанием всего университетского курса ему пришлось еще раз сдавать этот экзамен, и на этот раз строгий профессор Гофман поставил ему "тройку", которая только и единственно нужна была ему для окончания университета.
Столь же живо и колоритно описан Фетом экзамен по истории Средних веков у одного из известнейших профессоров Московского университета той поры — Т.Н. Грановского, с которым Фет поддерживал хорошие отношения:
«Не одаренный исторической памятью, я никогда не любил историю, в которой [...] эпохи, события и действующие лица представляли для меня мешок живых раков, которые и по тщательному подбору и ранжиру их немедля приходили в прежнее хаотическое состояние, как только я отнимал от них усталую руку.
Как ни противно было мне изучать объемистые записки о реформации, но мне пришлось читать их. Опоздав с этим занятием среди других приготовлений, я прочел тетрадь только до половины и отправился на экзамен в надежде на счастливую звезду, которая, быть может, пошлет мне билет из знакомой части лекций.
Взошел я на самый верхний этаж университета в опустевшую аудиторию, в которой на правой стороне за столом сидел Грановский, а по левую за таким же столом какой-то математический профессор, что я сознавал как-то непосредственно, так как в данную минуту мне было не до наблюдений.
Помню, что пред профессором налево, на скамьях, мелькало несколько студентов, тогда как пред Грановским было только двое, из которых один, видимо, кончал ответ, а другой вставал, чтобы ответить. Я по алфавиту был последним и, поставив портфель на лавку, не без волнения ожидал решения участи.
— Господин Фет! — наконец произнес Грановский тихим и несколько шепелявым, но ясным голосом.
Я встал и, подходя к столу, усердно поклонился ему как профессору и как человеку, которого встречал вне стен университета.
— Не угодно ли вам взять билет?
Протягиваю руку и читаю: "Крестьянская война".
"Слава Богу, — подумал я, — вопрос знакомый, но, к сожалению, только наполовину". Мое чтение лекций как раз окончилось на том месте, где крестьянская война переходит в Швейцарию, там уже мои сведения равняются нулю. "Как же выйти из беды?" — подумал я. Попробую известные мне факты убирать цветами красноречия и утомить профессора так, чтобы он на половине вопроса сказал "довольно". Но вот красноречие мое на исходе, а между тем я вижу в окно мчащийся фаэтон
Дмитрия Павловича Голохвастова и его цилиндр, подъезжающий к университетскому подъезду. Я знал, что история была любимым предметом Голохвастова и что он не пропускал случая задавать студентам исторические вопросы помимо формальных ответов по билету.
"Этого недоставало", — подумал я, — теперь или никогда нужна предприимчивость. Лучше погибнуть домашним образом, чем подвергнуться торжественному сраму. А ведь Дмитрий Павлович еще проворен, соображал я, и в настоящее время уже бежит по лестнице к нам в аудиторию.
При этой мысли я положил билет на стол и почтительно поклонился Грановскому.
— Позвольте, г. Фет, — тихо сказал он, взглянув на меня.
Я отступился на два шага от стола и снова поклонился.
— Позвольте еще... — повторил так же тихо Грановский.
Но я, отойдя уже до скамеек, еще раз сделал поклон.
Когда после третьего "Позвольте" я поклонился ему с портфелем в руках, он тем же ровным голосом прибавил: "Ну, все равно".
Стремительно подбегая к двери, я лицом к лицу встретился со входящим Голохвастовым.
Грановский поставил мне четыре»9.
Окончание университета A.A. Фет отпраздновал у своего любимого профессора С.П. Шевырева, который пригласил его отобедать, "и даже потребовав у жены полбутылки шампанского, пил мое здоровье и поздравил со вступлением в новую жизнь"10.
После университета перед Фетом возникла наиболее реальная перспектива стать чиновником или педагогом, а в чиновнической среде, равно как и в учительской, высшее образование в ту пору еще не было широко распространено. Фета это никак не привлекало и не устраивало, и он, верный дворянским традициям, твердо решил поступить на военную службу.
Свои воспоминания об университетских годах A.A. Фет писал уже на закате дней. Поэтому неудивительно, что, отличаясь к концу жизни крайне консервативными общественно-политическими взглядами и во многом предав забвению увлечения молодости, он резко протестовал против допущения в университеты в качестве студентов людей из демократических слоев общества и был глубоко убежден в том, что университетское образование — источник политического разврата и растления умов. В своей посмертно опубликованной статье под заглавием "Где первоначальный источник нашего нигилизма" Фет очень резко писал: "К
9 Цит. по: Рус. обозрение. 1893. Вып. 4. С. 548-549.
10 Там же. С. 552.
чему это неустанное накачивание на умственную вершину государственной башни всех подонков..."11.
В этом смысле его убеждения сближались со взглядами его современника, также воспитанника Московского университета А.Ф. Писемского, автора антинигилистических романов "Взбаламученное море" (1863) и "В водовороте" (1870—1871). Но если Писемскому был присущ демократизм во взглядах и литературной позиции, то Фет был настроен крайне консервативно и антидемократично во всех смыслах. Так он, совершенно доходя до курьеза, не терпел простой народ: известно, что он старался не ездить в свое имение Воробьевку в Курской губернии во время Пасхи, чтобы не христосоваться с "грязными" мужиками.
Как уже говорилось, успехи Фета в университетской науке были довольно скромные. Сам поэт невысоко оценивал роль Московского университета в своей жизни. А.П. Чехов, человек и писатель совершенно другого поколения, засвидетельствовал в своем дневнике следующий курьезный факт: "Мой сосед В.Н. Се-менкович рассказывал мне, что его дядя Фет-Шеншин, известный лирик, проезжая по Моховой, опускал в карете окно и плевал на университет. Харкнет и плюнет: тьфу! Кучер так привык к этому, что всякий раз, проезжая мимо университета, останавливался"12.
Таким смехотворным, анекдотическим образом можно было бы закончить тему: "A.A. Фет и Московский университет".
Однако в своей субъективной оценке поэт был абсолютно неправ. Фет объективно очень многим обязан Московскому университету. Именно в университете Фет получил определенную сумму знаний, приобрел друзей и знакомых из литературной среды. Студенческая пора не прошла для поэта бесследно: она сформировала его личность, способствовала расширению кругозора, т.е. дала ему то, что дает университет любому выпускнику. А все эти факторы во многом повлияли на характер его поэзии.
Что же касается сверстника и однокашника Фета, Якова Петровича Полонского, то у него, по сравнению с Фетом, при некотором объективном сходстве остались все же другие впечатления от Московского университета, где он учился с 1839 по 1843 г.
Полонский приехал из Рязани летом 1838 г., чтобы поступить в университет. "В 1839 или годом раньше (не помню уже в
11 Там же.1901. Вып. 1. С. 193.
12 Чехов А.П. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 17. М., 1987. С. 221.
точности) я отправился в ямской телеге из Рязани13 в Москву", — писал он впоследствии в своем мемуарном очерке "Мои студенческие воспоминания". Однако по целому ряду признаков это было "годом раньше", т.е. в 1838 г. — одновременно с поступлением в университет Ап. Григорьева и A.A. Фета. Полонскому шел тогда 19-й год. Он окончил юридический факультет только в 1844 г.: на III курсе пробыл два года из-за римского права, а при окончании задержался из-за того же предмета. На экзамене его соседом оказался "весьма благообразный юноша с профилем, напоминавшим профиль Шиллера, с голубыми глазами и с какой-то тонко разлитой по всему лицу его восторженностию и меланхолией". Это был Аполлон Александрович Григорьев — будущий критик и поэт. «Я тотчас же с ним заговорил, — вспоминает далее Полонский, — и мы сошлись. Он признался мне, что пишет стихи; я признался, что пишу драму (совершенно мною позабытую) под заглавием "Вадим Новгородский, сын Марфы-Посадницы"».
"На экзаменах в большой белой зале с белыми колоннами, в новом университетском здании (в том, где теперь находится факультет журналистики. — И. Т.), был не кто иной, как Аполлон Александрович Григорьев, — писал Полонский в своих воспоминаниях. — <...> Жил он у своих родителей, которые не раз приглашали меня к себе обедать. А. Фет, студент того же университета, был их постоянным сожителем, и комната его в мезонине была рядом с комнатой молодого Григорьева. Афоня и Аполлоша были друзьями"14. Полонский стал бывать у Григорьева и познакомился с его другом и сожителем. Фет и Григорьев стали его ближайшим товарищами.
У Ал. Григорьева собирался студенческий кружок, занимавшийся изучением Гегеля; в центре споров были проблемы разумности бытия и оправдания религии. "Голова работает как паровая машина, скачет во всю прыть к оврагам и безднам, а сердце живет только мечтательною, книжною, напускною жизнью", — вспоминал потом об этих годах Ап. Григорьев. Однако Полонский не был расположен к философским занятиям, а "книжная" жизнь сердца была вовсе чужда ему.
На упреки в равнодушии к религиозным сомнениям и вопросам Полонский ответил стихотворением "К демону" (1844). Поэзия вместо философии и религии — таков был один из итогов студенческого периода. Это, однако, не значит, что Полонский жил в стороне от действительности и от современных ему
13 Я.П. Полонский родился в Рязани, где и жил до 1838 г.
14 Полонский Я.П. Мои студенческие воспоминания // Я.П. Полонский Проза. М., 1986. С. 362.
умственных течений. Просто занятиям философией он предпочел занятия поэзией. Фет вспоминает: "Я любил встречать его у вас наверху до прихода еще многочисленных и задорных спорщиков, так как надеялся услыхать новое его стихотворение, которое читать в шумном сборище он не любил. Помню, в каком восторге я был, услыхав в первый раз:
Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету..."15
Однако если Фет был подчеркнуто равнодушен и даже враждебно настроен к общественным вопросам, волновавшим большинство мыслящей студенческой молодежи, то Полонского они занимали значительно больше. В период своего учения в университете Полонский был близок к кружку Н.В. Станкевича, среди участников которого он наиболее тесно общался с Д.А. Ро-винским и И.П. Клюшниковым, близким другом В.Г. Белинского. Фет же никаким образом не имел отношения к этому кружку.
"В мое время в университете, — вспоминал Я.П. Полонский, — не было ни сходок, ни землячеств, ни каких бы то ни было тайных обществ и союзов; все это в наше время было немыслимо, несмотря на то что полиция не имела права ни входить в университет, ни арестовывать студента. И все это нисколько не доказывает, что в то время Московский университет был чужд всякого умственного брожения, всякого идеала. Напротив, мы все были идеалистами (за исключением Фета. — И. Т.), то есть мечтали об освобождении крестьян: крепостное право отживало свой век. Россия нуждалась в реформах, и когда на престол взошел гуманнейший Александр И, где нашел он наилучших себе помощников по уничтожению рабства и преобразованию судов, как не в среде моих тогдашних университетских сотоварищей? История оправдала наши молодые стремления"16.
В этом смысле он в значительно большей мере шел в русле передовых, общественно-политических стремлений времени, что и сближало его с кружком Станкевича и в определенной мере со взглядами В.Г. Белинского и А.И. Герцена, хотя в дальнейшем Полонский всегда придерживался подобно своему ближайшему приятелю И.С. Тургеневу умеренно либеральных социально-политических взглядов. Я.П. Полонский резко отрицательно относился к наиболее крайним проявлениям студенческого вольномыслия, в частности к такому, которое затем, уже много позднее, получило название нигилизма.
15 Фет А.А. Ранние годы моей жизни.
16 Полонский Я.П. Указ. соч. С. 368.
В 1869 г., будучи уже немолодым человеком и известным литератором, Полонский написал повесть "Женитьба Атуева", в которой главным действующим лицом вывел именно нигилиста, что не в последнюю очередь было связано с его впечатлениями студенческих лет.
«"Женитьба Атуева", — пишет по этому поводу современный исследователь Э.А. Полоцкая, — посвящена судьбе "нигилизма" как особой манеры мышления и поведения, навеянной чрезмерно усердным, но поверхностным штудированием молодыми людьми романа Чернышевского "Что делать?" и внешним подражанием его героям. Вместе с тем автор показал в повести и истинного представителя революционно-демократических взглядов — и показал сочувственно (друг главного героя нигилиста Атуева — доктор Тертиев)»17.
Исходя из вышесказанного, можно сделать вывод, что Я.П. Полонский в университетские годы был ближе к студентам, увлекавшимся философией Гегеля, нежели к Фету, который уже тогда был законченным апологетом "чистого искусства", или же к А.Ф. Писемскому, учившемуся на математическом факультете и в большей мере относившемуся к богемной части студенчества, не интересовавшимся тогда общественно-эстетическими вопросами, а просто любившим пожить в свое удовольствие, как это зачастую бывает в молодости.
Однако если с Писемским Полонский в дальнейшем никогда не был связан и в студенческие годы знаком с ним был, что называется, шапочно, то с Фетом сердечная дружба, начавшаяся в студенческие времена, продолжалась до старости, до конца жизни Фета.
В тех же воспоминаниях Я.П. Полонский пишет о тогдашних университетских профессорах, примерно о тех же, что писал и Фет: П.Г. Редкине, преподававшем энциклопедию права, кумире тогдашнего студенчества, которому, по свидетельству Полонского, студенты тогда рукоплескали по окончании его лекций, профессоре богословия П.М. Тарновском, который также фигурирует в воспоминаниях Фета, историке, читавшем курс древней истории, Д.Л. Крюкове. Их лекциями страстно увлекался и Полонский.
Из воспоминаний обоих поэтов вырисовывается выраженная картина тогдашнего университетского преподавания.
Московский университет в те годы был не только "университетом таинственного гегелизма" (по выражению Ап. Григорьева), но и университетом либерализма. "Мы все были идеалистами, т.е.
17 Полоцкая Э.А. Три главы из прозы Полонского // Полонский Я.П. Указ. соч. С. 10-11.
8 ВМУ. жуоналистика. № 4
мечтали об освобождении крестьян", — писал он в воспоминаниях о студенческих годах.
В эти годы Полонский завязал многие знакомства, которые сыграли важную роль в его биографии. Такими знакомыми стали славянофил A.C. Хомяков и только что приехавший из Германии глава московских западников профессор Т.Н. Грановский, российский мыслитель и публицист П.Я. Чаадаев и даже молодой И.С. Тургенев. Полонский имел счастье увидеть друзей A.C. Пушкина, помнивших 1812 г. и переживших события 1825 г. Это было для него важнее философии Гегеля: перед ним встало героическое прошлое России — эпоха "титанов". О них он вспомнит в стихотворении "Спустя 15 лет":
Пора титановских стремлений, Дух бескорыстного труда, Часы горячих вдохновений, Куда умчались вы, куда?
В борьбе утраченные силы, Увы! нескоро оживут. Молчат далекие могилы — Темницы тайн не выдают (1866).
Полонский часто бывал в салоне А.П. Елагиной (матери Киреевских), который посещали все тогдашние знаменитости (Гоголь, Хомяков, Чаадаев, Герцен, Аксаков, Грановский и др.) и который в то же время был чем-то вроде студенческого клуба.
Один раз Полонский видел В.Г. Белинского, но еще раньше он подружился с русским поэтом и писателем И.П. Клюшнико-вым18.
Близкий друг Н.В. Станкевича, М.А. Бакунина, В.Г. Белинского, Клюшников был очень своеобразным и сложным человеком. В 1833 г. он готовил И.С. Тургенева в университет по всеобщей истории. Впоследствии писатель воспользовался некоторыми чертами Клюшникова в очерке "Гамлет Щигровского уезда" (1849), вошедшем в цикл "Записки охотника".
Через Клюшникова поэт познакомился с Белинским летом 1839 года. "Помню, я послал ему стихи и письмо. Помню, как <...> зашел к нему и как Белинский отнесся ко мне как к начинающему и мало подающему надежд мальчику (я и был еще мальчик). Белинский был сам еще лет 25 или 27 юноша — худой, невзрачный, с серыми глазами навыкате. <...> Я был так огорчен невниманием Белинского, что чуть не плакал — и, кажется,
18
И.П. Клюшникова (1811—1895) не следует путать с В.П. Клюшниковым (1811—1892) — тоже выпускником Московского университета (1861), автором нашумевшего антинигилистического романа "Марево".
послал ему письмо, где уверял его, что никто на свете не разубедит меня в моем поэтическом таланте <...> — вероятно, письмо очень восторженное и глупое"19. Но, несмотря на то что эта встреча была единственной, статьи великого критика сыграли значительную роль в жизни Полонского. Поэт неоднократно рассказывает об этом в своих воспоминаниях.
Клюшников имел огромное влияние на Полонского. Неслучайно впоследствии Полонский сделал его героем своего романа в стихах "Свежее предание", где тот был выведен под именем Камкова. Сам Клюшников в этом романе узнал себя.
Заканчивая разговор о роли Московского университета в жизни Я.П. Полонского, следует сказать, что именно в студенческие годы началась его литературная деятельность: в октябре 1840 г. в "Отечественных записках" появилось его стихотворение "Священный благовест торжественно звучит" — первое печатное произведение. Это в немалой степени определило его поэтическую судьбу.
Московский университет сыграл огромную роль в жизни и творчестве и А.А. Фета, и Я.П. Полонского. Богатые и разнообразные впечатления студенческой поры, многочисленные интересные знакомства в литературной среде способствовали формированию личностей обоих поэтов и даже характеров их поэтических дарований.
Поступила в редакцию 21.10.2005
19 Архив Полонского (Пушкинский Дом АН СССР).
