CC BY
20
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ
1999-2
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс серии 2.8
МОСКВА 1999
СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ РАЗВИТИЯ НАУКИ. ЛИЧНОСТЬ УЧЕНОГО
99.02.014. ПЕЛС Д. МАРКСИСТСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ПРОЛЕТАРИЯ КАК "ЧУЖАКА" ПО ОТНОШЕНИЮ К ОБЩЕСТВУ, В КОТОРОМ ОН ЖИВЕТ.
PELS D. The proletarian as stranger // History of the human science. - L., 1998.-Vol.11,N 1. - P.49-72.
Автор, нидерландский специалист в области социологии науки, доказывает, что марксистская теория пролетариата во многом представляет собой проекцию романтического представления о себе или "ложную тень" революционно настроенных интеллектуалов, выступавших от его лица. В этой теории, по словам автора, нашли свое отражение скорее миссионерский комплекс и богемный образ жизни, свойственные этим маргинализированным политическим интеллектуалам, чем реально существующий рабочий класс. На данною особенность марксистской концепции обращали внимание многие исследователи, но особенно подробно она разбирается в недавно опубликованных работах Р.Баро (Bahro), А.Гоулднера (Gouldner), З.Баумана (Bauman) и некоторых других. Баро, например, утверждает, что социалистические партии с самого начала были не столько партиями пролетариата, сколько партиями для пролетариата, в качестве основателей и лидеров которых, за редким исключением, выступали интеллектуалы, по своему происхождению не имевшие ничего общего с рабочим классом. "Не рабочие выдвинули их в качестве своих лидеров, но они сами навязали себя рабочему классу", - писал Баро.
Интересно, что и сам автор концепции пролетариата в определенной мере, видимо, осознавал ее натянутость и искусственность. В одном из писем к Энгельсу Маркс с сожалением констатировал: "Мы
получили право представлять интересы пролетарской партии ни от кого другого, кроме как от самих себя" (цит. по: с.50). Однако в контексте марксовой концепции в целом данное утверждение, как подчеркивает автор, следует рассматривать не более как неосторожную оговорку.
"Прощание с пролетариатом", наблюдаемое в XX в., имеет свою историю, поскольку одновременно с марксизмом родилась и его критика. Еще в начале века от ортодокасального марксизма отпочковались три направления, которые подвергли его ревизии и которые привели к разделению классического марксизма на конкурирующие интерпретации и политические движения. Таких направлений несколько. Во-первых, социал-демократическое движение, которое видоизменялось от реформизма К.Каутского к ревизионизму Э.Бернштейна и "культурному социализму" X. де Мана (Мап).Уже у Бернштейна мы сталкиваемся с непримиримой критикой идеализации Марксом пролетариата, его очевидной переоценки политической зрелости народных масс, а также его склонности к политическому путчизму и радикализму. Эта романтизация пролетариата, как подчеркивал Бернштейн, отвечала потребностям и была изобретением "потенциальных пролетариев", большинство из которых были выходцами из так называемой буржуазии. Бернштейн приводит слова Г.В.Плеханова, который, отвечая на нападки социалистов, воскликнул: "Пролетариат - это я сам!" (цит. по: с.51). Аналогичная критика, хотя и в более острой форме, содержится в работах бельгийского теоретика и политика X. де Мана. В своей эпохальной книге "Психология социализма", появившейся в Германии в 1926 г., де Ман настаивал (предвосхищая Баро более чем на полвека), что социализм по своему историческому происхождению был утопическим изобретением буржуазных интеллектуалов, увидевших в пролетариате нового Мессию. Как писал X. де Ман, "..социалистическая философия была задумана буржуазными интеллектуалами. Они сделали из пролетариата идола и молились на него с тем большим энтузиазмом, чем меньше были знакомы с реальным рабочим классом. Когда современные социалистические интеллектуалы, и прежде всего современные марксисты, говорят о пролетариате, н их голосе слышны
те же трепет и восторг, с которыми, видимо, первые христиане говорили о Спасителе, а в середине XIX в. демократы упоминали о Народе... В то же время для марксистов пролетариат - это чисто концептуальный инструмент... одна из составляющих алгебраической формулы социальной революции" (цит. по: с.52). Поэтому, по его мнению, социалистические настроения и установки интеллектуалов-марксистов следует анализировать с психологической точки зрения, а не с точки зрения экономических, классовых интересов.
Существовала, по словам де Мана, отчетливая психологическая связь между обожествленьем рабочего класса и самоизоляцией и самоотрицанием социалистической интеллигенции, представители которой добровольно или насильственно были исключены из академического сообщества. Создавая и поддерживая миф о пролетариате, интеллектуалы тем самым добровольно взращивали в себе комплекс неполноценности, поскольку лишь сведя собственное "Я" к нулю, они получали право именоваться социалистами. Этот комплекс в наибольшей степени был свойственен радикальным марксистам, имевшим " буржуазное происхождение". Он порождал в них своеобразную смесь смирения и высокомерия: "С одной стороны, они падали ниц перед пролетариатом, но с другой стороны, рассматривали его лишь как одну из фигур на шахматной доске их революционно-диалектических комбинаций" (цит. по: с.52).
Во-вторых, это анархо-синдикализм, оказавший большое влияние на теоретиков революционного национализма и фашизма. Интересно, что анархо-синдикалисты, хотя и отмечали мифический и утопический характер марксовой концепции пролетариата, но тем не менее не спешили от нее отказываться и возвращаться к социальной реальности, (к чему призывал, например, Бернштейн), поскольку считали ее полезным мифом. По мнению французского теоретика анархо-синдикалиста Ж. Сореля (Sorel), например, содержание мифа в конечном итоге имеет меньшее значение, чем его способность разжечь и поддерживать пламя революции в народных массах. Таким образом, эмоциональная и перформативная структура, на которую опиралась теория пролетариата, была освобождена от своей рационалистской оболочки с тем, чтобы вновь возникнуть в форме голого
"иррационального" толчка к революции. Трансформации, произошедшие с бывшим анархо-синдикалистом Р.Михельсом (Michels), показывают, куда подобный путь может завести. Его разоблачение интеллектуалов, "которые стремятся выступать в качестве истинных пролетариев и настаивают на том, чтобы их приветствовали в качестве класса будущего", легко трансформировалось в осознанный интеллектуальный элитизм, что предполагало отказ от демократических ценностей и признание права на управление государством "лучших", избранных представителей нации. От анархо-синдикализма ранних работ Михельс постепенно пришел к авторитарным, а затем и профашистским идеям. "Прощание с пролетариатом" Муссолини, отошедшего от синдикалистского марксизма и принявшего сторону революционного национализма, происходило в этой же последовательности.
В-третьих, это большевизм, или ленинизм, чье "прощание с пролетариатом", однако, как отмечает автор, происходило болезненнее и не было доведено до конца. Ленинская ревизия марксизма, по словам автора, демонстрирует смесь отрицания и принятия мифа о пролетариате. Ленинское прославление пролетариата сопровождалось эксплицитным признанием авангардной роли революционных интеллектуалов, которые, по крайней мере, временно компенсировали фактическую незрелость, отсталость и даже историческое отсутствие рабочего класса, действуя как "суррогат пролетариата" (с.53). При переходе от ленинизма к сталинизму эта диктатура "суррогата пролетариата" навязывалась с помощью все более жестоких и циничных мер, что, однако, не сопровождалось отказом от метафизического поклонения рабочему классу как таковому. В конечном итоге им удалось создать совершенно новый и удобный для власти рабочий класс, который концептуально слился с понятием "народ", а "пролетарское государство" было переименовано во "всенародное". Таким образом, большевистская ревизия марксизма, по мнению автора, закончилась там, где начиналась двумя десятилетиями раньше синдикалистско-фашистская: признанием и прославлением авангардной и руководящей роли политической элиты.
Все три ревизионистских направления были порождены двойственностью, изначально присущей марксовому понятию "пролетариат". Толчком для их возникновения послужил приводящий в замешательство факт, что реально существующий рабочий класс отказывался вести себя в соответствии с тем, как ему предписывалось теоретиками и философами. Это не значит, однако, что Марксов пролетариат никогда и нигде не существовал, кроме как в воображении интеллектуалов-марксистов. Во времена Маркса философскую проекцию (Пролетариат) и эмпирическую категорию (пролетариат) было легче наложить друг на друга, поскольку граница между реальной нищетой рабочего класса XIX в. и эсхатологическим понятием "отчужденного труда" оставалась достаточно зыбкой. Со временем же несоответствие между философски определяемым классовым сознанием и реальным сознанием и поведением рабочего класса все больше нарастало, и все меньше доверия вызывало положение о его революционном предназначении.
В связи с выше сказанным, логично предположить, что концепция Пролетариата одновременно выступала и в качестве проявления и в качестве камуфляжа того миссионерского комплекса, которым страдали богемные политические интеллектуалы типа Маркса и Энгельса, оказавшиеся вне магистральных общественных процессов и политических движений. Пролетариат был для них не просто классом-фаворитом или внешним гарантом когнитивной и моральной праведности "своего авангарда": он был философским дублером интеллектуалов, "ложной тенью" их раздувшихся от важности "Я".
В этом свете ряд качеств, которые аттрибутируются "реально существующему" пролетариату, приобретают иной смысл. Последнее, безусловно, относится к марксистским идеям о том, что пролетариат одной ногой стоит внутри буржуазного общества, а другой -вне его; что именно эта двойственная, маргинальная позиция помогает ему более адекватно и более полно воспринимать окружающую его социальную реальность; что пролетариат несет в себе отрицание и неприятие этого общества, как в теоретическом, так и в прагматическом смыслах; что у пролетариата нет отечества; что он лишен материальной собственности и пр. Совершенно очевидно, что все эти
качества не более чем проекция особенностей и условий существования, а также направленности на критику и сопротивление устоям, которые типичны для космополитичных, деклассированных и маргинальных интеллектуалов.
Миф о пролетариате, таким образом, представляет собой достаточно сложный комплекс. Концептуальный ключ к нему можно найти в письме Маркса 1843 г. к А. Руге. В нем содержатся два главных программных положения: во-первых, постулат о тотальной и радикальной критике, "беспощадной критике всего существующего"; во-вторых, "призыв к разрушению существующей и созданию новой истинной реальности" (с.56). Эта историческая миссия возлагалась Марксом на пролетариат: класс, наиболее угнетаемый; класс, принадлежащий к гражданскому обществу и одновременно находящийся вне его; класс, в наибольшей степени воплотивший в себе утрату человечеством своего истинного "Я". Согласно Марксу, неважно, что отдельный пролетарий или класс в целом представляет себе в качестве своих целей, важно то, что в действительности "в силу специфических условий его бытия ему исторически предопределено свершить" (цит. по: с.56). По Марксу коммунизм - это не идеал (т.е. не спорная или утопическая программа, сформулированная интеллектуалами), но "реальное движение, которое упраздняет существующее положение вещей; кроме того, это движение есть следствие уже сложившихся в обществе условий и предпосылок" (цит. по: с.56).
Однако, как замечает автор, возникают резонные вопросы: Кому, собственно, и как удалось постигнуть историческое предназначение пролетариата? Кто те люди, которые говорят о "реальном коммунистическом движении"? Кто берет на себя смелость предсказывать упразднение существующего общества? И, наконец, кто так уверен в истинности всех этих утверждений? Склонность к радикализму деклассированных интеллектуалов проецируется на мифический класс пролетариев, на "беспристрастную партию", которая по причине специфической социально-классовой позиции выражает коренные интересы всего общества и которая обеспечивает эпистемологическую гарантию науке о революции.
Тот факт, что пролетариат на поверку оказывается "ложной тенью" революционных теоретиков, влечет за собой, по крайней мере, три следствия для марксистской концепции: 1) беспристрастная "пристрастность" точки зрения пролетариата скрывает (и таким образом усиливает) пристрастную и заинтересованную точку зрения революционно настроенных критиков социального устройства; 2) "объективное" противоречие между пролетариатом и буржуазией скрывает (и таким образом усиливает) "субъективный" конфликт между революционным интеллектуалом и всеми теми, на кого он направляет свою ненависть; 3) если "Пролетариат" представляет собой не более чем почетный титул, который деклассированная интеллигенция сама себе дарует, то данному понятию, равно как и противопоставляемому ему понятию "буржуазия", невозможно в принципе дать определение. Не имея четкого эмпирического содержания, эти понятия, прежде всего, выполняют функцию разделения людей на "Нас" и "Врагов" (с.57).
Критикуя марксистскую концепцию пролетариата, автор подчеркивает, что и современные марксисты, даже столь разные, как, например, Д.Лукач и Л.Альтюссер, в этом отношении стоят на сходных позициях. Так, в своей работе "О Марксе и Фрейде" Альтюссер утверждает: "Для того, чтобы увидеть и понять, что происходит в классовом обществе, необходимо принять пролетарскую классовую точку зрения" (с.58).Учитывая неизбежную конфликтность, характерную для капиталистического общества, увидеть и понять сущность этих конфликтов может лишь тот, кто занимает специфическую позицию в структуре общества. Альтюссер солидарен с Марксом в том, что "необходимо встать на позицию пролетариата, чтобы понять природу капитализма". "Для того же, чтобы принять теоретическую классовую точку зрения пролетариата, - пишет Альтюссер, -не существует иных способов, кроме практической деятельности, т.е. личного участия в политической борьбе первичных рабочих организаций. Благодаря этой практической деятельности интеллектуал становится "пролетарием", и только став им, т.е. вырвавшись за рамки буржуазной и мелкобуржуазной классовой позиции и приняв теоре-тико-революционную точку зрения, он способен понять суть
"капиталистических отношений..." (цит. по: с.58). У Лукача можно встретить ту же идею. Лишь с появлением пролетариата знание социальной реальности может стать полным: лишь положение пролетариата как социального класса предоставляет ему тот угол зрения, благодаря которому тотальность общества становится видимой.
"Пролетарской точке зрения", таким образом, свойственны следующие формальные характеристики: 1) ей присуща определенная дистанцированность, которая позволяет увидеть социальную реальность во всей полноте, выявить ее базовую структуру, и в этом смысле она претендует на объективность; 2) но одновременно это узкопартийная точка зрения, поскольку знание реальности соседствует с отрицанием ее; 3) дистанцирование от реальности и отрицание ее - это не результат добровольного выбора, в следствие тех социальных ограничений и условий, в которых вынужден существовать пролетариат. Не случайно все те, кто "распрощался с марксовым пролетариатом", стали сторонниками более общей теории социальной маргинальное™, или особой роли "чужаков" в познании социальной реальности. Когда рабочий класс перестал вызывать доверие как то действующее лицо, которое способно изменить историю, поскольку в социальном плане он мало значим или идеологически не зрел или потому, что он комфортно вписался в буржуазное общество, начинаются поиски "замены пролетариата", а когда и этот резерв оказывается исчерпанным, взоры теоретиков обращаются к социальным "аутсайдерам" (безработным, студенчеству, национальным меньшинствам и пр.). В первом случае любая общественная категория, которая обладает достаточно высоким "коэффициентом отчужденности", начинает описываться все в тех же категориях, в которых Маркс описывал пролетариат. Во втором случае теряется даже этот остаточный трудовой критерий, и на сцене появляется обобщенная теория déclassement - "деклассирования". Оба этих маневра можно встретить у И.Суизи (Sweezy), чья концепция "эрзац-пролетариата" заменяет материалистический критерий "классовой принадлежности" идеалистическим критерием "истинного сознания"; работы Лукача и Альтюссера служат примером той же тенденции.
Теория о привилегированной, с точки зрения социального познания, позиции пролетариата с самого начала имплицитно содержала представление об эпистемологическом превосходстве тех, кто находится в обществе на положении "чужаков". И коль скоро реально существующий "рабочий класс" стал добропорядочным членом гражданского общества, его эпистемологические привилегии были автоматически переданы люмпен-интеллигенции и люмпен-пролетариату. Так, по мнению Дж.Симмела, "чужак", не имея фиксированной социально-классовой позиции и не подчиняясь полностью ничьим групповым нормам, способен взглянуть даже на самые тесные взаимоотношения как бы с "высоты птичьего полета". Он или она объективно предрасположены к подобному взгляду со стороны, но не в смысле полной отчужденности и неучастия, а в том смысле, что "для него или для нее членство в группе одновременно включает позицию аутсайдерства и конфронтацию" (цит. по: с.60).
Та же логика, устанавливающая связь между социальной позицией субъекта и его познавательными возможностями, лежит в основе представлений И.Вебера и К.Маннгейма об особой роли в социальном познании "свободно парящей интеллигенции". Интеллигенция занимает такое социо-логическое положение, которое позволяет ей получить уникальный эпистемологический доступ к социальной "тотальности". Таким образом, по словам автора, интеллигенция, наконец, оказывается лицом к лицо с самой собой и осознает, что Пролетариат не более чем ее собственный двойник. Однако это осознание используется лишь для того, чтобы занять место в социальном пространстве между (над) доминирующими классами и приписать исключительно интеллигенции миссию по созданию обобщенных представлений об обществе.
Отправной точкой для социологии знания Маннгейма служит положение, согласно которому любая мысль в той или иной степени связана с социальным положением мыслителя; и таким образом все знание экзистенциально детерминировано. Социология знания, по мнению Маннгейма, должна отбросить метафизическую иллюзию о внеисторическом субъекте социального познания, выхваченном из социального контекста, и признать тот факт, что различное положе-
ние познающих субъектов в социально-историческом пространстве и времени обуславливает "релятивность" их познания - односторонность их познавательных перспектив, относительную ложность их точек зрения. "Но если любое знание социально обусловлено и относительно, возникает вопрос: чье социальное положение дает наилучшие шансы для достижения оптимальной истины?" (с.61).
Тот факт, что все политическое и социальное знание относительно и пристрастно, по мнению Маннгейма, не означает, что оно не может быть интегрировано в комплексную перспективу; однако этот синтез требует появления стратегически промежуточной, "третьей позиции" между буржуазией и пролетариатом. "Свободно парящая интеллигенция" как раз и занимает это промежуточное положение, поскольку это единственная социальная группа, потенциально способная вырваться из порочного круга "связанности бытием". В силу своей относительной маргинальное™ она, как никто другой, ориентирована на интеллектуальный синтез познавательных перспектив. Таким образом, социологические особенности интеллигенции обуславливают ее уникальную историческую миссию в качестве защитницы интеллектуальных интересов всего общества.
Из всего вышесказанного видно, что Маннгейм фактически повторяет основные эпистемологические характеристики "пролетарской", классовой точки зрения. Согласно ему маргинальное положение интеллигенции обусловливает ее дистанцирование от социальных конфликтов, ее способность синтезировать противоположные подходы и, следовательно, ее эпистемологическую привилегированность; кроме того, ей приписывается критическая и освободительная миссия, которая предполагает совпадение интересов интеллигенции и всего общества.
В последующих работах Маннгейм соглашался с тем, что он не провел четкой границы между "социально отчужденной" интеллигенцией и другими типами интеллектуалов, называя это "оплошностью". Однако и в последующих работах основное внимание он уделяет тому, что объединяет интеллектуалов, а не тому, что их разъединяет. Для него интеллигенция остается "бесклассовым классом", занимающим такое стратегическое положение в обществе,
которое позволяет ей развивать относительно целостное, нейтральное и синтетическое видение социальных процессов. Лояльность Маннгейма по отношению к основным постулатам марксовой модели класса, по мнению автора, мешает ему увидеть познавательные и материальные интересы самой интеллигенции. И, соответственно, признать, что интеллектуалы также по-своему пристрастны, поскольку они заинтересованы в получении и сохранении своих социальных привилегий. Не занимая определенной социально-классовой позиции интеллектуалы тем не менее достаточно сильно привязаны к интересам, предрассудкам и нормам их собственного "класса", занятого получением, сохранением и передачей знания.
Концепция "свободно парящей интеллигенции" Маннгейма, если ее слегка радикализировать, вполне вписывается в социальную эпистемологию "чужака". Согласно ей дистанцированность, характерная для "чужаков" способствует более адекватному восприятию социальной реальности. "Чужак" - это такой член группы, который одной ногой стоит внутри группы, а другой - вне ее; он маргинал, который вынужден больше заниматься критическим анализом социальных процессов, чем непосредственно участвовать в них. И действительно, разве Маркс, который не чувствовал себя уютно даже в Лондонском кружке немецких эмигрантов, не был таким "чужаком", полностью исключенным из общественной жизни? Разве то же самое нельзя сказать и о Симмеле, далеком от респектабельности евреем, не сумевшим вписаться в Берлинский бомонд, или Маннгейме, венгерском эмигранте, который прежде чем переехать в Англию сделал себе карьеру в социологии, находясь в Берлине. В случае с Марксом очевидно, что частично вынужденная, частично добровольная изоляция вела к "радикализации" его взглядов, что, в свою очередь, способствовало еще большей его изоляции и отчужденности, провоцировавшим новую "радикализацию" его идей и т.д. Борьба Маркса с прусской цензурой в бытность его сотрудником, а затем главным редактором "Рейнской газеты", а также препятствия (которые, по словам автора, он явно преувеличивал), возникшие на пути его академической карьеры после исключения Б.Бауэра из университета в 1842 г., сделали его крайне нетерпимым к чужому мнению, а его ин-
теллектуальное диссидентство - абсолютно бескомпромиссным. Его споры с интеллектуальными врагами - со всеми, кто вошел или был близок к академическому или политическому истеблишменту (старо- и младогегельянцами, университетской профессурой, лидерами социалистических партий и пр.) вылились в конечном итоге в критику "всего существующего". Маркс, как подчеркивает автор, был "чужаком" не только в Париже, Брюсселе или Лондоне, но и в Бонне, Кельне или Берлине; он был чужаком не только в компании обычных граждан и политиков, но также и в компании его друзей-интеллектуалов (с.63).
Интересно, что возвращение теоретиков феминизма к идее о "ситуативном знании", произошедшее не так давно, во многом повторяет классический марксистский миф о пролетариате. Для теоретиков феминизма социальное познание детерминировано той социальной позицией, которую занимает познающий субъект. Для них "объективность" (в терминах Симмела и Маннгейма) выступает в качестве функции специфического сочетания "близости" и "отдаленности", "включенности и отчужденности". Они отказываются связывать объективное знание с принятием идеалов "свободы от ценностей", "нейтральности", "обезличенности" и "незаинтересованности". Теория превосходства феминистской точки зрения выдвигает еще одну версию эпистемологии маргинальное™ постольку, поскольку женщины рассматриваются как очень значимые "чужие" по отношению к сложившемуся социальному порядка, где доминирующую роль играют мужские нормы и ценности, их особое положение "внутренних аутсайдеров" трактуется в качестве необходимого условия для "обнажения" существующей реальности. Так, считая объективность всегда пристрастной, один из теоретаков феминизма С.Хардинг (Harding) полагает, что женщины, занимающие в современном обществе подчиненное положение, обладают более ценным опытом, опираясь на который, может быть генерировано менее парциальное и искаженное описание действительности, чем то, которое создается теми, кто занимает властные позиции в обществе. Таким образом, для того, чтобы добиться критического взгляда на ценности и интересы, которые структурируют властные институты, домини-
рующие практики и концептуальные схемы, важно встать над ними. Иными словами, необходимо отталкиваться от особенностей жизненного опыта маргиналов.
Примечательно, что эта теория эпистемологического превосходства феминистской точки зрения впадает в ту же путаницу и подмену понятий, что и классическая теория превосходства пролетарской классовой позиции, ставя знак равенства между представлениями маргинальных интеллектуалов и точкой зрения женщин, от чьего имени они выступают. Поэтому, перефразируя Баро, можно сказать, что феминистские интеллектуалы создали идеализированный портрет "женщины", который, на самом деле относится ни к кому другому, кроме них самих.
Из всего вышесказанного ясно, что миф о пролетариате, если отвлечься от его камуфлирующей интеллектуальной оболочки и неприемлемых практических выводов, содержит полезный строительный материал для рефлексивной социальной эпистемологии. Этой же точки зрения придерживался и Маннгейм, поставив на место пролетариата в качестве субъекта знания и истории интеллигенцию. Та же логика лежит и в основе феминистских концепций. Теоретический подход, настаивающий на необходимости учета точки зрения маргиналов (идет ли речь о пролетариате, интеллигенции, женщинах и пр.), по мнению автора, заслуживает признания и дальнейшего развития, хотя и нуждается в определенной коррекции. Автор, по его словам, попытался суммировать этот подход с помощью следующих положений.
1. Весь процесс производства знания ситуативен, детерминирован и зависим от того положения, которое познающий субъект занимает в структуре общества; более того, любая точка зрения пристрастна и позволяет получить лишь парциальное знание. Не существует незаинтересованной "нулевой позиции", которая позволяла бы человеку находиться вне борьбы и социальных конфликтов. Но если следовать этой логике, то и "свободно парящая" интеллигенция Маннгейма, занимающая промежуточное положение между буржуазией и пролетариатом, также не в состоянии полностью игнорировать свои новые интересы, которые диктуются самой этой позицией.
Из этого следует, что социальная теория знания по-прежнему должна решать, какие социальные позиции способствуют более адекватному и полному восприятию социальной реальности, - классический вопрос, поставленный Марксом и Маннгеймом и вновь поднятый теоретиками феминизма. Однако, отвечая на этот вопрос, необходимо помнить, что любая социальная группа имеет свои специфические интересы (с.66).
2. Получение объективного знания не столько результат скрупулезного следования принципам и нормам научного исследования, сколько продукт фактической социальной дистанции между наблюдателем и наблюдаемыми социальными процессами или институтами. Поэтому вопрос состоит не в том, каким образом любой рационально мыслящий индивид может добиться объективности с помощью инвариантных методов и средств а в том, чтобы найти тех субъектов, которые занимают такое общественное положение, которое вынуждает их дистанцироваться и быть вне происходящих в обществе конфликтов и процессов.
3. Отсюда появляется потребность в социальной (и психологической) эпистемологии маргинальное™, или "чужака". Лишь положение "чужака" способствует получению более полного и адекватного знания об обществе. Он или она, вынужденные дистанцироваться от происходящего в обществе, в состоянии более тщательно исследовать и вынести суждение относительно доминирующих ценностей и верований в их внутренней целостности.
4. Положение Маркса о "беспощадной критике всего существующего" - это вывод, который может быть сделан лишь теми, кто занимает положение аутсайдеров в обществе. Принимая эту "пролетарскую" критическую позицию в качестве магистрального пути, ведущего к научной объективности, марксисты совершили тот же ложный вывод, что и их нейтральные "буржуазные" последователи. Они представили свои психологические априорные установки, ставшие следствием их специфического социального положения в качестве осознанного методологического выбора, и, таким образом, замаскировали и одновременно легитимизировали их. Кроме того, идентификация революционных интеллектуалов с их философским
дублером, Пролетариатом, эффективно маскировала их особое положение как "внутренних аутсайдеров", дистанцированных не только от доминирующего центра, но также и от самой "подчиненной" периферии. Если маргинальность и служит условием более адекватного восприятия и понимания социальной реальности, то это вторичная, "элитарная" маргинальность интеллектуалов. Последние в достаточной мере усвоили культурный капитал "центра", чтобы быть в состоянии использовать его критически и артикулировать опыт маргиналов в терминах, которые трансформируют "официальный канон" изнутри. Это положение приложимо и к белым мужчинам-интеллектуалам, выходцам из нижнего слоя среднего класса, борющимся против технократичного академизма их собственного класса, занятого производством и передачей знания, так же как и к женщи-нам-интеллектуалам, сопротивляющимся практике исключения женского опыта из сферы науки инсайдерами-мужчинами, или к чернокожим интеллектуалам, которые ищут свой путь наперекор предрассудкам "белого" научного истеблишмента.
5. По-настоящему эмпирическая социология знания должна принимать во внимание не только внешние обстоятельства, но и внутренний мир познающего субъекта, и помнить, что каждая форма описания мира несет в себе "автобиографические элементы". На необходимость подобного рефлексивного анализа указывает тот факт, что катастрофическое отсутствие рефлексии и свело на нет миф о пролетариате.
6. Если на самом деле существует структурная связь между маргинальностью и дистанцированием от доминирующих норм и ценностей, то возникает прежний вопрос: действительно ли маргинал в эпистемологическом отношении имеет привилегированное положение? Действительно ли "чужак" в состоянии увидеть и понять больше, чем гражданин, занимающий прочное положение в обществе? "Закон" социального дистанцирования гласит, что внутренняя структура "центра" видна во всей своей полноте лишь из "эксцентрической" социальной позиции. Подобное восхваление маргинальное™ предполагает, что социальные и концептуальные инновации (в смысле революционных изменений, разрушающих сложив-
шиеся нормы) обычно рождаются на периферии и реализуются "чужаками".
Периферия - это место, где расстояние от "унаследованных" ценностей и установленных норм достаточно велико, чтобы их можно было подвергнуть критическому анализу как целостную систему правил и верований. Центр же представляет собой место "консервативной креативности", нормальных изменений и стагнации. Но то же правило, говорящее о том, что истеблишмент испытывает трудности, пытаясь взглянуть на себя со стороны, должно распространяться и на маргиналов. Согласно этому правилу, маргиналы сами остаются "слепыми" по отношения к тому, что ближе всего к ним, т.е. к тому, что находится на периферии общества.
Таким образом, совершенно очевидно, пишет в заключение автор, что и те, кто входит в истеблишмент, и аутсайдеры должны понять, что они не имеют монополии на интеллектуальные инновации. Последние возможны лишь при условии непрекращающегося соперничества между их различными мирами и стилями мышления (с.68).
Т.В.Виноградова
99.02.015. ЧЕРНЯК Л. МОЛЕКУЛЯРНАЯ ВЫЧИСЛИТЕЛЬНАЯ МАШИНА - ФАНТАСТИКА ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ? // PC WEEK / PE. - М., 1998. - 28 июля. - № 29. - С.31-32.
Механические инструменты для счета известны много столетий. В числе тех, кто над ними работал, были такие гении, как Леонардо да Винчи и Блез Паскаль, Иоган Кеплер и Готфрид Вильгельм фон Лейбниц, а также огромное множество менее известных изобретателей. Практически все механические устройства в той или иной форме используют идею счетного колеса, как, например, машина да Винчи. Высшим и последним достижением в области механического счета стало колесо Однера (Willgodt Theophil Odhner, 1845-1905). Шведский инженер Однер работал на заводе Людвига Нобеля в Санкт-Петербурге, именно ему принадлежит изобретение колеса с переменным числом зубцов (pin wheel), используемого в арифмо-
