CC BY
13
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
98.03.025. ДИКСОН Г.Г. РЕЛЯЦИОННЫЙ МЕТАКРИТИЦИЗМ ИОГАННА ГЕОРГА ГАМАНА.
DICKSON G.G. Johann Georg Hamann's relational metacriticism.- Berlin; N. Y. : De Gruyter, 1995. - 534 p.
Книга Гвен Гриффит Диксон является попыткой познакомить англоязычного читателя с творчеством Иоганна Георга Гамана, философа, который, будучи современником и другом Канта и Гердера, оказался далеко не столь же широко известным за пределами круга читателей, говорящих на немецком языке, даже несмотря на то, что посвященные Гаману работы начали появляться на английском языке уже в 50-х годах нашего века. Несмотря на малую известность работ Гамана, по отношению к ним уже успел сложиться ряд устойчивых стереотипов. С одной стороны, Гамана считают иррационалистом, врагом Просвещения, обскурантом и клерикалом, с другой стороны, существует тенденция видеть в нем предтечу многих последующих течений философской мысли, в том числе немецкого течения "Буря и натиск", романтизма, экспрессионизма, экзистенциализма, современного иррационализма, новейших вариантов герменевтики и персонализма. Возможно, иронизирует автор, близок час, когда кто-нибудь представит Гамана как предтечу постмодернизма. В задачу автора входило преодоление подобных стереотипов путем проведения возможно более тщательного анализа работ Гамана, изучения его биографии, осознания его места в общем контексте эпохи Просвещения.
Книга включает в себя предисловие, семь глав, посвященных анализу пяти важнейших работ Гамана (первая глава играет роль введения, а последняя - заключения), список рекомендуемой литературы. Наконец, в реферируемую книгу вошли переводы анализируемых произведений Гамана, снабженные замечаниями по переводу и комментариями.
Главы, посвященные анализу произведений Гамана, имеют сходную структуру: первый раздел всегда называется "Введение" и содержит общее описание исследуемого произведения и краткую биографическую справку, относящуюся к периоду жизни Гамана, в который данное произведение было создано. Во всех случаях присутствует также раздел под названием "Истолкование", где даются подробный пересказ текстов Гамана, их разбор и комментарии к ним. Наконец, каждая глава завершается разделом "Анализ", в котором скрупулезно исследуются тексты Гамана, всесторонне анализируются его основные философские идеи, формулируются выводы.
В первой главе автор показывает противоречивость позиции Гамана в философии Просвещения. Название главы: "Либо-либо? Ни то, ни другое!". Этим названием подчеркивается позиция Гамана в отношении одного из важнейших вопросов философии эпохи Просвещения: как человек познает окружающий мир - с помощью чувств или с помощью одного только разума? Вопрос о сущности человеческой природы и сущности отношения человека и мира решается философией Просвещения в рамках одной из двух доминирующих традиций: рационалистической, берущей начало от Декарта и Лейбница, и эмпирицистской, идущей от Локка и Юма. Гамана не удовлетворяет ни одна из них. Он считает их односторонними, потому как разум и ощущения представляются ему нерасторжимо связанными частями одного целого. Гаман отказывается выбирать между рационализмом и эмпиризмом, его ответ: «1и то, ни другое!». Стремление Гамана рассматривать феномены разума и ощущений во взаимосвязи дает право автору обозначить его философию как "реляционный метакритицизм". "Реляционный" - значит основанный на допущении всеобщей взаимосвязанности явлений, их взаимозависимости, которая понимается как непрестанное общение, взаимообогащение и взаимопонимание. В дальнейшем Г.Г.Диксон развивает свою мысль о "взаимоотношении" как о центральной идее философии Гамана, которой проникнуты все анализируемые его работы. "Метакритицизм" и "метакритика" - понятия, предложенные самим Гаманом для обозначения его философии. "Метакритика" - это ответ Гамана на критическую философию его друга Канта. Это критика кантовской "Критики чистого разума", основанная на идее всесвязанности, которую Диксон называет "реляционизмом".
Вторая глава называется "Socratic memorabilia: методологический манифест Гамана". "Socratic memorabilia" - название первого труда, опубликованного Гаманом. Это небольшое по объему, как
и большинство работ философа, эссе ознаменовывает своим появлением становление Гамана как самостоятельного мыслителя, обладающего оригинальным взглядом на мир, неповторимым стилем изложения и редкой творческой интуицией. "Ъостайс шешогаЬШсГ - очень личное, даже автобиографичное произведение, хотя оно и посвящено памяти Сократа. Сократ был одинок и не понят современниками, он отвергал софистическую мудрость, казался смешным и непрактичным, не знал политических обычаев своего полиса. Он говорил о своем "незнании", будучи мудрейшим из афинян, и умер мученической смертью во имя своей мудрости.
Гаман, если и не претендует на роль нового Сократа, то уж во всяком случае проводит параллель между ним и собой. Он чувствует себя столь же одиноким и непонятым среди "публики", проникнутой рационалистическими идеями Просвещения, как, по его мнению, должен был чувствовать себя Сократ среди афинян, поглощенных меркантильными заботами и преданных ложной софистической мудрости. В то же время Гаман проводит параллель между Сократом и Христом, столь же отвергнутым и безвинно казненным за стремление отстаивать истину. Так, афиняне, фарисеи и сторонники идей Просвещения оказываются врагами истинного знания, а их мудрость -заблуждением.
Сократ для Гамана - идеал философа-героя. Этика философского героизма оказывается методологическим принципом всякого философствования. Героического философа отличают страсть, страстная "жажда истины и добродетели, неистовство покорить всю ложь и грех" (с.61). Во главу угла ставятся личные качества философа. Именно страсть, а не абстрактное философствование, по мнению Гамана, ведет к истине. Тем самым отвергается принцип объективности философского исследования, которым так гордились философы Просвещения. В погоне за объективностью они, подобно фарисеям, отгораживаются от мира безжизненными абстракциями, которые нисколько не помогают познать этот мир, но, напротив, бесконечно обедняют его.
Гаман не боится внести в познание индивидуальность познающего, однако перед ним неизбежно встает вопрос о том, каким образом можно уберечь истину от ошибок субъективности. По мысли Гамана, философ должен уподобиться художнику, делающему шаг назад от своего холста, чтобы увидеть всю картину целиком и подметить возможные ошибки. Это означает постоянную оценку своего творчества с точки зрения собственного вкуса и мастерства. Подобная постоянная
самокритика должна дополняться еще и искренним и, опять же, страстным желанием познать истину таковой, как она есть.
Однако, помимо этих, весьма субъективных методов оценки собственной правоты, Гаман предлагает еще и метод философского исследования, который Диксон предпочитает называть герменевтическим. В основе этого метода лежит убежденность Гамана в невозможности возникновения страсти из безразличия и безучастности к другому. Познание невозможно без страсти, ведь именно страстность отличает истинного философа. Страсть может возникнуть только из общения, из взаимосвязи познающего и познаваемого. Гаман считает, что для того, чтобы познать, надо любить. Любовь, по Гаману, не слепа, напротив, человеческую душу может познать только любящий друг, в то время как безразличному незнакомцу не дано проникнуть в нее сколь-нибудь глубоко. На месте же человеческой души вполне может быть текст или даже мир вообще. Таким образом, Гаман выдвигает идею активного герменевтического понимания, в котором познающий субъект не противопоставляет себя познаваемому объекту и не пытается вывести за рамки познания свою индивидуальность. Напротив, познающий стремится вступить в эмоциональный контакт с предметом своего изучения, будь то личность, текст или сама истина.
Диксон подмечает любопытный парадокс: хотя Гаман выступает против принципа объективности, он оказывается более объективным, нежели те, кто всерьез считал себя способным отстраниться от собственной индивидуальности. Гаман не столько отвергает сам идеал непредвзятого исследования, сколько не считает само принятие этого идеала в качестве методологической установки, гарантии от возможных ошибок и заблуждений. Уберечь от промахов может, по его мнению, только постоянный самоанализ в ходе работы с изучаемым объектом.
В "Socratic memorabilia" Гаман высказывает, кроме того, одну из важнейших своих идей, которую в дальнейшем развивает в последующих работах. Он, повторяя критику эмпириков в адрес рационалистов, указывает, что разум не может служить основанием знания, потому что чувства и опыт предшествуют ему. Однако, в отличие от эмпириков, под чувственным опытом он понимает не просто совокупность ощущений, а глубоко личный, сверхэмпирический опыт переживаний и откровений, делающий личность такой, какова она есть.
Дальнейшее свое развитие гамановская философия чувств и страсти получает в работе под названием "Задача эстетики (Aesthetica in Nuce). Рапсодия в каббалистической прозе". Слово "рапсодия" -
напоминание о древнегреческих рапсодах, которые декламировали отрывки из сочинений Гомера и других поэтов. С точки зрения Диксон, называя свое произведение "рапсодией", Гаман ориентировался на слова Платона о том, что поэт является интерпретатором богов, а рапсод, пересказывая поэтов, интерпретирует интерпретаторов. Диксон видит в слове "рапсодия" намек Гамана на несистематический характер своего философствования (в отличие, скажем, от Канта). Аго произведение, как и творчество рапсода, представляет собой вдохновенное, страстное изложение чужого слова, берущего начало от слова самого Бога. Диксон считает, что, в конечном итоге, в подзаголовке гамановой "Эстетики' содержится отсылка к герменевтике, потому что не только слово "рапсодия", но и определение своей прозы как "каббалистической" подразумевают понимание и интерпретацию некоторых текстов (еврейское слово "каббала" ассоциируется здесь с поиском некоего тайного и священного значения в не до конца ясном тексте).
Несмотря на присутствие в названии слова "эстетика", Гаман вовсе не имеет в виду теорию прекрасного или теорию искусств. Подобно тому как Кант называл свою философию чувственного восприятия "трансцендентальной эстетикой", Гаман обозначает термином "эстетика" свою философию эмоционального (чувства и страсти). В эссе сталкиваются проблемы языка, интерпретации и понимания, проблемы чувственного восприятия и эмоций. Гаман исследует связь языка и чувства в контексте вопросов познания и религии.
Гаман остается верным себе в стойком неприятии абстракции и выражающего ее академического языка. Согласно Гаману, родной язык человечества - поэзия, т.а. форма самовыражения человека, в которой язык и чувство сливаются в органическое целое. Поэзия - это постоянная игра со смыслами, с языковой формой, которая на поверку оказывается способом образного постижения мира. Образное постижение - это наиболее адекватный способ познания действительности, потому что мир существует для нас как чувственный образ, воспринимаемый нами при помощи наших ощущений.
Гаман, разделяя многие сенсуалистские идеи Юма, подводит под них еще и теологическую базу. Само сотворение мира Богом трактуется им как "чувственное откровение", т.а. Бог раскрывает для нас мир в наших ощущениях. Мир и существует через наши ощущения, а потому образное восприятие его и есть наиболее верный путь к его постижению.
Страсть и чувство укоренены в образном восприятии, а потому познание должно основываться на них.
С точки зрения Диксон, для Гамана не существовало противопоставления языка и мира. Для него нет дихотомии «язык-слово», мир, реальность, вещи уже как-то лингвистически постигнуты, так что речь есть не первичное описание или представление, но перевод того, что уже есть "текст" (с.137). Это перекликается с постмодернистским сознанием, согласно которому нет иного доступа к реальности, кроме языка. Перевод своих мыслей в речь есть не искажение истинной мысли, но момент порождения, окончательного оформления мысли в слове, потому что до этого человек не понимает свою мысль до конца. Язык для Гамана так же сопричастен миру, как и чувство, а потому он является надежной связью между человеком и постигаемой им реальностью. Язык, если он только не засорен и не омертвлен абстрактными конструкциями, оказывается важнейшим ключом к проблемам бытия.
1ознание мира, по Гаману, не только необходимо человеку, но и является его долгом. Сотворив мир, Бог раскрыл себя для нас в этом мире, и теперь он не может быть постигнут вне этого мира. Таким образом, познавая мир, мы познаем Бога. Взаимоотношения между человеком и Богом - это не просто личные отношения между созданным и создателем, но целая гамма взаимоотношений, диалог, в который включено творение целиком. Суть происходящего диалога -самораскрытие Богом своей сущности. Но правда о Боге не может быть просто прочитана в окружающем нас мире. У нас есть лишь отдельные части поэмы, из которой мы можем надеяться, подобно рапсоду, сложить целый текст.
Взаимопонимание между Богом и человеком становится возможным благодаря богоподобию человека, созданного по образу и подобию Творца. Учение о богоподобии - краеугольный камень всей философии Гамана. Общность, взаимоподобие участников диалога становится основой и условием герменевтического понимания. Так, если Бог раскрывает себя в мире и, чтобы быть понятым, создает тем самым свой божественный текст или поэму, а человек может понять эту поэму благодаря своему подобию Богу, то человек так же раскрывает себя в своем теле и в мире, делая себя понятным для других, подобных ему.
Начиная с "Aesthetica in Nuce" проблема языка становится, пожалуй, основной в философии Гамана. Четвертая глава книги Диксон под названием "Herderschriften: Альфа и омега" посвящена анализу серии
работ Гамана, объединяемых под общим названием "ИеМегесЬпйеп", в основе которых лежат проблемы происхождения языка и взаимоотношений языка, разума и чувства.
Толчком к написанию этой серии работ послужила работа Гердера, что и нашло отражение в общем названии этой серии. Гердер, будучи моложе Гамана, дружил с ним и, как предполагает Диксон, может отчасти считаться его учеником. После того как Берлинская академия наук поставила вопрос о происхождении языка, в 1770 г. премия за лучшую работу на эту тему была присуждена Гердеру. Гердер выступил против двух весьма популярных тогда теорий происхождения языка. В соответствии с одной из них, язык развился из примитивных эмоций древних людей, издававших животные звуки, выражая свои чувства. Другая теория объясняла появление языка своего рода общественным договором между людьми по поводу словесного обозначения тех или иных предметов. Гердер говорил о нерасторжимой связи эмоционального и разумного в природе языка, а значит, и в его происхождении, потому что животные звуки не могли стать языком без разумного осмысления, а разум не мог существовать до языка, для того, чтобы создать этот язык.
Такая трактовка возникновения языка, восходящая к представлениям о цельности человеческой природы, в которой слиты рациональные и эмоциональные начала, была одобрена Гаманом. 1о мнению Диксон, она могла даже быть результатом влияния Гамана на Гердера. Однако Гердер разделял деистскую идею о неучастии Бога в повседневных земных делах, в то время как для Гамана принцип постоянной вовлеченности Бога и человечества в напряженный и страстный диалог оказывается основополагающим. Гаман стремился построить философию языка, которая учитывала бы его теологические представления.
Для Гамана, как и для Гердера, неприемлема теория "изобретения" языка человеком. Если ребенок и должен изучать язык, это, по Гаману, вовсе не значит, что язык чужд человеческой природе. Аедь способность принимать пищу врождена человеку, хотя есть, используя вилку в соответствии с правилами этикета, человек и должен учиться. Иными словами, способность к языку оказывается составляющей человеческой природы, хотя самому использованию этой способности и приходится учиться.
Но язык выводится Гаманом не только из человеческой природы, а также и из божественной. Явившись в мир, первые люди - Адам и Ева -оказались изначально в окружении языковой реальности. Вещь и слово,
язык и мир представляются Гаману находящимися в нерасторжимой связи. Аедь "слово было Бог", и значит, осваивая мир, первые люди осваивали языки, а потому и Бога.
Явившись в мир, человек застает язык, который укоренен в божественной природе, и усваивает его благодаря тому, что ему врождена способность к пониманию и говорению. Человеческая способность к языку в конечном счете, видимо, тоже восходит к божественной воле, потому что человек создан Богом, а современный, "цивилизованный", как выражается Диксон, язык невозможен без человека так же, как и без Бога.
Итак, к гердеровской мысли о происхождении языка одновременно из разума и чувства Гаман добавляет идею одновременно божественной и человеческой природы языка. При этом он высказывает мысли о предшествовании языка всякому рассуждению и знанию.
В работах, объединяемых названием "Herderschriften", Гаман высказывает также ряд идей о сущности человеческой природы, о взаимоотношениях человека и Бога, о политике. Гаман нигде не утрачивает пафоса борьбы против просвещенческого рационализма, доказывая, что сущность человека, его отличие от животного вовсе не могут быть обнаружены в одном лишь обладании разумом.
Гаман соглашается с Аристотелем, который понимал человека как политическое существо, для которого принципиально важно общение с себе подобными. Он тоже признает необходимость человеческого общения как способа самораскрытия людей друг для друга. Определяющей стороной в природе человека оказывается его свобода, понимаемая одновременно и как средство для любого действования, и как его цель. Свобода понимается Гаманом не только как свобода от инстинктов и животных влечений, т.а., фактически, нравственный самоконтроль, как у Гердера, но еще и как свобода от рассудочности, от здравого смысла (census communis). Свобода - это путь к нравственному совершенствованию. поэтому Гаман резко критикует режим короля Фридриха Великого, при котором свободы оборачиваются фикцией и служат прикрытием для пороков.
Пятая глава книги носит название "Таинственная мудрость сивиллы" и посвящена анализу небольшого эссе "Опыт сивиллы о браке". Сивилла - одна из масок, так любимых Гаманом, который предстает перед своим читателем то в образе каббалистического филолога, то в образе Рыцаря Креста и Розы. Маскировка, переодевание и перевоплощение - это, кажется, любимый его прием. Сивилла -
женщина опытная в делах любви и лишенная ханжества. От ее лица Гаман бросает вызов лицемерию, которое присуще, с его точки зрения, современному ему институту брака. Семья, как юридически регламентированная структура, включенная в общий механизм Прусского государства, оказывается краеугольным камнем в фундаменте общества, которое, по мнению Гамана, уродует человеческую природу и противно божественным установлениям. Значит, законный брак, семья, как юридическая единица, могут быть противны Богу, в то время как брак, не освященный законом, но основанный на истинном чувстве, а не на расчете, будет истинно божественным.
Гаман выступает против ханжества в отношениях между мужчиной и женщиной. Мораль, третирующая сексуальность как нечто постыдное и непристойное, на самом деле наносит оскорбление Богу, потому что, во-первых, все созданное Богом свято и не может быть нечистым и постыдным, а во- вторых, способность к деторождению сближает человека и Бога, который сотворил человека, подобно матери и отцу.
Гаман оправдывает плотскую любовь как божественную и, более того, как путь человека к Богу. Как считает Диксон, он стремится переосмыслить христианское учение о Боге, который есть любовь, понимая любовь именно как взаимоотношение между полами. По сути, в эссе о браке Гаман развивает уже намеченные им в предшествовавших работах идеи о примате эмоций над разумом и постоянной вовлеченности людей в общение друг с другом и с Богом.
Развитием учения Гамана о языке оказалась и одна из самых значительных его работ - "Метакритика чистого разума", анализу которой посвящена шестая глава - "Метакритика чистого разума: Ключ к бездне". Уже само название работы отсылает нас к кантовской критике, которая во многом становится отправной точкой в новых рассуждениях Гамана. Как и у Канта, центральное место в построениях Гамана занимает проблема познания и его соотношения с разумом и опытом.
В центре гамановской критики оказывается философская тенденция, которую сам Гаман называл "вторым очищением философии". Под этим он понимал стремление очистить теорию познания от опыта, традиции и языка, основанное на признании существования доопытного априорного знания, что он и обнаруживает у Канта. Гаман ставит вопрос: а как возможно мыслить без опыта? Ответом могло бы стать утверждение о том, что знание может иметь в качестве единственного своего основания один лишь разум, очищенный
от всевозможных искажений. Чистый разум становится в таком случае не просто методом познания, но превращается в единственный способ познания мира, узурпируя тем самым роль опыта, который, по мнению Гамана, предшествует всякой рефлексии.
Для Гамана, язык есть неотъемлемая часть окружающей нас реальности, наш опыт общения с миром понимается им во многом как опыт языкового действования. Поэтому для него вопрос о соотношении опыта и знания оказывается связанным с вопросом: как можно мыслить без языка?
Гаман замечает, что язык неотделим от традиции и опыта и что конкретика языковых смыслов определяется традицией их употребления. Если доопытное знание возможно, то оно должно быть примером возможности думать без языка, поскольку опыт, язык и традиция неразрывно связаны. Априорное знание, если оно коренится в глубинах человеческого сознания, должно либо опираться на некий априорный язык, который, в отличие от языка естественного, не обусловлен ни традицией, ни опытом, либо же как-то обходиться без языка вообще, во что Гаман не верит.
Гаман приходит к выводу, что философия Канта подразумевает либо возможность мыслить без языка, либо существование врожденного универсального "философского" языка в нашей голове, чьи грамматика и синтаксис, возможно, идентичны структуре и категориям суждений и который не имеет историчности, локальной специфичности, яркости и выразительности живого языка. Для Гамана маловероятно существование такого метаязыка, который не соответствовал бы миру в его богатстве и изменчивости. Гаман приходит к выводу о невозможности мыслить без языка, причем язык понимается им именно как живой, естественный язык повседневного общения, который находится в нераздельной слитности с миром и так же, как и внешний мир, существует объективно по отношению к человеку. Язык, таким образом, предшествует всякому рассуждению так же, как и опыт, и является необходимым инструментом разума, или его "органоном".
Гаман считает проблему языка одной из основных проблем философии, что позволяет Диксон проводить параллели между ним и Витгенштейном. Так, идеи Гамана о том, что изучение языка может оказаться ключом к решению многих философских проблем, что объектом изучения должен быть прежде всего естественный язык и что слово обретает свое значение исключительно через его употребление в речевой практике, по мысли Диксон, безусловно близки мыслям
Витгенштейна. Мысль Гамана о невозможности думать без языка и вне языковой реальности, окружающей субъекта, вообще представляется Диксон весьма современной и созвучной постмодернистскому мировоззрению.
В заключительной главе книги "Metacriticus bonae spei" разбираются положения основных критиков Гамана - Гёте и Гегеля - и формулируются выводы. В основе философии Гамана, согласно Диксон, лежит стремление противостоять метафизическому способу философствования, делящему мир на отдельные субстанции и сущности. Разделение бытия, к примеру, на мыслящую и непротяженную субстанцию и на субстанцию немыслящую и протяженную, или же противопоставление в человеческой природе души и тела порождает ненужные противоречия там, где их нет. Гаман пытается выработать диалектический подход, основанный на принципе единства противоположностей. Связь вещей, пусть даже противоположных, трактуется им как отношение, в котором эти вещи постоянно находятся друг с другом. Такой подход Диксон определяет как "реляционный", причем эта "реляционность" может ассоциироваться с тем, что в русскоязычной литературе обычно называют "диалогичностью". Само творчество Гамана представляется Диксон безусловно актуальным для сегодняшней философии и заслуживает самого пристального внимания и изучения.
К.Е.Новиков
