98. 03. 004. Гирко Л. В. Национальная идентичность и социальный порядок. (научно-аналитический обзор) Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ

СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ

НАУКИ

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА

РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 11

СОЦИОЛОГИЯ

3

издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2.11 рефераты 98.03.001 -98.03.022

МОСКВА 1998

СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ОБЩЕСТВА И СОЦИАЛЬНОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ

98.03.004. ГИРКО Л.В. НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК.(Научно-аналитический обзор).

Небывалый размах национальных, этнических, региональных движений (часто бескомпромиссных, сопровождаемых насилием) оказывается в явном противоречии с интернациональными коммуникативными и экономическими тенденциями глобальной интеграции. Ощущение необратимого изменения пространственно-временных ориентиров рождает кризисное сознание "погружения в хаос", возврата к состоянию "войны всех против всех". На этом фоне не удивительны многочисленные попытки осмыслить происходящее.

В социологической литературе последних десяти лет преобладает точка зрения, что причины разыгравшейся националистической и этноцентристской стихии следует искать не в изначальных антропологических различиях. Важен не сам очевидный факт коренной самобытности народов, но феномен его "демонизации" в наши дни.

Для адекватного социологического описания данного явления, по-видимому, и было введено в научный словарь понятие "национальной идентичности", потеснившее более привычные понятия типа "национальной принадлежности", "национального происхождения", "национального характера" и пр. Слово "идентичность", исходно означавшее непрерывность, постоянство, имеет также привнесенный психологами, в частности Эриксоном, смысл сознательно избранного самообраза, исключающего превратное понимание самого себя. Это значение, пронизанное

рефлексией отношения к "другому", вероятно, особенно созвучно сегодняшней ситуации культурного плюрализма.

Идентификация с национальными символами и ценностями придает вес биографическому опыту индивидов, "воспринмающих культурный универсум нации как свою собственность" (43, с. 180). Понятие национальной идентичности отражает осознание двух встречных процессов: с одной стороны, индивидуализируется групповой порядок действий, а с другой - поддерживаются коллективно одобряемые правила поведения.

Современный мир отличает открытость связей. Выбор повседневных "ниш" определяется универсалистскими нормами разумного нейтралитета, диктуемыми логикой модернизации. Вместе с тем расширение адаптивных возможностей общества увеличивает конкурентный азарт и, соответственно, риск, связанный с условиями осуществления этих возможностей. Утрата социальной защищенности, случайность и неожиданность положений требуют новых "инсценировок" обыденного пространства. Индивиды предпочитают черпать силу доказательств для своих импровизированных решений в "этнических цитатах", в образцах традиционного уклада, основанного на предсказуемости действий. Так возникает плотное, непроницаемое ядро этнического самообоснования (тот самый свободно компануемый самообраз), которое придает устойчивость, некую привилегированность конкретному ландшафту существования. Слияние "фольклорных" представлений с "жизненным миром" эмпирически удостоверяет "органический" характер национальной общности. В то же время обнаруживается ее духовная необходимость, идеальный характер, вытекающий из исторически освоенных культурных императивов.

Вот тут, пожалуй, можно указать не еще один важный смысловой оттенок понятия "национальная идентичность", отличающий его от понятия "этичность". Говоря о "национальном", западные социологи имеют в виду, в первую очередь, социально-политическую конституцию европейских государств, сложившуюся в результате буржуазных революций. Именно эту конституцию манифестировала идея суверенности нации, логическим выводом из которой являлся, во-первых, интернациональный проект, во-вторых, установка на постоянное усилие по воссозданию собственных принципов, в-третьих, выстраивание последовательности, "дисциплины" усилий. Идея нации символизирует, по сути, 4-5445

культурную доминанту общества модерна, метафорически запечатленную в высказывании Э.Гуссерля: "Духовный телос европейского человечества, включая в себя частный телос отдельных народов и индивидов, принадлежит... бесконечности становления... Как цель воли, он (телос) с необходимостью становится практическим, и тем самым начинается более высокая стадия развития... - под знаком норм и нормативных идей" (3, с. 23).

Таким образом, свобода волеизъявления и одновременно ответственность, налагаемая правовыми и культурными принципами, закладывают фундамент европейских национальных сообществ. На нем держится система коллективных представлений, которая спрессовывает в единую социальную практику все пласты человеческой действительности: ментальный, публичный, приватный, интимный и т.д.

Сращение политического с повседневным сознанием составляет "национальную специфику" западного социального порядка. Ее удачно передает все чаще используемое в социологической литературе понятие "габитуса" - практического знания, по определению П.Бурдье, благодаря которому сохраняется установленный порядок, несмотря на все отклонения от него. Габитус подразумевает каждодневное социальное конструирование природы, бессознательно "вписывающее" будущее в настоящее, предвосхищая его (1, с. 161). Эта своего рода "целесообразность без цели", легко приспосабливающая обыденные интересы к политическим и наоборот, позволяет социальным аналитикам рассматривать габитус как механизм передачи западных навыков социального управления другим культурам. В условиях экономической модернизации трансляция происходит прежде всего на уровне приобщения к потребительским стереотипам поведения, возбуждая озабоченность неравным распределением жизненных ресурсов между регионами. Репродукция социальных канонов национальной идентичности стран Запада стимулирует процессы этнизации и политизации этнических образований в традиционалистских обществах. В свою очередь, региональные конфликты, мощные потоки беженцев, переселенцев, мигрантов непосредственно затрагивают интересы жителей развитых стран, возбуждая их этноцентристские настроения и стилизованные формы этнической солидарности.

Анализу социологической литературы, обсуждающей вышеперечисленные темы, и посвящен обзор.

I. "Идентичность" и "порядок" в контексте современной социологической теории

1.1. Национальная идентичность и геополитический порядок.

К истории вопроса.

Повышение уровня сложности мировой системы, углубление мультикультурных процессов, этнификация национальных государств и, как следствие, относительная нестабильность современных обществ побуждает ученых к поиску "общего знаменателя" всех неравновесных состояний. Наиболее перспективным представляется в 80-90-е годы исследование парадигмальных взаимосвязей политики, экономики, культуры и военной сферы, образующих картину мира, называемую модерном. Общепринятым становится мнение, что национальное единство и воплощает и символизирует эти взаимосвязи.

Хронологический отсчет развития национальной идеи специалисты ведут от двух временных точек: рубежа ХУ-ХУ1 вв., когда появляется узкогеографическое понятие нации как языковой и культурной общности, сложившейся в определенной местности, и рубежа ХУШ-Х1Х вв., когда складываются собственно "национальные государства" (24, с. 65). В социологической литературе последних лет преобладают историко-социальная интерпретация понятия нации и конструктивистская интерпретация нации как "выдуманной традиции" (68, с. 142). Этнический момент (понятие народа) оттесняется в них на задний план, уступая место политическому (организации государства).

„Историки и представители исторической социологии считают, что "нация" - это обозначение политического порядка, сложившегося под давлением определенных исторических обстоятельств. "Ранние нации" сохраняются благодаря специфике сословного строя и системы ценностей. Именно формирование государства делает возможным этногенез. Он обусловлен процессом территориального разграничения, в котором ведущую роль играет внутреннее объединение с помощью правовой системы сознания и обособления от внешнего мира. Сюда относятся минимальное число персональных отношений, замкнутый способ поселения, общие формы организации, отпечаток среды. Р.Штаубер приводит пример национализации германских земель, показывая, что употребление словосочетания "немецкие земли" постепенно " заменялось словосочетанием "Священная римская империя" - намеренно 4*

прививаемое пропагандистское обозначение, используемое в официальных документах в целях самозащиты от внешней угрозы (68, с. 142). Распространению идеологии "германцев" способствовала также культурно-языковая деятельность немецких гуманистов, формировавших определенный локальный порядок представлений -структурный принцип солидарности (24, с. 67).

Этап "упрочения" тенденции национализации большинство обществоведов приурочивают к Французской революции и событиям в Америке (см., напр., 46, с. 256-269), когда сложился "дух культурных наций" и наступило так называемое "время оседлости". На рубеже ХУШ-Х1Х вв. по Европе прошла первая волна национализма. Коммуникативно-структурную, по мнению Э.Геллнера, почву для этого создавал процесс индустриализации (2, с. 87), ускорение разработки организационных, управленческих, а следовательно, и идеологических механизмов, мобилизации широких общественных слоев. "Мир превращался в одну огромную перешептывающуюся галерку", в мир "межрасового межнационального бизнеса и политики", - как образно сказал Р.Э.Парк (8, с. 205).

Развитие национального самосознания в XIX в. связывают с идеологией эмансипации, решающую роль в распространении которой отводят "интеллектуальным учителям" масс. Представители гуманитарных и свободных профессий: поэты, историки, филологи в первую очередь - использовали мотивы национальных чувств для пробуждения общественного мнения. Национализм начинается с "ученого патриотизма" интеллектуальных предводителей, обращенного преимущественно к эстетической рефлексии фольклорной традиции, народных обычаев и нравов. Заметим в скобках, что именно на стадии романтизации понятия "народ" возникло клише национальной психологии, национального "характера". Их истоком были суждения вкуса, замыкающиеся на априори удовольствия и понятии о "возвышенном". В них таился эффект цензуры - избирательного приписывания к национальному сообществу, которое воспитывало "чувство своего места", создавая "социальные дистанции", закрепленные в отношениях к языку, телу, времени" (1, с. 189).

И, наконец, период "массовой защиты" национальной программы. Следующая стадия национализма связана с проектированием буржуазно-либеральной политики твердых границ и государственно-экономической экспансии. Завершающая стадия

ознаменована массовой защитой национальной программы, усиленной теориями биологизации этно-языковых единств.

Установка современных авторов на "демаскировку идеи нации" позволяет воссоздать преемственность националистической рефлексии (например, морально-эстетической и биогенетической версий) и проследить становление конструкции нации, возникновение феномена "воображаемого сообщества". Многомерность исторической реальности "сворачивается" в нем в квази-органическое коллективное тело, именуемое народом. В нем сопрягаются приверженность к "земле и вере" с новыми формами политической легитимации. Общность, производимая коллективным воображением, воспринимается как воля народов и образует исходный пункт политического действия. В ней находит правовое оправдание политический порядок (61, с. 194). И в этом смысле этно-национальная самобытность не составляет альтернативы либерально-демократическим принципам. Вот почему в теоретических обсуждениях проблемы "социального мира" нередко используют аргументацию классических учений об общественном договоре.

1.2. "Общественный договор " и социальное согласие

В современной модели "воображаемого сообщества" просматривается аналогия с моделью "общественного договора". Она заключается в том, что коллективную идентичность, в том числе и национального типа можно рассмотреть как реализацию потенциала "естественного состояния" в "гражданском состоянии". Идеал политического равновесия, достигаемого совмещением "природы и закона" обозначен аристотелевской политической доктриной. Его важнейшие положения об онтологическом и нравственном преимуществе "полиса" перед индивидом и строгом разграничении частно-хозяйственной и политической сфер опираются на отношения господства равных. Нарушение согласия вызывается смешением общих и личных интересов. Эта мысль о необходимости поддержания принципа равномерного распределения власти сегодня вновь "в цене". Она, по замечанию немецкого профессора философии В.Керстинга, принимается в качестве имманентного противовеса изъянам модернизации (41, с. 9).

Однако современные культурные общества "взращены" на идеях естественно-гражданского единства нового времени, более компромиссных, принимающих взгляд на мир неполитического

человека. Ядро общественного договора составляют взаимные обязательства восприятия и осуществления совместного интереса. Участие в нем является инструментальным благом. Его ценность - не в производстве социальных добродетелей, но в безопасности ведения приватной жизни. Сфера публичности становится лишь дополнением к сфере интересов собственности (30, с. 157). Социальную сплоченность обеспечивает общая задача эффективных действий, а социальная гармония держится на коллективном благосостоянии и экономическом успехе. Гражданское состояние таким образом, дает прежде всего залог личной состоятельности (и в практическом и в метафизическом смыслах). Коллективную суверенность создает аранжировка сосуществований, то есть авторитет процедурной (формальной) рациональности, что, собственно, и означает "договор".

Пример радикальной версии подобных установок дает немецкое "естественное право" (Алтузий, Пуффендорф). Согласно этой теории, любое социальное отношение предполагает соглашение, но не в качестве правовой симметрии, а как символ коммунальное™ и выражения общественно обоснованной нравственности (41, с. 223). Партнерами в договоре выступают не индивиды, а социальные единства. И сам договор служит конституированию народа как правового субъекта - государства. Позже Гегель писал, что только государство устанавливает предмет договора - имущество. Именно в имуществе свобода обретает свое бытие, получая неоспоримое право распоряжаться внешними вещами (41, с. 254).

Итак, традиция "общественного договора" содержит посылку о рождении ограниченного сообщества (оформляющегося в национальное государство) из духа причастности к делу "благоустройства среды обитания". Единство складывается "как ансамбль невидимых связей, организующих, однако, реальное пространство социальных позиций, определенных одни через другие по их близости, соседству или дальности, а также по относительной позиции: сверху, снизу, или между, посредине". Так возникает социальная топология (1, с. 185).

Гражданское самосознание вырастает из буржуазного (может быть, точнее сказать из бюргерского). Из этого "двойного дна" общности - ее одновременно и естественного, и искусственного происхождения - вытекает и двойственность обязательств -добровольно-принудительных. Добровольные они потому, что служат

инструментом частного морального самообоснования и, кроме того, распространяются только на присоединившихся к "контракту" (41, с. 20). Но вместе с тем они и принудительные, потому что лояльность требует доказательств - "готовности принести в жертву личную выгоду ради общественных интересов" (12, с. 68). Помимо долга, вменяемого внешними инстанциями, давление принуждения проистекает из-за постоянного столкновения с проблемой легитимации аутсайдеров -неприсоединившихся, разрушающих замкнутую слаженность жизни сообщества. "Случайность" в виде несогласия, оппозиции, противодействия требует введения в культурно-политический контекст сообщества "универсалистских постоянных" основоположений конституции, которые придают творческий характер "договору". Расположенность к изменению политико-правового положения прививает членам сообщества "вкус" к свободе и стремление поддерживать институты свободы (12, с. 68).

Однако это свобода довольно жесткого свойства. Она требует личного взноса, хотя бы в виде молчаливого согласия, в сохранении принятых норм. Ее универсализация подразумевает устранение всякого отклонения посредством легитимации (превращения случайности в еще одну возможность участия), что ведет в конечном счете к утрате добровольных обязательств. Преднамеренность руководит моральным изменением мира (12, с. 23).

Напряжение между нормативным объективизмом и нормативным волюнтаризмом объясняет исключительную притягательность концепции "общественного договора" для современных дискуссий о спонтанных социально-политических 'порядках, в которых обещание и одобрение оказываются главными опорами. Для темы данного обзора она интересна, во-первых, потому, что затрагивает проблему справедливого распределения жизненных благ (в первую очередь материально-коммуникативных); во-вторых, демонстрирует способ идентификации с социальным действием (с повседневностью); в-третьих, поднимает вопрос об институциональной форме оппозиции права и насилия. Все эти сюжеты активно разрабатываются в социологических, политологических и культурологических теориях габитуса (П.Бурдье, Н.Элиас), "социального государства" (Дж.Ролс, Р.Ноцик, Дж.М.Буханан), "национального государства" (М.Манн, Э.Гидденс, Ш.Айзенштадт, О.Данн).

1.3. Национальная идентичность как элемент отношений власти

В индустриальный век дисциплинарная техника, унифицирующая образ жизни людей, достигает виртуозности, немыслимой в прежние эпохи. Логику современной социальной интеграции можно понять, только оценив роль в ней государственных инстанций. Работы М.Манна, Дж.Холла, Э.Гидденса, посвященные анализу становления систем власти, представляют в новом свете концепт европейского "национального государства".

"Моя история власти, - пишет М.Манн, - базируется на измерении социально-пространственной мощи организации и на объяснении ее возникновения и развития" (цит. по 44, с. 223). Мощь организации складывается на пересечении множества сетевых линий власти (53, с. 1). Источниками социальной власти являются идеологические, политические, экономические и военные отношения. Соединение авторитетного (командно-подчиненного) и диффузного (сила кооперации) аспектов власти формируют неосознанные представления о "естественности", очевидном соответствии общим интересам определенных видов социальных практик. Солидарность нации - один из продуктов таких нерефлективных представлений. Кристаллизации указанных источников власти и составляют многофункциональный спектр деятельности государства модерна, позволяя определять его как представительское, капиталистическое, милитаристское,

национальное.

С институциональной точки зрения, оно представляет собой территориально-централизованное образование, властный ресурс которого - место и люди, центр и территории - делают его политическим. Ограниченность территории государства имеет значение для геополитических отношений. Борьба за властные привилегии была первой меткой территориального ядра государства и подталкивала ко все большей регулируемости управления. Если допустить, что староевропейская ситуация зависимости экономического развития от военного соперничества сохраняется и по сей"день, то девиз "назад к государству" дает ключ к пониманию социально-политических коллизий нашего времени. Перенос акцента с технико-экономического соперничества на политико-военное первенство стимулирует сегодня соревнование между "отстающими" и "выбившимися вперед" нациями. Кризисы и войны на пути модернизации проясняют конституцию нового социального порядка.

Впрочем, уже классики социологии М.Вебер, Г.Зиммель, В.Зомбарт высказывали соображения о генерирующем действии войн и конкуренции в становлении государства модерна (39, с. 22). Напряжение всех сил военной экономики рождает харизматическое видение корпоративного порядка государства, превращающего население в массу, послушную единой воле (39, с. 22).

Дж.А.Холл в книге "Власть и свобода..." подхватывает мысль Манна о том, чтЬ расщепление политической Европы оказало продуктивное действие (цит. по 44, с. 221-235) на социально-экономическое развитие. Однако государственные структуры, полагает он, необходимое, но недостаточное условие для экономической динамики. Решающим фактором является степень устойчивости гетерогенных государств. Европейские страны обязаны своей стабильностью в значительной мере структурным особенностям идеологии христианства, которая легитимировала административно-властную атрибутику. Кроме того, государственное строительство в Европе было "органичным" продолжением вынужденной кооперации правящей элиты с финансовыми группами. С самого начала государство и общество были "обречены" на сотрудничество и шли "рука об руку" в отличие от других цивилизаций, где они противостояли или рядополагались. Аккумуляция власти сыграла, на что указывал уже Т.Парсонс, решающую роль в индустриальном подъеме Запада и экспансионистской стратегии. Даже борьба за политические права разных слоев населения была, отмечает Ч.Тилли, выражением определенной эмоциональной связи населения с государственными инстанциями. Власть руководила ритмом ббыденной жизни, регулируя рабочее, календарное, учебное время, сроки военной службы и пр. (69, с. 281).

Относительно свободная от разногласий экономическая практика усиливала, полагает Э.Гидденс, эффективность государственного управления. Централизация и унификация правовых решений вела вообще к сильному административному "просвечиванию" общества, что удовлетворяло претензию на суверенность государства изнутри. Внутренне примирение населения с властью позволило переключить силы на внешние военные планы. Внутригосударственный контроль и военную мобильность национальных государств Гидденс относит к структурным признакам модерна (10, с. 87).

5-5445

Авторы книги "Национальная и культурная идентичность..." развивают вышеописанную точку зрения на социальную роль национального государства модерна (см. 57). Американский социолог Ш.Айзенштадт считает, что фундамент западной цивилизации образует уникальное соединение символической модели общности со структурной. Европа непрестанно испытывала колебания между исконными, сакральными и идеологическими мотивами легитимации Ее политико-правовой климат определял семантическии горизонт концепта "Спасения". Социальная функция учения о "Спасении", под знаком которого создавались новые формы идентичности, состояла в снятии напряжения, в праве "освобождать" (25, с. 23). Тип национальной идентичности европейского образца возник в результате переформулирования примордиальной символики в сакральных терминах. Его отличали: а) установление особых правил в политике; б) структура отношений центра и периферии; в) структура ведущих социальных групп

Примеры легитимных порядков Западных стран показывают, что каждое сообщество (традиционное или культурное) претендовало на присвоение всех измерений и символов власти и одновременно подчиняло их исключительно собственным интересам. Понятно, что на этом фоне противоречия и конфликты становились хроническими (25, с. 26). Прежде всего они имели место при столкновении центробежных и центростремительных сил периферии и центров, в котором ни одна сторона не получает устойчивого превосходства.

Современные социальные и геополитические изменения усиливают конфронтацию принципов иерархии с принципами равенства. Между "осколочными" элементами центристского и локально-традиционалистского сознания происходит нечто вроде химической реакции, дающей новый сплав - региональные национальные движения Формы их выражения, их часто агрессивная тональность носят отпечаток складывающейся веками "физиогномики" власти, которая с самого начала принимала очертания организуемой ею обыденности

II. Национальное и социальное в перспективе глобальной интеграции

2.1. Роль "другого" в социальном порядке модерна

Вопреки политическому штампу, приписывающему понятию "народ" объективное единство, оно рождается, по мнению немецкого социолога Л.Гоффмана, выражающего популярный среди современных западных ученых взгляд, из субъективных представлений об общности. Его конкретное определение подчинено силе привычки, порядку повседневного опыта. Экзистенциальное содержание этого понятия стремится устранить разрыв между частью (отдельным индивидом) и целым. Именно осознание принадлежности к кругу лиц, объединяемых известными им коммуникативно-поведенческими стандартами, конституирует народ как социальную данность. Коллективная проекция основы самотождества индивида является абстрагированным образом его жизненного мира. Под именем "народ" идеологически воспроизводится факт социального включения, утраченный при переходе от иерархического к функциональному дифференцированному обществу. На фоне устойчивости "мы-сознания", "стерегущего" собственный резон власти, его политические измерения воспринимаются как внешнее обрамления (37, с. 196).

Для государственных структур обыденное понятие народа, нац^и - "характера общности, вырастающего из общности судьбы" -служит отправной точкой политической риторики, приобретая пафос "престижа нации" в экстремальных условиях (75, с. 167). Вера в единение принимается как "последняя реальность". Ее социологической объективацией и вместе с тем социальной метафорой была и остается среднегородская маленькая семья с ее мелкобуржуазным стремлением огородить свое пространство обитания.

Гердер называли семью миниатюрой нации (30, с. 153). Отношения между ее членами безусловны и потому их взаимные обязательства кажутся естественными. Идеализированное представление о семье, формирующей потребность в разделенных чувствах, переносится на представление о национальном" сплочении. Сторонниками подобного понимания были также М.Вебер и 5'

Ф.Теннис, утверждавшие, что в национальных чувствах заключена общая жизнь, которая нуждается в помощи государственного регулирования для ее поддержания (30, с. 155).

Любопытна скрытая за историцизмом позиция солидарности, ее аисторичность. В данной концепции нации нет, собственно, места изменению. В ней все уже заложено. Ее очевидная рутинность и подспудная ритуальность обладают эффектом "метафизической защиты, обещанием "гарантий природы" и "необходимостей истории" (45, с. 27). Она "очищает" время от непредвиденных поворотов истории, просчитывая "неизбежный путь развития". Ставшее принимается за изначально существующее. На поверхность всплывает материал преданий, который совмещает реконструкцию истории с ее изобретением. Речь ведут не об истории, а о конкурирующих историях, плавно переходящих в миф, поскольку важна не истина случившегося, а результат социального воздействия. Память нации предстает как пространственно-временное, специфически групповым образом обобществленное знание (14, с. 112). Современным идеологам национализма и его критикам это дает повод усматривать в ренессансе этнонациональных настроений попытку решения проблем "бегства от одиночества" (14, с. 59).

Современные интерпретации национальной идентичности отталкиваются от концептуализации "другого". Влияние этого понятия столь существенно, что есть даже предложения заменить им понятие общества, поскольку всякое воззрение на общество строится на основе образа "другого сознания". С постмодернистской позиции представление о "другом" смыкается вообще со способностью различения играющей решающую роль в социальном конструировании. Прогрессирующее "расщепление" реальности не оставляет места для внешнего взгляда, обозревающего "целостность" общества. Жизнь объявляет "войну целому... активизацию распри, спасение чести имени" (6, с. 184). Сейчас - время перехода от жестких, хотя часто и произвольных рамок взаимодействий к множественности интерактивных процессов. Поэтому отправной точкой социологического анализ должен стать "другой" как средоточие отношений равенства и различия, контроля и присвоения.

2.2. "Чужой"как "ближний"

В социологическом ключе определение другого сталкивается с типологией обыденного восприятия "своего-чужого". Классическая постановка вопроса в трудах Г.Зиммеля, Р.Парка, А.Шютца

подчеркивала пространственные, дистантные аспекты понятия "чужой", подталкивающие к образованию единств "ближнего- дальнего". Но при этом не подвергалась сомнению стабильность организации социального пространства. Акцент ставился на структурном генезисе ситуации чуждости. Сегодня, с размыванием границ интегрирования, различение своего-чужого генерирует поведенческо-коммуникативные стратегии. Близость -переменная "жизненного мира", где "разброс" возможностей оформляется в горизонт ожидаемого и дается социальный шифр (56, с. 449). Классификация чужого как чужого требует пересмотра привычных условий действия.

По мнению американского социолога З.Баумана, понятие чужого скрывает в себе антагонизм друга-врага, свойственный внутригрупповым отношениям. Оно устанавливает критерий права и бесправия, добра и зла, истины и фальши. Социальный порядок рассматривается в данном случае как "кратное двойной идентификации" (Цит. по 56, с. 448). Чужой не принадлежит к числу известных расхождений. Он - символ нерешенного и нерешаемого и потому опасен для самой социальной жизни, так как провоцирует ситуацию недоверия. При всей сомнительности статуса чужого, его вынуждены принимать в расчет во внутреннем поведении, что исподволь меняет стандарт последнего.

В правовых обществах чужой оказывается формально равным. Он теперь потенциально друг или враг в зависимости от заинтересованности в нем. Но так или иначе он включен в пространство доверия. Парадокс состоит в том, замечает немецкий хоциолог А.Нассей, что, лишь перестав быть чужим, он может им стать, если будет причислен не к своей группе (56. с. 447). Неважно, существует ли эта группа фактически, важна ее репрезентативная оценка. Социальная функция категоризации отличий, "изобличающих чужого" заключается в защите сферы "доверия" от разногласий, переносе внутренних конфликтов на внешние размежевания (56, с. 445). Боязнь конкуренции, потери статуса усиливает готовность вооружаться. Чужого обвиняют в нарушении иерархии получения материальных и культурных благ, всегда ограниченных. Он объявляется ответственным за все экономические и политические кризисы.

Олицетворением чужого в современном обществе является иностранец, т.е. "не-гражданин", а следовательно, "не-обыватель",

что и вызывает настороженность и неодобрение. Политика национального доверия делает общественные связи более адресными и вычисляемыми. Но если согласиться с тем. что национализм компенсирует издержки "процесса освобождения" - модернизации, то следует задуматься над тем, какие именно способы общения он продуцирует. Ведь и повседневные отношения сегодня носят преимущественно функциональный характер, проистекающий из принципиального безразличия к другому. Чуждость, отстраненность является условием для административных, политических, экономических акций, избавляя от личностных оценок (23, с. 42). Чужой становится структурным элементом и саму враждебность превращает в технологию сближения. Отсюда - свобода обособлений и агрессивных манифестаций, будь то этнические, религиозные, эстетические или сексуальные (23, с. 43).

Социальный механизм производства враждебности дестабилизирующее следствие социального неравенства, сужения рынка "востребования" и способов вхождения в него. Знаменательно, что сопротивление этому положению дел оказывают не столько маргинальные группы, сколько средние слои общества - бывший гарант его стабильности. Обыватель вынужден тщательно взвешивать, включаться ли ему в то или иное институциональное отношение, если оно не обеспечивает безопасности и прочности индивидуального уклада жизни. Включение является не целью, но фактом повседневности. И всякую социальную идентификацию, в том числе и национальную, можно объяснить как "разновидность ритуального поведения, переводящего внешнюю неопределенность во внутренний схематизм" (56, с. 46). Эта имитация социального порядка помогает вырабатывать иммунитет против ненадежности общественных состояний, который, однако, может развить нечувствительность и к универсалистским требованиям морали.

Безальтернативность и утрата понятия о самом себе в сегодняшней действительности обнажает социально-политическую прагматику конструкции веры. Секуляризация, как выясняется, несмотря на опыт "расколдования .мира", не устраняет, утверждает Д.Клаусен, потребности в вере, хоть и меняет формы ее манифестации (подтверждение тому - движение исламских фундаменталистов, использующих традицию ислама для ослабления прежних элит, или, например, католицизм поляков как выражение антикоммунистического протеста) (23, с. 48). Запросы веры

переплетаются с практикой труда и обмена, авторитета и власти, образующей повседневное сознание, и порождают нечто вроде "религии повседневности" (о чем писал в свое время З.Фрейд). Она позволяет эффективно перерабатывать общественную реальность сообразно первейшему требованию - унификации. "Религия повседневности" социализирует "эротические стремления" к нарциссическому обладанию коллективным МЫ", подчиняет авторитету агрессивные наклонности (11, с. 111). Последним авторитетом современности провозглашается нация, которая посредством дискриминации "чужих" актуализирует потребность в самоутверждении, которую больше не "подпитывают" культурные и религиозные различия. Национализм - эрзац веры. Он дает индивиду рационально неосуществимое - принадлежность к элите и, одновременно, к легитимному большинству, наделяя именем анонимное общество.

Еще один "оправдательный" довод этнической мобилизации черпает силу в био-генетической конституции человека. Немецкий публицист Ф.Вукетис ставит вопрос об историко-антропологических границах социального здоровья (77, с. 11). Причины националистического оживления он ищет в идущем из глубины времен биосоциальном механизме, ориентирующем человека на территориальное поведение. Эволюционная логика диктует, с одной стороны, стремление к внутренней кооперации, с другой - внешнюю агрессивность (с целью защиты). Указанные механизмы сохраняют свою действенность и поныне, о чем свидетельствует избирательность человеческих симпатий, распространяемых на небольшое число лиц. а величина групп содружества определяет степень близости и продолжительности взаимоотношений (77, с. 13). Опыт показывает, считает Викетис, что чем шире социальное объединение, тем сильнее желание индивида искать укрытия в маленькой группе и в обозримых географических пределах. При все автономии человек очевидно попадает в большую зависимость от окружения по сравнению с другими биологическими видами, и не всякая почва, в которую он может быть "пересажен", дарит ему чувство надежности, по крайней мере в эмоциональном смысле. Причина конфликтных состояний, потери самотождественности лежит в осознаваемом давлении неблагоприятной среды (77, с. 18).

Итак, под слоем искусственных условий обитания сохраняются глубоко укорененные в родовом происхождении импульсы

социальной организации. Потребность в национальной идентификации символизирует "тоску по родине", проявление которой может быть разрушительным для "чужих". (Она, в частности, резко контрастирует с идеологией "единой Европы", слишком абстрактной, чтобы быть понятной каждому ее жителю. Позиция национализма является эволюционно стабильной стратегией, но ее переоценка взрывоопасна. Точной геометрии обыденных чувств и их исторических корней не существует, и так называемый национальный инстинкт служит преимущественно карьере политиков.

Этноцентристская аргументация социально-политических противоречий воспроизводит, считает немецкий социолог В.-Д.Буков, доводы расизма. Это подтверждает исторический пример интереса европейцев к "экзотическим народам" на рубеже Х1Х-ХХ вв. Демонстрации "последних потомков последних примитивных культур" в так называемых "райских садах" европейских столиц напоминали зрителям как бы о собственном их прошлом и вызывали амбивалентное чувство своего отличия и в то же время подобия "дикарям" (35, с. 73). Происходил символический перенос собственных "атавистических влечений" на другого, принимаемого за "объективный" масштаб зла. Осуждение другого, скрытое под псевдоэтической маской, заглушало сознание вины за самого себя. Расистское предубеждение, таким образом, было родом самообмана, вымещением страха перед своим отражением. Но оно приводило в конце концов к отождествлению с пугающим самоотражением.

Этническая неприязнь выливается в политическую поляризацию населения, хотя поводом служат различия в повседневных представлениях. Постепенно разрабатывается политика повседневности, фундаментально затрагивающая конструкции действительности (21, с. 72).

2.3. Институциональные причины

этно-национальных конфликтов

Итак, отождествление практических "диспозиций" индивидов с локальным социальным пространством продуцирует стереотипы групповой идентичности. Этноцентризм, согласно последним социально-психологическим и социологическим исследованиям, -один из них. В нем сконцентрировано стремление к системности и координированное™ "когнитивных и телесных практик" (9, с. 44). В основе этого стремления лежит связь между освоенным историческим

опытом классификации личности другого и конкретной ситуацией действия, требующей активизации такого опыта. Этно-национальные образования, хотя и кажутся спонтанными, вызваны к жизни комплексом идеологических и организационных стратегий (42, с. 21). Их причины нужно, по-видимому, искать в структурной асимметрии власти, в неравном распределении общественных ресурсов, в многомерности культурных эталонов.

Попытку объяснения межэтнических конфликтов, дискриминации меньшинств и региональных неравенств с точки зрения развития процессов модернизации предпринимают немецкий социолог А.Виммер и голландский социолог Ф.-М.Бадер.

Как известно, политика этно-национальных противостояний дает о себе знать в моменты реорганизации управленческого аппарата, с приходом к власти новой элиты (что имело место, например, при распаде Советской империи или при обретении независимости странами третьего мира). Давние межгрупповые разногласия получают новую динамику, и становится особенно важной степень этнического единообразия бюрократии олицетворения государственного авторитета. Там, где население воспитано в центристской традиции, этнизация бюрократии и власти при обновлении протекает само собой разумеющимся образом. При неопределенности отношения большинства к власти этнизация чиновников инициируется клиентистсткими группами. Бюрократическая практика открывает здесь новые возможности, неизвестные в домодернизационный период: использование структур управления, выдачи лицензий на импорт и экспорт и пр. (76. с. 466). Связи патрона-клиента построены на доверии, складываются на долгосрочной основе и отличаются от чисто контрактных. Члены своей этнической группы имеют больший кредит доверия, чем чужие, поскольку связаны обязательствами всесторонней взаимной помощи. Это как бы расширенный тип родственных связей. К тому же их объединяет общий язык и культура. Отсюда склонность бюрократии к социальному "отгораживанию" и стратегическому образованию групп в пределах -этнических границ, что чаще происходит там, где гражданское сознание исторически не укоренено. Эта тенденция особенно заметна, когда вычленёние партий, объединений и групп по интересам в гражданском обществе не имеет исторической традиции, что характерно для многих стран третьего мира.

6-5445

Но бюрократия является конкурентным слоем для образованных социальных групп. При слабой экономике многие из образованных людей стремятся попасть именно на государственную службу. И как раз эти социальные группы тоже склонны проводить этническую линию, разграничивающую "мы" и "они". Но политизация этнической принадлежности возникает, если этнически гомогенные средние слои чувствуют себя обделенными при распределении государственных средств. Эмпирические исследования показывают, что дискриминация в отношении доходов, образования, карьеры и пр. много выше при аскриптивных неравенствах (т.е. различий по происхождению), чем при позиционных неравенствах (различиях по занимаемому положению). Эти исходные неравенства структурируют не только систему статусов, но и "габитус", собственно социальную идентичность (14, с. 62). В многонациональных странах колониальная практика "разделяй и властвуй" приводила к притеснению образованных слоев из этнических меньшинств. Выступая против политической дискриминации в постколониальное время, они пересматривают этнические основы национального государства или требуют отделения. Во всех таких акциях главную роль, согласно исследованиям, играют недовольные средние слои (76, с. 470).

Межэтническая конкуренция случается и в среде чиновников за доступ к ограниченным социальным ресурсам. Издавно, как полагает автор, существующее межэтническое разделение труда, распределившее отдельные группы людей по своим экономическим и социальным нишам, ставя их в зависимость друг от друга, остается аполитичным. Оно относительно бесконфликтно, даже при большой социальной несправедливости.

Никакая длительная этническая мобилизация без политических элит, указывает автор, не вызывает кризисов (76, с. 472). Но также и никакая мобилизация не пройдет успешно без этнического базиса. Для накопления взрывоопасного заряда этнических образований должны возникнуть этнические политические блоки, выходящие за пределы чисто классовых интересов. ^Речь идет о политчески активной части населения, которая усваивает этнический взгляд на политический ландшафт. Поэтому следует избегать интерпретации этнических столкновений как противоречий между антагонистическими "национальными общностями". Важнее увидеть противоречиях и организациях такого типа доминанту этно-

националистических значений "вражды-дружбы" и реализацию соответствующих форм политической лояльности.

Нецелесообразно выводить динамику этнических споров только из манипуляций политических элит, поскольку многие соплеменники не только игнорируют их обращения к национальной солидарности, но и считают их "чужими среди своих" и требуют их исключения из своих рядов. Поэтому остается загадкой, как все же мобилизуются силы для "исполнения" этнических целей, непосредственно не участвующие в дележе постов, привилегий и доходов? Поддержка претензий на власть людьми, непричастными к государственному аппарату, побуждается стремлением иметь "своих людей" в администрации. Отсюда и яростные споры о выборе государственного языка, поскольку от ведомственных "идиом" зависит связь с более или менее широким кругом населения.

Образование этнических блоков в странах третьего мира представляет собой процесс социальной "герметизации", аналогичной образованию наций в Западной Европе, но с той разницей, что этнизация управленческой системы, в которой вследствие колониальной политики предпочтений часто преобладают выходцы из этнических меньшинств, препятствует централизации элит. Эти страны слишком слабы, чтобы обеспечить своим гражданам правовую защиту, безопасность и заботливое управление, дать им почувствовать себя членами определенного "правового содружества" (76, с. 477). Ожидания солидарности переносятся на национальные группы и, таким образом, способствуют превращению тенденции к общенациональному единству в сугубо групповую лояльность, ведущую к борьбе за знаковое выражение своего приоритета в государстве.

Существует и другая причина политической активности субэтнических группировок. Дело в том, что распределяются не только доходы государства, но и его издержки, которые взимаются у населения в виде разного рода налогов и пр. Тяжесть расходов неравномерно ложится на разные регионы. Часто они лишены права пользования собственными сырьевыми запасами,

монополизируемыми государством. Конечно, не все области, имеющие негативный баланс' расходов, создают сепаратистские движения. Конфликт возникает, когда государственные ресурсы и прибыль от них достаются, по мнению жителей, "другим", принадлежащим к иному этносу. Чем быстрее растет напряжение, тем

легче оно переходит в семантику "чужого". Борьба за государство становится борьбой против государства, если его расходные статьи слишком высоки.

Следовательно, существуют по крайней мере три условия для возникновения межэтнических столкновений и их политического закрепления: претензии отдельных бюрократических группировок на владение коллективными блоками, недовольство образованной части среднего сословия неравным распределением жизненных шансов, недовольство населения несправедливым распределением государственных расходов, воспринимаемым как этническая дискриминация. Эскалация конфликтов не является автоматическим следствием этих условий, но зависит от особенностей политического режима. Но в любом случае политическая этнизация является не реставрацией архаического типа идентичности, а эффектом модернизации, образования новых национальных государств. Этнический конфликт берет истоки не в самостийном инстинкте разрушения, а в функциональных взаимосвязях структур управления.

Суммируя сказанное, можно выделить несколько отличительных черт этно-национальной идентичности.

1. Она базируется на чувстве и осознании принадлежности к одной этнической группе, что и конституирует сообщество.

2. Она немыслима без разграничений, обособлений от "другого".

3. Она всегда предварительна, и потому нуждается в постоянном обновлении, в новом усилии отрицания.

4. Она определяется ситуациями конкуренции и конфликта.

5. Она требует рефлексии различения внешнего определения "другими" и самоопределения, учета шансов власти, играющих решающую роль как в самодефиниции, так и в дефиниции "другого" (14, с. 98-99).

Совокупность указанных черт обнаруживает

взаимозависимость форм групповой солидарности от "габитуса" и культуры, выведение которой может прояснить факт устойчивости этно-национальных образований при значительности общественных изменений. В отношении культуры этническая идентичность в силу дихотомии друг/враг всегда селективна, хотя теоретически вполне допустимо мирное сосуществование культур.

2.4. Национальная идентичность и ментально-коммуникативный

порядок

Анализ культурных традиций и практики социального воспроизводства позволяет понять логику национальной мобилизации. "Биография" обществ-государств определяется ментальными структурами, складывающимися в результате опыта реактивации прошлого (Цит. по 47, с. 12). Их можно назвать "практическим чувством" истории, воплощенной историей, интериоризированной как вторая натура" (Цит. по 9, с. 21). То, что понимают обычно под национальным характером, есть выражение потенциала приспособления к жизненному миру. Культивированные способы самоутверждения "сгущаются" с течением времени в культурные единства со своими "неписаными" и формализованными правилами. Они плавно переходят в осознанные принципы лояльности по отношению к порядку групповой организации, формирующему почву культурной самобытности. Если рассматривать историю обществ как единиц выживания, устанавливающих равновесие между "Я" и "МЫ", то предпочтительнее говорить, полагают Н.Элиас, П.Бурдье, Э.Гелнер, о национальном габитусе, более адекватно (чем национальный характер или "душа нации" ) описывающем связь между частным случаем и типом коллективного переживания (47. с. 23). Он несет в себе отпечаток многомерности общественного строения.

В этом смысле он коррелятивен культурному архетипу, очерчивающему пластику развития общества, составляющему его уникальность. Как творческая вариативность действий, габитус не принуждает к обособленности. Напротив, самобытный уклад открывает коммуникативную перспективу восприятия другого стиля жизни, поскольку всякая идентичность нуждается во внешней рефлексии, дающей импульс к самодвижению. Но вместе с тем предрасположенность к обособлению вытекает из посылки идентификации (согласно которой социальный агент понимает только то. что делает сам), исключающей диалог (20, с. 24). Таким образом, возникает проблема поддержания коммуникативной среды, проблема языковых средств, способствующих формированию национальной идентичности, И их производности от социального порядка.

В современных западных социологических публикациях, посвященных данному кругу вопросов, можно выделить два

направления. Один подход рассматривает язык в функции политической мобилизации, в качестве средства локализации социокультурного пространства (58). Второй подход делает упор на универсалистской природе языка, его свойстве преодолевать межкультурные барьеры понимания, хотя отчасти путем подавления мировосприятия, ассимиляции и подчинения его себе (36). Оба подхода явно или неявно связывают коммуникативный процесс с процессом генерализации норм рациональности. Язык выступает при этом как выражение стремления стилизовать культурную специфику, характерного для модерна.

Главную причину возникновения феномена нации Б.Андерсон видит в "истории печатной хроники событий", установившей "коммуникативное правление языка" (Цит. по 75, с. 172). Технология языкового обращения сделала очевидной плотность социальных отношений. И хотя конструкция национальной сплоченности была, по мнению Э.Хобсбаума, плодом дискуссий правящих элит, поле народного протонационализма было уже "вспахано" (75, с. 176). Того же взгляда придерживается Э.Балибар, считающий, что история наций всегда предполагает форму сообщения, которая обеспечивает непрерывность линии деяний (22, с. 169). Такое сообщение -повествование и конструкция одновременно - задает смысловой горизонт, "оседающий" в социальных стереотипах. Прошлое, питающее субстрат национального, является литературной обработкой истории. Вот почему оно кажется заведомо моральным и предвосхищающим политический модус современности (22, с. 170).

В политической практике преобладает субъектная трактовка языка как выражения совокупной "энергии" носителей языка (58, с. 5). Эта точка зрения берет начало в просветительско-романтическом представлении о самосозидательном потенциале народа, отчетливо сформулированном в "Речах к немецкой нации" И.Г.Фихте.

Субъектный образ языка отсылает к чувственной данности обыденного мира, подчеркивая его согласованность и ритмичность, и, одновременно, к коллективному воображению. В символической деятельности речи осознается реальность единства нации. Она преодолевает разобщенность говорящих на одном языке, переводя эмоциональный подъем участников коммуникативного акта в рационально выверенный этос. Общественное настроение всякий раз заново должно раскрывать себя в риторико-символическом, в

конечном счете политическом толковании (58. с. 54). Национальный язык приобретает значение тогда, когда гражданин становится исторически важным компонентом государства. Этаблированные языки - сравнительно новое явление. Они продукт всеобщего образования, политической организации масс и периферийных форм лингвистического национализма (36. с. 1069).

Кажущееся анахроничным понятие нации как территориально-закрытой коммуникации обладает на самом деле достаточно свободной и оригинальной конституцией, чтобы стать продуктивным для интернационального диалога. Межкультурное общение складывается по мере предметных пересечений, выстраиваемых деятельностью языка. Согласно Г.Г.Гадамеру, диалог является своеобразной аппликацией своего и чужого (20, с. 25). Неограничиваемая общность аргументации вырабатывает масштаб межкультурного пространства. Рождающийся здесь интерсубъективный смысл истолковывается всякий раз иначе, сообразно ситуации, но никогда "не лучше, чем было". И дело не в этическом принципе терпимости, признающем чужой смысловой контекст заведомо закрытым и несовместимым со столь же закрытым собственным. Требование терпимости имеет лишь видимую нейтральность, допуская и свою противоположность (20, с. 31).

Однако истолкование, диалогическое "приспособление" друг к другу, подразумевающее "перевод", неизбежно, по убеждению Ж.Дерриды, вносит "насильственные" изменения в "оригинал". Чтобы дать возможность говорить "другому", а не только говорить для "другого", коммуникативная структура должна включать "этику слуха" (54, с. 54).

Сегодняшняя ситуация общения не имеет ничего общего с той, что была в "зените национализма". Нас окружает плюролингвистическая среда, и идея единственного национального языка, удовлетворяющего всем коммуникативным нуждам, неосуществима. Благодаря средствам массовой информации, нет необходимости делать язык официальным, чтобы вывести его "из дома на площадь". Но масс-медиа отнимают у культуры письма и чтения доминирующую роль,. деформируют сферу внутренней этноцентристской публичности. Наконец, мы свидетели становления универсального языка межнационального общения, каковым является английский" (36, с. 1072). Языки приобретают комплементарный, взаимодополняющий характер.

Это позволяет в речевых действиях видеть не только кристаллизацию социо-культурных отношений, но и репертуар потенциальных смыслов, которые в дальнейшем могут реализоваться посредством неязыковых механизмов отбора. Цепь умножающих друг друга первичных восприятий и нормативных форм задает параметры социального порядка. Но язык не устраняет исходной неопределенности социальной взаимосвязи, указывает Н.Луман, он доставляет лишь инструмент для образования коммуникативной системы (51, с. 28).

Коммуникативное действие осуществляется внутри жизненного мира - среды естественного принятия причин и ограниченно освоенных навыков (33, с. 449). Правила коммуникативного действия, отмечает Ю.Хабермас, следуя собственной логике, развиваются тем не менее в реакции на изменения в области инструментального и стратегического действия (32, с. 163). Объяснение им может дать современная теория модерна, осмысляющая парадигму символического репродуцирования практик, ориентированных на взаимопонимание, и императивов формальной рациональности, ориентирующих на власть. Она показывает, что к дефициту культурных ресурсов коммуникативной сферы ведет не трансляция культурных традиций, а выделение из них "экспертных культур", замкнутых на политико-экономических интересах (5, с. 22).

Культурно-коммуникативный аспект понятия национальной идентичности сводит воедино три измерения человеческого опыта -естественного, политического и субъективного (40, с. 174). Эти "три кита" и составляют то, что социологи называют базисом социального порядка. Нынешнее обсуждение проблемы порядка начинается с переопределения понятия субъективности.

Индивидуальность в современном смысле состоит в "продленном самонаблюдении" и, соответственно, в постоянном столкновении с вопросом "как я", а не "кто я", бывшим прежде первичным (50, с. 151). Понятие "Я" оказывается как бы "незнакомцем для самого себя" (70, с. 602), узнавая себя только в интеракции, т.е. во взаимодействии с другими, регулируемом ритуальными (по И.Гоффману) проявлениями.

Речь идет о децентрации субъекта, описании его через контекст пространственно-временных отсылок (51, с. 39). Он представляется своего рода "интегралом", выводимым из "длительности рутинной

повседневной жизни". По Гидденсу, структура самоидентичности подобна "разговору", "управляющему социализацией в повседневности" (Цит. по 72, с. 147). Такое понимание акцентирует план "присутствия" человека в мире, или социальный топос. Этой установке присущ внутренний перспективизм, где только специфическое положение кого-то по отношению к другим объективирует других, делает их "видимыми". (Например, судья, живущий по соседству, для меня - просто сосед, хотя для других он может быть отцом, братом, судьей). Конкретные соответствия (по Луману, аутопоэтическая система) и конституируют порядок. "Рамки соответствий", которые должны постоянно воспроизводиться, чтобы быть системой, построены на обращенности людей друг к другу в зависимости от нужд (72, с. 151). Эффект воспроизводимости взаимодействий запечатлевается в комплексных формах институций (политических, экономических, повседневных, научных).

Плезентс, ссылаясь на Ф.Хайека и Гидденса, утверждает, что воспроизведение взаимодействий осуществляется не по формулам. Бытие - квазизависимое поведение (согласно Луману), мотивированное "молчаливым знанием" и самоочевидностью "правил следования" (если воспользоваться термином Л.Витгенштейна), которые "распылены" в обществе (60, с. 25). Отдельным индивидам оно известно лишь частично. По своей природе такое знание неотделимо от локального контекста действия. Такое действие не является продуктом сознательного устремления к целям, но движимо "чувством игры", хотя имеет все признаки рациональности. Интуиция практического чувства, которым оно руководствуется, коренится в продолжительности существования условий, сходных с теми, в которых находятся социальные агенты в данный момент (1, с. 24). Способность "знать как поступать" вызывает аналогию с инстинктивным поведением животного, нередко используемую в классической философской антропологии. Это то самое "естественное" измерение человеческого опыта, о котором упоминалось выше. Неартикулируемое знание правил оформляет порядок представлений, изображающий субъекта как индивидуальный след всей коллективной истории (1, с. 163). Оно индуцирует способность к социализации, хотя существует независимо от индивидуальных практик.

Хайек приписывает "молчаливое знание" обычаю, традиции, дающим "компас" стабильности жизненному стилю индивида, 7-5445

Гидценс же видит в нем отличительную черту позднего, "рефлексивного" модерна. Рефлексивность - неотъемлемое свойство человеческой природы, состоящее в удержании связи с совершаемым как интегральной частью целого. Она имеет тенденцию к возрастанию, на что указывали многие социологи, от Г.Зиммеля до И Гоффмана. В современных условиях рефлективность обретает генерирующую силу институционального феномена, ее истоки лежат, что подчеркивал М.Фуко, в отношениях власти, выражением которых являются пересечение дискурсов и практик, формирующих позиции "Я". Будучи проекцией знания, власть так же, как оно, безлична, непреднамерена и децентрична. Она предстает "как поле силовых отношений, производящее многообразные, но никогда до конца устойчивые эффекты доминирования" (48, с. 102). О влиянии "власти-знания", порождающего (согласно последним социологическим интерпретациям) фрагментарность,

дифференциальность общества модерна, свидетельствует внимание индивидов к экспертному знанию. Последнее имеет мало общего с познавательным интересом. Потребность в нем вызывается чисто практическими соображениями. Так же, как "молчаливое" (или неявное) знание не равно индивидуальной способности понимать нечто. "Социальное отношение понимания может строиться через непонимание или несмотря на непонимание " (1, с. 182). Такое прагматическое знание является идеологическим обличием спонтанных предпочтений потребительского выбора. Оно выполняет функцию самозащиты индивидов, вовлеченных в сферу коллективных решений.

Очевидно, что современные концепции субъекта принимают в расчет условия глобального риска, которые индивид не может контролировать. Отсюда - концентрация на "минимальном Я", стремящемся прожить день без большого ущерба (31, цит. по, с. 377). Но с проблематизацией сферы интимности возрастает роль персонального доверия, которое требует длительного усилия для достижения подлинного диалога. А это, в свою очередь, повышает значение разного рода идентификаций, включая национальную. При этом, поскольку в общественном сознании Запада национальная определенность неотделима от государственной, то поиск национальной самотождественности вновь, полагает КЛиберман, делает актуальным просветительский проект синтеза "" и гражданского общества (49, с 128)

2.5. Национальная идентичность и цивилизационный порядок Сколь бы игровой ни казалась ситуация "выстраивания" субъективности посредством выбора "привычек", она приобретает тотальный характер в современную эпоху. Позиция инструментальной рефлексивности, максимально сближающая приватное и гражданское состояния, поднимает с новой остротой вопрос о свободе и ответственности. И участие, и неучастие в каком-либо действии символизирует отношение к универсуму социальных стандартов и потому не может быть полностью нейтральным. Понятие индивидуальной свободы в современной социологической дискуссии максимально политизируется. Стоит в связи с этим вспомнить о понимании свободы в традиции европейской социальной мысли. Классическое представление зиждется на том. что только гражданин руководит сам собою, поскольку политическая активность отвечает сущностной природе человека. Либеральное -исходит из допущения о законном и защищенном праве на частную жизнь. Первый случай заведомо предполагает исключения для негражданина и отождествляет свободу с ответственностью (с необходимостью предписанных действий). Во втором случае свобода полагается формальным образом - ответственность перед законом и принимает вид внешнего принуждения. Но формальная свобода держится на вполне содержательной моральной посылке осознанного признания гражданских обязательств. Само состояние гражданства не подлежит выбору (62, с. 131). Ответственность здесь на самом деле предшествует свободе. Она ее формирует. Свобода оказывается манифестацией порядка, и потому социальная жизнь наполняется пафосом воспитания и образования - "культуро-созидания". В этом смысле идентификация "Я" с публичной сферой и есть свобода. Но не следует упускать из виду, что процесс осознания, по крайней мере с XVIII в., отождествляется с опытом переживания, "сочувствия". А поскольку общественное мнение в последние двести лет было выражением политических интересов национального государства, то неудивительно, что национальная идентичность поставляла ресурсы для современного понятия гражданства. Свобода воспринималась не как выбор, а как необходимость поступать должным образом. Культурное единство становилось решающим фактором национализма. Политическая принадлежность -определялась национальной принадлежностью. Отношение к политикам

основывалось на подражании. И до сих пор национализм, пользующийся республиканским языком, оказывается мощным регулятором политического порядка, главной ценностью которого сегодня является успех и благосостояние государства (62, с. 143).

Но несмотря на исключительную устойчивость "старых приверженностей, в настоящее время происходит беспрецедентная их мультипликация, порождаемая девальвацией престижа и авторитета. Поэтому невозможно привязать демократические принципы к одному единственному институциональному "дизайну". Фактически мы живем в мире ограниченных делегированных и распределенных прав суверенитета, и политические единства как бы перекрывают друг друга. Причастность к разным единствам защищает от узости интересов и потому стоит подумать о преимуществах политики открытых границ по сравнению с "усеченной" демократией, актуальной в связи с миграционными процессами. Преимущества эти, отмечает Бадер, подтверждают следующие соображения: 1. Гражданская демократия - самодостаточный фактор общественного благополучия. 2. "Избирательность прав" требует более жестких форм политического контроля, чем демократическое государство в состоянии произвести. 3. Разрешение экологических проблем также нуждается в открытой демократии. 4. Внутреннее и международное перераспределение благ как средство против структурной бедности и несправедливости можно практиковать только при последовательно демократическом управлении (14, с. 125).

Подход к гражданскому статусу должен быть диффернцированным, а государство - придерживаться относительной этнической нейтральности.

Осуществлению подобной программы может содействовать развитие общественной автономии (тезис, отстаиваемый в свое время А.Токвилем и весьма популярный сегодня, достаточно обратиться к работам Ю.Хабермаса). Благодаря свободным ассоциативным связям, типа семейных, профессиональных, культурных, индивиды, даже не осознавая своей принадлежности к политическому сообществу, становятся гражданами друг для друга. Как раз следование локальным образцам поведения и создает публичное пространство, в котором реальность предстает как общность различных жизненных позиций (64, с. 571). Только повседневная коммуникативная практика, считает Ю.Хабермас, стимулирует общественный дискурс и может противостоять политико-административной манипуляции

общественным мнением. Она должна стать основой постградиционной коллективной идентичности. Правда, не исключена опасность анархического давления самой дискутирующей общественности. Равновесие достижимо лишь при условии, что политическая власть станет медиумом общественной саморегуляции, а сфера публичности будет источником "одобрения и неодобрения легитимности" (64, с. 575).

По мнению Г.Шмидта, проект процедурного делиберализма Хабермаса не подкреплен мотивационными и культурными предпосылками живой демократии. Не следует забывать, что политическая активность каждого гражданина самоценна (64, с. 579). Это положение очень важно при столкновении с конкретными проблемами предоставления гражданских прав, например, переселенцам и беженцам в Германии, особенно когда дело касается второго и третьего поколения эмигрантов (28, с. 309). Общинное, спекулятивно-историческое понимание политической

ответственности приводит к тому, что и по сей день идеи коллективной свободы как национальной сплоченности реализуются в известной мере за счет индивидуальной свободы (63, с. 1104). В результате, например, тема национал-социализма, специфическая для Германии, "выходит из берегов", претерпевает денационализацию (45, с. 157). Теперь национал-социализм представляется не антитезой модернизации, а ее крайним следствием. Прогрессирующая динамика модерна содержит угрозу в любое время и в любом месте породить варварство. Внеличностные (бюрократические) структуры, которые она тиражирует, насаждают моральный индифферентизм, а вместе с ним падает авторитет гражданской ответственности. Наблюдаемая сегодня тенденция уклонения от политических обязательств гражданина приводит к тому, что индивид оказывается на положении "клиента заботливых и предусмотрительных органов управления" (12, с. 63). "Синдром гражданского приватизма", пассивное исполнение роли гражданина, руководствующегося только интересами потребителя, провоцируется технологизацией институциональных прав государственно-экономической системы. В каком-то смысле происходит приватизация и общественной сферы, ставящая граждан в положение простых статистов. В результате ответственность редуцируется к инстинкту самосохранения, вызывающему желание избавиться от

балласта обязательств, не имеющих прямого отношения к выживанию.

Мигрирующее население также вносит лепту в снижение статуса гражданского достоинства. Переселенцев, разочарованных мифологемами политического участия у себя на родине, привлекает легитимное благосостояние западных стран, эталоны которого в их восприятии географически закреплены и имеют определенные национальные коннотации. Их готовность к риску странствия содержит в себе отрицательную гражданскую активность - поиск социально-материального идеала. Эта активность служит катализатором "национальной гордости" автохтонов, использующих для ее демонстрации цивилизованные, наработанные конституционно-правовым опытом средства. Дать пристанище чужестранцам - единственный способ мыслить надежным свое укрытие, быть защищенным от "неуклонного духа движения" (16, с. 239). Но коренные жители развитых стран также заражаются вирусом отрицательной активности гражданского сознания, разрабатывая этноцентристскую стратегию обывательского неприятия неискушенных в культуре потребления иностранцев. Псевдогражданская солидарность обывателей с обеих сторон, задрапированная в национальные одежды, повышает накал социального напряжения и способствует макрокриминализации общественного порядка (45, с. 161).

Состояние гражданского самосознания и национального "самочувствия" позволяет социологам 90-х годов выявить симптомы нарастающего кризиса глобального порядка. Его размах не свидетельствует однако, по мнению Дж.Фридмана, о надвигающемся хаосе или мировой энтропии. В нем явно прослеживаются признаки системности, по которым можно пытаться нарисовать контуры новой формы интеграции. "Необходим такой взгляд на беспорядок, который включает его упорядочивание" (27, с. 637). Этот взгляд называют в современной литературе постмодернистским, направленным прежде всего на констатацию фактов перехода от культурной рациональности общества модерна к социальной рациональности общества потребления. Ослабление государственно-коммуналистских структур легитимации "дает старт" мультикультурализму, процессу размножения субнациональных, этнических, туземных идентичностей, усиливающему формы солидарности более низкого порядка.

В ситуации множественности идеологий жизнестроения единственно оправданной когнитивной установкой становятся поиски смысла "чужого" опыта и его переработки в языке собственной традиции. Растущая разочарованность индивида в социетальной администрации как гаранте прав свободы и независимости заставляет обращаться к социальному знанию, которое может быть использовано для расширения автономии и единения - возможно "последнего оплота эмансипации" (15, с. 235). Всепроникающие макроизмерения, провоцируемые властью наднациональных корпораций, космополитическими финансово-управленческими элитами, миграцией и обнищанием населения, побуждает индивидов к дезорганизующим реакциям. Но тем самым накапливается потенциал для более "интенсивной реальности" (70, с. 620). Этнокультурные общности являются частью поля личной идентификации. К их образованию подталкивает не игра в альтернативные стили жизни, но серьезная психическая стратегия -жертва "Я" социальному проекту высокого уровня (62, с. 359).

Расшатывание основополагающих механизмов человеческого существования, на что так или иначе указывают все социальные ученые, деформирует шкалу желаний. Выравнивание социальных перспектив с точки зрения рыночных стандартов потребления имеет оборотную сторону - сужение доступа к высоким социальным позициям. Вследствие этого снижается порог статусного соперничества и повышается ценность "событийности", переживания (65. с. 77). Неясность институциональных ориентиров понуждает "уходить в культуру нарциссизма", что ставит индивида в большую зависимость от "другого". Отсюда можно вывести два направления интеграции: либо погружение в культовую активность, развертывание космологического дискурса, либо включение в усложненный социальный контекст, предполагающий не приспособление, не "обмен веществ", а своего рода принуждение к автономии (27, с. 227).

Проблема состоит в том, можно ли изменить наше "Я", чтобы создать новую этическую традицию, менее эгоцентричную, более корпоративистскую и в то же время преодолевающую автократическую рациональность, преследовавшую мир на протяжении столетий (49, с. 144). Уже одна постановка подобной проблемы требует пересмотра витального запаса господствовавшего до сих пор порядка модерна. Его отличали экспансионистские

устремления, нацеленность на будущее, на сверхусилие и социальную дисциплину. Однако отсутствие в настоящий момент, по наблюдениям интеллектуалов, социальной силы, способной проводить в жизнь идею западного доминирования, делает избыточным обоснование универсальных принципов. Изображение тесного сцепления частей общественной системы становится балластом теории модернизации. Наше время повышает ответственность за обновление нормативных посылок, лежащих в ее основе, в первую очередь демократии, которую нельзя уже оправдать функциональными преимуществами, далеко не всегда реализуемыми. Необходимо отдавать ясный отчет, при каких условиях демократия служит масштабом прогресса при отсутствии гарантий его достижения (39. с. 26).

Сегодня культурный империализм модерна наталкивается на им самим возведенные преграды. Выдвинутые им некогда дискриминационные критерии стимулировали процесс этно-национальной дифференциации. Современные фантазмы национализма обязаны парадоксу репродукции навыка централизации на чужеродной почве, оживившего древние или приходящие в упадок этнические связи (66, с. 246). Но в результате элиты неевропейских стран перестают копировать парадигмы западного образа жизни, предпочитая следовать "туземным" моделям организации (34, с. 117).

Однако тяготение к культурному обособлению и регионализму свидетельствует не о противодействии тенденциям модернизации, а о расширении пространства "сопричастности", о желании представителей разных культур стать наряду с западными народами творцами истории. Этничность современна, утверждает социолог из Германии К.-О.Хондрик, она выполняет функцию смягчения интегративного дефицита национального государства (38, с. 40). Едва ли потому ее можно называть "социальным конструктом". Она не больше конструкт, чем семья или транснациональный рынок. Воинственное, конфликтное выражение этнонациональные идентичности приобретают как. раз под модернизирующим воздействием потребительского индивидуализма, политического осознания требований справедливого распределения "благ прогресса". "Осадочная порода" агрессивного национализма образуется из наслоений современных системных технологий власти "аутизма" обывательского рутинного сознания.

Формы противостояния стандартам модерна очень разнообразны - от политических (фундаментализм) и интеллектульных (постмодернизм) до культурных (суеверия, традиционализм) и натуралистских (инфантилизм) (27. с. 221). Но во всех обличиях проскальзывают черты мировосприятия модерна. В этом суждении исследователи более или менее едины. Оно образует ось движения от традиции к современности, на которой тоЛько и можно выделять локальные объединения При всей пространственно-временной ограниченности рывка от прошлого к настоящему он приобретает универсальное значение. К его формальным признакам относятся (согласно современным теориям цивилизации) многомерность, глобальность, революционность. Их проявления зависят от стартовых позиций регионов. Разная скорость их политико-экономического развития говорит о дивергентном характере социального продукта. Новые теории модернизации подчеркивают поэтому роль эндогенного роста институтов, облегчающих производство и трансляцию социального и научно-технического знания.

Осознание потребности в таких институтах повлекло за собой, считает И.Байер, изменение политической структуры Европейского континента, создание Общеевропейского Союза. Конечно, культурные различая европейских народов достаточно глубоки и разговор о сверхнациональном единстве преждевременен. Национальные государства остаются координатой современного политического мышления. Концепция "единой Европы" представляет собой скорее программную идеологию критики евронационализма, который питается мифами о мировой миссии Европы (17, с. 29).

Существуют ли функциональные альтернативы этнокультурной и национально-государственной закрытости, покажет перспектива интеграции в мировой рынок, формирование общечеловеческой морали и всемирного государства. Ее можно проигрывать и в минорном и в мажорном ладах. Если на магистральном пути интеграции возьмут верх интересы рынка, профессиональных корпораций и пр., то логично допустить образование всемирного социального государства. Ненадежность и неравенство, которые несет с собой интеграция интересов, должны побудить к сверхнациональной коллективизации интересов защиты (38, с. 38). Для универсалистской этической конструкции необходима движущая 8-5445

сила "мы-чувства" Но оно "вызревает" в утеснительных рамках общности происхождения Для установления всемирного цивилизационного порядка необходимо использовать в качестве опосредующих инстанций все формы социальной идентичности и все ограничения связей по происхождению (38, с 44)

Итак, мы рассмотрели ряд аспектов исследования взаимозависимости социального порядка и национальной идентичности Разумеется описанные подходы далеко не исчерпывают многообразия точек зрения, существующих в западной литературе последних лет Однако изложенный материал позволяет, на наш взгляд, судить о некоторых концептуальных предпочтениях Авторы склонны

1 Выводить феномен национальной идентичности из специфики оформления политического порядка западноевропейских государств и расценивать национальные представления как "социально-политический конструкт" - плод коллективной саморефлексии

2 Усматривать в национальной идентичности выражение повседневных ритуальных практик (габитуса), символизацию "практического социального чувства"

3 Трактовать национальную идентичность как модус власти и распределения власти и социальных ресурсов

4 Видеть в этно-национальных конфликтах отражение противоречий модернизации, воздействие его репродуктивного механизма

В заключение уместно добавить, что сами теоретические дискуссии об интегративном потенциале этно-национальных сообществ свидетельствуют о политической реальности мировой общественности "всемирно-гражданское состояние, о котором писал И Кант, теперь уже не фантом, даже если мы еще далеки от него Оно уже намечает путь к статусу гражданина мира" (12, с 69) Предоставим будущему счастливый, быть может, шанс встречи с новым цивилизованным порядком

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1 Бурдье П Начала - М Socio-Logos, 1994 - 285 с

2 Геллнер Э Нации и национализм -М Прогресс, 1991 -320 с

3 Гуссерль Э Кризис европейского человечества и философия // Общество Культура Философия Материалы к ХУП Всемирному философскому конгрессу Реф сб -М ИНИОН, 1983 - С 11-55

4 Кимелев ЮЛ, Полякова HJI Социологические теории модерна, радикализированного модерна и постмодерна Науч -аналит обзор / РАН ИНИОН Лаб социол - М ИНИОН, 1996 - 66 с

5 Кимелев Ю А, Полякова HJI Концепция общества Юргена Хабермаса // Социология Сер 11 -М ИНИОН, 1997 - № 2 - С 3-23

6 Лиотар Ж - Ф Ответ на вопрос что такое постмодерн7 // На путях постмоедрна / Оге ред Андреева И С, Галинская И Л - М ИНИОН, 1995 - С 168-184

7 Луман Н Изменение парадигмы в системной теории / Пер Гирко Л Е // Современная зарубежная социология (70-80-е годы) - М НИИВО ИНИОН,

1993 - С 196-210

8 Парк Р Э Культурный конфликт и маргинальный человек /Пер с англ Николаеа В Г // Соц и гуманит науки Отеч и зарубе лит Сер 11 Социология РФ - М ИНИОН, 1998 - № 2 - (в печати)

9 Пъянкова А В Понятие "габитус" в социологии Пьера Бурдье // Там же - 1996 -№ 4 - С 26-47

10 Современня теоретическая социология Энтони Гидденс Реф сб - М ИНИОН, 1995 - 155 с

11 Фрейд 3 Будущее одной иллюзии // Сумерки богов - М Полит лит , 1990 - С 94-143

12 Хабермас Ю Гражданство и национальная идентичность // Российский бюллетень по правам человека - М Проектная группа по правам человека, 1995ю - Вып 7 -С 55-69

13 Albert, Н Die Verfassung der Freiheit Bedingungen der Möglichkeit sozialer Ordnung // Einheit und Vielheit, - Hamburg, 1990 - S 253-276

14 Bader V -M Rassismus, Ethmzitat, Bürgerschaft Soziologische und philosophische Überlegungen - Munster Westfälisches Dampfboot, 1995 - 181s

15 Bauman Z Is there a postmodern sociology9 // Theory, culture and soc - L, 1988 -Vol 5, N 2/3 - P 217-237

16 Bauman Z Parvenü und Рапа Helden und Opfer der Modern // Merkur - Stuttgart,

1994 -Jg 48, H 3 -S 237-248

17 Bayer J Europaische Identität und Nationalismus // Wege zu einem anderen Europa -Köln, 1997 - S 21-33

18 Bendix R Strukturgeschichthche Voraussetzungen der nationalen und kulturellen Identität in der Neuzeit // Nationalle und kulturelle Identität Studien zur Entwicklung des kollektiven Bewusstseins in der Neuzeit / Hrsg von Giesen В - Frankfurt a Main Suhrkamp, 1991 - S 39-55

19 Berger J Was behauptet die Modernisierungstheorie wirklich - und was wird ihr bloss uterstellt9 // Leviathan - Opladen, 1?96 - Jg 24, H 1 -S 45-61

20 Braun E Fremde verstehen Ein transzendental hermeneutischer Beitrag zum Problem interkultureller Verständigung // Integration als Dialog Interkullturelle Pedagogik im Spannungsfeld von Wissenschaft und Praxis - Hohengehren Schneidfer Verl, 1994 - S 13-34

21 Bukow W -D Ethmzitat und Rassismus // Ibid - S 52-83

22 Burger R Patnotismus und Nation Bemerkungen zu einem (nicht nur) osterr Problem //Leviathan - Wiesbaden, 1994 - Jg 22, H, 2 S 161-170

23 Claussen D Etzauberte Welt nnssgluckte Befreiung Zur Kritik des nationalen Identitatskults in modernen Gesellschaften // Neue Rundschau -> Frankfurt a Main, 1994 - Jg 105, H 4 -S 38-51

24 Dann O Begriffe und Typen des Nationalen in der ruhen Neuzeit // Nationale und kulturelle Identität Studien zur Entwicklung des kollektiven Bewustseins in der Neuzeit /Hrsg von Giesen ß - Frankfurt d Main Suhrkamp, 1991 -S 56-76

25 Eisenstad! Sh N Die Konstruktion nationaler Identität in vergleichender Perspektiven // Ibid -S 21 38

26 Eriksson B The first formulation of sociology a disckursive innovation of the 18-th century//Arch europ sociol - P , 1993 Vol 34, N 3 P 251-276

27 Friedman J Order and disorder in global sustems A sketch 11 Social research -NY, 1993 - Vol 60, N 2 - P 205-234

28 Funk A Wer ist Deutscher, wer ist Deutsche9 Ynentwegter Versuch, einem amerikanischen Publikum die Geheimnisse der deutsch Staatsbürgerschaft zu erklaren // Leviathan - Wiesbaden, 1995 Jg 23, H 3 - S 307-320

29 Geisen ß Kulturelle Velfalt und die Einheit der Moderne // - Ibid, 1996 - Jg 24, H 1 -S 94 107

30 Gilbert P The concept of a natonal community // - Philosophical forum - Boston, 1996/1997/ Vlo 28, N 1/2,-P 149-150

31 Goldstein J, Rayner J The politics of identity in late mode society // Theory and Society - Amsterdam, 1994 - Vlo 23, - P 367-384

32 Habermas J Zur Rekonstruktion des Historischen Materialismus - Frankfurt a Mam Suhrkamp, 1976 - 346 S

33 Habermas J Theorie des kommunikativen Handels - 3, durchges Aufl - Frankfurt a Main Suhrkamp, 1985 - Bd 1 Hanlungs-rationalitat und gesellschaftliche Rationalisierung - 534 S

34 Hartmann H Class of cultures, when and where'' Critical comments on a new translation of conflict - and its translation into German // Intern sociology - L , 1995 - Vol 10, N 2 - P 115-125

35 HerraRA Rassismus und Selbstbetrug // Dialektik - Hamburg 1996 - N 1 - S 73-79

36 Hobsbawm E Language, culture and national identity // Social research -NY, 1996 -Vol 63, N4 P 1065-1079

37 Hoffmann L Das "Volk" zur ideologischen Struktur eines unvermeidbaren Begriff // Ztschr fur Soziologie - Stuttgart, 1991 - Jg 20, H 3 - S 191-208

38 Hondnch K -O, Lassen sich sociale Beziehungen modernisieren1' // Leviathan -Opladen, 1996 - Jg 24, H 1 - S 28-44

39 JoasH Die Modernität des Krieges //Ibid -S 13-27

40 Jonathan R Cosmopolitism and the experience of nationality Philosophical Forum -Boston, 1996/1997 - Vol 28, N 1/2 P 167-180

41 Kersting W Die politische Philosophie des Gesellschaftsvertrags - Darmstadt Wiss, Buchges, 1994 -369 s

42 Kley R Hayeks Idee einer spontanen sozialen Ordnung eine kritische Analyse // Kolner Ztschr ftir Soziologie u Sozial-psychologie - Köln, 1992 - Jg 44, H 1 -S 12-34

43 Kloskawska A Cultural polymorphism and national stereotypes // Pol sociol rev - W-wa, 1993 - Vol 103 N 3 - P 177 185

44 Knohl W Nationalstaat und Gesellschaftstheone Anthony Giddens', John A Halls und Michael Manns Beitrage zu einer notwendiger Diskussion // Ztschr. ftir Soziologie -Stuttgart, 1993 -Jg 22, H,3,-S 221-235

45 Kohlstruck Zur Gegenwartsbedeutung des Nationalismus // Leviathan - Opladen, 1996 - Jg 24, H 2 -S 155-161

46 KosellerkR Vergangene Zukunft - Frankfurt a Main Suhrkamp, 1984

47 Kuzmicz H, Blomert R, Treibe! A Nationalismus, Nationalstaat und Nationalcharakter in Zivilizationstheoretischer Sicht Einleitung // Transformationen des Wir-Gefuhls Studien zum nationalen Habitus / Hrsg von Kuzmicz H - Frankfurt a Main Suhrkamp, 1993 - S 3-28

48 LayderD Understanding social theory -L Sage, 1994 //-230 p

49 Liberman K Decentreting the self From philosophical antropology // The question of the other Essays in contemporary continental philosophy - Albany (N Y), 1989 - P 127-152

50 Luhman N Am Ende der Kritischen Soziologie // Ztschr fur Soziologie - Stuttgart,

1991 - Jg 20m H 2 -S 147-152

51 Lutz E Die Konstitution der sozialen Phanomenologischte Motive in N Luhmanns Systemtheone // Ztschr fur philosophische Forschung - Meisenheim (Glan), 1992 -Bd 46, H 1 - S 24-43

52 Mann M A theory of the modern state // Mann M The sources of social power -Cambridge Cambridge umv press, 1993 - Vol 2 The rise of classes and nation-states, 1760-1914 - P 44-91

53 Mann M Societies as organized power networks // Ibid - 1988 - Vol 1 A history of power from the beginning to A D 1760 -P 1-70/

54 Michel/elder D Derrida and ethics of the ear 11 The qustion oa the other Essays in contemporary continental philosophy - Albany (NY), 1989 -P 47-54

55 Mouzehs N Social and system integration Habermas' view // British j of sociology - L ,

1992 - Vol 43, N 2 - P 267-288

56 Nassehi A, Der Fremde als Vertrauter Soziologosche Beobachtun gen zur Konstruktion von Identitäten und Differenzen // Kolner Ztschr fur Soziologie u Sozialpsychologie, 1995 - Jg 47, H 3 -S 443-463

57 Nationale und kulturelle Identität Studien zur Entwicklung des kollektiven Bewusstsems in der Neuzeit / Hrsg von Giesen B - Frankfurt a Main Suhrkamp, 1991 - 578 s

58 Osterreich PL Aufforderung zur nationalen Selbstbestimmung Fichtes "Reden an die deutsche Nation" // Ztschr fur philosophische Forschung - Meisenheim (Glan), 1992 - Bd 46, H 1 - S 44-55

59 Ottow R, "Power follows property" Zu einem Topos der britisch politischen Herrschafts-Soziologie im 17-18 Jahrhundert//Archeurop sociol - P , 1993 - Vol 34, N 3 - S 277-366

60 Pleasants N The Epistemological Argument against Socialismus A Wittgensteiman cntique of Hayek and Giddens //Inquiry - Oslo, 1997 - Vol, 40, N1 -P 23-46

61 Preyer G Schritte zu einer Protosoziologie // Protothonen-Praxis oder Erkenntnis' -Leipzig, 1995 -S 191-202

62 Rosenau P V, Bredemeier H Modem Und postmodern concepts of social order // Social research, -NY, 1993 - Vol 60, N 2 - P 337-362

63 Ross P Freedom, citizership and national identity // Philosophical Forum - Boston, 1996/1997 -Vol 28,N1/2 -P 125-148,

64 Schwan G Was sind die Fragen, auf die Nation die Antwort ware // Universitas -Stuttgart, 1995 -Nil -S 1102-1208

65 Schmidt G Ziville Gesellschaft und öffentlicher Raum // Leviathan - Opladen, 1996 -Jg 24,H 1 - S 562-579

66 Schwerer T Von der kompetitiven Gesellschaft zur Erlebnis-Gesellschaft7 Der "Fahrstuhl-Effekt", die subjektive Relevanz der sozialen Ungleichheit und die Ventilfunktion des Wertewandels // Ztschr fur Soziologie, 1996 - Jg 25, H 1 -S 71-82

67 Smith A D The diffusion of nationalisms Some historical and sociological perspectives 11 Bnt j of sociology - L , 1978 Vol 29, N 2 - P 234-248

68 Sociology of Europe In search of identity / Ed by Nedelmann B Sztompka P - P De Gruyter, 1993 - X, 234 p

69 Stauber R, Nationalismus vor dem Nationalismus7 11 Geschichte m Wissenschaft u Unterrichte - Stuttgart, 1996 - Jg 47, H 3 - S 139-165

70 Tilly C The time of states // Social research - N Y , 1994 - Vol 61, N 2 - P 269-295

71 Trovers A Strangers to themselves // Brit j of sociology - L , 1992 - Vol 43, N 4 - P 602-638

72 Wagner G Eine Bemerkung zum Problem sozialer Ordnung in der Gesellschaftsntheone Anthony Giddens//Arch fur Rechts u Sozialphilosophie - Wiesbaden, 1991 - Bd 77, N 2 - S 229-242

73 Wagner G Parsons, Hobbes und das Problem sozialer Ordnung Eine theonegeschichtliche Notiz in systematischer Absicht // Ztschr fur Soziologie -Stuttgart, 1991 - Jg 20, H 2 - S 115-123

74 Wagner G Giddens on subjectivity and social power // J for the theory of social behaviour - Oxford, 1993 - Vol 23, N2 P 139-158

75 Wagner G, Zippian H Wie ist soziale Ordnung möglich7 // Arch fur Rechts u Sozialphilosophie - Wiesbaden, 1989 - Bd 4, N4 - S 490-500

76 Widmann P Die nationale Leidenschaft " Benedict Anderson und Eric Hobsbaum über die Nation // Leviathan - Wiesbaden, 1994 - Jg 22, H 2 - S 171-178

77 Wimmer A Interethnische konflikte Em Beitrag zur Integration aktueller Forschungsansatze // Kolner Ztschr fur Soziologie u Sozifapsychologie - Köln, 1995 -Jg 47,H 3 -S 464-493

78 Wuketis FM Entwurzelte Seelen Biologische und ant ropologische Aspekte des Heimatgedankens //Universitas - Stuttgart, 1995 Jg 50, H -S 11-24