CC BY
267РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 4
ГОСУДАРСТВО И ПРАВО 1
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 2
индекс серии 2.4
рефераты 98.01.001-98.01.048
МОСКВА 1998
сегодняшний социальный мир. И такая ситуация, только такая, будет иметь для Украины позитивные результаты: ибо нынешняя апатия очень вредит стране и государству, поскольку пока поддерживает в политическом классе убеждение, что с народом можно не считаться.
Л.Н.Верченов
98.01.008-009. СУЩНОСТЬ ТОТАЛИТАРИЗМА, ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ И ПУТИ ИХ ПРЕОДОЛЕНИЯ. (Сводный реферат).
Одной из характерных и зловещих особенностей нашего века стал тоталитаризм. К концу столетия ситуация, вроде бы, изменилась в лучшую сторону. "Впервые в истории нашего столетия, - считают специалисты из Института всеобщей истории РАН, - в Европе не существует тоталитарных, авторитарных и диктаторских режимов"'. С точки зрения текущего момента, наверное, так и есть на самом деле. Проблема, однако, в том, что на путях выхода их тоталитарно-авторитарного социализма и перехода к демократическому обществу многие посткоммунистические страны столкнулись и сталкиваются с серьезными опасностями. О тоталитаризме, его последствиях и, увы, возможных перспективах размышляют авторы реферируемых ниже материалов.
98.01.008. Тоталитаризм в Европе XX века: Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления / Руководители авт. коллектива Драбкин Я.С., Комолова Н.П.; РАН. Ин-т всеобщ, истории. Центр, герм. ист. исслед. и "Мюльхайм. инициатива". - М.: Памятники ист. мысли, 1996. - 539 с. - (Сер.: Россия - Германия - Европа: Исслед., публикации: Вып. 2).
Реферируемая монография подготовлена коллективом авторов Института всеобщей истории РАН на основе трехлетней работы постоянно действующего здесь семинара "Тоталитаризм и демократия". Дискуссии вокруг проблем тоталитаризма, отмечает в предисловии директор Института чл.-корр. РАН А.О.Чубарьян, становятся особенно актуальными при подведении итогов XX в., в котором дихотомии тоталитаризма и демократии принадлежит одна из ведущих линий мирового развития.
Как профессиональные историки, авторы избрали для монографии структуру, позволяющую сочетать хронологический
1 Демократия в западной Европе XX века / Отв. ред. Наринский М.М.; РАН. Ин-т всеобщ, истории. - М., 1996. — С. 16.
принцип с проблемным: за анализом исторических корней тоталитаризма следует освещение процессов возникновения в России - СССР, Италии и Германии идеологий, движений и режимов, оправдывающих такую характеристику, а также близких к ним авторитарных режимов - франкизма в Испании, салазаризма в Португалии, режима "черных полковников" в Греции. Исследование ограничивается только Европой, авторы рассматривают локальные причины появления тоталитаризма в разных странах; уделяют много внимания милитаризму и убедительно показывают, что любая из разновидностей тоталитаризма неотделима от милитаризации всей жизни, раскрывают в связи с этим специфику II мировой войны, исходя из существования в ряде стран-участниц войны тоталитарных режимов и безграничной диктатуры их "вождей"; описывают сопротивление тоталитарным режимам.
Рассматривая послевоенную историю тоталитарных режимов -в СССР и странах "народной демократии", пути развития разгромленных фашистских держав и государств с авторитарными режимами, авторы прослеживают специфику выхода — в каждом отдельном случае - из ситуации тотальной гегемонии одной партии, одной господствующей идеологии, почти абсолютного контроля над личностью. Специальные главы посвящены проблемам, выходящим за рамки одной или нескольких стран, например, церковь в условиях тоталитаризма; искусство при тоталитарных режимах; праворадикальные движения в Западной Европе; эрозия и крах коммунизма на Востоке Европы. В заключительной главе "Феномен тоталитаризма" очерчены еще не заполненные историками пробелы, выделены вопросы, требующие продолжения работы над затронутой в исследовании проблематикой.
С началом гласности в обиход отечественной общественной науки и политической публицистики ворвались языковые варваризмы - "тоталитаризм" и "тоталитарный", которые практически подменили такие понятия как советская власть и "социализм" и превратились в суммарную негативную характеристику государственного режима СССР на протяжении десятилетий его существования. Как в этих условиях относиться к "тоталитаризму" — предать его анафеме или возвести в ранг "ключевого слова", объясняющего все и вся? Авторы монографии "выбрали третий путь, стремясь выяснить прежде всего
познавательную, эвристическую ценность понятия для исторического знания" (с. 7).
Не существует (и не может быть) однозначного отношения к феномену тоталитаризма. Не скрывая разногласий по тем или иным аспектам исследуемой проблемы, члены авторского коллектива, насчитывающего полтора десятка специалистов, согласились придерживаться следующей рабочей гипотезы: во-первых, тоталитаризм рассматривается исключительно как явление XX столетия, хотя, конечно, его корни уходят в более дальнюю историю; во-вторых, тоталитаризм рассматривается как политологическая модель, призванная выявить методы функционирования и политический инструментарий определенных диктаторских режимов; в-третьих, авторы оказались от попыток прямого наложения модели тоталитаризма непосредственно на конкретно-историческую реальность тех или иных стран, чреватых упрощениями, поскольку они игнорируют динамику общего исторического процесса -тоталитарные режимы могут быть осмыслены лишь как преходящие явления в широком контексте эпохи.
Абсолютистских, диктаторских режимов на протяжении истории человечества было великое множество. Но лишь в XX в. появилась особая их разновидность - тоталитаризм. В середине 50-х годов К.Фридрих и З.Бжезинский описали шесть системных признаков ("синдром тоталитаризма") общей модели тоталитаризма: господство одной партии с харизматическим лидером, унитарная идеология, монополия на средства массовой информации, полный контроль над вооруженными силами, террористический полицейский контроль, централизованный контроль над экономикой. "Едва ли не самой важной особенностью тоталитарных режимов, особенно в их "максималистских" формах, было создание и поддержание развитой, устойчивой "взаимосвязи" между "верхом" и "низом", между харизматическим " вождем" — "фюрером" и манипулируемыми, но преисполненными энтузиазма и самоотверженности массами сторонников, составляющих движение, пронизанное унитарной идеологией. Именно в такой "сцепке" заключена сила тоталитарного режима (с. 501). В этом же и неизбежная слабость тоталитарной системы, залог ее крушения: невозможно бесконечно долго сохранять достаточно высокий накал экзальтированного энтузиазма и слепой веры.
Предпосылки тоталитаризма сложились в Европе к исходу первой мировой войны. Тоталитарные режимы фашистского типа вырастали из этатистских, националистических, а также индустриалистских ("догоняющей модернизации") тенденций. Именно эти режимы, в частности, создали небывалые дотоле возможности политического господства над бытием и мышлением человека. Модернизаторские функции фашистских режимов включали в себя и действия по укреплению "государства - нации" за счет нивелировки различий между регионами и формирования социальной анонимности как массовой базы развитой индустриальной системы.
При анализе предпосылок тоталитаризма возникает методическая трудность, что обусловлено наличием двух его "очагов": западноевропейского (Италия, Германия) и российского (СССР). Если "даты рождения" фашизма и национал-социализма несомненны: 1922 г. - приход к власти Муссолини, 1933 - приход к власти Гитлера, то для России еще предстоит решить вопрос, связан ли тоталитаризм с большевизмом как таковым (тогда важны даты 1903 и 1917 гг.) или со сталинизмом (тогда "день рождения" следует искать между 1924-1929 годами).
Размышляя об идеологических и политических парадигмах, одни авторы (В.В.Дамье) приходят к выводу, что в марксизме изначально сосуществовали антиавторитарные (самоуправленческие) и авторитарные (государственнические) элементы, переход от авторитарного революционного режима Ленина - Троцкого ("якобинского" типа) к сталинскому тоталитаризму был обусловлен победой нового социального слоя — бюрократической номенклатуры, овладевшей "командными высотами" в обществе и государстве. Другие авторы (А.В.Шубин) считают, что различия между Лениным и Сталиным некардинальны, а взаимосвязь сталинизма и ленинизма заложена в самой марксистской идеологии. Успеху тоталитаризма в значительной мере способствовал социальный проект марксизма. В.В.Дамье и Я.С.Драбкин полагают, что сталинизм сочетал в себе самые разнородные элементы: черты раннекапиталистического первоначального накопления, тоталитарность индустриалистского "общества-фабрики" и традиции восточного, "азиатского" деспотизма.
В отличие от фашистских режимов, выросших из массовых тоталитарных движений, сталинская диктатура была установлена
"сверху" и затем приступила к созданию тоталитарных механизмов на основе перетряхивания и реорганизации уже существовавших авторитарных институтов большевизма — партии, огосударствленных профсоюзов, молодежных, женских и т.п. организаций. Если фашизм вводил свое движение в государство, то сталинизм трансформировал партию и другие организации в государственные институты.
К концу 30-х годов в СССР сложилась общественная структура, которая по принципиальным параметрам не отличалась от гитлеровского режима в Германии. Важнейшие особенности этой системы таковы:
"правящая элита, сформировавшись в ослабленном военными катаклизмами обществе, уничтожает механизмы контроля со стороны социума над ней и, разрушая традиционные социальные структуры, резко расширяет свою власть над обществом;
сверхцентрализм, необходимый правящей корпорации для этого господства, приводит к аналогичным процессам внутри нее, где роль общества играет масса, не входящая в узкий центр; борьба за власть время от времени принимает кровавый характер;
все легальные сферы общества подчиняются руководству элиты, а большинство несовместимых с этим подчинением структур уничтожается;
промышленный рост стимулируется применением внеэкономических форм принуждения к труду;
создаются крупные, легче управляемые формы государственного нивелирования, уничтожается или подавляется "враждебная культура", господствует искусство прикладного агитационного характера.
В то же время сталинизм и гитлеризм отождествлять нельзя... С нашей точки зрения, СССР 30-х годов проходил тот же, что и Германия этап в развитии индустриально-этакратического общества (государственно-монополистического индустриализма), но со своими весьма существенными особенностями. Судя по опыту стран Запада, данная стадия была "зигзагом" в развитии, а не обязательной его "фазой" (с. 86).
При всех различиях "правых" (фашизм и национал-социализм) и "левых" (сталинизм) разновидностей тоталитаризма, он вырос как социальное явление на почве глубокого всемирного социально-экономического, политического и культурно-духовного кризиса. Подобные "мобилизационные режимы", как показала
5-3846
действительность, способны "работать" только в экстремальных ситуациях (особенно созданных войной), да и то лишь пока не исчерпаны внутренние ресурсы.
Масштабы и стремительность крушения тоталитарно-авторитарной "коммунистической" системы в Европе свидетельствуют, считает Я.С.Драбкин, что ее монолитный фундамент безнадежно одряхлел и попросту рассыпался. "Удивительно не это, а то, что он смог продержаться более трех десятилетий после смерти харизматического вождя Сталина... Это был максимум не только возможной, но и вообще мыслимой в XX в. консервативной устойчивости" (с. 524).
Итак, тоталитаризм XX в. представляет собой серьезную общественную тенденцию, которую опасно недооценивать. Авторы монографии рекомендуют в дальнейших исследованиях феномена тоталитаризма обратить внимание на оставшиеся вне поля их зрения (или описанные в самом общем виде) факторы и обстоятельства.
Во-первых, в функционировании таких систем активно участвуют не только "верхи", но и "низы". Атомизация членов социума, навязывание индивидам "коллективизма", строгого иерархизма и интеллектуальной пассивности, превращение людей в покорную и некритическую толпу "последователей" харизматического вождя особенно опасны, тем более что происходит это не одномоментно, т.е. не сразу бросается в глаза.
Во-вторых, особого внимания заслуживает роль иррациональных мифов в тоталитарной идеологии и политике. Изучение эволюции обыденного сознания, совершающейся под влиянием многих факторов, немыслимо без анализа соотношения знания и веры.
В-третьих, в современном мире повышается значимость критически независимого мышления, духовности, ответственности; общество все больше нуждается в стимулировании свободы и взаимной открытости, развитии разнообразия, федерализма, автономии и самобытности. Тем более не следует забывать об опасностях грядущего века: гуманитарных войнах, конфликтах цивилизаций, культур и образов жизни.
В-четвертых, недавние крушения тоталитарных режимов на Востоке Европы свидетельствуют о несерьезности представлений, будто для их преодоления достаточно сменить правящую "верхушку". Оказалось, что прежняя система власти достаточно укоренилась в
чаяниях, намерениях и интересах общественных групп и слоев. Ломка глубинных структур способна обострить старые и породить новые проблемы и конфронтации - социальные, территориальные, государственные, этно-национальные.
И последнее — в-пятых, преждевременно говорить об "агонии тоталитаризма". История, увы, знает немало примеров реставрации, хотя бы и в видоизмененных формах, тех или иных сторон казалось бы преодоленного и навсегда изжитого "проклятого прошлого". Тем более, когда речь идет об элементах или тенденциях тоталитаризма, подчас неотличимого от авторитаризма, учитывая к тому же, что оба имеют неисчерпаемые способности к мимикрии.
98.01.008 A. WALICKI A. Totalitarianism and detotalitarization: the case of Poland // Review of politics. - Notre Dam (Jnd.), 1996. - Vol. 58, N 3. - P. 505-529.
Анджей Валицкий — известный польский специалист, автор фундаментальных исследований по истории русской мысли XIX -начала XX в. Его монография "В кругу консервативной утопии: структура и видоизменения русского славянофильства" считается одним из лучших зарубежных исследований славянофильства. С начала 80-х годов А.Валицкий живет преимущественно на Западе, в настоящее время преподает в университете Нотр-Дам штата Индиана, США.
В реферируемой статье "Тоталитаризм и детоталитаризация: случай Польши" А.Валицкий исходит из того, что концепция тоталитаризма, пожалуй, как никакая другая, помогла проникнуть в сущность сталинистской системы и объяснить природу сталинского режима. Понятие "тоталитаризм" и сегодня должно быть сохранено в социальной науке как идеал-типическая конструкция, адекватно отражающая воинствующую идеологическую фазу становления и развития коммунизма. Однако эволюция коммунистической системы на ее постидеологической стадии должна рассматриваться как процесс детоталитаризации. В связи с этим он анализирует детоталитаризацию постсталинской Польши не как внезапное и чудесное избавление от польского коммунизма, но как последнее звено в длинной цепи постепенных изменений.
Классическая теория тоталитаризма, окончательно сформировавшаяся в 50-е годы нашего столетия, определяет
"тоталитаризм" как тотальное господство, тотальное подавление индивидуальной и групповой свободы, наиболее репрессивную форму государственной автократии, как самый страшный вариант современного рабства. Концепция тоталитаризма по-прежнему незаменимый инструмент для любого специалиста, который пытается классифицировать политические режимы с точки зрения отношения последний к проблеме свободы.
Чаще всего понятие "тоталитаризм" использовалось для того, чтобы охарактеризовать два самых тиранических режима XX столетия — сталинизм и гитлеризм. ХЛрендт, однако, в ее известной работе "Происхождение тоталитаризма", появившейся в 1951 г., показала, что наиболее близким к модели тоталитаризма следует считать Советский Союз при Сталине, а не Германию при Гитлере. Автор исходила при этом из того, что не количество жертв является главным и достаточным критерием для отнесения того или иного политического режима к тоталитарным. Определяющая особенность тоталитарного режима усматривается в беспрецедентном и неограниченном масштабе контроля со стороны государства над жизнью индивидов — практически абсолютном контроле над частной сферой индивидуального существования; ее беспокоило не только полное подавление независимой политической деятельности, но, прежде всего, абсолютный контроль над мыслью, тотальное подавление всех неполитических индивидуальных свобод, начиная со свободы совести.
Наиболее точное описание особенностей тоталитаризма принадлежит Дж.Оруэллу, для которого тоталитаризм был не столько системой внешнего принуждения, сколько — и это главное — системой внутреннего принуждения, как следствия контроля за мыслями и чувствами индивидов. Контроль этот не был только исключительно негативным, ограничивая свободу мысли, но он был нацелен и на позитивную функцию, ибо людям предлагалось, что и как они должны думать, а в итоге это изменяло их внутреннюю сущность - свободу быть самим собой. Так создавалось "морально-политическое единство общества", так возник уникальный современный феномен - "организованный энтузиазм" масс.
Таким образом, "законность, опирающаяся на идеологию, цели, предписываемые той же идеологией, идеологический контроль за мыслью, определенная степень организованной поддержки со стороны масс - все это неотъемлемые составные части модели
тоталитаризма. Без этих важнейших элементов нельзя было бы провести различие между тоталитарными и авторитарными режимами, более того, понятие тоталитаризма становилось бы излишним" (с. 509).
В 1956 г., а фактически сразу после смерти Сталина, начался постепенный демонтаж сталинской системы. И младшее поколение западных советологов теряет интерес к концепции тоталитаризма, появляется так называемая ревизионистская школа американских советологов, для которых тоталитаризм ограничивается только годами сталинского террора, которые, отрицая преемственность сталинизма ленинизму, начинают рассматривать советский социализм как режим, постепенно избавляющийся от характерных и наиболее одиозных особенностей тоталитаризма. Но и сторонники теории тоталитаризма не уходят со сцены. Так, А.Безансон буквально до последней минуты твердо стоял на том, что с советским тоталитаризмом все в полном порядке, что горбачевская перестройка — это не более, чем ловкий прием для деморализации противника, что на самом деле происходит усиление Советской империи и потому Западу следует готовиться к новому коммунистическому наступлению. Догматическая убежденность в "жизненности природы тоталитаризма" накладывалась, как правило, на отчетливо правые политические убеждения.
"Ревизионисты" же от тоталитаризма были, в основном, людьми левых убеждений, и они очень хотели видеть в изменениях, происходящих в советской системе, движение в правильном направлении - к демократическому социализму. Следует отдавать себе отчет в том, что оба этих направления имели в своей основе политическую мотивацию: правым - для проведения их политической линии — был необходим сильный тоталитарный противник, левые же очень хотели верить в то, что несмотря на кровавое и жестокое прошлое, Советский Союз способен создать жизнеспособную альтернативу капиталистической системе. Но ни те, ни другие не хотели (и оказались неспособны) увидеть, что советская система слабеет, теряет контроль над происходящими событиями и фактически подготавливает почву для саморазрушения.
Опять-таки Х.Арендт первой ввела в оборот термин "детоталитаризация". В предисловии к очередному изданию уже упоминавшейся классической ее работы в 1966 г. она отметила, что хрущевская "оттепель" стала началом процесса детоталитаризации.
"Понятие детоталитаризация, — говорит А.Валицкий, — не означает, что изменения, происходящие в тоталитарной системе, можно описывать как прогрессивное развитие к более зрелым формам той же самой системы. Скорее этим понятием описывается процесс дезинтеграции, в ходе которого тоталитарная система утрачивает особенности, которые и определяли ее как тоталитарную, и, тем самым, подготавливает собственное саморазрушение" (с. 513). В 1989 г. Е.Бжезинский развивал подобную идею, описывая "фазы отступления коммунизма": "коммунистический тоталитаризм" вначале заменяется "коммунистическим авторитаризмом", на смену которому приходит "посткоммунистический авторитаризм", в свою очередь, сменяемый "посткоммунистическим плюрализмом".
Не подлежит сомнению, что начиная с 1948 г. Польша прошла достаточно далеко по пути превращения в тоталитарное общество, хотя социалистические преобразования в сфере экономики и социальной структуры так и не были доведены здесь до конца. Коммунистическая партократия в этот период обосновывала легитимность своего жестокого правления тем, что самой историей ей вручен мандат на тотальное преобразование общества. Население же в массе своей вынуждено было смириться с правлением коммунистов, не в последнюю очередь из-за постоянного страха - страха перед угрозой физического террора, усугубляемого парализующим волю моральным запугиванием. Польская "оттепель" 1955-1956 гг. потрясла основы коммунистической идеологии, стала началом конца тоталитарной "идеократии". После 1956 г., считает польская исследовательница (Ханна Свида-Земба), начался качественно иной период в истории Польши - в первую очередь, это отразилось на характере повседневной жизни людей: из серой и монотонной жизнь постепенно становится более яркой и многокрасочной. У людей снова появилась "тихая пристань" — уже ничего не опасаясь, они могли погрузиться в сферу частной жизни.
В целом, "оттепель" в Польше пошла дальше и глубже, чем "оттепель" в Советском Союзе. Дело в том, что Хрущев оказался не готов пересмотреть роль коммунистической идеологии, более того, он намеревался оживить ее, придать ей новый импульс, т.е. заменить жестокий "тоталитаризм сверху" менее репрессивным, популистским "тоталитаризмом снизу". Пришедший же к власти в Польше В.Гомулка объяснял необходимость коммунистического правления: национальными интересами: в сложившихся международных
условиях только коммунисты могут-де гарантировать политическое существование Польши как независимого государства и безопасность ее новых границ. Фактически новые коммунистические власти заключили с польским народом негласный договор: коммунисты сохраняют монополию на политическую власть, но отказываются от вмешательства в дела общества, сводят до минимума свои идеологические амбиции. Следует признать, что случай Польши был уникальным — она стала единственной страной в советском блоке, которая уже в 1956 г. совершила переход от коммунистического тоталитаризма к коммунистическому авторитаризму.
Преемник Гомулки Э.Герек, взявший линию на придание польской партократии националистического облика, вынужденный тем самым пойти на открытость Западу, способствовал тому, хотел он этого или нет, что процесс этот принял форму либерализации режима. К тому же ситуация в Польше в 70-е годы стала выглядеть иначе. Геополитический фактор как основная причина, оправдывавшая существование коммунистического режима, уже не воспринимался молодежью, не испытавшей на себе катастрофический опыт минувшей войны. Да и для самой партии геополитический реализм выглядел достаточно бледно в сравнении с верой в ее (партию) историческую миссию. Для широких масс населения легитимность режима увязывалась исключительно с успешностью его экономической политики, и, следовательно, шоковые потрясения были не за горами. Главным же элементом новой ситуации в Польше стало появление организованной и открытой оппозиции как следствие постепенного и непрерывного процесса детоталитаризации.
Демократическая оппозиция 70-х годов основывала свою деятельность на теории так называемого нового эволюционизма. Главными авторами этой теории стали Л.Колаковский и А.Михник. Суть ее состояла в том, что существующая тоталитарная система не допускает возможности ее кардинального изменения изнутри самого режима, следовательно, эволюция системы возможна только в результате внешнего давления на нее со стороны оппозиционных сил. Теоретический диагноз был подчинен политическим соображениям: существующий в Польше режим объявлялся "тоталитаризмом, не способным на изменения", и в то же время предполагалось, что внутри существующей системы оппозиция может стать силой общенационального масштаба, настолько мощной, что вынудит правящий коммунистический слой уйти с политической арены. То,
что в действительности все так и произошло, свидетельствует лишь о том, какой продвинутой стадии детоталитаризации достиг в Польше "реальный социализм". В конце концов окончательный демонтаж польского "реального социализма" произошел в 1989 г. на основе соглашений, достигнутых в результате "переговоров за круглым столом", инициированных, кстати, самим коммунистическим правительством. С момента, когда к власти - вследствие соглашений "круглого стола" — пришло первое, в послевоенной истории Польши, некоммунистическое правительство во главе с Т.Мазовецким, и до сегодняшнего дня вульгаризированная концепция тоталитаризма стала разменной монетой в руках правых партий. Дело в том, что правительство Мазовецкого провозгласило политику "подведения черты" под прошлым и настоящим страны, т.е. призвало не мстить никому за прошлые прегрешения. Правые партии с тех пор обвиняют всех сторонников такой линии в "мягкости по отношению к коммунизму". Излюбленной мишенью нападок правых стал А.Михник. Парадоксально, но против него используют те же аргументы, которые он сформулировал сам, борясь с тоталитаризмом: если команда В.Ярузельского была олицетворением тоталитарного зла, то является ли нравственным, говорят правые, поведение Михника (и подобных ему политиков), согласившегося на переговоры с носителями зла, нравственно ли поступают те, кто защищает коммунистов от заслуженного ими наказания; если тоталитаризм (как утверждал сам Михник) не способен изменить свою природу, можно ли допустить, что нынешние преемники коммунистов изменились настолько, что с ними можно сотрудничать в процессе перехода к демократии? По мнению А.Валицкого, ответ на эти вопросы должен быть следующим: воинствующий антикоммунизм в стране без коммунистов, безусловно, является контрпродуктивным. Усилия интеллектуальной элиты польского общества следует сконцентрировать на радикальном пересмотре упрощенной теории тоталитаризма, прежде всего на разработке теории детоталитаризации. "Это не позволит нам забыть об ужасах сталинизма, но в то же самое время окажется справедливым по отношению к стадиям развития страны в послесталинсий период и, таким образом, подготовит почву для взаимопонимания и национального примирения" (с. 529).
98.01.009. MIRIC J. Fascinacija drzavon i (ne)mogucnost oporbe // Poli-ticka misao. - Zagreb, 1996. - G. 33, N 1. - S. 93-109.
Йован Мирич, профессор факультета политических наук Загребского университета, доказывает в реферируемой статье "Очарованность государством и (не)возможность оппозиции", что запоздалое политическое конституирование нации отрицательно сказывается на процессах политической плюрализации и демократизации общества.
Как правило, у малых народов, не преуспевших, к тому же, в создании института современного государства, современной политической и правовой культуры, появляются комплексы отсталого государства и "неисторической" нации.
Все это наглядно подтверждается на опыте нынешней Республики Хорватии. Если при этом практически со всеми посткоммунистическими государствами Хорватию объединяет отсталость традиций правового государства, то ее безусловная специфика проявляется в том, что "политическая культура и правовое сознание хорватов явно перегружены очарованностью, пожалуй, даже одержимостью собственным государством. Собственное государство, о котором так долго мечтали и к какому так долго стремились, сегодня существует не для того, чтобы служить всем нам, но исключительно для того, чтобы мы все служили ему. Во имя этого государству позволено все. Увы, искусство истории свидетельствует, что романтические мечты о государственности, очарованности государством чаще всего приводят к той или иной форме тоталитаризма" (с. 94).
Сегодня коммунизм как квазирелигиозное движение за "окончательное избавление" от всех форм угнетения трансформировался в посткоммунистический национализм. Национализм оправдывается тем, что он несет избавление нации от коммунизма и гарантирует спасение нации в рамках национального государства. Сегодняшнее хорватское общество — парадигма такого избавления и такого спасения.
Для хорватского общества, которое в течение девяти столетий мечтало о собственном государстве, главное в том, что государство теперь есть, и совсем неважно, какое это государство: существование государства становится его сущностью.
Первые многопартийные выборы в Хорватии в 1990 г. не стали выборами, в ходе которых решался вопрос о той или иной форме
6-3846
демократического устройства республики, ибо избиратели были вынуждены голосовать за "наше государство".
На сессии Сабора - хорватского парламента один из высоких функционеров провозгласил в 1992 г.: "Хорватия — это государство, которое принадлежит только хорватскому народу и больше никому". Отсутствие возможности для критического отношения к государству, отождествление государства с одним только народом (нацией) не могло не привести к подчеркиванию национальной исключительности, к нетерпимости по отношению ко всем тем, кто— по тем или иным причинам - такое государство не принимает. Эта исключительность особенно жесткой была в отношении сербов. В атмосфере эйфории и национального пафоса стал абсолютно невозможным любой демократический дискурс, в первую очередь понимание государства как института одинакового в своем отношении ко всем его подданным, перед законами которого все равны. Государство было провозглашено исключительной собственностью титульной нации.
Возникает вопрос, может ли народ быть собственником народа? Политически просвещенный и демократически организованный народ может управлять собой, но народ как субъект не может быть объектом чьей-либо собственности. Тезис, что государство является собственностью народа, более того народа одной только нации, очень легко оборачивается авторитарно-тоталитарным антитезисом: народ является собственностью государства. Все те, кто не является "собственностью государства", могут быть подвергнуты любому давлению и насилию.
Поэтому сегодня в Хорватии не существует ни объективно-материальных, ни субъективно психологических предпосылок для функционирования правового государства. Если к тому же учитывать, что республика живет фактически в условиях (и по условиям) военного лагеря, что вооруженные силы являются сегодня одним из главных институтов государства, а милитаризм служит одним из его краеугольных камней, то бессмысленно говорить о демократии.
Свойственная нынешнему хорватскому обществу одержимость государством, отождествление нации и государства является уделом тех обществ, которые не прошли через процесс политической эмансипации. На протяжении всей новой политической истории Запада, начиная с Французской революции, когда говорили о нации, думали о государстве. В Хорватии, когда говорят о государстве,
думают о нации: место демоса здесь занял этнос. Отсутствие демократии до сих пор оправдывалось необходимостью борьбы за хорватское государство. Вместо демократической дифференциации и политической плюрализации осуществляется процесс национальной гомогенизации. Право, демократия, рациональное устройство государства признаются атрибутами современной государственности, но они откладываются на "потом", они должны подождать до тех пор, пока не будет окончательно решена судьба самого хорватского государства и народа (этноса).
Эта одержимость государственностью является в руках правящих хорватских структур одновременно и шитом, и мечом, используемыми против любых критиков нынешней власти, особенно против политической оппозиции.
Находящаяся у власти партия и ее председатель, одновременно и президент Республики Хорватия, любую форму политической оппозиции переводят в разряд борьбы против государства.
Политика нынешнего хорватского руководства, опирающегося в своей борьбе за государственность на явно иррациональные моменты, не может быть ни рациональной, ни демократической, ни долговечной. Без рационального устройства и демократичности государства общество теряет к тому же свой основной капитал -людей, специалистов, "кадры", ибо никакой иррациональный национальный призыв не может воспрепятствовать "утечке мозгов" и вымыванию самой творческой части населения. Тем более что политическая неопределенность личной судьбы, правовая неуверенность в своем положении и невозможность рассчитать на будущее свои поступки порождают страх и покорность, которые правящим режимом воспринимаются как лояльность и преданность.
В значительной мере нынешняя ситуация в Хорватии объясняется персональным составом правящих кругов, ибо подавляющую часть ключевых фигур у кормила власти составляют люди, которые были осуждены и преследуемы прежней системой. Как правило, от таких людей трудно ожидать, что они будут руководствоваться демократическими устремлениями, скорее они положатся на гипертрофию их нынешнего властного могущества. Благодаря подобной психо-персональной структуре сегодня в Хорватии бал правят не терпимость и мудрость, собранность и самоконтроль, а низкая вульгарность и не знающий пределов произвол. А произвол, говорил еще Алексис де Токвиль, хуже
б*
тирании. Личный произвол вместо власти безличных институтов и регулирующей роли права как раз и является одним из характерных признаков тоталитарной системы. Тоталитаризм возникает там, где ликвидирован (или не существовал и до этого) авторитет права и институтов, а вместо него действуют авторитет, власть и произвол отдельных личностей.
"Там, где целые поколения жили под властью Яех'а (царя, короля), а не Ьех'а (закона), никакой политический переворот, даже если он произошел в результате выборов, не может в течение одной ночи изменить политическую культуру населения и утвердить правовое государство и власть закона" (с. 107).
Трагический парадокс нынешней очарованности государством заключается в том, что хорватское государство должно перестать быть хорватским и стать просто государством. На пути к этому много трудностей: фрустрации, высокомерие, наглость и реваншистские настроения "сегодняшних революционеров", комплексы и нечистая совесть "бывших" — так что дорога будет неблизкой, да и нескорой, ибо вылечить больное общество способно только время.
Л.Н.Верченов
98.01.010. МАРКОВА A.B. ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ А.И.СТРОНИНА / Рос. акад. гос. службы при Президенте Рос. Федерации. Каф. философии. - М., 1995. - 214 с.
А.И.Стронин (1826-1889) - один из пионеров в становлении в России политики как науки в ее философском, социологическом и методологическом обосновании. Его главные труды — "История и метод" (Спб., 1869), "Политика как наука" (Спб., 1872), "История общественности" (СПБ., 1885). Систему социальных законов А.И.Стронин обосновывал, руководствуясь, во-первых, основополагающими принципами своей доктрины — общество есть реальный живой организм и, во-вторых, разработанными им методами социального исследования, т.е. применяя помимо общих аналогий с естествознанием и особенно с биологией психологию и таким образом помещая человека в центр социальной динамики (он назвал эту область социальной науки этологией). В общественной жизни А.И.Стронин выделял три процесса: обший биологический (процесс жизни и смерти социальных организмов), общий' социологический ("акции и реакции", т.е. перемены в обществе
