CC BY
15
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ^
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 3
ФИЛОСОФИЯ
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,3 рефераты 96.04.001-96.04.034
ОН
4
МОСКВА 1996
деятельности (в том числе и нетрадиционных), толерантность исторична и достигается в диалоге.
96.04.025. РЫЖЕНКО В.Г., КОРЗУН В.П. КУЛЬТУРА, ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, МОДЕРНИЗАЦИЯ. (Реферативный обзор).
КУЛЬТУРА И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ РОССИИ В ЭПОХУ МОДЕРНИЗАЦИЙ (ХУШ-ХХ вв.): Материалы Второй всерос. науч. конф. Омск, 28-30 ноября 1995 г. - В 2-х т. - Омск: Сиб. филиал Рос. ин-та культурологии, Омск. гос. ун-т, 1995. - Т. 1: Интеллигентность и многоликость культуры российской провинции. - 282 е.; Т. 2: Российская культура: модернизационные опыты и судьбы научных сообществ. - 222 с.
Обзор представляет собой изложение материалов названной конференции. (Первая часть подготовлена В.Г.Рыженко, вторая -В.П.Корзун). В ней приняли участие историки культуры и интеллигенции, историки науки, философы, социологи, этнографы, искусствоведы, музейные и архивные работники, педагоги и краеведы из разных городов России и Казахстана, что свидетельствует об очередном этапе междисциплинарного исследования феномена российской интеллигенции в широком социокультурном контексте.
Том первый "Интеллигентность и многоликость культуры российской провинции" объединяет тексты докладов и сообщений на секции "Интеллигенция России: Цели и практика модернизации" (раздел 1). Материалы тома можно подразделить на несколько блоков. Один из них - теоретический - связан с постановкой и попытками осмысления философских аспектов проблемы соотношения социокультурных и модернизационных процессов в России, направлений ее исторического развития, выбора интеллигенцией своего места, своих ключевых ценностей.
Так, проблемы понимания и конфликта ценностей как ключевые для модернизационных процессов, особенно в переломные, кризисные моменты, поднимают Т.В.Куликова и 17-144
Н.Ю.Томилина. Понимание трактуется как "живое" общение, "событие", включенность в культурно-историческую традицию, накопление новой смысловой нагрузки в рамках старых понятий и одновременно становление системы ценностей, которая поможет пережить очередное остроконфликтное состояние.
Л.Г.Григорьев считает, что важнейшей проблемой современных модернизационных процессов в России является формирование эффективной модернизаторской элиты, опирающейся на интеллектуалов. Он напоминает, что в России интеллигенция, "несмотря на значительное меньшинство, всегда была авторитетным и влиятельным демократическим социальным слоем, создателем, подвижником и проповедником культуры" (с. 16-19).
Поиски современной интеллигенцией пути модернизции анализирут О.Ф.Русакова, опираясь на отечественную научную публицистику 90-х годов. По мнению автора, суть теории особого -третьего - пути российской модернизации сводится к идее многомерности и неоднородности цивилизационного пространства, преодолению "детской болезни" универсализации западной модели, к внутренней антиномичности и интенции к культурному синтезу, наличию инвариантного ценностного ядра в культурном теле России и конфликтного характера российской модернизации. Автор подчеркивает стремление новых "самобытников" к междисциплинарным методологическим установкам, перенос внимания в предметной области с элитарной культуры на массовую, с центра на регионы; их геополитическим ориентациям присуща уверенность в складывании нового межнационального и межгосударственного сообщества, тяготеющего к России как центру особого пути модернизации.
Обостренную полемику внутри современной отчественной интеллигенции вокруг проблемы выбора модернизационной модели рассматривает Л.М. Дмитриева, используя контент-анализ публикаций журналов "Москва", "Наш современник", "Молодая гвардия", газеты "День" за 1988-1994 гг. Автор приходит к выводу, что
непомерно возвеличивается "русская идея", односторонне раздувается мессианская роль православия и русского народа, что судьбы России, ее государственности и культуры в значительной степени зависят от исхода идеологической борьбы между двумя ветвями интеллигенции.
К традиционным в историографии интеллигенции проблемам ее генезиса обращается А.А.Асоян. Склоняясь к трактовке сущности интеллигенции как социально-этической категории, он относит ее появление к последней четверти XVIII в., а самой характерной чртой русской интеллигенции вслед за Г.П.Федоровым считает кенотичское подвижничество. Т.А.Ивенина связывает исходный рубеж с эпохой Петра I, предлагая опираться на оценки, сделанные П.Н.Милюковым, а также на цивилизационный подход, при котором фиксируется образование после реформ Петра I двух разных укладов, создание водораздела, отделившего Московскую Русь от последующей истории Отечества, и в итоге появление скороспелой интеллигенции.
На осмыслении русской интеллигенцией национального своеобразия культуры России и "вписывания" ее в контекст мирового развития останавливается О.В.Брюханов, анализируя философию всеединства, включающую науку, теологию, мифологию, примиряющую Запад с традициями русской культуры. Она подчеркивает изменение статуса традиции, становящейся отправной точкой освоения внешних влияний. На другие подходы к пониманию культурных процессов, общих законов эволюции, механизмов развития живого и истории культуры указывает И.В.Мелик-Гайказян. Автор останавливается на идеях русских космистов, характеризует особо учение В.И.Вернадского как синтетическое, многоохватывающее, вдохновляющеее не только естествоиспытателей, но и философов, культурологов, историков, акцентирует внимание на повышении ценности информации, появлении ее новых видов. А.Н.Гарявин предлагает обратиться к культурологическим воззрениям П.А.Кропоткина, подчеркивая
неразработанность этой темы. Он относит к основным чертам концепции Кропоткина признание влияния западной культуры на отечствнную, приверженность реализму, неприятие "чистого искусства", желание трансформации элитарной культуры, стремление обосновать господство массовой культуры в анархо-коммунистическом обществе.
К теоретическому блоку примыкают материалы, раскрывающие взгляды русской интеллигенции на конкретные пути и способы хозяйственного развития России и ее регионов в условиях модернизационных реформ. Так, В.П.Шпалтаков, обращаясь к архивным документам, фиксирует элементы экономического либерализма в деятельности М.М.Сперанского по реформированию системы государственного управления сибирским хозяйством, прослеживает обсуждение условий для более быстрого преобразования хозяйства Сибири на рыночной основе в трудах писателей первой половины XIX в. - представителей местной интеллигенции. Роль уездной земской интеллигенции в реализации реформ 60-70-х годов XIX в. персонифицирована В.А.Овсянниковым, раскрывающим активную деятельность предводителя дворянства Ставропольского уезда Самарской губернии Л.Б.Тургенева.
Планы модернизаций, предлагавшиеся представителями различных общественных группировок и партий, описываются в материалах ДД.Жвания, останавливающегося на концепциях государственной индустриализации, "народного производства", разработанных народниками-экономистами В.П.Воронцовым и С.Н.Кривенко. Автор выделяет особо актуальны, по его мнению, звенья этих концепций: о необходимости помощи "народной промышленности", "артельным основам хозяйства" со стороны земств и государства, о сочетании принципов традиционализма с модернизационными и допущении их различных комбинаций. К альтернативным предложениям политического и государственного реформирования России, выработанным "партией интеллектуалов" -кадетами, - обращается С.В.Дроздов. Используя архивные документы,
автор указывает на принципиальные черты кадетской модели правового государства, которая могла бы стать образцом для любого демократического общества. На эволюции конкретных форм деятельности либерально-демократической интеллигенции по модернизации политической жизни Урала в 1905-1907 гг. останавливается В.П.Калашников, отмечая их ненасильственный характер, главную ориентацию на превращение России в правовое государство. По мнению автора, для модернизации политического строя в России необходим контроль за бюрократией со стороны общественных организаций и правительственных демократический структур.
К другой грани проблемы поисков интеллигенцией способов переустройства России привлекает внимание Г.А.Порхунов, определяя политическую культуру либеральной интеллигенции Сибири в 1905-1907 гг. и подчеркивая умеренность ее позиций, стремление соизмерить свои действия с рамками закона, выбирая соответствующие формы протеста, разрабатывая проекты земских учреждений и органов местного самоуправления. Близкие вопросы затрагивают И.В.Шильникова и С.В.Макарчук, анализируя деятельность социалистических партий среди интеллигенции по архивным документам ярославской партии эсеров и на основе партийных периодических изданий Сибири. Они отмечают пропагандистский характер деятельности социалистов, отношение к культурно-просветительным обществам как к подсобной форме борьбы. Ставится вопрос, что не следует преувеличивать влияние партий на различные общественные объединения, особенно смешанные по социальному составу, как в Сибири. Сходное мнение об имеющихся в историографии оценках степени революционности учащейся молодежи Сибири, популярности в ее среде социал-демократических идей в 1905-1907 гг. высказывает С.П.Исачкин, считающий, что в советской историографии этот вопрос рассматривается крайне поверхностно.
На отношении самой интеллигенции к культурничеству останавливается А.Е.Корупаев, предлагая включать в "культурническую программу интеллигенции" профессиональное обоснование обществнного прогресса, предполагающего реализацию профессиональных интересов интеллигенции, улучшение различных отраслей народного хозяйства и определение конкретных задач интеллигенции, совершенствование государственного или местного управления и определение роли интеллигенции в этом процессе. Автор обращает внимание на неизученность историко-культурных и культурологических аспектов известной полемики с "веховцами".
На необходимость изучения интеллигенции в контексте модернизационных процессов, особенно в советскую эпоху, обращают внимание В.В.Левочкин, Т.Н.Осташко, А.Е.Рябинкин. Подчеркивая целесообразность междисциплинарных и комплексных исследований данной социальной группы, ее структурных изменений за 70 лет, механизма ее взаимоотношений с властью в условиях русского варианта индустриализации, авторы отмечают продуктивность некоторых прежних научных подходов, в частности функционального. Возможности вспомогательного использования математических методов показаны А.В.Квакиным на примере анализа мотивов политического выбора российской интеллигенции в 1917 г. В двух таблицах автор приводит результаты обработки данных картотеки биографических сведений (массив в 2865 ед.) с помощью факторного и корреляционного методов.
История отдельных профессиональных отрядов интеллигенции, преимущественно в связи с политическими событиями XX в., рассматривается А.Ю.Кальяновым, А.Н.Еремеевой, Л.Д.Хлапечковой, Е.А.Кормильцевой. Н.В.Греков, используя ранее недоступные архивные документы, раскрывает положение кадровых офицеров в Сибири в годы революции и гражданской войны. По его мнению, не идейные, а сугубо материальные причины предопределили неизбежность участия кадрового офицерства в гражданской войне, после ее окончания
жизненные перспективы для них были окончательно утрачены. Изменившиеся с конца 20-х годов методы воздействия власти на отдельные отряды интеллигенции показывает A.B. Гайдамакин, приводя архивные данные о широком внедрении политических чисток по отношению к аграрной интеллигенции Сибири: работникам аппаратов земорганов, сельскохозяйственных и опытных станций. Он делает вывод о политической лояльности как важнейшем критерии кадровой политики партии в 30-е годы, его приоритете над профессионализмом. Ж.ЕЛевина обращается к идеологическим и административным факторам (включая "чистки"), формировавшим определенный психологический климат внутри художественной интеллигенции региона в 20-30-х годах. Она выделяет три модели поведения, характерные для ее представителей в период "большого скачка": полное одобрение, открытое неприятие классового морального кодекса и самая распространенная "двойственная" позиция, принимающая ценности и нормы новой культуры под влиянием внешних принудительных мер.
С.Г.Сизов останавливается на существовании в культурной жизни России и СССР "катакомбного" слоя, создающего, по его мнению, при сравнительно небольшом ареале распространения и количестве носителей базу для последующих преобразований. Он выделяет систему трех постоянно присутствующих в культуре и тесно связанных пластов: "официального", "разрешенного" и "катакомбного", отмечает постоянные изменения в их соотношении в советский период, связи "самиздата" с "тамиздатом".
Интеллигенцию как фактор формирования общественного сознания рассматривает О.Ю.Рыбаков, отмечая, что в XIX в. она не смогла стать социальной силой и мобилизационной структурой преобразования общественных отношений по капиталистическому пути. По мнению автора, статуса, значимости, возможностей у нее недостало, чтобы проявиться как консолидирующая доминантная сила; ряды интеллигенции были рассеяны уходом в личностное, в профессилнальное, частично в партийно-политическое, но и здесь не
проявился ее потенциал, ибо не оказалось ее координирующего и направляющего центра. Применительно к XX в. эти вопросы поднимает В.В.Буханцев, указывая на претензии различных фракций интеллигенции быть "народным водителем". Он предлагает критерии оценки качества тех или иных группировок интеллигенции: уровень образованности, степеть оппозиционности к власти, отношение к народу, к исторической России, ее институтам, таким как армия, к либеральным ценностям.
Вопросы, связанные с формированием психологии интеллигенции в переломные эпохи, ставит Т.А.Сабурова, предлагающая изучать их, локализуя объект рамками одного города. Опираясь на анализ местной периодики, она выделяет проблемы, волновавшие интеллигенцию Омска - центра степного края в конце XIX - начале XX в.; в частности, это защита интересов инородцев: от изучения кочевого хозяйства до разработки и принятия конкретных политических и экономических мер. На проникновении в сознание российской интеллигенции эсхатологической идеи мировой революции, на ее превращение в миф массового сознания останавливается Е.В.Лобза. По мнению автора, причины этого кроются в психологическом представлении самой идеи как всеохватного и всеразрешающего радикального средства. Автор предлагает рабочую гипотезу: глубинная притягательность марксизма состоит в переживании древней мифологической концепции "мирового пожара"; кроме того, нужно учитывать триадический архетип "спирали" - один их фундаментальных архетипов культуры, в котором заключен и иррациональный мотив революции - "возвращение к природе". О стабильной черте сознания русской интеллигенции, старой и современной, - романтизме -рассуждает О.Б.Манжора. Считая линейное представление об истории сознания не верным в принципе, автор подчеркивает тесную связь XX и XIX вв. через общую глубинную основу русского сознания, воспринявшего в романтизме культ великих людей, и объединяет "уживание" романтизма и социально-критических
тенденций с официальной идеологией 50-60-х годов XX в. исчерпыванием революционного романтизма 20-х годов и исчезновением представителей критической позиции
последователей традиций XIX в. Не разделяя точку зрения о двойственности сознания советского интеллигента, автор признает определенную долю "отлета" от действительности, что, по его мнению, было свойственно и предшествующим поколениям этого слоя.
Еще один ракурс рассмотрения роли интеллигенции в формировании общественного сознания на переломах российской истории предлагает С.Ю.Олейник, ставя вопрос о патриотизме на фоне модернизационных процессов. Автор видит в нем один из определяющих элементов в системе идей и представлений, в менталитете народа и его духовно-интеллектуального ядра -интеллигенции. Несмотря на общее признание в интеллигентоведении патриотизма в качестве родовой черты интеллигенции России, необходимо конкретно-историческое исследование данной констатации.
К обозначенному блоку примыкают материалы В.А.Филатова, содержащие некоторые результаты социологического исследования ценностных - идейно-политических - ориентаций студенчества. В их основе - данные опроса старшекурсников Омского технического университета в 1993-1995 гг. Автор фиксирует предпочтение центристским движениям при одновременном высоком показателе "политической растерянности" - отсутствии интереса к существующим партиям; он оценивает положительно усиление национал-патриотической составляющей и рост оптимизма.
На теоретических и практических аспектах формирования облика современного интеллигента как социально-активной личности, вовлеченной в многочисленные процессы общения, останавливаются С.П.Сысенко и Л.В.Секретова. Обращаясь к изучению уровня эстетической культуры молодежи, Сысенко на основе проведенного анкетирования делает вывод о преобладании 18-144
среди студентов технических специальностей пассивных реципиентов красоты при наличии у них потребности в художественной деятельности. Секретова предлагает вариант классификации форм общения интеллигенции, используя анализ материалов и выделяя четыре типа: общение в профессиональном кругу, межпрофессиональное "элитарное" общение, общение с прочими классами и слоями ("облагораживающее"), общение интеллигенции и представителей власти. Завершают этот блок размышления В.В.Егорова, предлагающего видеть в образе российского интеллигента фактор общественных модернизаций. По мнению автора, это представление подвергается ожесточенным нападкам, тогда как российская интеллигенция как движущая сила социального обновления достойна и сочувствия, и благодарности, она не должна отрекаться от дальнейшего активного участия в модернизации.
Материалы раздела 2 первого тома ("Модернизация и проблемы развития локальных культур") освещает вопросы многоликости культуры России и провинции, различных форм проявления профессиональной деятельности интеллигенции с акцентом на художественную и национальную сферы и обозначением отношения к этим феноменам в реалиях ХУШ-ХХ вв.
Неизвестным и малоизученным сторонам творчества русских писателей и художников уделяют внимание В.Л.Семенов, Л.К.Богомолова, В.В.Стебляк. В.Л.Семенов трактует художественное творчество Н.В.Гоголя как осмысление писателем современной ему социокультурной действительности в понятиях "эстетического" и "морального" гуманизма, которые отличали российскую интеллигенцию, отрывающуюся от церкви. Мировосприятие Гоголя было ригористическим и суровым: он надеялся, что искусство может направить человека и его жизнь по нравственному пути. Сравнивая творчество Д.С.Мержковского и М.А.Врубеля, В.В.Стебляк обозначает провидческие черты всей русской художественной культуры того периода. Л.К.Богомолова связывает духовную
неустойчивость начала XX в. с нарастанием обновленческих экспериментов во всех вмдах искусства, с постановкой проблемы синтеза и считает проявление творчества М.К.Чюрлёниса естественным и закономерным, анализирует его "сонатные" живописные циклы как ярчайший пример синтетического мышления.
На необходимость переосмысления ключевых дефиниций историко-культурных исследований в связи с модернизационным контекстом указывает В.Г.Рыженко. Она предлагает остановиться на одном проблемном ракурсе, пронизывающем и объединяющем смысл понятий "культура", "культурное наследие" и "интеллигенция". В качестве такового берется проблема невостребованности культурного наследия в XX в. с присущими ей усложненными формами взаимосвязи "индивида" и "сообществ", проявляющимися аритмично, дискретно, с асинхронностью локальных процессов. Подчеркивается неизученность проблемы, ее принципиальность для осмысления истории и перспектив российских модернизаций, особенно при анализе советской эпохи. По мнению автора, в 10-х и частично в 20-х годах профессионально-культурные качества интеллигенции востребовались складывавшимися местными сообществами "культурными гнездами", ядро которых находилось в "городах-центрах" и накапливало потенциал модернизационных всплесков. Проблема невостребованности конкретизируется в материалах И.Г.Девятьяровой (о наследии художника Н.А.Мамонтова, 1868-1963 гг.), И.К.Галкиной (о судьбе художника А.Н.Борисова, 1889-1937 гг.), Ф.Т.Валеева и Б.Ф.Валеева (о судьбе научного наследия этнографа А.Ибрагимова, 1857-1944 гг.).
Одну из сторон рассматриваемой проблемы и одновременно неизученный сюжет из истории русской архитектуры освещает А.Н.Акиньшин, обратившийся к неосуществленным архитектурным проектам в Воронеже. По его мнению, востребованность архитектуры в провинциальных городах была выше, особенно в отношении частных домов. Причины отклонения проектов в XVIII -18*
начале XX в. сведены автором к двум факторам: наличию средств и изменению внешних условий. Все неосуществленные проекты - их не более двух десятков за полтора века - это казенные, общественные и культовые здания, половина выполнена местными мастерами, половина - столичными.
Проблему невостребованности переносит в историю музейного дела М.Е.Каулен, придавая ей иной акцент. В центре внимания автора - музейные утопии первой четверти XX в., имевшие особый смысл и значение для интеллигенции: гигантский воображаемый музей XIX в. - модель русского общества в философии Н.Ф.Федорова, группа проектов музеефикации памятников церковной культуры (музей "Отживающего культа"), "Народный музей-храм" и т.д. Автор сравнивает нереализованные проекты XIX и XX вв., оценивает последние как обреченную на неудачу попытку интеллигенции "спасти через музей" русскую культуру.
Преломление первых модернизационных попыток XVIII в. в культурной жизни России и ее отдельных территорий интересует Г.В.Оношко, Н.Г.Велижанину, Т.И.Чистякову. Авторы обращаются к взаимосвязям светского и духовного в культуре, к специфике каждой линии в период перелома и поворота от древнерусских канонов к общеевропейскому пути. Так, Велижанина, подчеркивая неизбежность этого процесса, останавливается на роли тобольских архиереев в развитии иконописи в Сибири, на анализе конкретных икон показывает смену стилевых тенденций и официальной ориентации: от московской как ведущей к четырем сосуществующим направлениям. Оношко на основе архива Тверской духовной семинарии и консистории раскрывает процесс формирования мышления будущего духовенства, воспитания приходских священников в XVIII в. По мнению автора, Тверская семинария была не только единственным местным высшим учебным заведением: отсюда привносились на тверскую почву лучшие традиции западной и мировой культуры (например, семинарский театр стал крупнейшим явлением в городской жизни). Чистякова
персонифицирует роль духовенства, - подробно описывая деятельность и судьбу просветителя А.В.Гумилевского, - священника приходской церкви на окраине Петербурга, открывшего несколько воскресных школ, духовного наставника женской общины сестер милосердия, талантливого журналиста.
Роль провинциального книжного дела в модернизационных процессах российской культуры с XVIII в. и до конца Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. рассматривается в ряде статей В.Н.Волковой, Ю.Б.Смирновой, Т.Н.Хамагановой и Л.М.Ханжаровой, С.А.Пайчадзе, Н.В.Вишняковой, Е.Н.Савенко.
На модернизации общественного быта и культуры горожан, роли интеллигенции в этом процессе останавливается Н.И.Гаврилова, используя иркутские источники. Она выделяет прямые формы влияния интеллигенции - культурно-просветительскую деятельность - и косвенные - воздействие стилем и манерами поведения; ставит вопрос о необходимости специального изучения роли национальной интеллигенции в быту нерусского городского населения. К этой теме примыкают материалы С.Г.Хохлачевой и Л.Н.Вольской, обращающихся к градостроительной культуре как отражению социальных преобразований в сибирских городах. Вольская считает, что уже в XIX в. в малых городах создался своеобразный эталон городской среды: компактной, уютной, композиционно-организованной, относительно комфортной. Новые материалы об инженерах, архитекторах и строителях, работавших в Сибири и Омске в XVIII -начале XX в., анализирует Н.И.Лебедева. Она показывает связь художественных стилей и типа личности представителей этих профессиональных групп российской интеллигенции, преемственность традиций профессионализма, универсализма и широты интересов, конкретизирует вклад военных инженеров в застройку городов.
Отношение государства, его административных органов, их представителей к культуре и деятельности интеллигенции -с XIX в. и
до современности - затронуто в нескольких материалах. Так, К.В.Канаки обращается к оригинальному архивному корпусу документов - к "Киргизским законам" титулярного советника Путинцева. По мнению автора, администрация западно-сибирского генерал-губернаторства, руководствуясь идеями реформатора М.М.Сперанского, собирала и изучала нормы обычного права казахского народа, чтобы органично включить кочевое общество в плоть российской государственности.
Другой вариант культурной политики просматривается из обзора архивных документов, сделанного Л.В.Шевелевой. Она анализирует инструкции советского государства 30-х годов о культурно-бытовом обслуживании народов Севера, сопоставляя их с другими ранее не использовавшимися документами, в том числе с докладной запиской секретаря обкома партии о переводе языков северной национальности на русскую основу, с отчетами о работе красных чумов. По ее мнению, видны причины медленного проникновения новой культуры: неготовность коренных народов принять предлагаемый уровень культуры и нежелание менять традиционный образ жизни.
Черты культурной жизни "омской глубинки" раскрывает на архивных документах и материалах районной периодики 30-40-х годов Л.В.Перевалов, призывающий отказаться от стереотипных оценок успехов культурной революции в СССР. Он замечает, что в северных деревнях в ходе репрессий произошла полная замена старой интеллигенции на новую - послушную, малограмотную, четко усвоившую государственные интересы в объеме "Краткого курса истории ВКП (б)". В то же время условия в глубинке были более благоприятными для сохранения национальных культур, особенно языка.
Специфику политики в области образования на уровне национально-государственных единиц Юго-Восточной Сибири в 1945 -1950 гт. очерчивает В.Н.Казарин, считающий, что местные органы власти не могли не учитывать территориально-национальные
особенности. Отсюда, например, просьбы об ограничении "коренизации" школ младшими классами наряду с попытками подготовить кадры на местах. Современным формам национальной политики в регионах посвящена работа Н.М.Геновой и Н.А.Томилова, содержащая информацию о разработке конкретных проектов и программ в Омской области, национальный состав которой отражает этнодемографическую ситуацию в Сибири. Авторы подробно излагают содержание последнего из проектов -"решение национально-культурных проблем Омской области", опубликованного в 1994 г. Вопрос о возможности оценки последствий курса национальной политики в течение последнего столетия и прогнозирования последствий для коренного населения протекающего социально-экономического кризиса ставит А.Н.Садовой, используя результаты исследований 1991 -1994 гг. в районах проживания тофаларов (Нижнеудинский район Иркутской области). Смена политических режимов и декларируемых курсов не привела к предотвращению процессов распада культуры и ассимиляции, не учитывается негативный опыт, игнорируется прямая связь с условием для развития традиционных систем жизнеобеспечения, в то время как анкетирование показывает постепенное возвращение населения к хозяйственной практике, существовавшей до закона о землеустройстве 1899 г.
На необходимость изучения истории культуры отдельных регионов России в советский период указывает Н.Д.Туахми, останавливаясь на культурных процессах в Кузбассе в годы Великой Отечественной войны, на проблемах нравственной культуры, изменений в психологии трудящихся. Эту линию продолжает Н.К.Харчевникова, обращаясь к художественной культуре Кузбасса в годы "оттепели", в частности к роли театра в поисках путей духовного обновления. Театральную тему в ее современной специфике освещает А.А.Правоторова, считающая, что в силу древности театра как социально-культурного феномена его роль сопоставима только с ролью религии, поэтому необходимо знать реакцию сегодняшнего
зрителя. Она харктеризует методику и результаты провденного в Новосибирске мониторинга, подчеркивает один из неожиданных выводов - отсутствие "рационализации мотивов" при посещении театра.
Проблему разнообразия современной местной культуры, локализованного пространством одного города, поднимает Г.Г.Беляева, отмечая существующую сегодня двоякость искажений бытовой среды, что обостряет значение личности художника-прикладника. В более широком ракурсе видит эту проблему В.Н.Горелова, рассматривая усилия современной художественной интеллигенции Прикамья по сохранению традиций, обеспечению диалога культур. Автор фиксирует конкретные звенья моделей воспроизводства художественной интеллигенции в провинции, считает, что в государственной культурной политике недооценивается роль интеллигенции как мозгового центра всех модернизаций и реформ, и это приводит к неспособности государственных структур обеспечивать связующую функцию.
Отдельный блок материалов отражает судьбы и взаимосвязи традиционных культур различных народов и этносов России и Казахстана. Так, Д.Ж.Жарикова и А.М.Беркинбекова, анализируя петроглифы Казахстана, подчеркивают связь космогонических представлений древних с народным орнаментом, сохранение его основных мотивов до сих пор, необходимость более детального изучения знаковой и цветовой символики.
Описание традиционной культуры сибирских казаков в начале XX в. предлагает М.А.Плахотнюк. Она подчеркивает, что в семейных и календарных обрядах казаков сохранилось меньше архаичных черт, чем у соседствующих с ними русских крестьян, что объясняется большей зажиточностью и образованностью, большим тяготением к городской культуре. Проблемы изучения этнокультурных процессов рассматривают также Г.В.Любимова, Н.АЛевочкина, Л.М.Кадырова, Е.Ю.Смиронова, С.М.Исхакова. Проблему существования эстонской традиционной культуры в современных условиях Западной Сибири
ставит И.В.Лоткин, указывая на тенденцию к нивелировке этнически значимых черт и на необходимость конкретных управленческих решений по поддержке создания эстонского культурного центра в Омске. Исторические аспекты формирования национальной интеллигенции, опыта ее сотрудничства исследуются в материалах Ш.К.Ахметовой и Ю.Н.Яблокова. Ахметова подчеркивает взаимосвязи Омска и Казахстана в выборе жизненного пути для целого ряда видных деятелей казахской культуры и истории, например, М.Жумабаева - казахского "Пушкина", по определению В.Брюсова. Яблоков анализирует формы участия научной элиты РСФСР в деятельности академий наук национальных республик СССР в послевоенные годы, до начала 60-х годов, и приходит к выводу, что решающим условием развития многих прежде отсталых народов являлась интеллектуальная помощь, моральная и материальная поддержка со стороны посланцев России. По его мнению, духовный интернационализм должен по-прежнему оставаться мудрым свойством русской интеллигенции. Точки соприкосновения традиционных культур - немецкой и русской -отмечает И.Н.Суслов, использующий сопоставление этнографических материалов в учебных курсах для студентов технических вузов. Он же совместно с В.А.Певцовой обращается к восприятию межнациональных отношений будущими представителями российской интеллигенции. Авторы анализируют результаты анкетирования студентов младших курсов, изучающих немецкий язык, по выявлению степени их информированности о проблемах российских немцев,
В первом томе содержатся также статьи по конкретным вопросам развития провинциальной культуры Г.Г.Касарова, Г.Ю.Мысливцевой, О.А.Ходяковой, А.Г.Быковой, И.Е.Бродского, М.Ф.Хилько, М.Е.Бударина.
Том второй - "Российская культура: Модернизационные опыты и судьбы научных сообществ" - посвящен памяти известного исследователя сибирской интеллигенции, профессора Германа 19-144
Григорьевича Халиулина, где и помещена его посмертная статья "Советская интеллигенция: pro ■ et contra". Материал В.П.Машковского и А.А.Халиулиной о творческом пути ученого открывает второй раздел тома. Г.Г.Халиулин считал неправомерным рассматривать интеллигенцию лишь как компонент социально-классовой структуры общества, что было характерно для общественной науки советского периода, которая демонстрировала безразличие к духовно-нравственному облику интеллигенции. Попытка "освободить" интеллигенцию от интеллигентности, игнорировать ее социокультурную миссию несостоятельна, она не способствует общественно необходимому престижу умственного труда, это своего рода интеллектуальный нигилизм. Интеллигенция -это "лошадь", которая везет "телегу" (общество). Для старых демократов ("домарксистских") интеллигент и интеллигентность были нераздельными понятиями, а интеллигент воплощал для них духовное благородство и подвижничество, олицетворял приоритет общественного долга в сознании и деятельности.
Раздел 1 тома - "Модернизационные процссы и социокультурное развитие России". Классическая парадигма модернизации сложилась в европейской общественной мысли в XIX в. и испытывает переходные состояния обществ от традиционной к современной ступени развития. В сявзи с этим остро встает проблема особенностей социокультурного развития тех или иных стран. К этой проблеме на материалах истории России обращается ряд авторов. Н.А.Комлева особенностью исторического пути России считает развитие через культурные катастрофы, под которыми понимается насильственно проводимое политической элитой комплексное замещение одной культурной системы другой. Оно "сопровождается резкими взломами и потрясениями социального поля, множественными социальными конфликтами вплоть до гражданской войны" (с. 6). Особенностью русской модернизации автор считает попытки верхов соединить принципиально не соединимые элементы - западные индустриальные
технологии и несвободного работника. Тезис о культурных катастрофах детализирует Н.Е.Выжлецова, останавливаясь на становлении русской православной традиции в отечественной культуре. В.П.Безбородое к особенностям социокультурного развития России относит особую роль общины, касается споров вокруг этого феномена. Он полагает, что общинные ценности -взаимопомощь, коллективизм, справедливость - эффективно реализовались в ряде форм хозяйственной деятельности (крестьянские кооперативы в Сибири, золотодобывающие артели) и несут в себе и в настоящее время далеко не использованный потенциал для возрождения России. Рассматривая традиции в плане конфликта ценностей, Е.И.Потанина обращает внимание на другую сторону этого процесса. Разделяя точку зрения А.Новоточинова и В.Петаки, автор выделяет шесть групп традиций: уравнительности в быту и производстве, этатизма, великодержавности, абсолютизации роли армии, монархизма, политизированной идеологии общественного сознания - и показывает их влияние на современную социально-культурную ситуацию в России. Ряд авторов - А.В.Шабага, Ж.Е.Левина, Н.А.Хвостов - характеризуют особенности модернизационных процессов в связи с присоединением Сибири, которое рассматривается как органическая часть формирования метакультуры России. В то же время Сибирь создает собственную субкультуру, обладающую рядом специфических характеристик. К ним Ж.Е.Левина относит своеобразный конформизм, высокую степень терпимости к представителям различных культур, наиболее отчетливо проявляющуюся в сфере межэтнического взаимодействия на бытовом уровне, в результате чего менялись обычаи, распространялось двуязычие. В религиозной жизни мирно сосуществовали различные верования. Вместе с тем совмещение элементов различных культурных и социальных структур привело к эклектичности в структуре личности сибиряка, совмещающей традиции и современность, мистику и рационализм, религиозную созерцательность и политический динамизм. Наряду со 19*
сложившейся традицией Левина фиксирует обостренное чувство пространства, многоопытность переселенцев, сноровистость, смелость, выносливость, что соответствует модернизационной культуре.
Различные социальные слои по-разному включались в процесс модернизации, являясь не только субъектами, но и объектами этого процесса. Л.В.Корчевина указывает, что успешность процесса модернизации обеспечивается адекватностью перемен в обществе ментальным характеристикам членов данного общества. "Цивилизация уже дала примеры эффективного соответствия менталитета народа и модернизации общества. К ним относятся страны Запада с духом протестантской этики и Япония, использовавшая традиционную модель своей собственной культуры... Для модернизации в России пример "японского чуда" имеет совершенно особое значение, так как демонстрирует возможность формирования менталитета, соответствующего новой хозяйственной системе, вне рамок процесса индивидуализации по западному образцу" (с. 44, 45). Для традиционной культуры, носителями которой продолжали оставаться крестьяне до начала XX в., характерна профессионально-именная форма трансляции информации в рамках семьи и общины, считает Г.В.Оглезнева. Во второй половине XIX -начале XX в. распространяется письменная культура, свидетельством чего являются увеличение количества школ (что отмечают также К.Е.Зверева и В.А.Зверев), формирование сети библиотек и культурно-просветительских учреждений, интерес к периодической печати. Авторы, отмечая появление некоторых новых форм трансляции культуры - народных театров, народных чтений, приходят к выводу, что крестьяне оставались более объектом воздействия письменной культуры, чем субъектом, активно ее осваивающим. О.В.Смурова анализирует эпистолярное наследие крестьян одной общины. Содержание писем дает возможность предположить, что для молодого крестьянина начала века значительные ценности в его жизни составляли: семья, земля,
община, праздники, Бог, император, знание и умение, возможность обозревать мир. Изменения в менталитете российского дворянства в конце XVIII - начале XIX в. показаны О.К.Ермишкиной. Наряду с идеей службы отечеству, все более важное место в структуре дворянского самосознания занимают идеи материального благополучия. В структуру дворянского самосознания прочно входит стремление к улучшению материального положения путем усовершенствования управления имением. Этот тезис доказывается на архивных документах по истории тверского дворянства. На балах и вечерах обсуждается широкий круг хозяйственных, политических, философских вопросов. Дворянство включается в систему местного самоуправления, и отношение к общественной деятельности становится важным элементом его ментальности. Этот же аспект, но в историографическом ракурсе рассмотрен А.В.Репниковым применительно к концепции К.НЛеонтьева.
Отдельное место в сборнике нашла проблема урбанизации, тесным образом связанная с темой конференции. Общим для авторов (Д.А.Алисов, А.А.Правоторова, Е.В.Штубова, Е.Н.Ус, В.А.Каменева, Ю.П.Горелов, В.Б.Шепелева) является рассмотрение процесса урбанизации как внутренне-конфликтного, ведущего к выделению маргинальных групп и слоев, к утрате обществом прежней целостности. Так, в определении модернизации России Д.А.Алисов следует за Э.А.Орловой, понимающей модернизацию как процесс перехода от раннеиндустриального к индустриальному состоянию. Выделяя в ней индустриализацию, вестернизацию и урбанизацию, автор преимущественно останавливается на последней, подчеркивая трудности изучения феномена городской культуры, состоящей из множества взаимодействующих субкультур. Материал А.А.Правоторовой обнаруживает герменевтический подход к городу. Исследовательница рассматривает город как многомерную композицию культурных текстов, сконцентрированных в органическом пространстве с выделением материальных семиотических слоев (выраженных в архитектуре, производственных
и транспортных сооружениях) и деятельностных, поведенческих. Проблему урбанистической культуры: промышленных регионов России в конце XX в. рассматривает Е.В.Штубова на примерах промышленного Урала и новых нефтегазовых районов Западной Сибири, приходя к выводу, что, несмотря на унификацию всех сторон духовной жизни, урбанистическая культура старых промышленных центров зачастую выходила за рамки идеологических установок. В то же время учреждения культуры не смогли предотвратить негативные тенденции в социально-психологической адаптации новоселов, в формировании культурных и нравственных ценностей. МодернизаЦионные процессы сказываются и на архитектурном облике городов. E.H.Ус рассматривает попытки преодоления последствий урбанизации в архитектуре XIX в., критику урбанизма как реакцию на дефицит городского пространства и бессистемность застройки города, с одной стороны, и на социальные противоречия в капиталистическом городе - с другой. Выделяя романтическое, рационалистическое и утопическое направления в критике урбанизма, автор приходит к выводу, что для архитектурных утопий были характерны уверенность в возможности разрешения противоречий художественными средствами, установка на непосредственное преобразование человеческого бытия. К сожалению, теоретические разработки не оказали значительного влияния на градостроительную и архитектурную практику, но послужили основой для дальнейших исканий и способствовали становлению стиля модерн.
Осью процесса модернизации выступает рационализация не только хозяйственной жизни, но и всех остальных видов социального поведения. В связи с этим ряд авторов рассматривают изменения в системах здравоохранения (Ю.П.Горелов, В.Б.Шепелева), юриспруденции (Е.А.Певцова, О.А.Гусевская, С.П.Звягин, А.И.Прищепа). Последний рассматривает проблему диссидентства. Нижнюю его хронологическую границу как исторического явления в СССР он относит к середине 40-х годов и связывает это с
нравственными итогами Великой Отечественной войны. Опираясь на архивный материал, автор показывает особенности диссидентства на Урале. Проблему рационализации на примере российской интеллигенции решает С.А.Красильников. Ссылаясь на данные всеобщей переписи населения России 1897 г., он приходит к выводу, что "значительная часть работников, профессионально занятых умственным трудом, служили, были связаны напрямую или опосредованно с государством. Лица "свободных профессий"... составляли меньшинство интеллигенции. Однако эта часть самостоятельного населения являлась весомой величиной не столько статистически, сколько в социокультурном аспекте" (с. 77). Ситуация в сфере занятости интеллигенции резко изменяется в 1914-1921 гг. Происходят этатизация интеллигенции, утверждение всеобщей системы контроля и регулирования государством профессиональной деятельности интеллигенции. В 20-е годы наблюдается некоторое восстановление статуса лиц свободных профессий, но к середине 30-х годов доля лиц умственного труда, не связанных с государственной службой, упала до 1%. В составе специалистов и служащих происходит окончательное огосударствление интеллектуального труда.
Большой блок материалов посвящен проблемам модернизации образования. По мнению Т.А.Пархоменко, модернизационные процессы в капиталистичской России вызвали к жизни совершенно новую отрасль - внешкольное образование, в котором выделяется несколько форм: учреждения общеобразовательного характера, общепросветительного образования, культурно-просветительские, культурно-развлекательные и, наконец, такие многофункциональные просветительские организации, как общества народных университетов и народные дома, объединявшие в себе не только различные формы внешкольного образования, но также несколько просветительских учреждений. С.В.Казакова рассматривает тенденции и динамику развития высших учебных заведений дореволюционной России и особенности руководства ими. Она
приходит к выводу о возрастающей централизации в управлении высшей школой. Министерство народного просвещения к февралю 1917 г. сохранило лидирующее положение в руководстве высшей школой. П.М.Мохначева и Т.Н.Кандаурова рассматривают высшую школу как элемент социокультурного развития общества. Привлекая достаточно мощный источниковый материал РГИА (около 40 проектов, записок, мнений, авторами которых были видные ученые Б.Ф.Адлер, Д.Н.Анучин, Д.И.Багалей, О.М.Бодянский, В.П.Бузескул, П.Г.Виноградов, Р.Ю.Виппер, В.И.Герье, И.НДанилович, В.С.Иконников, Д.А.Корсаков, А.А.Кочубинский, В.ИЛаманский, В.НЛешков, П.МЛеонтьев, Н.МЛисовский, И.ВЛучицкий, Н.Я.Марр, В.Ф.Миллер, Н.И.Новосадский, Д.Н.Овсяннико-Куликовский и др.), авторы делают вывод, что передовая университетская профессура принимала активное участие в разработке системы университетского образования. Однако инициатива, шедшая снизу, не находила должного отклика ни в министерских кабинетах, ни среди широкого круга общественности. Н.И.Хроменкова и Е.В.Кузнецова обращают внимание на противоречия модернизации системы образования, в том числе ее централизацию и унификацию. Решающий период культурной модернизации пришелся на 20-30-е годы. По мнению Н.И.Хроменковой, "модернизация системы образования в советский период осуществлялась автономно" и "носит черты, отличающие ее от системы образования на Западе и Востоке" (с. 36). Современные проблемы педагогики нащли отражение также в материалах Т.Ф.Ботниковой, Т.А.Салохиной, С.В.Остудиной и А.А.Жирова.
Раздел 2 тома "Научные сообщества и их судьбы" (в социокультурном поле России ХУШ-ХХ вв.). Затронутая проблематика и обозначенные подходы являются свидетельством более широкого понимания социальности в науке, несводимой к традиционному для марксистской парадигмы классовому подходу. Для многих авторов характерно стремление рассмотреть научные сообщества в контексте истории культуры. Так, А.А.Севастьянова
ранние местные научные сообщества рассматривает как новое ментальное оснащение исторического сознания в провинциальной жизни России XVIII в. К факторам, стимулирующим историко-культурную деятельность, она относит раздумья над местными культурными и историческими реалиями, деятельность екатерининских масонов с их идеей самоусовершенствования, поддержку просвещенных наместников и губернаторов (Г.Р.Державин, А.П.Мельгунов, М.Н.Кречетников). Иногда местное культурное сообщество складывалось в результате фактора вторжения носителей культуры и исторической мысли из столиц. Исследовательница обращает внимание на идейную близость носителей общественного мнения и членов ученых кружков в XVIII в. Такая близость, по ее мнению, скорее объясняет, а не отменяет активность исторического самосознания. Подобный феномен не является только свойством исторической науки периода ее профессионального становления. Подтверждение тому рукопись И.И.Сиротенко "Россия и Германия", написанная в сибирской глубинке осенью 1917 г., о чем речь идет в сообщении К.Е.Безродного. Важным фактором формирования исторического сознания является книга. В.А.Эрлих сосредоточил внимание на издательской деятельности вольной типографии Корнильевых в конце XVIII в. в Тобольске, на том, что книгораспространение в Сибири возникло значительно раньше книгопечатания. В конце XVII в. основным каналом проникновения книги в регион являлся административный, охватывающий все категории населения. Доклад Н.ИЛебедевой и В.ВЛебедева посвящен вкладу русского православного духовенства в образование и науку Сибири. Авторы выделяют такие образовательно-научные центры, как монастыри -проводники "цивилизации и молитвы", создание митрополитом Филофеем Лещинским первой в Сибири школы, театра, тобольской типографии, церковно-приходских школ и духовных училищ.
В докладах Ю.Ю. Иерусалимского, Е.В.Севостьяновой, С.Н.Труевцевой, Л.А.Ягодинской, И.В.Спириной научные 20-144
сообщества рассматриваются как научно-исследовательские и просветительские центры. особо подчеркивается роль Императорского русского географического общества в научном изучении окраин России. Для советского периода характерно как существование традиционных научных сообществ, так и появление новых. "Золотому десятилетию" в отечественном краеведении посвящены доклады Р.Р.Тагильцевой и Г.П.Присенко. Авторы на примере Урала и Тульского края подчеркивают преемственность краеведческого движения 20-30-х годов с дореволюционными традициями родиноведения и такими научными сообществами, как УОЛЕ (Уральское общество любителей естествознания, созданное в 1870 г. в Екатеринбурге) или историко-археологическое товарищество и губернская архивная комиссия в Туле. По УОЛЕ был направлен один из первых ударов тоталитарного государства. Такую же судьбу переживает и общество по изучению Тульского края, возникшее в 1925 г. Те же тенденции прослеживает Л.И.Пысгина на материале самых массовых общественных организаций ученых в 20-е годы - секций инженерно-технических и научных работников в профсоюзах, а В.М.Пряхин на более позднем материале 40-50-х годов XX в. анализирует борьбу с "космополитизмом и буржуазным объективизмом" в Свердловском юридическом институте. Н.И.Дмитриев обращается к судьбам научной элиты в бурные годы гражданской войны. По его мнению, интересы государства и осознание особой роли интеллигенции подтолкнуло вузовскую интеллигенцию на участие в правительствах- сначала во временном сибирском, а позже во временном всероссийском адмирала А.В.Колчака. При совпадении логики развития науки (в частности, тенденции к интеграции научного знания) и социального заказа (к примеру, разработки оборонной тематики в Сибири) можно говорить об особого рода научных сообществах, какими были комитеты ученых Кузбасса в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. А.Б.Негреев рассматривает их деятельность и оценивает роль ученых в решении оборонных задач.
Модернизационные процессы, протекающие в обществе, требуют от ученых проведения рациональной рефлексии над основаниями собственно профессиональной деятельности. Различные аспекты этой сложной проблемы затронуты в целом блоке материалов второго тома. Авторы обратились как к истории науки, так и к анализу современного состояния историографии как науки. А.А.Трошин, исследуя естественнонаучную элиту России начала XX в., рассматривает ее опыт как пример модернизационной неудачи. Группы, представляющие интеллектуальную элиту, он обозначает термином М.Мафиссоли "неотрайбы": сообщества, не имеющие внешнего определителя в виде конкурентного давления в своей системе координат, а следовательно, ни четких границ, ни устойчивых критериев членства. Характерной чертой "неотрайбов" является способность не слышать друг друга, что проявляется в несовместимости понятийного аппарата. В отечественном естествознании, как утверждает автор, сложилось несколько элитных групп, не воспринимающих друг друга как альтернативные. Объяснение этому Трошин находит в особенностях русской историко-культурной ситуации, в которой развивалась наука. Она характеризовалась отсутствием научной традиции как преемственности, структурирующей науку, самоизреживанием, т.е. использованием новым поколением лишь ограниченной части наследия, заимствованием извне авторитетных влияний, отсутствием стабилизирующего разнообразия мнений. Ситуация внутринаучного кризиса могла быть преодолена в начале XX в., так как "политическая либерализация канализировала выход деструктивных энергий... в иные области культурной деятельности, оставив производство научного знания элитным группам... К сожалению, деструктивная деятельность в общественном сознании была более привлекательным объектом, и профанация, а не наука, получили симпатию и средства" (с. 156).
Осмысление проблем модернизации России нашло отражение и в направлениях отечественной исторической мысли: долгие годы 20*
проблема своеобразия России, ее отношений с Западом и Востоком стояла в центре внимания историков. А.С.Маджаров показывает различия в трактовке этой проблемы в первой половине .XIX в., обращая преимущественное внимание на народофильскую и естественнонаучную ее разновидность, представленную в работах А.П.Щапова. "Россия в своем движении по европейскому пути уступала Западу в уровне развития высших индустриальных способностей и знаний... Поэтому, как считал историк, для успешной модернизации стране очень нужны естествоиспытатели, а народу -образование и реальные естественные науки", самобытный талант русского народа нужно "просветить мощной мыслью Запада" (с. 163).
Анализируя изменения в современном состоянии историографии, В.П.Корзун делает вывод о погруженности последней в культурологическую проблематику. Автор отмечает, во-первых, всплеск интереса к забытым разработкам культурно-исторического направления в литературоведении, связанного с именами Н.К.Пиксанова, И.М.Гревса, Н.П.Анциферова, и попытки на этой основе выделить культурные гнезда - микросоциумы в науке, "которые не укладываются в традиционные понятия научной школы и объединяют талантливых ученых различных специальностей, связанных общностью интересов, судеб, литературных и музыкальных вкусов, то есть своеобразных аур, в которых выковывались высочайшие духовные ценности..." (с. 160). Во-вторых, отмечается введение в историографический словарь такого нового термина, как "историографический быт эпохи". Этот термин, продолжает мысль Ю.Л.Троицкий, выступает как исследовательский конструкт, описывающий структуру историографического знания как некоторую коммуникативную целостность. Автор, опираясь на разработки литературоведа В.Тюпы, в качестве инструмента историографического исследования предлагает "коммуникативный треугольник". Понятие "историографический быт" описывает господствующие историографические жанры, способы и формы общения историков, непрямые формы профессионального
самовыражения. Проблема историографического быта теснейшим образом связана с проблемой открытости научных сообществ, которую затрагивают В.П.Корзун на примере московской и петербургской научных школ и Б.А.Коников на примере взаимодействия историков и археологов.
Определенные тропы к аналогичному видению историографии с пристальным вниманием к проблемам ее языка прокладывают молодые исследователи. Так, К.Б.Умбрашко на примере научной судьбы М.П.Погодина рассматривает значение бытового элемента: форм и способов учебной и научной коммуникации,эпистолярной и дневниковой рефлексии в формировании его исторического мировоззрения. Публичный диспут М.П.Погодина с Н.И.Костомаровым по поводу "варяжского вопроса" характеризует, по мысли автора, историографический быт научного сообщества середины XIX в. Прохождение научной концепции в научную среду, особенности восприятия той или иной научной школы - это тоже историографический быт. А.В.Свешников рассматривает эти процессы, обращаясь к научной школе И.М.Гревса. Он показывает, что предельная рефлексия вносит дезинтегрирующий момент в деятельность школы, приводит к теоретико-методологическим противоречиям между видными ее представлениями Л.П.Карсавиным и П.М.Бицилли, к затруднению восприятия Карсавина научным сообществом, к непродуктивной критике его. Такие противоречия, и даже в рамках одной школы, объясняются тем, что ученый подвергается критике "не за результат рефлексии, а за саму ее попытку, которая опирается на метанаучные, "внешкольные", общемировоззренческие положения, естественно расходящиеся у различных исследователей" (с. 171). Несмотря на расхождения во взглядах на теорию истории, ученики И.М.Гревса на первый план в исследовательском процессе ставят аналитичские методы вкупе с необходимостью "погружения", "вживания" в изучаемую эпоху. По мнению ИЛ.Абрамчук, особенностью
гревсовской школы было требование предельной активности по отношению к объекту исследования.
Бытование концепции в научной среде связано не только с внутренней социальностью или логическим развитием науки, но и с внешними факторами - социальными условиями и политическими императивами. Обращая внимание на обстоятельства, определившие отношения советских историков к историчской концепции М.Н.Покровского, О.П.Володьков причину этого видит "в условиях очередного коренного перелома в рамках государствнно-бюрократичского социализма" (с. 180). Взгляды Покровского не устраивали режим в силу ряда обстоятельств: а) "твердое, четкое, научное проведение принципа классового подхода М.НЛокровским... позволяло обнажить классовую сущность происходящего и сделать соответствующие выводы", б) его стремление к обобщениям, обостренное внимание к изучению теоретических вопросов оказались ненужными, "когда вдруг выяснилось, что в теории все решено, дискуссии упразднены", в) "установление и проведение в исторической науке масштабов и влияния личности на исторический процесс в марксистской трактовке... в то время, как набирал силу культ личности, выпячивалось значение деятельности вождя чуть ли не до отрыва от материалистических позиций, позволяло сорвать маски с главных политических персон" (с. 181). Против "управлямого", "закрытого" марксизма выступал и другой крупный исследователь, вышедший, как и М.Н.Покровский, из школы В.О.Ключевского, Н.А.Рожков. Как отмечает И.А.Андреева, несмотря на политические разногласия с большевиками, вылившиеся в репрессии (он дважды арестовывался, в 1922 г. на полтора года был выслан в г. Псков), он сыграл активную роль в распространении марксизма в высшей школе. Сознательный подход к истории как политике, обращенной в прошлое, воспринимается исследователем как нарушение научности исторического метода, а конформизм части научной элиты, готовой "в своей академической деятельности угождать всякой власти и
всякому правящему классу", однозначно им осуждался (с. 178). А.В.Рычков предпринимает попытку осмыслить роль В.И.Ленина в становлении советской модели науки, выделяя как позитивные моменты в ленинских воззрениях и политике (вера в науку как могущественный жизненный фактор, предостережения от "полунауки", материальная поддержка ученых), так и негативные (тоталитарный контроль, требование научиться "ловить" и наказывать специалистов, "в Ревтрибунале поставить политический процесс, который бы как следует перетряхнул это научное "болото" (с. 175).
Описывая проблему сибирских научных сообществ в советскую эпоху, В.И.Матющенко и Н.П.Салохин предостерегают от недооценки научных и культурных достижений в годы советской власти, а среди важнейших слагаемых научных сообществ называют общий процесс исторической науки, культуры в стране и Сибири, рост числа высших учебных заведений. По мысли авторов, с разной степенью интенсивности в сибирских городах складывается особая творческая интеллектуальная среда, которая постепенно превращается в ту духовную почву, на которой и произрастали научные сообщества.
Ряд работ Л.Н.Рощевской, А.В.Ремизова, Ю.И.Чубуковой посвящен персоналиям - биографиям, духовному облику, вкладу в науку провинциальных ее деятелей. Второй том содержит также статьи С.Н.Лютова и В.А.Каменевой.
