CC BY
26
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИАЛ
СОЦИОЛОГИЯ
2
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,11 рефераты 96.02.001-96.02.027
МОСКВА 1996
РОССИЙСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ
96.02.015-022. ВОЗМОЖНОСТИ ЛИБЕРАЛИЗМА В ОСМЫСЛЕНИИ СОВРЕМЕННОГО МИРА (Обзор коллоквиума)
96.02.015. Возможности либерализма в осмыслении современного мира. (Обзор коллоквиума) // Полис. — М., 1994 . — № 3 .— С. 125-130.
96.02.016. ГАДЖИ ЕВ К. С. О перспективах демократической государственности в России // Там же. — С. 106-117.
96.02.017. КАПУСТИН Б. Г. Начало российского либерализма как проблема политической философии // Полис. — М., 1994 .— № 5 .— С. 23-37.
96.02.018. КАПУСТИН Б. Г. Три рассуждения о либерализме и либерализма* // Полис. — М., 1994. — 3 .— С. 13-26.
96.02.019. КАПУСТИН Б. Г. КЛЯМКИН И. М. Либеральные ценности в сознании россиян // Полис. — М., 1994 .— М 1. — С. 68-92; № 2 .— С. 39-75.
96.02.020. КАРА-МУРЗА А. А. Либерализм против хаоса (Основные интенции либеральной идеологии на Западе и в России) // Полис. — М., 1994 . — № 3 .— С. 118-124.
96.02.021. ПАНТИН И. К. Драма противостояния демократия/либерализм в старой и новой России // Там же. — С. 75-94.
96.02.022. ПАСТУХОВ В. Б. Новый федерализм для России: Институ-ализация свободы // Там же. — С. 95-105.
В международном фонде социально-экономических и политологических исследований (Горбачев-Фонд) состоялся коллоквиум "Современная социальная концепция: либеральное видение", устроенный Центром глобальных проблем Горбачев-Фонда совместно с Центром политической философии Института философии РАН.
Модератор коллоквиума профессор Ю. Красин выделил три проблемы, связанные с реальностью существования либерализма в современном мире: проблема свободы индивида в условиях распада традиционных структур гражданского общества; противоречие принципа универсальности исходных ценностей либерализма современному расцвету "мультикультурализма"; кризис традиционных либерально-демократических институтов в контексте формирования нового мирового порядка, предполагающего выход за пределы наций-государств.
Научной базой коллоквиума стали доклады профессора Б. Капустина, профессора К. Гаджиева и профессора И. Пантина, а также
профессора И. Клямкина, изложившего результаты уникального социологического исследования либеральных ценностей в сознании россиян. Эти доклады были подвергнуты пристрастному обсуждению в холе двухдневной дискуссии, где выступили более 20 ученых. В обзоре мы ограничимся изложением тезисов лишь некоторых из них. В своем выступлении профессор Ю. Красин (15) исходил из того, что всеобщий кризис идеологий возвращает мировое сообщество к положению, которое оно уже переживало: к необходимости самоизменения цивилизации, касающейся не только ее общественных форм, но и самообновления индивида. Классический либерализм сложился в русле западной традиции, и одна из его нынешних слабостей заключается в том, что его трудно привить к обществам, мало ощущающим потребность в обеспечении свободы всем индивидам, чувствующим себя вполне нормально в социуме, где решающую роль играет государство или где человек находится под защитой общины. Никакие либеральные принципы не могут ставиться как ультимативные для (не) признания той или иной социальной культуры. Для нахождения выхода из этой ситуации полезна идущая от Ю. Хабермаса идея коммуникативности, поскольку лишь в широком идейно-политическом дискурсе может выкристаллизоваться то, что приемлемо для всех культур в условиях их постоянно растущего многообразия. Потому главный вхлад либерализма в интеллектуальную историю человечества состоит в том, что им был создан признанный теперь почти всеми (за исключением маргиналов и "экстрем") некий либеральный этос отношений индивидов и их групп, разных идей и традиций, открывающий возможность для диалога культур и концепций общественного развития и благоприятствующий формированию основы их взаимодействия в рамках новой, уже нарождающейся мировой цивилизации. Как раз в атмосфере этого либерального этоса, считает Ю. Красин, возможно решение одной их главных проблем России, рассчитанной на десятилетия трансформации ее государства (15, с. 126).
Три рассуждения о либерализме и либералязмах (4)
Подлинной теоретической проблемой, подчеркнул в своем докладе Б. Г. Капустин, является не фиксация разнообразия либерализмов, а установление того, что даже при нередком взаимном отрицании родства они все же являются членами общей "семьи либерализма". Содержательное же определение понятия "либерализм" есть выявление логики его истории, которая задается одной сущностной проблемой бытия человека в Новое время. Эта проблема — осуществимость общественного порядка, общежития вообще, если в их основу кладется индивидуальная свобода, понимаемая как право человека действовать по своему усмотрению.
Великая правда индивидуалистических посылок раннелибераль-ных теорий заключалась в том, что .'индивид, будучи, несомненно, продуктом общества, обретал свободу самоопределения по отношению к данному обществу. Само такое отношение проблематизирова-лось лишь через признание со стороны индивида. Это методическое признание свободы частного лица как отправного пункта построения социально-политической теории образует линию, отграничивающую "семью либерализма" как от досовременных концепций свободы, так и от консервативных и социалистических теорий (18, с. 14).
В содержание "общелиберального" понятия частного лица входит лишь то, что присущие данному субъекту цели и движущие силы деятельности "конечны" и не совпадают с условиями и целями существования общественного целого, а также m ведут без механизмов, опосредующих интересы и действия индивидов, к жизнеспособному сообществу людей. Поэтому либерализм на его парадигмальном уровне — это не "экономический либерализм", если поп ним понимать утверждение экономического laisser faire в качестве базиса" всего общественного организма, принципа его существования, фиксированного политическими правами, культурными и другими институтами и нормами общественного порядка. Возникновение "экономического либерализма" можно вывести лишь из анализа истории либеральной мысли, уяснить меру его необходимости для эволюции либерализма в целом и роль в "либеральном семействе".
В историко-философской литературе присутствуют различные способы классификации состава "семьи либералиэмов". Предлагаемая автором типология, не отрицая возможности других способов классификации либералиэмов, исходит из самостоятельного значения вопроса о том, благодаря чему именно индивиды обладают возможностью или обретают способность устанавливать законы, нормы, институты общежития и действовать в соответствии с ними (18, с. 15).
Авторами выделяются три основных типа политико-философ-ских концепций либерализма: "гносеологический", "онтологический" и "технологический". Под этими терминами подразумевается основной вид деятельности самых индивидов, благодаря которому они обретают эти способности.
Гносеологический тип включает в себя концепции либерализма, исходящие из того, что указанной деятельностью является постижение индивидами неких принципов объективного мира или собственной "природы", благодаря чему возникают и развиваются способности и готовность индивидов к упорядоченной жизни. Они образуют у частных лиц как бы новое измерение их существования, представляющее собой практическую моральность. В такой ипостаси индивид предстает как гражданин — субъект политической воли со специфически-
ми, присущими ей характеристиками, направленной на производство и воспроизводство самой формы человеческого общежития. Гносеологический тип либерализма характерен преимущественно для первого этапа его развития (18, с. 16).
Онтологический тип концепций либерализма подразумевает, что основной деятельностью, благодаря которой индивиды способны создавать институты общежития и соответствовать им, является само практическое взаимодействие людей. Именно оно, в силу присущей ему логики, формирует у индивидов то, что автор называет "гражданской ипостасью" человеческого бытия (18, с. 17).
Не только катастрофы XX в., но и тенденции прошлого столетия, связанные с индустриализацией, становлением массового общества, превращением экономики в "доминирующий" фактор общественной жизни, рутинизацией либеральной политики, сделали теории онтологического типа крайне уязвимыми для критики.
Технологический тип концепций либерализма предполагает а качестве основной процессорно-манипулятивную деятельность, смыслом и назначением которой выступает регулирование и канализация конфликтов интересов частных лиц в приемлемые для "системы" направления и формы. Это достигается посредством артикуляции, а также трансляции данных конфликтов на уровень принятия решений и соответствующие распределения благ и ресурсов. Теории технологического типа зиждятся на ряде посылок, независимо от того, эксплицируются они или нет. Первое. Общественные институты, делающие возможным со-бытие людей, предполагаются уже наличествующими. Строго говоря, не свобода частного лица, а определенная институциональная инфраструктура его существования выступает здесь "исходной данностью" (18, с. 18). Второе. Следующим элементом "исходной данности" берется определенная культурная модель человека как агента (актора) политического процесса. Такой моделью сочтен 1юто есопописив — максимизатор полезности и оптимизатор связи целей и средств.
При своем возникновении либеральное общество Европы узнало определенные формы ценностных конфликтов (конфессиональных, этнических и др.) и выяснило, что оно не в состоянии их регулировать. Оно обнаружило, что такие конфликты должны быть не разрешены, а вытеснены из практического дискурса, замещены другим — конфликтом "экономических интересов", поддающихся процессорной обработке. Оттеснение культурного многообразия в сферу приватного есть реализация "технологической" концепции толерантности, принцип которой — "оставить в покое" (18, с. 20).
Попытка Б. Г. Капустина зафиксировать три важнейших парадигмы (гносеологическую, онтологическую и технологическую) политиче-
13-1087
ской философии предпринята им с двумя целями: именно они в известные эпохи создавали тот "эфир", в котором другие течения либеральной мысли обретали свое оформление и особое звучание, а главное, именно они, на взгляд автора, обладают в наше время потенциалами для определения генерального направления дальнейшего развития либерализма. Нынешние вызовы либерализму автор пытается рассмотреть не через призму его истории, способной показать эволюцию всех трех образованных выше теоретических составляющих семью либерализма, а прежде всего как обобщенное проблемное выражение некоторых тенденций современности, регистрируемых самыми изломами и противоречиями либеральной мысли.
В контексте растущей взаимозависимости мира утверждения его многообразия (культурного, политического, социального) поверх ветшающих или уже разваливающихся унифицирующих политико-идео-логических конструкций, которые господствовали в недавнем прошлом (коллапс колониальной и коммунистической систем, разрушение структур жестких обязательств и лояльностей времен "холодной войны"), особую остроту приобрел вызов универсальности. Способен ли либерализм обосновать приверженность индивидуальной свободе как универсальную тенденцию Современности, вектор ее движения в тех условиях, когда эта приверженность должна по необходимости искать себе опору в различных культурных традициях и реализовываться в разнообразных институциональных формах?
Первой реакцией либерализма на эрозию и развал международных унифицирующих конструкций, рассматривающихся им в качестве продуктов не- и антилиберальных тенденций прошлого и настоящего, стало почти повсеместное распространение политических и экономических институтов, которые ассоциируются с либеральным демократ тическим порядком. Подробно понимание универсальности органично именно для теорий технологического типа, который стал доминирующим в индустриальном и массовом обществе и остается таковым по сей день.
Однако более внимательное рассмотрение действительного хода мировых событий позволило зафиксировать три обстоятельства, теоретически известных и проанализированных давно:
— насыщение форм либерально-демократического устройства отнюдь не обеспечивает само по себе воплощение в реальной жизни того, что традиционно понималось как моральный и политический дух либерализма;
— реализация одних элементов такого устройства, например экономических, становилась возможной лишь при условии отказа от других, чаще всего политических;
— нередко институты либерально-демократического устройства
либо вообще не возникали, либо, едва зародившись, быстро разрушались, либо были вынуждены функционировать в "чужой", не присущей их собственной природе логике (к сожалению, варианты с "разрушением" или "чужой логикой" не исключены для России) (18, с. 22).
Все это способствовало тому, что либеральный порядок стал обосновываться постулатами о привязанности к особой — западной — культуре. Этот подход кардинально меняет статус либеральной политической философии, ибо переводит ее из разряда теории Современности в разряд особой культуры.
Вызов многообразия. Старая дилемма либерализма в отношении культурного многообразия — терпеть его, оттеснив в сферу приватности, или рассматривать в качестве существенного фактора роста свободы, политизация его — в нынешних условиях общественно значимой активации мультикультурализма приобрела новый вид. Либо либерализм отказывается от модельного образа homo economicus и привязанных к нему институтов, допуская возможность культурно различающихся самоопределений индивидов. Либо — де-факто растущее многообразие обессмысливается, сводится к роли развлечения, случайного для индивида, не выражает его существенные интересы и потребности, которые только и превращают его в волящего индивида.
Постмодернистская философия выступает проектом последовательного сведения культурного многообразия к бессмысленности и политической иррелевантности. Несомненное достоинство постмодернизма, с точки зрения "интенции" либерализма, подразумевающей терпимость к многообразию, заключается в том, что он не только не отрицает существование homo economicus в качестве образа, в соответствии с которым могут конструироваться властные институты общественного порядка, но и рассматривает присущее этому актору поведение в качестве единственной скрепы социума, в культурном отношении распадающегося на бессвязную гетерогенность. Однако постмодернизм осознает себя как отрицание всего наследия Просвещения, с которым, несомненно, прочнейше связан либерализм. Либерализму пока не удается дать адекватный ответ на постмодернистское наступление на основы его теории.
Вызов свободы. Это прежде всего резюме парадоксального положения либерализма: ему — как философии и практике свободы — брошен вызов свободой, которую он не может более обосновать (18, с. 24). Эту слабость либерализма (в основном присущего его технологическому типу) жестко зафиксировали наиболее дальновидные консерваторы, сделав отправным пунктом своего наступления. "Либерализм, выбравший своим центральным персонажем не волящего самоопределяющегося индивида, а рационального калькулятора полезности, вряд ли способен быть идейным выражением и стимулом поли-
тической культуры, производящей и воспроизводящей либерально-демократический общественный порядок, который при отсутствии этого условия предстает только инерционной системой" (18, с. 25). Он не в состоянии указать принципиальные отличия либерально-демократического и противостоящих ему порядков, включая тоталитарный.
Либерализму, столкнувшемуся в современном мире с новыми вы-эывами, предстоит измениться; как считал русский либерал С. Гес-сен, "чтобы спасти правду либерализма, необходимо идти дальше нее, трансцендентировать ее в смысле гегелевского "Aufhebung". Измениться именно для того чтобы не изменить себе, остаться политической философией свободы и освобождения" (цит. по: 18, с. 25).
Либерализм против хаоса
А. Л. Кара-Мурза, возражая Б. Г. Капустину, не решается причислить теорию Гоббса к "семейству либералиэмов", хотя, согласно Гоббсу, первым актом всемогущего Левиафана должно стать разграничение социального поля на "коммунальные" и "приватные" пространства (20). В Англии с ее демократическими традициями подобный расчет был, возможно, оправдан. Иное дело в России: надежда на то, что Левиафан, выросший из русского варианта "войны всех против всех", сразу же приступит в выгораживанию и защите автономных пространств, по наивности, равна вере в ленинско-сталинский тезис о постепенном отмирании государства при социализме.
Главный враг истинного либерализма — не консервативная реставрация, не "коммунальность" и даже не деспотизм, а варварство и хаос. Конкретные проявления русского либерализма многообразны, но в основе их лежит одна и та же проблема: как избежать социального хаоса и защитить при этом автономию человеческой личности? Отсюда — порой неожиданные союзнические отношения либеральных мыслителей с силами, которые, по их мнению, способны гарантировать защиту индивидуальных прав и свобод. Становятся более понятными в этом контексте и идеи "либералов-государственников" типа Б. Чичерина, П. Струве о том, что только сильное правительство способно охранить частные права и свободы; расчет же на "общество ненадежен, ибо в России оно склонно к антигосударственному отщепенству, возбуждению "низменных инстинктов масс" и провоцированию общественных беспорядков. Беда русского либерализма того времени состояла в том, что он в очередной раз не смог противопоставить разнуздавшейся русской "воле" творческую и ответственную свободу.
Сегодня Россия снова находится перед выбором. Хочется надеяться, что на этот раз, когда все иные варианты социального упорадо-
чения кажутся "отработанными", Россия окажется готовой к реализации закономерного и одновременно вынужденного либерального проекта. В заключение автор напоминает слова Ф. Степуна о том, что причина лоражения русской буржуазно-либеральной революции начала века состояла в "отсутствии во всех нас, ее творцах и деятелях, духа творческой созидательности и законопослушной деятельности". Отсюда совет последователям: "немного больше европейской выдержки, европейского чувства возможного" (цит. по: 20, с. 123). Эти слова заставляют снова припомнить вечную либерально-консервативную истину, особо значимую в России: свобода, как и культура, никогда и никому не гарантирована. А несвобода поджидает людей иногда н в обличье особенно тонкого искусителя "бескомпромиссного борца за свободу".
Начало российского либерализма как проблема политической философии
Если российские реформаторы призваны и имеют шанс создать общественное устройство альтернативное "тоталитарному" и "коммунистическому" , они не могут не быть по своей сущности либеральны, убежден Б. Г. Капустин (17). В постановке кардинальной проблемы: как возможен общественный порядок, основанием которого является субъективная свобода? — под субъективной свободой понимается не ценность, а факт, обусловленный распадом традиционных регуляторе» поведения и мышления индивида и предполагающий для индивида необходимость не заданного автоматически отношения к действительности. Соответственно, субъектом свободы выступает не личность, а простое частное лицо. Во что и как должно трансформироваться частное лицо для возникновения самой возможности общественного порядка — это и есть теоретическое развитие "мачадьмов" проблемы.
Благодаря осмыслению именно этой проблемы и разработке методов, позволяющих "совладать" с ней, либерализм стал первой и осевой идеологией Современности как общественно-культурного "проекта" (по Ю. Хабермасу), родившегося из необходимости ответа на вызов субъективной свободы в ситуации фактической дезинтеграции "старых порядков". Историческая эволюция либерализма, возникновение его новых форм и конкурирующих между собой разновидностей, его удачи и поражения в столкновениях с идейно-политическими оппонентами — все это определялось тем, как он "справлялся" с этой кардинальной проблемой в меняющейся социоэкономической, политической ■ культурной среде.
Бели это так, подчеркивает Б. Г. Капустин, то не только судьба либерализма в России, но и судьба России в плане возможности
осуществления реформ зависит от того, способен ли российский либерализм осмыслить эту кардинальнук) проблему так, как она была зафиксирована и осмыслена "отцами" западного либерализма в период создания нового общественного порядка, совместимого с субъективной свободой, когда эта совместимость еще не могла быть рассмотрена как "естественная" данность, а стала фактом, но уже не подчинялась традиционно "сакральным" регуляторам и еще не была уложена в матрицу новых институционального и нравственно-политического порядков. Готов ли российский либерализм к собственному эксперименту, равномасштабному тем, которые были осуществлены в свое время на Западе?
Разговор о. состоянии и перспективах либерализма в современной России представляется Б. Г. Капустину малопродуктивным, если он фиксируется иа "сличении " существующих у нас либеральных идеологических формаций с западными образцами. На отечественном "идеологическом рынке" представлено большинство из западных разновидностей либерализма: "экономический либерализм", до последнего времени явно доминировавший в среде "демократической" интеллигенции и сейчас наиболее выраженный в позиции "Демвыбора России" и близких к нему образований, "социал-либерализм", который наиболее четко накладывается на установки "Яблока" и тяготеющих к нему структур, "национал-либерализм", обещающий прорасти из программных посылок и идеологических заявок ПРЕС-
Либерализм в нашей стране стоит перед проблемой его созидания, причем при отсутствии тех нравственных и институциональных предпосылок, которые в разное время, хотя и в неодинаковом виде, имели на Западе с самого начала осуществления "проекта" Современности. Эксплицировать эти предпосылки, найти "компенсацию" им в действительности России — одна из ключевых задач российского либерализма. Политически эффективная идеология — необходимое, но недостаточное условие реализации этой функции, связанное лишь с ее ролью в "возвышении" частных интересов до универсальных и общезначимых основ общественного порядка (17, с. 24).
Применительно к рынку можно сказать, что чисто рыночное объяснение приобретения благ не может произвести принципы, которые логически необходимы, дабы работали система обмена: чтобы функционировала система сделок, ее правила не должны быть пределом сделок. Все это предстает особо сложной и острой проблемой в период становления новой институциональной системы. Российский либерализм после травмы декабря 1993 г. "уловил это скорее "чувством боли", чем филосбфским разумением. "Вдруг" взметнулась волна призывов к выработке "сверхидеи". Патентованные монетаристы заговорили об абсолютной необходимости "мобилизации воли россиян" (Е. Гайдар),
о трагическом отсутствии "граждан России" и наличии лишь "граждан ВПК, АПК, Метровагонмаша и ниже с ними " и вытекающей из этого угрозы развала ("в прямом и любом другом смысле") России (Б. Федоров) (17, с. 25).
Нужно прежде всего осознать, что либерализм, создающий новую общественную систему, должен быть активистским политико-этическим либерализмом протеста, борьбы и поиска, каким он в свое время и был на Западе, а не пассивным экономическим либерализмом 1аювег-Гане. каким он стал в одном из доминирующих течений позднее.
Чтобы систематизировать предлагаемые размышления о судьбе либеральной идеи в России, Б. Г. Капустин концентрирует внимание на трех основных вопросах. 1. Каким может быть последовательное осмысление проблемы связи субъективной свободы и общественного порядка, если в реальности отсутствуют приглушающие ее остроту предпосылки ("проблема Гоббса")? 2. В чем состоят эти основные предпосылки, отсутствие которых в России обусловливает специфику ее способа решения кардинальной проблемы либерализма? (Предметные факторы специфики российского либерализма). 3. В чем может заключаться политическая стратегия современного российского либерализма?
Драматизм "проблемы Гоббса" и ее актуальность для нынешней российской ситуации в том, что она представляет собой осмысление "начала" того общественного порядка, который способен увязать частные интересы в общезначимой и общеобязательной форме взаимного обслуживания. По Гоббсу, всеобщий страх, а не смитовская "склонность к торговле" является движущей силой, создающей в конечном счете систему взаимной полезности и само человеческое общежитие. Исполнение естественных законов, по Гоббсу, может обеспечить только политический деспотизм. Нас, учитывая контекст российских дискуссий о либерализме, интересует лишь ответ на вопрос, почему гоббсовская концепция государства с необходимостью оказывается авторитарно-деспотической. Стала ли она такой вследствие теоретико-методологической неразвитости концепции либерального государства, характерного для времен Гоббса, или же, напротив, авторитарно-деспотическая концепция есть "додумывание до конца" ряда ключевых общелиберальных посылок (17, с. 27)?
Великое открытие Гоббса заключается в том, что частное лицо и частный интерес для того, чтобы иметь возможность быть в действительности, должны стать чем-либо большим, либо меньшим, чем просто частное лицо и частный интерес. Быть просто частным лицом — значит быть погруженным в состояние "войны всех против всех", т. е. невозможность социального бытия (3, с. 28). Интеллектуальный опыт Гоббса свидетельствует только об одном: ни теоретически, ни прак-
тически нельзя построить жизнеспособное общежитие людей, если они концептуально принимаются и в действительности являются только частными лицами. Авторитарное государство — во всяком случае в идеале, в пределе — освобождает от двойного закабаления, выравнивая и демократизируя степень рабства путем лишения всех политической свободы (17, с. 29).
Либеральная традиция сама по себе не дает определение искомого либерализма, также как традиция данной страны сама по себе не определяет, какой она может быть в результате преобразований. Способен ли российский либерализм к самостоятельному эксперименту? Очевидно одно: пытаясь имитировать то, что упрощенно понимается пса "западной моделью", он ведет себя яе по-западному. Специфика России — не в "потусторонности" ее проблем тем вызовам, с которыми в свое время сталкивался Запад, а в том, что наша страна вынуждена идти по самому острому краю той же в сущности проблематики становления либерально-демократического строя, но без страховочных средств и амортизаторов, которыми располагали многие общества Запада. Говоря о социокультурных факторах становления рыночного и либерального политического порядков на Западе, отсутствующих в России, Б. Г. Капустин имеет в виду следующие: 1. Роль в образовании современного рынка той "социальной моральности", которую Ф. Хирш считает "подструктурой экономического индивидуализма". 2. Специфику основных социокультурных типов людей в эпоху формирования институциональной структуры капиталистического рынка и их роль в этом процессе. 3. Роль, которую сыграла, пользуясь терминологией Ю. Хабермаса, "буржуазная публичная сфера" кануна и эпохи Просвещения, в которой частные индивиды образовали "публику" в результате публичного применения своего разума. 4. Роль таких форм ассоциаций людей, как "сословия" и "корпорации", которые не только агрегировали, выражали, отстаивали особенные совместные интересы их членов, но и создавали возможность гражданского политического действия, самого существования "народа" в отличие от "множества" как "бесформенной массы".
Специфика нынешней России видится Б. Г. Капустину в отсутствии этих социокультурных факторов "стыковки" освобожденных частных интересов с обязательным и универсально значимым общественным порядком. В содержательном плане то же самое можно выразить как разрушение основных институциональных, нравственных и социально-психологических механизмов социализации частных лиц и частных интересов на всех основных уровнях интеграции общества, следствием чего оказывается невозможность не то что умозрительной выработки, а практического осуществления нормативно значимых "правил нгры" как в обществе в целом, так н в отдельных его сфе-
рах. Пол давлением этих факторов Россия оказывается вынужденной осуществлять западную либеральную теорию настолько серьезно, как этого не знало ни одно западное общество (17, с. 34).
Драматизм нынешней российской ситуации заключается в порочном круге: образуемой апатией и экспертными доказательствами интеллектуалов невозможности нового демократического эксперимента, тогда как его действительная невозможность обусловлена прежде всего этой апатией ведущей части интеллектуалов к позиции и роли эксперта. Без восстановления интеллигенцией традиционной для нее роли в российской истории функции социального деятеля эксперимент не состоится. Последующие шаги на пути к либерально-демакратическо-му строю возможны в той мере и тогда, в какой мере и когда сделан первый шаг (17, с. 35). Необходимость либеральной гражданственности — функциональная необходимость для создания предпосылок осуществления многообразных и конфликтных частных интересов, избегая при этом авторитарного варианта.
Роль идеологии на этапе завершающих шагов перехода к либерально-демократическому строю состоит в том, чтобы разработать адекватную российским условиям концепцию либеральной гражданственности и обеспечить ее общественную поддержку. Эта функция предполагает и то, что будет предложен проект-схема институционального воплощения либеральной гражданственности, соответствующего особенному и "случайному" материалу России. Именно тогда для либеральной мысли станет действительно актуальным и серьезным вопрос о "политических технологиях". "На этих этапах продвижения к либерально-демократическому строю либеральная идея окажется уже не пустым стремлением проскочить пропасть между желанием и его предметом, а политически и социологически конкретизированной программой действий" (17, с. 37).
О перспективах демократической государственности
в России
Грандиозность переживаемых страной социально-экономических и духовных процессов резко контрастирует с незначительностью палитры основной части политической элиты страны, считает К. С. Га-джиев, с узостью кругозора и "вопиющим дилетантизмом многих представителей той роты работников умственного труда, которые сами себя провозгласили "цветом нации" (16, с. 106). Драма нарождающейся российской демократии в значительной степени состоит в созданном тоталитаризмом и непреодоленном остром дефиците личностей, истинных политических профессионалов. На взгляд автора, при таком положении вещей отсутствие широкомасштабных идейно-поли-14-1087
тических проектов да и харизматических лидеров, призванных их реализовать, можно оценивать не как негативный фактор, тормозящий государственное строительство России, а как благо, своего рода стро-ховку от очередного "великого эксперимента". "Признаюсь, что лично я боюсь больше всего преобладания между членами Государственной Думы теоретиков, будут ли они из либералов или из консерваторов, и боюсь потому, что, любя свои созревшие мысли более всего окружающего, они должны предпочесть идейное жизненному, а в законах, по мне, это вредно и допустимо лишь в малой дозе". Так говорил Д. И. Менделеев о первой Российской Государственной Думе (цит. по: 16, с. 107). Предупреждение великого ученого сохраняет особую актуальность применительно к нашей ситуации. Ибо российские "теоретики" посттоталитарного времени — идеологи, по самому определению, — максималисты.
К сожалению, в развернувшихся у нас дискуссиях о перспективах политического переустройства России плохо учитывается противоречивость, многомерность демократии. При анализе возможностей формирования и институализации демократии на российской почве нередко смешивают, подменяют понятия демократии и либерализма. Очевидно, что либерализм, в том числе и современный экономический либерализм, самым тесным образом связан с демократией. Но все же демократия не сводится к либерализму. Если либерализм, взятый сам по себе, базируется на идеях приоритета и самоценности отдельно взятой личности, ее основополагающих правах и свободах, то демократия предполагает суверенитет или верховенство народа, политическое равенство всех граждан, приоритете воли большинства и т. д. С определенной долей упрощения можно сказать, что либерализм отдает предпочтение свободе перед равенством, а демократия — равенству перед свободой. Либерализм, равно как и другие магистральные течения общественно-политической мысли XIX-XX вв. интегрировал в себе идеи, принципы и ценности демократии.
В современных условиях либерализм в значительной мере пронизан социальным началом. Его ни в коем случае нельзя отождествлять ни с классическим либерализмом, ни с сегодняшним экономическим либерализмом чикагской школы. Тем более нельзя отождествлять с ними демократию.
В течение всего XX в. либерализм и различные его национальные версии находились в состоянии постоянной ревизии и трансформации. Почему же, задает вопрос К. С. Г&джиев, судьба возрождающегося российского либерализма должна быть другой? И, наконец, главное в ракурсе рассматриваемой темы: следует проводить очень четкое различие между либерализмом как мировоззренческим комплексом и ли-
беральной политикой, либеральными партиями, использованием либеральных идей в государственном строительстве.
Демократия — открытая система, в ней не может быть ничего застойного, раз и навсегда утвердившегося. Нет здесь и одинаковых для всех исторических случаев путей реализации ее основополагающих принципов. Отсюда — идейный плюрализм, множественность самовыражения политических сил, неоднозначность и неопределенность результатов. В этом сила, жизнеспособность и одновременно слабость демократии (16, с. 109).
В современном западном обществе в большей или меньшей мере, в тех или иных комбинациях и сочетаниях присутствуют элементы всех важнейших альтернатив: либерализма, консерватизма, социализма. Государственно-политическое устройство, утвердившееся на отечественной почве после 1917 г., названное социалистическим, представляло собой оказавшийся нежизнеспособным гибрид, генетически восходящий к идеям глубокой древности (теократизм, деспотизм), средневековью (коммунистические утопии), новому времени (индустриализм, технократизм).
Демократический путь предполагает плюрализм источников власти и в силу этого характеризуется своим методом принятия взаимоприемлемых решений, основанном на диалоге, открытости, терпимости, компромиссе. Демократия предполагает существование оппозиции в качестве законного партнера в политическом процессе, плюраг листическое видение духовных ценностей и общественных ассоциаций, отвергает любое тоталитарное и монистическое отождествление государства с одной партией или с одной "официальной" идеологией (16, с. 110).
Принципиальным условием успешного формирования, институали-зации и обеспечения жизнеспособности российской демократии является скорейшее создание многопартийной системы. Большинство крупных исторических событий XX в., связанных с политическим переустройством, так или иначе произошли при активной роли политических партий. Российская многопартийная система, которая на наших глазах формируется, не может не носить переходный характер. О вычленении и институализации политических партий, представлявших реальные политические силы страны, можно будет, по-видимому, говорить лишь после проведения нескольких избирательных компаний, считает К. С. Гаджиев. Еще одно непременное условие формирования российской демократии — обновление политической культуры нашего общества, кардинальная трансформация ее ценностных оснований (16, с. 111).
Переход от "культуры конфликта" к "культуре согласия", изживание в обществе духа нетерпимости и непримиримости заняли в За-14*
п ад ной Европе многие десятки лет. Можно ли сегодня, в конце XX в., ускорить этот процесс на российской почве? На взгляд автора, это возможно и реально, если привитие к институционалиэации демократических форм политической самоорганизации общества на нашей земле не сводить к простому монтажу готовых форм, принципов и институтов западной демократии. В масштабе национального сознания существуют базисные, врожденные элементы, определяющие сам дух, менталитет, характер данного народа, и они не могут не накладывать родовую печать на его политическую систему. Перспективы модернизации и демократизации в значительной степени зависят от состояния сознания народа, от степени его готовности принять и реализовать основные принципы и нормы рынка и политической демократии.
В этом контексте немаловажный интерес для нас представляет опыт демократизации Японии и некоторых других стран Азиатско-Тихоокеанского региона. Важнейшие особенности современной политической культуры Японии обусловили приверженность ее населения групповым, коллективистским и иерархическим нормам и ценностям. В отличие от западной модели демократии и ее приверженность защите индивидуума от давления общества и государства, японская модель делает акцент на "самоорганизации личности, стремлении контролировать ее порывы, встраивать их в систему общественных и государственных интересов" (16, с. 112). Именно этот принцип стал одним из факторов послевоенного взлета Японии. Синтез "японского духа" с западным "техническим гением" вылился в "японское чудо". Как показывают многочисленные исследования, подобного рода национально-культурные особенности характерны и для других стран А-ТР. В частности, некоторые западные авторы не без удивления отмечали, что у "социализма с китайским лицом" значительно больше общего с капитализмом тайваньского образца, чем с социализмом в бывшем СССР, а у тайваньского капитализма значительно больше общих черт с китайским социализмом, нежели с западным капитализмом. При всей условности этих аналогий все же можно установить, что ныне Восток — не просто пассивный объект вестернизации—модернизации, а активный участник формирования важнейших параметров новой всепланетной цивилизации, новой общественно-политической парадигмы.
Необходимо в самой базовой ткани общества ■ его менталитета на-ходить и стимулировать те элементы, которые готовы к восприятию и воспроизводству ценностей, норм, установок демократии и свободного рынка. На микроуровне, в общинных, коммунитарных, традиционалистских структурах восточных обществ, по сути дела, действует внутренняя, глубинная демократия, существуют довольно эффективные коллективистские формы и методы принятия решений. К тому же склонность подчинить личные интересы интересам коллектива мо-
жет благоприятствовать достижению консенсуса, служить своеобразным гарантом законопослушания граждан. При таком понимании гетерогенность общества, выражающаяся в существовании множества этнических, конфессиональных, родовых и иных группировок, не обязательно станет фактором, препятствующим принятию и утверждению демократически* принципе». Их особенности вполне могут быть интегрированы в систему политических ценностей, установок, ориен-таций и норм, единую модель демократической политической культуры, имеющей свои особые субкультуры (16, с. 113).
Таким образом, западные образцы государственности не могут в первозданном варианте институционализироваться в странах, где господствуют органические социокультурные, политико-культурные религиозные традиции и формы ментальноети. Россия же, с точки зрения К. С. Гаджиева, по многим параметрам относится именно к такому типу стран и обществ. Она не может не иметь собственную модель народовластия, демократии. Российские реальности, при всей их специфике, отнюдь не могут служить препятствием к формированию и институционализации универсальных демократических норм, ценностей и принципов. Главная проблема, стоящая перед Россией, состоит в том, чтобы найти оптимальные пути и способы органического сочетания рыночной экономики, политической демократии, правового государства с историческими традициями отечественной государственности и социальности.
Рынок, взятый сам по себе, не предполагает эффективных механизмов согласования интересов во всех сферах жизни общества и социальных гарантий для всех его членов. Более того, предоставленный самому себе свободный, ничем не ограниченный рынок при определенных условиях может и не считаться с законами и правовыми нормами, ибо движущаяся его сила — корыстный интерес, способный попирать на пути своей реализации эти нормы. Государство как раз призвано защищать интересы людей от негативных последствий рынка. Именно в этом и состоит суть глубоко демократических по своей сущности законов о социальной защите неимущих слоев населения во всех индустриально развитых странах и формирования "государства благосостояния" .
В России с ее национальными, социокультурными, историческими традициями рыночная экономика и государство по самой своей сути не могут не быть социальными. Концепции социального рыночного хозяйства, государства всеобщего благосостояния на Западе исходили из отрицания экономического детерминизма, из необходимости соединения свободы рынка с принципами социальной справедливости, гуманизма.
В дискуссиях, развернувшихся с последнее время в нашей публи-
цветике, их участники в лице "государственников" и "демократов" ведут ожесточенные споры относительно того, по какому пути следует идти России — "державности" или "демократии". К. С. Гаджиеву эти альтернативы представляются ложными. Если под державностью иметь в виду сильную государственность, а под демократией — свободу в рамках ответственности перед законом, то с полным основанием можно утверждать: без четкого, решительного и принципиального следования идее сильной российской государственности все рассуждения о демократии, свободе, гражданском обществе, правовом государстве остаются лишь разговорами. Более того, они пронизывают, предполагают друг друга и невозможны друг без друга. Негативно трактуемое понятие свободы с его отрицанием власти и авторитета неизбежно ведет к анархия и в конечном счете к той или иной форме деспотизма (16, с. 115).
Здоровый, конструктивный патриотизм, фиксация внимания на общероссийской государственной идее, как представляется К. С. Гаджиеву, играют важную роль в консолидации общества и государства. Формирующаяся в настоящее время новая российская государственность обречена на успех лишь в том случае, если она будет одновременно жесткой н мягкой, сильной и слабой, большой и малой, гибкой и твердой. "Запретными зонами" для этатизма являются сферы, где осуществляются производство и воспроизводство человека, проявляется его социокультурная, духовная, этнонациональная самость (16, с. 116). Как свидетельствует исторический опыт, жизнеспособным оказывается то государство, где граница свободы и прав человека строго зафиксирована в законе, где власть служит закону в качестве инструмента реализации и гарантии свобод и прав.
Драма противостояния демократия/
либерализм в старой и новой России
Размышления о причинах антагонизма демократической и либеральной тенденций в политической истории нашей страны представляются И. К. Пантину очень важными как для выработки стратегии нынешней демократизации, так и для обновления понимания политического прошлого России (21).
Исторические судьбы либерализма, либеральных ценностей в России, возможность их прививки массовому сознанию И. К. Пантин связывает не столько с внутренней историей либеральных идей, либерального движения в нашей стране, сколько с характером российского демократизма, его генезисом и способностью к самоизменению. Это относится как к прошлому, так и к настоящему. Если в США демократия практически сразу получает либеральную окраску — в духе идей Лок-
ка, если в Западной Европе в ходе противоборства разных социальных сил создается либерально-демократический комплекс, то в России ценности либерализма так и не смогли оплодотворить демократическую идеологию и массовое сознание (21, с. 76). Не случайно теория Маркса, критиковавшая капитализм от имени свободы, которую рабочий класс не может обрести из-за нищеты, эксплуатации, отчуждения, превратилась в российской интерпретации ("марксизм-ленинизм") в доктрину уничтожения капитализма и всех его порождений, включая "буржуазные свободы". Новая- социальная справедливость и даже культурный подъем масс в послереволюционный период базировались на отрицаг нии свободы индивидов и целых социальных групп, уничтожении целых классов. Антикапитализм народных масс обернулся тоталитаризмом и государственным терроризмом.
Как отмечал М. Я. Гефтер, "историей (ненашей и нашей) мы сложились в нечто большее и иное, чем страна", в конечном счете в своеобразный континент, где чересполосица этносов и цивилизаций, укладов жизни, социальных субъектов, разных эпох, неодинаковой культурной продвинутости народов обусловила особую чуждость и одновременно особую близость вер, убеждений, нравов, отношений к труду, к собственности и власти (21, с. 77). Но чтобы эта чуждость и одновременно близость "сработали" в пользу формирования современного демократического этоса, нужно понять собственный исторический опыт.
Модернизация такой страны, как Россия, преодолевающей наследие автократии и тоталитаризма, решает колоссальной сложности задачу, выходящую за рамки одной лишь политической сферы и заключающуюся в самоизменении общества, принятии народными массами иного типа социокультурного развития. Для русской (отчасти российской) культуры ключевым словом является не личность, как на Западе, а общество (община, "мир", народ). И. К. Пантин определяет этот тип культуры как примитивно-коллективистский и считает, что отсюда исходит известная пассивность, страдательность индивида в нашей стране. В трудные времена, не поднявшаяся до уровня саморефлексии, самоконтроля, масса людей была способна доходить до крайностей в своих действиях, до пределов возможного, пока лидеру или ограниченной группе не удавалось путем принуждения овладеть этой стихией и подчинить ее себе.
Равным образом и в наше время общественное сознание россиян, включая идеологию и психологию, отнюдь не является tabula rasa, на которой можно писать все, что вздумается. Важнейшая черта его — так называемое государственно-уравнительное сознание, претерпевшее длительную и сложную трансформацию, но оставшееся и в изменившемся виде фактором, во многом определяющим современ-
ное общественное развитие. Существенными характеристиками этого массового восприятия мира являются: личная несамостоятельность человека, растворение частных интересов, взглядов, мнений в "общих" интересах, отрицание неотъемлемых прав личности — все права находятся у "высшей общности", т. е. у государства; уравнительность, нетерпимость — стремление решать почти все проблемы путем насилия над "меньшинством"; подавление личной инициативы. Уравнительное этатистское сознание., подкрепленное тоталитарно-социалистической идеологией, стало доминирующим в обществе, особенно в результате успеха "народной" диктатуры одного класса. Слом всей прежней социальной структуры, гомогенизация и унификация общества означали выветривание даже начал индивидуалистического, личностного сознания, очередное торжество сознания общинно-государственного (21, с. 78).
Однако с помощью ссылок на массовое сознание, на менталитет народа вряд ли можно объяснить тот факт, что либеральное направление в России так и не смогло сформироваться в народное движение. Либералы по праву гордились именами Чичерина, Новгорсщцева, Кистяков-ского, Гессена и других, сумевших "на равных" с европейскими авторитетами либерализма двигать вперед теорию права, изучение истории политической философии. Но в революцию 1905-1907 гг. либералы входят как сила, только-только начинавшая обретать самостоятельное политическое сознание. Несмотря на успехи в Государственной Думе, им еще предстояло выработать, сделать фактом массового сознания систему идей, которая бы оказалась способной интегрировать основные стремления российского общества, поднять их на высоту общенациональных проблем. История не дала им времени на это. Главное — им не удалось сформировать политические элиты.
Драма российской политической истории, как она видится автору, заключается в том, что демократический и либеральный импульсы вместо того, чтобы дополнять друг друга, как в США и Западной Европе, вошли в ожесточенное столкновение. Невозможность объединения или хотя бы;1 взаимопонимания этих враждующих в России тенденций деформировала и демократическую, и либеральную идеологию. В результате демократизм в России все больше принимал житейски-разрушительный характер, а либерализм вынужден был сближаться с охранительной тенденцией, поддерживая "рациональные" действия тогдашней элиты. "Вехи" бесстрашно зафиксировали эту драматическую ситуацию, но их не поняли ни "слева", ни "справа", ни даже в собственном кругу.
Раздвоение единого ценностного и политического пространства губительно сказалось и на демократах, и на либералах. Демократы во имя демократизма вынуждены были идеализировать сначала кре-
стьянскую, а затем плебейско-пролетарскую массу; консервативное же осуждение масс, боязнь "черни" обрекли российских либералов на политическую изоляцию, а их идеологию — на утрату освободительного аспекта (21, с. 80). Восприятие либерализмом индивида как внешней реальности, более высокой, чем общество с его структурами и институтами, находилось в разительном противоречии с общественной жизнью России, где для огромной массы людей речь шла об элементарном физическом выживании, где нищета служила предпосылкой экономического и социального развития страны.
После 1861 г. образованное общество России шаг за шагом двигалось в направлении либеральной политической культуры Запада. Сначала либерально настроенные профессора, затем земцы, техническая интеллигенция, часть предпринимателей доводят дело до формирования либерального движения в стране ("Освобождение", деятельность партии кадетов в Госдуме и вне ее). Однако либеральное движение упирается в тупик. Недоверие либералов к демократизму усиливается заложенной в народнической демократии концепцией "Земли и воли", а позже "Народной воли", не говоря уже о социал-демократической идее "диктатуры пролетариата". В результате радикализм либерального подхода обернулся конформизмом. Либерализм оказался не в состоянии подняться на уровень исторической задачи, не затрагивал наиболее жгучие проблемы реальной действительности, оставляя другим политическим силам возможность активности среди простого народа с его "низкой" культурой.
В условиях гражданской войны в обществе драматическим образом угасло чувство осознания свободы как ценности, что в немалой степени предопределило торжество тоталитаризма. Страна, озабоченная материальными проблемами, жаждой "иметь" в противовес мудрости "быть", стала жертвой амбициозных планов индустриализации, всеобщей унификации, стандартизации производства и потребления, выдаваемых за программу модернизации. Свое теоретическое объяснение антиномичность исторического развития России находит в концепции "догоняющего развития". Необходимость движения вдогонку Западу диктовала и особый способ проведения модернизации по инициативе государственной власти (21, с. 83).
Такая форма движения по "перевернутой" схеме связана с серьезными опасностями и противоречиями: политические субъекты преобразования, заинтересованные в нем, формируются медленно, с трудом; в отсутствие политической оппозиции начинаниям "верхов" импульсы "снизу" приобретают негативную, разрушительную направленность; модернизация путем "революции сверху" не считается с социально-культурной спецификой страны.
Необходимость анализа феномена демократизма в России, подчер-15-1087
кивает И. К. Пантин, связана с озадачивающим проявлением в сфере идей, в политике, в жизни настроений популизма, тоски части россиян по "сильной руке". При этом вновь восстанавливается традиционное российское отношение к политическим свободам, как не имеющим никакой ценности, пока не обеспечено благосостояние большинства народа. Как и сотню лет назад, воспроизводится губительная для прогресса страны антиномия социальной демократии и либерализма.
Благодаря социально ориентированному демократизму, россияне привыкли рассматривать экономическую проблему как ключевую, определяющую, измерять все ценности в утилитарном выражении. Фундаментальные проблемы нравственной свободы человека для россиянина не существовало (не существует до сих пор). А между тем, свобода в любой ее ипостаси начинается с преобразования человека. Россиянин все еще больше надеется на государство, чем на себя, свои усилия. Однако в последние годы он стремительно обучается. Чувство осознания личной свободы как ценности, пусть противоречиво, пусть драматическим путем, но все-таки возникает в широких слоях российского народа. Крепнет осознание сопряженности свободы, прогресса и социальной справедливости. Впервые в истории России требование прав личности и принцип самоуправления территорий становятся проблемой народа, а не номенклатуры. Между тем, чтобы идея свободы вошла в плоть и кровь россиян, предстоит длительная, изнурительная культурная работа всех составляющих нашего общества.
Россия сейчас на перепутье: в ее общественной и политической жизни либо утвердится культура соглашения позиций, компромисса и поиска согласия, либо возобладает традиция прошлого, в соответствии с которой оппонента надо обязательно победить, разгромить, вывести из игры. Необходимо помочь развязке исконно российской драмы противостояния демократии и либерализма не для разрушения одной из этих тенденций, а для их взаимного обогащения и поддержки (21, с. 94).
Либеральные ценности в сознании россиян
Осенью 1993 г. Фондом "Общественное мнение" была предпринята попытка изучения вопроса о предрасположенности россиян и восприятию либеральных ценностей (19). Руководители проекта (И. М. Клям-кин и Б. Г. Капустин) пытались определить: какие ценности — "либеральные" или "социалистические" — больше всего актуализированы в сознании различных групп населения и как они соотносятся друг с другом. Была выделена группа, представители которой идентифицируют себя с либерализмом, что позволило выявить специфические черты именно российского либерального массового сознания. Было решено также выяснить, как воспринимают россияне такие понятия, как с во-
бода, равенство, толерантность (терпимость), частная собственность, государство, справедливость и прогресс — ключевые для характеристики любого мировоззрения, в том числе и либерального.
Воспользовавшись известным понятием М. Вебера, авторы назвали эталон либерала "идеальным типом либерального сознания". Исходя из близости или отдаленности от идеального типа, исследователи выделили несколько типов сознания.
I — неприятие идеи свободы как самоценности — "традиционно советский";
II — признание ценности индивидуальной свободы, понимаемой как свобода реализации собственного интереса, ограниченное не правом, а силой других людей и обстоятельств — "нелиберальный индивидуализм" .
III — либеральный тип сознания: "экономически либеральный" и "социал-либеральный" (5, с. 74) Социал-либерализм отдает предпочтение не частной собственности, а свободе, допуская при этом возможность ее конфликта с другими ценностями.
Изложение результатов исследования авторы начинают с вопроса о том, насколько актуализированы в сознании различные ценности, насколько ассоциируются они с политической и житейской повседневностью. Из интересующих авторов ценностей более или менее актуализированы только свобода и справедливость; все остальные — прогресс, равенство, собственность, терпимость — находятся сегодня на периферии сознания (19, с. 77).
Подтверждается в какой-то степени предположение исследователей о большей открытости для восприятия либеральных ценностей элитных групп, причем не только новых, но и старых, а также учащихся и студентов.
Сегодня в сознании россиян актуализированы прежде всего те ценности, которые так или иначе связаны с деятельностью государства. Среди них первая — законность, спрос на стабильные правила игры, на надежные гарантии защиты в самом широком смысле слова.
Относительно высокая актуализация ценности свободы вселяет надежду, что очередного отката не произойдет. Но слабая актуализация ценности частной собственности в лучшем случае свидетельствует о том, что у нас есть некоторый запас времени для сближения этих двух ценностей, в худшем же произойдет вытеснение ценности свободы из сознания россиян, и "тогда мечту о либерально-правовом государстве придется опять отложить до лучших времен"(19, с. 78).
Предложив респондентам выделить в списке действий, которые население ждет от политиков, те, с которыми они согласны, исследователи имели возможность выяснить, как сочетается в сознании россиян идея законности и идея частного права: "добиться жесткого исполне-15*
ния законов" и "обеспечить гарантии владения частной собственностью". В среднем по населению свыше 40% готовы принять и идею частной собственности, и идею ее юридической зашиты (в элитных группах эти идеи распространены шире, в то время как 2/3 пенсионеров и колхозников согласия на гарантии владельцам собственности не выразили) (19, с. 79).
Из всего этого следует, считают авторы, что если в современной России, переживающей распад традиционной советской менталь-ности, складываются какие-то предпосылки либерализма, то это предпосылки либерализма "социальногоно никак не "экономического" (19, с. 80).
В большинстве старых элит высок спрос на законность при повышенном интересе к демократии. Именно директора оказались единственной группой, где слово "демократия" имеет более высокий рейтинг, чем слово "могущество"; у военных да и у населения в целом — наоборот. Это свидетельствует в пользу гипотезы, что в элитных группах культурно-политические предпосылки либерализма формируются быстрее, чем в массовых (19, с. 81).
Обозначившаяся потребность в свободе не сопровождается готовностью массового сознания освоить пространство свободы. И это понятно: пока в обществе не укоренилась идея собственности и ее неприкосновенности, частный человек остается атомиэированным индивидом, лишенным сколько-нибудь устойчивых органических связей с другими. Отсюда два следствия: сохраняющийся спрос на универсального "связного" (государство) и неразвитость частных, особенно производственных интересе».
Бели в сознании почти не актуализирована идея собственности, то вовсе неудивительно, что не актуализирована и такая ключевая для либерализма ценность, как терпимость. Это не значит, что российское общество антилиберально. Это значит, что оно, откликнувшись в лице значительной части своих представителей на идею свободы, остается тем не менее долиберальным И ему еще предстоит сделать выбор между либеральным и нелиберальным маршрутами развития (19, с. 82).
Высокий статус труда — это сохраняющаяся в широких кругах российского общества сознательная или бессознательная инерционная ориентация на огосударствленную социально-экономическую сферу или на государственное гражданское общество, считают авторы. Труд — это как бы посредник между семьей, частной жизнью и государством. Труд — это та точка, где до сих пор соединяются у нас личность и государство, а высокий статус труда — это проявление их сохраняющейся неотделимости друг от друга в сознании многих людей (19, с. 84). Если соображения и предположения авторов верны, то мож-
но с уверенностью утверждать: главной проблемой, с которой столкнется "социал-либерализм" в России, будет именно проблема труда и его соединения со свободой. Свобода — собственность — труд — безопасность — вот, на взгляд авторов, едва ли не единственно возможная форма либерализма в наших условиях на обозримый период.
Рейтинг слова "профессионализм" выше всего среди военных, директоров и предпринимателей, что свидетельствует о том, что в новых хозяйственных укладах этика профессионализма и рациональности формируется быстрее, чем в старых, и о том, что в некоторых старых элитных группах имелось и сохранилось представление о высоком профессиональном качестве труда и соответствующих профессиональных требований к нему.
Таким образом, суровая правда заключается в том, что предпосылки либерализма в России надо искать не только в тех группах, где личность в той или иной степени уже обособилась от государства, но и в тех, где она больше всего именно с государством себя отождествляет (19, с. 85).
Так, по данным исследователей, 70% офицеров (больше чем в любой другой группе) выступают за создание профессиональной армии. И, может быть, не случайно рейтинг такой либеральной ценности, как достоинство, пусть чуть-чуть, но все же выше, чем в любой другой группе (19, с. 86).
Как бы ни важна была роль элит, судьба либерализма будет решаться в массовых слоях. Согласно опросам, сознательных сторонников либерализма оказалось немного — всего 4% опрошенных. "Либералы" заметно моложе (почти 2/3 в возрасте до 40 лет, среди "нелибералов" — меньше половины) и образованнее (почти нет людей без среднего образования, среди "нелибералов" — каждый пятый). Они чаще встречаются в крупных городах: 2/3 из них живут в областных и краевых центрах, включая Москву и Санкт-Петербург, у "нелибералов" таких не наберется и половины. Среди "либералов" больше мужчин и меньше женщин, чаще встречаются руководители различных рангов, заметно больше специалистов с высшим образованием (21% против 13 у "нелибералов"), учащихся и студентов (соответственно 13 и 5%) и работающих на частных предприятиях (10 и 5%). Что же касается рабочих и колхозников, и, особенно, пенсионеров, то их заметно меньше. Среди них больше доля высокооплачиваемых. Они заметно лучше относятся ко всему, что связано с реформами и реформаторами, приватизацией госсобственности, обеспечением экономической независимости личности от государства; больше среди них и тех; кто ориентируется на Запад и западный тип политического деятеля. 52% "либералов" считает, что приоритет в экономической политике должен быть отдан частному сектору (среди "нелибералов" — 23%); 61% уверен, что госу-
дарство должно обеспечивать людям лишь условия достижения успеха собственными усилиями (среди "нелибералов" — 38%); лишь 18% из них готова была во время опроса поддержать требование прежней оппозиции об отставке Б. Ельцина (среди остальных — 32%); 41% "либералов" в качестве идеала политического деятеля назвали современных западных лидеров (у остальных — 24%) и лишь 16% — коммунистических деятелей догорбачевской эпохи (среди остальных — 36%). Но само по себе это в лучшем случае свидетельствует лишь о том, что "либералы" дальше остальных отошли от установок и ценностей "традиционного советского" типа личности, и ничего не говорит о том, что именно этим установкам и ценностям противопоставляется
Исследования показали, что в сознании "либералов" быстрее, чем у "нелибералов'* происходит не только вытеснение некоторых старых ценностей, но и заполнение освобождающегося пространства ценностями новыми. Не только "свобода", но и такие слова — ценности, как "собственность" и "профессионализм", вызывают у "либералов" повышенный интерес. А более высокий, чем у остальных рейтинг "духовности" лишний раз подтверждает, что она вместе со свободой выступает альтернативой "традиционно советским ценностям" (19, с. 87).
Вместе с тем на идеологическом уровне "либералами" гораздо лучше, чем другими освоена идея частного права; более высокий рейтинг "законности" в данном случае не просто реакция на распад и хаос беззакония. В их сознании, в отличие от "нелибералов", почти не просматривается разрыв между требованиями "жесткого исполнения законов" (70%) и "обеспечение гарантий владения частной собственностью" (61%), "либералы", как правило, лишены собственности, тем не менее они выражают идеологическую солидарность с ее владельцами, надеясь, как считают исследователи, что социально-экономическое и правовое утверждение последних соответствует и их, либералов, интересам (19, с. 88).
Незаинтересованное отношение "либералов" к справедливости как таковой идет не только от отторжения прошлого, считают авторы, во и от невыявленности запроса к будущему. Но по мере того, как собственники будут приближаться к рычагам реальной экономической ■ политической власти, будет меняться ■ отношение "либералов" к справедливости "вообще". Тогда и выяснится, что они лишь кажутся приверженцами "экономического либерализма", на самом же деле они могут принять лишь либерализм "социальный".
Следует обратить внимание на почти нулевой рейтинг терпимости в этой среде, почти такой же, как среди "нелибералов". Не придают наши "либералы" почти никакого значения такой ценности, как достоинство. Очевидно, мы сталкиваемся здесь с подмеченной еще авторами "Вех" особенностями идеологизированного сознания, для кото-
poro характерна концентрация внимания на внешних обстоятельствах существования при отсутствии интереса к личности, ее внутреннему состоянию и качеству (19, с. 89).
Обращает на себя внимание высокий рейтинг среди "либералов" слова "труд" и низкий — слова "демократия". Восприятие труда показывает, что представители интересующей нас группы не слишком далеко ушли от прошлого. Что же касается не очень заинтересованного отношения к демократии, то это говорит о том, что, пребывая в разреженном между прошлым и будущим пространстве, "либералы" способны быстро разочароваться в идеях, которые не приносят ожидаемых результатов.
Хотя среди "либералов" заметно больше тех, кто выступает за пресечение дискриминации по национальному признаку, многие из них склонны считать, что в ходе реформ ущемляются права русских. Это значит, что "личный интерес, отодвинутый на периферию сознания, начинает подавать голос и что одной либеральной идеологии для сохранения исторического оптимизма оказывается уже недостаточно, она нуждается в дополнении другой идеологией, достаточно убедительной, чтобы компенсировать внутренний дискомфорт" (19, с. 91). Тяготение либерализма к национально-этнической идее само по себе не новость — сталкивался с ней либерализм и в Европе, и стоило это недешево. Можно ли избежать этих потрясений сегодня? Относительно безболезненное, некатастрофическое развитие мыслимо только в результате освоения опыта "социал-либерализма" XX в.
Уже сейчас ясно: "социал-либерализм", получивший довольно широкое распространение в российском обществе, особенно в его элитных группах, представляет собой результат одновременного влияния на умонастроения людей мирового опыта социальной политики XX в. и уравнительно-перераспределительной отечественной традиции. И если говорить об идеологии реформ в обществе, где роль идеологии столь велика, где она обладает значительной самостоятельностью по отношению к реальным интересам, где глубоко укоренена именно социальная идея, то такой идеологией может быть только "социал-либерализм" . Конкуренцию ему способен составить лишь "национал-социализм" с имперской окраской, считают исследователи.
Духовно-культурный потенциал "социал-либерализма" важно не растерять еще и потому, что наибольшее распространение эта идеология получила в самых развитых и перспективных слоях нашего общества (19, с. 72).
В современном российском обществе больше всего распространены такие нематериальные ценности, которые являются идеологической, духовно-культурной формой движения к обществу, способному удовлетворять постоянно меняющиеся материальные потребности. Бете-
ственно, что этот специфический идеализм, шире всего распространенный в идеологизированных группах, пришелся ко двору представителям новых хозяйственных укладов, где он используется как оправдание (а нередко и мотивация) более чем прозаической реальной жизнедеятельности.
Исследователи высказывают предположение, что наиболее идеологизированные группы российского общества, живущие отторжением прошлого и надеждами на будущее, как бы объективируют это будущее, отстраняют от себя, превращая его характеристики, в том числе и духовно-нравственные, в своего рода внешние обстоятельства, не имеющие никакого отношения к собственному внутреннему самоизменению. Это, конечно, особый идеализм -—- идеализм всеобщей внешней
цели, а не внутреннего саморазвития (19, с. 74).
* *
*
На коллоквиуме о судьбе и перспективах либерализма в нашей стране был высказан широкий диапазон точек зрения — от оптимистической, согласно которой "Россия обречена на либерализм", до пессимистической — "а нужен ли он ей?" Высказывалась мысль о том, что "демократия в России не либеральна, а либерализм не демократичен" . Один из выводов по итогам опроса Фонда "Общественное мнение": либерализм в том утилитарном выражении, которое он получил на российской почве, непродуктивен и вряд ли несет в себе новую социальную связь взамен разрушенной.
В дискуссии доминировал тезис о том, что либерализм в России не может утвердиться только через рынок. Опыт Запада показывает, что утверждение либеральных принципов в мировоззрении, культуре, морали я политике происходило а результате длительной политической борьбы, и только она позволила институавизировать либеральную демократию. В России же, где радикальный либерализм вульгарного толка внедряет права "дикого рынка", по сути разрушающие культуру и нравственность, борьба за согласие в понимании общего блага и демократические идеалы приобретает жизненно важное значение.
Одним из центральных пунктов полемики стал вопрос о взаимоотношениях государства и гражданского общества в процессе становления либеральной культуры. Высказывалось мнение, что либерализм в его лучших, демократических традициях может утвердиться только через освобождение от государства и формирование гражданского общества. В связи с этим отмечалось, что крушение коммунистического режима не привело к избавлению от коммунизма: обществу еще предстоит освободиться от прежних стереотипов мышления, психологии и культуры.
Прозвучала и мысль о том, что тезис о всесилии государства в России — идеологический миф. Наряду с этим высказывалось суждение, что гражданское общество способно утвердиться в Росии только при поддержке государства, при этом необходима борьба за демократизацию государственных институтов.
96.02.023. МЕЩЕРКИН А. К. СТАРЫЕ И НОВЫЕ ПРОФСОЮЗЫ В РОССИИ. ЗА КЕМ МОЖЕТ БЫТЬ БУДУЩЕЕ? / Русско-американский фонд профсоюза исследований и обучения — М., 1995— 144 е.*
Автор реферируемой работы — Александр Кузьмич Мещеркин, скоропостижно скончался после тяжелой болезни 28 июля 1995 г. в возрасте 49 лет. Замечательно цельный, открытый, честный, щедрый человек покинул нас совершенно неожиданно, в расцвете сил. Он родился в 1946 г. в Самаре (Куйбышеве); работал разнорабочим, электромонтером, электросварщиком, прошел срочную службу в армии. Окончив истфак МГУ, он всю последующую жизнь посвятил социологии, в 1976 г. защитил кандидатскую диссертацию, будучи аспирантом ИСИ АН СССР. Его первыми наставниками были социологи-шестидесятники. Главный его научный интерес — социология труда, почти все аспекты которой он успел охватить в своих 80 публикациях (опубликованы и два его обширных обзора по проблемам трудовой активности в изданиях ИНИОН в 1985 и 1991 гг.). Долгое время А. К. Мещеркин работал в научном центре ВЦСПС, заг тем в Институте социальных и политических технологий и в Институте социологии РАН. Изучая профсоюзное движение, он незадолго до безвременной кончины издал на немецком языке по заказу Фонда Фридриха Эберта вариант реферируемой монографии — этого своего рода научного завещания его, прогнозирующего будущее российских профсоюзов
* Аналогичное изд аше выпушено в Германии: Meschtacherkin A. Die alten und die neuen Gewerkschaften in Rualand: Erfahrungen au« einem Vergleich der FUGR und der SÖZPROF.— Düueldorf, 1995 .— 122 S.— (Maniukripte 179). 16-1087
