CC BY
17
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ
ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ у , р.-у, /
________________ ГОДСЦЙСКАЯ АКАДГ» ,_7 ТАЛ
Н4УН
шггавм пт*' »*••,»*/ |
И »ЩПШ—« №9, [
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 11
СОЦИОЛОГИЯ
2
издается с 1991г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,11 рефераты 95.02.001-95.02.038
МОСКВА 1995
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
95.02.021. УЭББ Э. ОТ ФРЕЙДА — К НОВОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ ВО ФРАНЦИИ: “ИНТЕРДИВИДУ А Л ЬНОЕ” Я.
WEBB Е. The self between: from Freud to the new social psychology of France.— Seattle; L., 1993. — XI, 268 p.
Книга Эжена Уэбба, профессора сравнительно литературоведения и релииоведения /Вашингтонский университет, США/, посвящена одному из новейших направлений во французской социальной психоло-гии, развивающемуся в русле психоаналитической традиции. Свою задачу автор видит в том, чтобы познакомить англоязычных психологов и социальных аналитиков с концепцией Рене Жирара — критика и литературоведа, роль которого в трансформации классического фрейдизма во Франции, как считает Уэбб, сопоставима лишь с влиянием Жака Лакана.
Книгу Уэбба отличает не вполне обычный для научной монографии подход к изложению и интерпретации материала. Это не столько скрупулезный анализ собственно идей Жирара и его последователей как творцов “новой социальной психологии во Франции”, сколько попытка прочтения этих идей в контексте французской интеллектуальной традиции. Особенность последней, по мнению автора, состоит в стремлении к размыванию дисциплинарных границ и “совокупному” (или междисциплинарному) осмыслению темы человеческого бытия. Конкретизируя предмет своего исследования и, соответственно, главную идею школы Жирара, Уэбб подчеркивает, что речь пойдет о субъективном Я как о феномене, “непрерывно и динамично конституирующем себя посредством тех отношений, в которые Я оказывается вовлеченным” (с. VIII). Именно эта тема наиболее адекватно отражает специфику французского толкования психологии как науки об индивидах, “социальность которых и составляет их сущность” (там же). Как утверждает в этой связи единомышленник Жирара Жан-Мишель Угурлиан, психология и социология суть науки, которые были насильственно разъединены, тогда как на самом деле они составляют единое целое.
Книга состоит из семи глав. Первая глава посвящена интеллектуальной и культурной ситуации во Франции в период “запоздавшего психоаналитического ренессанса” (70-80-е годы). Во второй главе представлены критические аргументы французских психоаналити-
ков новейшей генерации, адресованные Фрейду и Лакану. В третьей-пятой главах анализируются психологические и социоантропологиче-ские взгляды Рене Жирара и Жана-Мишеля Угурлиана. Заключительные главы книги посвящены теологической концепции Жирара, посредством которой, как считает Уэбб, психологии суждено преступить свои пределы и стать подлинной философией сознания.
Судьба психоанализа во Франции сложилась иначе, чем в США, где идеи Фрейда с самого начала получили сугубо прагматическое (медицинское и психотерапевтическое) толкование. Пройдя длительную эволюцию — от “целостной естественной науки о человеческом сознании” до социокультурной эклектики неофрейдизма — американский психоанализ в 80-е годы по большей мере уже принадлежит истории культуры. Во Франции же именно в эти годы идеи Фрейда, пришедшие на смену увлечению экзистенциализмом и марксизмом, приобретают необычайную популярность среди интеллектуальной элиты. События 60-х годов (потеря колоний, вторжение советских войск в Чехословакию, студенческая революция) сопровождались широким разочарованием в социальной действенности прежних идеалов. В наступившем интеллектуальном вакууме психоанализ казался единственным мировоззрением, способным объяснить, а может быть, и перестроить несовершенный социальный мир. “Бели не сама психоаналитическая деятельность, то по крайне мере психоаналитическая мысль заняла центральное место в интеллектуальной жизни Франции... приобретя такой высокий статус, которым она никогда, даже в период своей наи-высщей популярности, не обладала в США” (с. 3).
Одной из причин особой (хотя и несколько запоздавшей) привлекательности психоанализа для французов послужило несколько необычное для психоаналитической традиции прочтение идей Фрейда — не как психотерапевтического руководства, а как “общего руководства по организации отношений между людьми”, не как науки, а как “продолжения философии” или “дороги к мудрости” (с. 22). Но прежде чем психоанализ смог стать дорогой к мудрости, необходимо было “придать немецкому педантизму немного галльского аромата”. Это и сделал Жак Лакан, адаптировав немецкое учение к интеллектуальным вкусам и традициям французов. Лакановский вариант психоанализа импонировал французским представлениям о специфике человека, который, как предмет анализа, не может быть исчерпан “объективной строгой наукой”. Стиль Лакана, увлекавшегося в молодости сюрреализмом, отвечал стремлению его соотечественников к “поэтической психологии” и оказался “ближе к Малларме, чем к Фрейду”. Его попытки интегрировать фрейдизм и структурализм, в частности, знаменитый афоризм о том, что бессознательное структурировано аналогично языку, превратили психоанализ в разновидность литературной
критики и экспликации текстов, где “галльский ум чувствовал себя как дома” (с. 17).
Фрейд, “отфильтрованный Лаканом”, был необходимым этапом в развитии французской интеллектуальной традиции с ее картезианским представлением о рациональном самодостаточном Я, подчеркивает Уэбб. Социальная психология Тарда, Лебона и Дюркгейма слегка поколебала авторитет картезианского Я как рационального источника мотиваций и автономных решений; однако в годы второй мировой войны эта интеллектуальная традиция нашла новое подкрепление в концепциях французских экзистенциалистов. И только психоанализ с его идеей бессознательного позволил “покончить с остатками картезианской веры в простое Я как монаду” (с. 23).
Трансформация психоанализа во Франции развивалась по другому сценарию, чем в США. Хотя Лакан, как и большинство американских неофрейдистов, стремился “назад к Фрейду”, его концепция не только не стала аутентичным прочтением классического психоанализа, но по сути дела стала его антиподом. “Ересь” Лакана, получившая позднее свое развитие в работах Жирара и Угурлиана, состояла в замене индивидуальной (индивидуалистической) психологии, или психологии Я, психологией межличностных отношений, где субъективное Я понимается как функция интерсубъектных отношений. Как писал Лакан, “только в специфической реальности межчеловеческих отношений психология может обрести свой надлежащий объект и исследовательский метод, причем понятия, подразумеваемые этим объектом и этим методом, не субъективны, а релятивны” (цит. по: Уэбб, с. 10). Таким образом, идеи Лакана подготовили “смену парадигмы” во французском прочтении психоанализа, или, по выражению Жирара, поворот к “радикально-социальной психологии”, где Я рассматривается исключительно в терминах тех отношений и связей, в которые оно вступает.
Идеи школы Жирара Уэбб называет коперникианской революцией в психологии или, что точнее отражает суть этой революции, введением в психологию теории относительности. Согласно Жирару и Угур-лиану, в психологической науке нет и не может быть абсолютной точки отсчета, каковой прежде считались либо субъект, обладающий желанием, либо объект этого желания. Базис новой “интердивидуальной психологии” составляют отношения субъектов, опосредованные желанием. При этом, как разъясняет Уг/рлиан, именно желание, и только оно, обеспечивает существование, изменение и развитие Я, оно “продуцирует” Я и одушевляет его. Итак, первый тезис интердивидуальной психологии состоит в утверждении “первичности” желания. Однако это желание не есть желание чего-либо, какого-либо другого объекта или субъекта (хотя на практике оно всегда нацелено на кого-то или на
что-то). Индивид желает объект потому, что наблюдает процесс желания у другого индивида и стремится подражать этому другому. Поэтому второй основополагающий тезис новой психологии гласит: всякое желание подражательно, оно суть миметический феномен. Таким образом, психология лишается всякого биологизма, становится радикально социальной, т. е. интердивидуальной. Ее средоточием выступает отношения субъектов по поводу желания, отношения, связанные с передачей друг другу эталонов, шаблонов или стереотипов желания, причем так, что ни один из участников отношений не осознает этого процесса. В ходе миметического обмена шаблонами желаний формируется и реконструируется личность участников.
По мнению Угурлиана, каузальность этого процесса может быть описана либо в терминах влияния, либо с позицией мимесиса. Я и другой, вступая в отношения, образуют специфическое “силовое поле”; с одной стороны, происходит внушение или влияние другого на пассивное Я; с другой — Я выступает активным субъектом мимесиса, рассматривая другого в качестве модели или образца для подражания.
Теория миметического желания разрушает традиционные и, как выясняется, далеко не бесспорные психологические представления о субъекте. Люди желают объект вовсе не потому, что этот объект обладает; теми или иными ценными качествами. Человека охватывает желание желать при виде другого, который уже удовлетворил это желание, восполнив ту неполноту или недостаточность, которую ощущает первый. Поэтому наши желания не являются ни спонтанными, ни оригинальными. Ошибка Фрейда как раз и состояла в том, что он поддерживал и лелеял эту самую дорогую для человечества иллюзию —убеждение, что мир структурирован так, как мы этого желаем. На самом деле все мы — “марионетки желания” (так называется одна из работ Ж.-М. Угурлиана), заложники бесконечного процесса имитаций.
Концепция миметического желания составляет теоретическое ядро системы Жирара и его психиологической школы. Как подчеркивает Уэбб, понятие школы в данном случае носит условный характер: оно объединяет социальных мыслителей разных профессиональных ориентаций (психотерапевтов, психологов, социальных историков, антропологов), которые исповедуют концепцию “новой социальной психологии” , но при этом развивают собственные, оригинальные идеи относительно самых разных сегментов социальной жизни. К “школе Жирара”, помимо уже названного Ж.-М. Угурлиана,(Уэбб относит П. Дю-мушиля, Ж.-П. Дюпуа, М. Бэлмери, А. Орлиана, Р. Швагера, М. Борх-Якобсена. Для всех этих исследователей отправной точкой их социального теоретизирования выступают принципы психологической первичности желания и его миметической природы, сформулированные Жираром.
Главная заслуга Жирара, пишет Уэбб, состоит в “отказе от фундаментального картезианско-гегельянского идеализма в толковании человеческой психологии посредством языка и абстрактной логики” — идеализма, изначально присущего французской интеллектуальной традиции, нашедшей свое завершение в системе Лакана (с. 88). Новая социальная психология выдвигает на первый план конкретную актуальность человеческих отношений в повседневной жизни и истории. Психологическая концепция Жирара родилась в процессе его литературоведческого анализа творчества великих романистов — Сервантеса, Флобера, Стендаля, Пруста, Достоевского. Как считает родоначальник “новой социальной психологии во Франции”, все великие романисты были гениальными аналитиками межчеловеческих отношений, фокусом которых выступают желание и соперничество. Роман как литературный жанр возник из стремления осмыслить универсальную потребность человека в модели для подражания, а также проследить благоприятные и пагубные последствия удовлетворения этой потребности. Романисты обладают знанием о “должном” или “надлежащем” существовании человека, и чтение романа, который всегда есть “повествование о желании”, дает людям знание духовного опыта писателя, постигшего всю глубину “проблемы желания”.
Человек никогда не желает простого обладания тем объектом, которым обладает или стремится обладать избранная им модель. Он желает обладать тем качеством или способом бытия, которым, как ему кажется, располагает модель, олицетворяющая в его глазах заветную ступень социального престижа. Именно поэтому миметическое желание объекта — это не линейный, а опосредованный процесс, где “посредником” выступает модель. Жирар называет это опосредованным треугольником желания и описывает с помощью следующей схемы:
ПОСРЕДНИК
/
/ Ч
Я----------------9- ОБЪЕКТ
Пунктирная линия обозначает здесь иллюзорный аспект процесса желания, непрерывные линии указывают на реальный его механизм. Таким образом, “индивид желаете того, что он учится желать, наблюдая пример посредника” (с. 92). По мысли Жирара, возможны две формы опосредования — внешняя и внутренняя. Внешнее опосредование почти всегда ведет к конфликту между Я и моделью, поскольку оба субъекта желания выступают соперниками в пределах единого поля действия. Внутреннее опосредование означает, что участники миметического процесса не являются и в принципе не могут быть соперниками в борьбе за обладание объектом. Например, Дон Кихот, воспевавший
идеалы рыцарства, не видел соперников в своих моделях, отделенных от него историческим пространством. Но и сам Дон Кихот как модель для Санчо Нансы нее был соперником последнего, поскольку их разделяло культурно-сословное пространство. Иными словами, здесь подразумевается не физическое, а духовное пространство, которое не может преодолеть субъект желания. Существует также двойное или обоюдное подражание, когда модель и субъект поочередно выступают в качестве опосредующего звена в миметическом процессе. Этот вариант, великолепно описанный Стендалем, обычно встречается там, где культурно-сословные барьеры, разделяющие участников, легко проницаемы.
Таким образом, “миметическое желание лишь на поверхности выступает в виде желания иметь то, что желает или чем обладает другой; на более глубоком уровне оно суть желание обладать качествами другого, быть тем, что он есть” (с. 97). В терминах Жирара — это метафизическое желание, которое постоянно облачается в самые разнообразные конкретно-повседневные формы. Это желание, удовлетворение которого, как считает индивид, вознесет его на более высокую ступень онтологической самодостаточности. На самом же деле метафизическое желание, в отличие от физиологической потребности, не может быть удовлетворено; всякая сатисфакция здесь временна и иллюзорна, поскольку в миметической динамике желания заключен источник существования и изменения Я.
Дальнейшее развитие концепция миметического желания получила в работах Ж.-М. Угурлиана — единственного представителя школы Жирара, который является профессиональным психологом. Доктор психологии и медицины, профессор Сорбонны, Угурлиан утверждает, что теория Жирара послужила для него ариадниной нитью в лабиринте наук о человеке, дав ему в руки “инструмент для расшифровки психологических феноменов” (цит. по: Уэбб, с. 121). Разделяя идею Жирара о психологической первичности подражания, Угурлиан проводит параллель между “силой мимесиса” и силой притяжения, считая гравитацию и имитацию универсальными детерминантами бытиг Он полагает, что Ньютоново понятие массы имеет свой аналог в психологии миметического желания: чем больше “масса” (индивида, группы, толпы), тем сильнее эффект подражания. Однако “масса” в психологическом ее значении не исчерпывается физическим весом или “объемом тела”, главное ее содержание — это “то, что каждый представляет собой для другого, а также его способность привлекать другого или влиять на него” (цит. по: УЗбб, с. 124). Другими словами, “масса мимесиса” пропорциональна количественным и качественным параметрам индивида, группы, толпы.
Мимесис, продолжает Угурлиан, имеет пространственное (имита-14-1000
ция) и временное (повторение) измерения. Первое — это подражание жестам, аттитюдам, способность к коммуникации и эмпатии. Это элементы бытия, значимые для формирования общества, т. е. социогенеза. Временной аспект мимесиса формирует привычки, навыки и память, он играет первостепенную роль в психогенезе — психологическом формировании личности. Оба измерения мимесиса в совокупности состав вляют базу онтогенеза. В противовес Фрейду единомышленник Жирара считает, что именно мимесис, а не бессознательное “предваряет сознание, созидая его посредством своей деятельности” (цит. по: Уэбб, с. 125), психологическое Я есть функция имитации и повторения, результат миметического научения; эпицентром Я выступают шаблоны желания, подражательного по своей природе. Что же касается бессознательного в его фрейдовском толковании — как некоторой первичной внутренней сущности, резервуара спонтанных желаний Я — то, с точки зрения Угурлиана, его вовсе не существует. Если термин бессознательное употребляется для описания истоков человеческих желаний и поступков, то “бессознательное — это Другой”. Всякое Я, полагающее себя самодостаточным генератором собственных действий, на самом деле есть функция своих отношений с другими, от которых Я зависит или которым оно подчиняется. Поэтому индивидуальное Я — это “Я между” (Self between). Можно утверждать, что индивид как носитель Я — это всего лишь начальный пункт постоянного процесса его формирования и трансформации в контексте интердивидуальных связей с реальными другими или с идеальными моделями, которые предоставлены культурой и историческим временем.
По мнению Угурлиана, психологическая концепция Жирара дает также ключ к пониманию социального генезиса человечества.
Социоантропологические взгляды создателя “новой социальной психологии во Франции” не столь радикально отличаются от фрейдовской мифологии “Тотема и табу”. Жирару оказалась близка фрейдовская идея “первородного преступления”, однако французский психоаналитик предложил новое ее прочтение. Главными принципами социогенеза Жирар считает альтернативные, но взаимосвязанные процессы насилия и виктимизации (жертвенности). Насилие продиктовано самой природой миметического желания, предполагающего соперничество и борьбу за обладание объектом. В современном обществе насилие заключено в определенные социокультурные рамки, выработанные человечеством в ходе длительной эволюции. В доисторические времена среди людей царило абсолютное или хаотическое насилие, но оно же породило и механизм своего (кратковременного) преодоления. “Так же, как миметическое желание может фокусироваться на одном объекте, так и миметическое насилие и ненависть могут концентрироваться вокруг одного конкретного человека” (с. 153). Борьба про-
тив единого общего врага, превращенного в “козла отпущения” или “суррогатную жертву”, порождает у его гонителей чувство единения и даже братства. Эта чувства становятся прототипом групповой, а позднее и социальной общности.
Кульминацией коллективного насилия выступает “пароксизм кровавой ярости”, который сменяется периодом мира и покоя. Суррогатной жертве при этом приписываются амбивалентные качества: будучи источником насилия, она в то же время порождает любовь. Отсюда, как считает Жирар, берут начало “идея и опыт сакрального и вместе с ними религия” (цит. по: Уэбб, с. 157). Таким образом, общество рождается благодаря разрешению “кризиса обобщенного насилия”; отсюда же проистекают и собственно человеческие, гуманистические формы общежития. Механизм виктимизации порождает социальные значения и язык, поскольку суррогатная жертва становится первым в истории социализирующегося человечества символом — символом временного преодоления насилия.
Настаивая вслед за Фрейдом на исторической реальности “первородного преступления”, Жирар, однако, считает, что первичным было не насилие, а подражание, поэтому в основе социогенеза лежало разрешение “миметического кризиса”, а не искупление “вины”. Сакральная же традиция олицетворяет собой желание людей воссоздать эйфорию первичного единения, сменившего хаос насилия. С этой точки зрения исторический процесс предстает как последовательное многократное воспроизведение жертвенного кризиса и его разрешения. События XX в., в особенности мировые войны, предельно обнажили действие обоих механизмов и, тем самым, ослабили эффективность виктимизации как защитного средства, выработанного самой историей.
Итак, согласно Жирару, социальная динамика предстает как движение от хаотического насилия — через процесс виктимизации — к возникновению общества, культуры и религии как средств, усиливающих социализирующее воздействие разрешенного кризиса. Отводя особую роль в этом процессе религии, прежде всего христианству, Жирар настаивает на аутентичном прочтении библейских текстов, которые, как он считает, были искажены историческим христианством. Христос не был проводником и атрибутом божественной мести человечеству за его грехи, не был он и символом искупления. Евангелие — это откровение, касающееся сугубо земной, общечеловеческой природы насилия, распятие Христа — наглядная демонстрация социоисторического механизма виктимизации. Христос олицетворяет собой универсального “внешнего посредника”, воплощение или абсолютную модель высшей трансцендентной любви, лишенной амбивалентного придатка ненависти и указывающей путь к подлинной субъективности.
Завершая свое изложение “новой социальной психологии во Фран-14*
ции”, Уэбб подчеркивает ее радикальную антифрейдовскую направленность, а также полный разрыв с традиционной психоаналитической системой измерения мира и человека. Несмотря на определенную противоречивость и спекулятивность психологических и социоантро-пологических идей Жирара, его гипотезы могут послужить отправным пунктом для чисто “американского” (т. е. эмпирического) изучения многих аспектов межличностных отношений.
Е. В. Якимова
95.02.022. ТЭМ Р. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА И ЭМОЦИИ. THAM R. Social structure and emotion // Sociological perspectives. Beverly Hills, 1992 .— Vol. 35, № 4 P. 649-671.
Роберт Тэмм (Калифорнийский университет, США) утверждает, что эмоции можно рассматривать как отражение или функцию структурированной социальной ситуации. В данной конкретной системе социального действия эмоции субъектов действия систематически изменяются в строгом соответствии с социоструктурными изменениями. Следовательно, если будут описаны структурные условия той или иной социальной ситуации, способствующей возникновению определенной эмоциональной реакции в конкретный момент времени, то станет возможным определить и соответствующие эмоции каждого из субъектов действия, функционирующих в данной системе в данное время. Таким образом, поддерживается постоянное соответствие или динамическое равновесие между социальной структурой и эмоциями индивидов. Это значит, что эмоциональная оценка ситуации субъектом действия, его восприятия и реакции в большей степени обусловлены структурными параметрами ситуации, чем его личностными свойствами или биологическими потребностями. Эмоциональная дифференциация — это следствие дифференциации социоструктурной. Сказанное не означает, что эмоциональная реакция в большей мере социальное, чем психологическое явление. Просто существует предсказуемое соответствие между “чувствами”, которые испытывает субъект социального действия, и социальными УСЛОВИЯ!'л, в которых эти “чувства” имеют место.
Цель статьи заключается в том, чтобы наглядно продемонстрировать факт систематического соответствия эмоциональных реакций и социальных структур и предложить теоретическое объяснение эмпирических данных. Исходным пунктом авторской теоретической модели, получившей позднее название “парадигмы ожиданий-санкций” (Е-S), послужило эмпирическое исследование эмоциональных состояний (1975), в ходе которого было опрошены 40 человек. Их попросили рассказать короткую историю, обратив особое внимание на переживание ситуации, и попытаться обозначить свои эмоциональные реакции.
